Ты слышишь?

Рома опустил голову и поплелся к гардеробу. Он не испытывал жалости по отношению к зданию. Школу он не любил и желал ей развалиться как можно скорее, пока он не успел ее закончить.

В тот момент, когда Рома услышал странный звук, он думал о том, как пересидеть шестой урок. Он хотел гулять. Душа требовала свободы. В своей школе Рома натерпелся всякого, но как только его пробирала тоска, ему становилось так плохо, что он начинал мечтать. Улетая из реальности, он находился в более удобном для себя мире. Здесь и девчонки были рядом, и бои с соперниками оканчивались в его пользу, и верных друзей хватало. В своих мечтах Рома не чувствовал себя одиноким. Он был победителем, укротителем и просто человеком, чье присутствие необходимо обществу. Иногда он даже улыбался, размышляя о том, какой красочной была бы жизнь, если бы все было так, как в его мечтах.

Он свернул за угол и вдруг услышал шум. Вначале ему показалось, что у него просто заложило уши. Во всяком случае, виски что-то сдавило, и в глазах появились неопознанные летающие круги. Рома остановился.

Шум не исчез, лишь поменял тон. Теперь он стал более низким, как будто поймал необходимую частоту. Под его натиском стены начали раздвигаться, и Рома подумал, что, если так дальше пойдет, через пару минут выходить из школы ему не потребуется. Школьный двор сам заберется внутрь.

Он сделал несколько шагов в сторону гардероба. Неприятное давление в ушах уменьшилось, но не намного. Он по-прежнему слышал тонкую волну звука, причиняющую такой дискомфорт, словно его держали вниз головой и раскачивали, как шар для боулинга перед броском. От острых ощущений Рома поморщился. Он зашел в гардероб и быстрым шагом двинулся за своей курткой. Каждый год он вешал куртку в разных местах, выбирая те крючки, куда максимально доставал его рост. На выходе из гардероба он заметил вахтершу, в чьи обязанности также входили звонки с урока на урок.

– Извините, – обратился к ней Рома, – вы слышите что-нибудь?

Бабушка оторвалась от книжки и посмотрела сначала на часы, потом на него:

– Что?

– Звук. – Рома поднял палец вверх. – Такой… необычный звук.

– Какой звук, дружок?

– Такой… – Рома замямлил, потому что и сам не знал, из каких компонентов состоит то, что он слышит. – Противный. Нудный. Раздражительный.

Вахтерша усмехнулась.

– Я уже лет десять мало что слышу, – сказала она, указывая на блестящую колбу школьного звонка. – Когда у тебя над головой по двадцать раз в день ревет эта штука, все звуки кажутся одинаковыми.

– Звонок здесь ни при чем. – Рома накинул куртку на плечи. – Я слышу… как будто…

Звук неожиданно стал тоньше, и он наконец-то нашел ему определение:

– Как будто поют много голосов.

– Нет, дружок, – ответила бабушка. – Такого я не слышу.

– Но… – Рома нахмурился.

По мере того, как звук усиливался, словно зазывая его за собой, он чувствовал, что желание покинуть школу теряется. Он уже не хотел выходить на крыльцо, смотреть на пустые низовья и любоваться лысыми виноградниками. Его внимание сосредоточилось на необычном ощущении, которое подходило под описание «Я слышу то, что не слышат другие». Или же бабка просто была глухой. Этого Рома тоже не исключал.

– А ты куда собрался? – вдруг осведомилась вахтерша.

Она прищурилась, а Рома покрылся мурашками при мысли, что бабка сболтнет маме лишнего. Несмотря на далеко не лучшие успехи в учебе, большая часть учащихся уроки не пропускала, и редко кто бродил по коридорам без дела. Поэтому любой приход в гардероб за курткой воспринимался как нечто особенное.

– В туалет.

– Зачем тебе в туалете куртка? В школе не холодно.

– Это вам кажется. – Рома не хотел ждать, пока бабка его раскусит. Он догадывался, что ей уже давно надоело читать роман. Но поговорить было не с кем, а рабочий день еще не заканчивался. Вахтерша отодвинула книгу и повернулась вполоборота, чтобы не утруждать больную шею лишним напряжением:

– Ты куда, малый? У тебя сейчас какой урок?

