Убить Гертруду

Так он и сделал. Позвонил сослуживцу, и всю новогоднюю ночь друзья до одури пили-гуляли, почему-то с особой страстью поочередно лупили в большой барабан. Давний хороший красотуля-приятель, Лёня-вояка, после боя курантов высунул в форточку свою армейскую трубу и на всю пока что пустынную улицу, в унисон телевизору исполнил гимн страны.

Дичающий ритм веселья необузданно бушевал прежде всего в их возбужденных от передоза мозгах. Глубоко за полночь аудиосистема с пьяной руки Лёни-вояки, надрываясь на полную катушку, выплевывала жесть электронной музыки. Антона уже развезло настолько, что он умудрился запрыгнуть на праздничный стол и выкидывать там несусветные коленца. За ним полезли и другие гости, обнимаясь-целуясь, раскачивались и приседали, пока дружно не свалились на пол. Повозились-повозились, да так и остались лежать в изнеможении до самого позднего утра.

Заспанное до забвения утро первого января плавно смеркалось в вечер. Пока ехал в метро, наш гулена чувствовал себя приложением к вагону, способным только спать и спать. На полу вагона, подгоняемая ходом поезда, перекатывалась пустая бутылка из-под шампанского, характерный символ выброшенной в прошлое новогодней ночи: опорожнили феерию праздника, и вся недолга… Похмельная пустота напоминала культовый шедевр кинематографа «Иронию судьбы», вот, мол, что ты приобрел: чужую компанию, чужие страсти-мордасти – и ничего для своей души. Всё было не то!.. Хотелось другого, своего!..

Догнала его в метро покаянная мрачноватенькая скука…

Как не проспал свою станцию? Подскочил к уже смыкающейся двери и просунул вперед себя пакет с початой бутылкой коньяка, огурцом, жареным окороком. Сим-сим, откройся! Верный метод удержать на ходу пневматические двери.

Да уж, не получился у Антона Новый год, о котором возмечтал по-детски, он признавал это честно, разглядывая прохожих: есть ли безмятежно счастливые лица, кому удалась новогодняя ночь? Нет таких прохожих. Осмотрелся: бомж, всем своим обмякшим телом подпирающий колонну метрополитена, еле держится и трясется. Коробит мужичка, как при треморе, а он пытается спрятать всего себя в куцее рваное пальтишко. Шапки нет. Голову, обмотанную ветошью слипшейся волосни, он втягивает в жалкий кроличий воротник, а руками пытается удержать на себе сползающие штанишки. Тремор изводит, точно, допился до Паркинсона. Некоторое время Антон смотрит на него с отвращением, но осаживает себя и спрашивает:

– Мужик, а ты веришь в новогодние чудеса?

Бомж отреагировал не сразу, голову чуть высунул из-под воротника, смотрел на незнакомца пугливо, молчал…

Антон опять к нему, но уже с доходчивым вопросом:

– Есть у тебя стакан?

Без слов пляшущими руками достал свой пластиковый боевой стакан, изобразил подобие улыбки. Антон без тормозов вынул ему из пакета коньяк, налил с лихвой, аж с краев закапало, вручил огурец:

– Пей, брат, лечись, говорю!

Выпил не глядя, опрокинул, как стакан воды. А парень ему огурчик на закусочку!

Мужичок ободрился, в глазах появился просвет: вот это поворот! Вроде ожил…

– Спасибо, – прохрипел он сиповатым баском.

Трясучка сникла, свернулась куда-то вглубь его жалкого тельца.

– Давно здесь обитаешь?

– Давно…

– Как хоть звать?

– Колян.

Тянет руку, поздороваться хочет. Чумазый, вонючий, с заплывшим от голодной «диеты» и водки блином вместо лица, потерявшим реальные черты.

– Детдомовский я. Нигде не срослось по-людски жить. Потом… В палатке летом жил… Как холода, так сюды.

А ведь всё равно человек. Имя есть. Кто-то его родил. Был дом, какой-никакой. Может, и недоговаривает