Рома оставил ее вопрос без ответа и выскользнул из гардероба. Оказавшись в пустом коридоре, он пошел на звук. Теперь он ясно различал голоса. Они пели. Рома не мог разобрать ни слова, но пение настолько привлекло его, что он и не думал останавливаться. Он шел вперед, вслушиваясь в тихую, глубокую мелодию, пока не понял, что идет вовсе не в сторону актового зала, а в школьную столовую.

«Может быть, эхо?» – подумал он, ступив на кафельный пол.

В столовой никого не было, и Рома не сомневался, что никто не заглянет сюда. Час пик закончился на третьей перемене, а сейчас шел пятый урок. Традиционный для столовой шум исчез. Окна раздачи были закрыты. Рома словно очутился в склепе.

Но пение не замирало. Он слышал причудливые тона живых голосов, и только тут, в присутствии эха, поверил, что они принадлежат детям. Рома с трудом верил своим ушам. Никогда прежде хоровое пение не привлекало его так, как сейчас. Он даже боялся вздохнуть, чтобы не потерять нить, по которой шел навстречу чудесным звукам.

Тем временем голоса звали его в единственную открытую дверь – на кухню, куда школьников никогда не пускали. Рома шел, словно загипнотизированный. Он чувствовал, будто перед ним расходится море. Он даже не заметил, как дверь, приоткрытая ровно на сантиметр, распахнулась перед ним, точно кто-то толкнул ее ногой.

Он зашел в переднюю часть кухни и осмотрелся. Никого. Пусто. В другой раз он бы крикнул, чтобы удостовериться, есть здесь кто или нет. Но сейчас его мозг был настолько подвластен чужеродной силе, что он прошел мимо тесной комнаты, где не было ничего, кроме вешалок и лавок. Отсюда вели две двери. Одна прямо – в горячий цех, другая – направо, в темную неизвестную комнату.

Рома заглянул в горячий цех и понял, что звук исходит не оттуда. Огромные электроплиты не поют детскими голосами, а потолочные вентиляторы не аккомпанируют им гулом. Конечно, кто-то мог оставить включенным радио или магнитофон, а эхо могло превратить все в искусство. Но сегодня был не тот случай. Рома лишь удостоверился, что в горячем цеху было так же пусто, как и во всей столовой, и внезапно ему стало так жутко, будто он остался на белом свете один.

– Ты не один, – прошептал себе мальчик. – У тебя есть сестра и мама. Правда, нет папы, но это не самое страшное.

Рома вышел из горячего цеха и посмотрел на дверь помещения, откуда выходил звук. За шесть лет учебы в школе он никогда здесь не был.

– Согласен, – пробубнил он, – смотреть здесь особо нечего. Но…

…и персонал в их столовой далеко не тот, на который засматриваются. Только старые бабули с красными блестящими лицами и шофер, доставляющий продукты. Итого человек пять. И все же Роме было интересно узнать, чем занимаются эти люди за закрытыми дверями кухни – места, куда никого из учеников не пускали.

Рома шагнул ко второй двери. Она была так же приоткрыта, как и все остальные, словно специально ждала его в гости. Он толкнул дверь от себя, и остатки света проникли внутрь небольшого помещения. Рома разглядел высокие шкафы с посудой и другими кухонными принадлежностями. Тазы с ложками, вилками и половниками стояли под шкафом. Над ними располагались тарелки, а над тарелками – чайники. И того и другого было так много, будто здесь обедало несколько спортивных интернатов.

Рома вошел внутрь, нащупал выключатель и нажал на кнопку. Комнату залил яркий белый свет. Теперь у него не оставалось вопросов по поводу предназначения этого места. Посреди помещения стоял большой агрегат, по которому тянулась длинная конвейерная лента с выступами для тарелок. Лента уходила под резиновую занавеску, а затем высвобождалась из-под пластикового купола. По обе стороны от агрегата стояли тазы, доверху наполненные жидкостью. В них лежала посуда, как подумал Рома, для дезинфекции.

Он покрутился вокруг посудомоечной машины, позабыв о голосах в своей голове. Здесь было тесновато, даже если работать одному. Еще Роме не нравился резкий химический запах. Он подозревал, что так пахнет жидкость в тазах. Никуда от нее не деться. По крайней мере, кроме химии и сырости, здесь больше ничем не пахло. Вентилятор над его головой молчал. С лопастей свешивалась паутина.

Рома опустил глаза на посудомоечную машину и снова обратился к звукам.

«Они здесь», – понял он.

Больше всего его удивляло то, что, как бы он ни приближался к своей цели, звук все равно не становился громче. И эта мысль заставила его задуматься. Куда он вообще идет и что хочет увидеть?

Рома покрутил головой, вслушиваясь в пение голосов. Почувствовал, что источник звука находится где-то рядом. Но из посудомоечного цеха наружу вели всего одна дверь и одно окно. Окно было закрыто на замок, а дверь – он только что через нее вошел. И все-таки звук был здесь.

Рома уже собирался прослушивать стены, когда ему в голову пришла идея заглянуть под посудомоечную машину.

Жители холмов знали одну тайну: звук гораздо лучше слышен в низинах или на вершинах, нежели на склонах. Рома не знал, каким образом это работает, но, когда он присел, звук действительно стал ближе. Впервые за столь долгий период тона голосов стали громче. Хотя и не настолько, чтобы он мог распознать в них слова. Дети пели, словно из-под пола.

Озадаченный мальчик почесал затылок и вновь подумал о благоразумии своего поступка. Если сейчас в цех зайдет одна из старух с красным блестящим лицом, ему несдобровать.

Рома провел ладонью по лбу. Ему показалось, что звуков стало несколько: одни летели из-под пола, другие – со стороны двери. Он закусил большой палец, наслаждаясь не то вкусом, не то холодом своей руки, и вдруг увидел под посудомоечной машиной люк. Железная решетка была немного приподнята. Рома посчитал это мистикой, и к мурашкам на коже добавилась дрожь. Он уже не чувствовал в себе прежний азарт. В его голове возникло ощущение обмана. «Какого черта здесь происходит?» – спрашивал он себя.

«Звуки исходят оттуда, – отвечало ему подсознание. – Из люка».

Рома вытянулся, контролируя тени возле входной двери. Кухня была по-прежнему пуста. Но так будет недолго. Кто-то рано или поздно явится сюда и спросит, что он тут забыл. И, пока этого не произошло, Рома нырнул под посудомоечную машину. Он хотел лишь одного: убедиться или опровергнуть то, что звуки исходят из люка.

Посудомоечная машина была громоздкой и низкой. Мальчишке пришлось сложиться в три погибели и ползти на локтях. Он поблагодарил старух за чистоту полов: по их воле он не запачкал локти на рубахе и колени на брюках. Достигнув люка, Рома сдвинул решетку и заглянул во тьму. Он ничего не видел, но слышал. Из четырехугольного проема наружу поднимались всего две вещи: хор детских голосов и запах кухонных нечистот.

– Это же обычная канализация! – не поверил он.

Чуть позже он поймал себя на мысли, что канализационный люк – вполне приемлемая вещь в посудомоечном цехе. Вопрос заключался в другом: откуда в нем звуки?

Рома достал из кармана телефон, включил фонарик и заглянул вниз. Свет был рассеянным и слабым. Он так и не увидел дна, но, как только фонарик включился, тон голосов стал меняться. Сквозь пение просачивались отвратительные вопли. Рома крутил фонариком по углам до тех пор, пока детские голоса не превратились в душераздирающий визг.

«Что происходит?» – спрашивал у себя Рома, а визг несся на него, как ракета. Вскоре от притягательного пения не осталось и следа. Потоки воздуха выбрасывали из глубин канализации зловоние и пар. В тесном пространстве становилось невыносимо жарко. Что-то содрогалось под полом, отчего решетка люка начала звенеть и двигаться прочь от своего места. Рома ощутил страх, и ему почудилось, будто пол под ним раскалывается и он падает вниз – в мутное озеро нечистот, плесени и мусора.

Он выключил фонарик и отполз от люка.

Голоса умолкли. Стало невероятно тихо, и он услышал, как стучат его зубы. Рома уперся головой в балку посудомоечной машины, поджал под себя ноги и просидел так около минуты. Его глаза ничего не видели, но пальцами рук он ощущал, как по полу ползет жар.

Жар поднимался из канализации, где существовало нечто необъяснимое. Оно имело голос и, возможно, что-то еще, но Рома не знал, что. Он открыл глаза и увидел, как над колодцем дрожит воздух. Свет флуоресцентных ламп почти не попадал под посудомоечную машину. Здесь скапливались тени. Рома толкнул решетку на место, люк наполовину закрылся, и трепещущий воздух сместился вправо. Рома выполз из-под машины. Урок подходил к концу, и он очень хотел в туалет. На этот раз по-настоящему.

Глава третья

Дорога на Кабахаха

Пятничным вечером Мария Александровна смотрела капитал-шоу «Поле чудес». С тех пор, как ее муж ушел к другой женщине, минуло много лет, но по сей день она помнила, что их последний скандал случился в тот момент, когда Леонид Якубович открывал букву «у» на квадратной доске. Букв этих в слове оказалось целых три, и именно на три буквы послал ее муж перед тем, как окончательно исчезнуть из семьи. Теперь капитал-шоу «Поле чудес» влияло на нее подобно жестокой ностальгии. С одной стороны, передача отключала ее от школьных передряг, с другой – напоминала о несправедливости жизни.

Она включала телевизор каждую пятницу и замечала, как старел Леонид Якубович и расцветала сцена вокруг него. Через полчаса ее мысли погружались в семью, и она думала о проблемах, по большей части, связанных со старшей дочерью. Не такой хотела ее воспитать Мария Александровна. Основную вину она, конечно, на себя не брала. Виноват был разгульный отец, чьи гены стопроцентно передались дочери. Сколько сил и времени Мария Александровна потратила на ее перевоспитание, не сосчитает никто, но стремление поставить девочку на правильный путь почему-то уходило в никуда. Матери не помог ни опыт, ни усердие, ни молитвы.

В две тысячи семнадцатом году Диане исполнилось восемнадцать. Пять лет назад, когда у нее появился первый мальчик, Мария Александровна тревогу не била, считая это естественным этапом взросления. Но к восемнадцати мальчики стали меняться, как вагоны товарного поезда. Она даже не успевала запоминать их имена, настолько быстро ее дочь заводила новые знакомства.

Начиная c девятого класса, домой Диану регулярно кто-то подвозил. В свою молодость, как вспоминала Мария Александровна, ее посещала большая удача, если с уроков второй смены какой-нибудь учитель провожал ее пару кварталов. Дочку же подвозили весьма симпатичные машины. Кто в них находился, она не знала, а Диана не особо распространялась насчет своих новых друзей. Единственное, в чем была уверена Мария Александровна, – те парни были не из семьдесят седьмой школы. Потому что там она знала всех и каждого, включая пап, которые ходили на родительские собрания только по ее требованию.

Диана оказалась способной баскетболисткой, и уже с четырнадцати лет ее брали на соревнования между старшими классами. Девочка не была высокого роста, но скорость, реакция и точные броски быстро вывели ее из тени на первые места в основных составах команд. В девятом классе Диана стала лучшей баскетболисткой среди сверстниц, но, несмотря на успехи дочери в спорте, Марию Александровну не покидало чудовищное беспокойство: как бы один из ее баскетбольных друзей, коих к десятому классу уже было столько, что и не пропихнуться, преждевременно не наследил на ее репутации. Она давно заметила, что с тех пор, как дочь поступила в институт, тренировками она больше прикрывалась, нежели реально их посещала. Ее настораживал сам факт, что тренировки начинались поздно, вынуждая девочку возвращаться домой не раньше одиннадцати. Также Диану регулярно подвозили на разных машинах, и вид у нее порой был настолько помятый, будто все это время она просидела в тесном шкафу. Девочка избегала ответов на вопросы, кто ее подвозил и почему она так выглядит, и Марии Александровне оставалось только предполагать, что творится с ее дочерью, когда она ускользает за дверь под предлогом тренировок по баскетболу.

В спортивную школу Диана ходила в соответствующем виде. Она никогда не красилась, не носила коротких юбок и не ходила на высоком каблуке. Зато она любила носить обтягивающие легинсы. Порой Марии Александровне казалось, что легинсы слишком обтягивающие, чтобы считать их за штаны. Но она не делала дочери замечания. В конце концов, все меняется и в моде уже совсем не те вещи, что они носили в восьмидесятых. И юбки сейчас не такие, а про нижнее белье и говорить не приходится. Вся современная мода строилась таким образом, чтобы девушка была как бы голой и одетой одновременно.

Вот и сегодня в восемь вечера Диана собралась на тренировку в черных легинсах, настолько тонких, что можно было распознать контур ее трусов. Она накинула куртку и шапку, и вид ее без труда достиг спортивного. С порога она обычно кричала маме «Пока!». Но в этот вечер в душе Марии Александровны проснулся вулкан, и она решила не ограничиваться одним словом. «Поле чудес» закончилось, и, точно старые тараканы, из углов ее памяти вылезли машины, на которых девочка возвращалась домой, и мальчики, с которыми она видела свою дочь.

Мария Александровна подошла к двери в тот момент, когда Диана обувала кроссовки.

– Во сколько вернешься? – как бы между прочим спросила она.

– Как всегда, – ответила Диана, не поднимая головы.

– «Как всегда» – это во сколько?

Диана оторвалась от обуви и посмотрела на мать так, будто та несла несусветную чушь.

– Во сколько я обычно возвращаюсь, ма?

– Было бы неплохо, если бы ты приходила к десяти.

– Для тебя было бы неплохо, если бы я вообще никуда не уходила. Сидела бы в своей комнате, как собачка на цепке, и учила математику.

– Я так никогда не говорила.

– Но ты всегда имеешь это в виду!

– Тебе не кажется, что ваши тренировки заканчиваются слишком поздно?

– Мы это уже обсуждали.

По ее движениям Мария Александровна уловила, что дочь хочет исчезнуть. Весь разговор она затеяла с одной целью: чтобы узнать правду, ходит ли она на тренировки или гуляет где-то с мальчиками. Но, глядя на то, как лихорадочно девочка натягивает обувь и как резко обрезает всякие попытки общения, Мария Александровна сделала вывод, что вскрывать карты не стоит. Не стоит вообще спрашивать об этом вслух.

Диана врала с детских лет. Точь-в-точь как ее отец на протяжении всей молодости. Даже если догадки по поводу мальчиков окажутся верны, все равно дочь не сознается. Будет твердить, упрямиться. В итоге они снова поругаются, не будут разговаривать недели две, и все станет только хуже. Поэтому Мария Александровна решила отступить.

Но ненадолго.

– Ну-ну, – протянула она, дожидаясь, пока Диана зашнурует кроссовки и повернется к ней задом. Обычно в такой позе дочь прощалась, а мать желала ей удачи. Сегодня не произошло ни того ни другого.

Уже закрывающейся двери Мария Александровна прокричала:

– Тебя кто-то проводит?

– Нет! – отрезала девочка и побежала к лифту.

Фетль кинулась в свою комнату, надела джинсы и вышла на балкон. Она ждала, когда дочь появится из подъезда. Через пару минут это случилось. Диана не обманула: ее никто не встретил, и Мария Александровна подумала о том, почему на тренировку дочь всегда шла пешком, а обратно возвращалась на машине. Ее это интриговало.

Когда Диана двинулась вверх по улице, Мария Александровна забежала в комнату к Роме, сказала, что сходит к тете Оле, проживающей в квартале от них, а сама пустилась вдогонку за дочерью.

«Сегодня наступит конец твоему вранью, доченька!» – твердила она в лифте. Она не знала, что будет делать, если увидит дочь в объятиях хулигана или нескольких обдолбанных уродов, но ее культура речи и поведения точно не допустит кровопролития. Она найдет слова. И главным было даже не это: она хотела самой себе доказать то, что чувствовала сердцем. Тренировки по баскетболу давно закончились, от них остались лишь воспоминания. Диана уверенно дурила мать во всем, что было вокруг и внутри нее. А если это правда, значит, у нее есть человек, которому она доверяет больше, чем собственной матери. И нет больнее удара, чем такое предательство.

Мария Александровна представила, как ее дочь распинается перед каким-нибудь уродом, которому, разумеется, плевать на все женские тяготы, и только достижение цели заставляет его симулировать интерес. Диана рассказывает ему о своих проблемах, он кивает, а сам тем временем трогает ее в интимных местах. Юная девочка и не подозревает, насколько ему все равно, что там у нее происходит: главное – это приятные ощущения между ног и где-нибудь еще, где у мальчиков сконцентрировано все их достояние.

Тут ее тряхнуло, потому что лифт достиг первого этажа. Фетль вылетела из подъезда и быстрым шагом двинулась по тротуару вверх по улице. Тетя Оля жила в другой стороне. Но она была уверена, что Рома не оторвется от компьютера, чтобы посмотреть, куда пошла мать. Рома, кстати, тоже в последнее время был какой-то не такой. Но, беспокоясь за дочь, Мария Александровна решила оставить это на потом.

Осенний вечер выдался холодным и лунным. Температура воздуха опустилась ближе к нулю, и Мария Александровна пожалела, что не надела шапку. Она редко носила шапки, предпочитая береты, потому что так ее прическа меньше подвергалась деформации. Сейчас у нее не оказалось ни берета, ни шапки, ни капюшона, ни обычного шарфа или головной повязки. Ничего, чем она могла бы обмотать голову. С холмов дул сильный ветер, и ее уши заледенели.

Улица была пустынна. Луна плавно освещала ее изгибы. Казалось, будто с холмов течет река. Не опуская голову, Фетль быстрым шагом взбиралась вверх. Диана шла в ста пятидесяти метрах от нее. Одна. Погруженная в телефон. На этом участке пути ничего нового Мария Александровна не увидела. Дочь направлялась точно в сторону спортивной школы.

Когда улица изогнулась, и она потеряла Диану из виду, ветер рванул с такой силой, что Фетль едва не оказалась в канаве. Левой рукой она успела зацепиться за дерево и остаться на ногах. Отдышавшись, она согнулась буквой «Г» и ускорила шаг. В следующий раз она увидела дочь переходящей улицу по направлению к отделению Сбербанка. За ним располагался маленький сквер, где молодежь зависала летом, а сейчас было холодно, как в аду. Она прошла около километра. Еще метров триста ей предстояло пройти, а нагрузка уже ощущалась всем телом. Она шла навстречу ветру, дышать было трудно, сердце бешено билось в груди, и, если бы не материнский страх за своего ребенка, она бы давно повернула назад.

Диана миновала узкий перешеек улицы и скрылась за старой пятиэтажкой. Чтобы обезопасить себя от нежелательных последствий, Мария Александровна перешла улицу раньше и двинулась вокруг здания с другой стороны. Она знала, что это не самый лучший путь, но наткнуться на дочь, которая случайно остановилась в сквере, чтобы дописать сообщение одному из своих ухажеров, она не хотела. Слежка закончилась бы провалом.

На первом этаже пятиэтажки располагалось ухоженное отделение Сбербанка, где было довольно светло и чисто, но вот со всех остальных сторон здание доверия не внушало. Фетль выбрала путь мимо мусорных баков, где иногда спали бомжи, лазали бездомные собаки и был риск запутаться в дебрях дикой ежевики. Район находился на отшибе, и так получилось, что местные власти и коммунальные службы вообще не заботились о состоянии жилых зон. Вторым таким районом была Мефодиевка, где Фетль прожила два года.

Обходной путь занял десять минут. Вся тыльная сторона Сбербанка пропиталась такой вонью, будто люди из окон не только выбрасывали мусор, но и справляли более острые нужды, чтобы не пачкать свои туалеты. Оставив ужасную зону позади, Фетль влезла в дебри ежевики. И если бы вечер не был таким лунным, вероятность выбраться из них была бы минимальной. Благодаря лунному сиянию, она видела места, где ежевика была примятой. Туда она и ступала. Собрав на себе гору колючек, Мария Александровна выбралась к скверу, остановилась в темном месте, где кроны деревьев закрывали ее от луны, а стена Сбербанка – от центральной части сквера, и присмотрелась.

Диана пересекала стоянку. Ее голова была опущена в телефон, а ноги неслись к дверям спортивной школы.

«Выходит, я ошиблась», – вздохнула Мария Александровна.

Но от какого-то сумрака в своем сознании она избавилась. И пока ее голени чесались от колючек, она дышала с облегчением, будто только сейчас поняла, насколько большая глупость ее охватила. Она хотела вернуться домой, но решила подождать еще. Такой она была женщиной – нетерпеливой и все время ожидающей подвоха. Фетль считала, что стала такой после замужества. Муж своим поведением научил ее не только чувствовать подвохи, но и убеждаться в них. И она не могла себе препятствовать. Фетль вышла из укрытия и двинулась к стоянке.

В окрестностях спортивной школы ветер дул затяжными порывами. Кроны старых тополей скрипели, как ржавые гайки. Свет фонарей мерцал. Мусорные баки были перевернутыми, и по дорожкам летали пластиковые пакеты. Пока Мария Александровна двигалась к спортивной школе, ее голова разболелась, и она вновь задумалась о том, чтобы повернуть назад. Глупая привычка беспокоиться за неочевидные вещи не остановила ее. Она перебежала парковку и спряталась за стеной вблизи центрального входа.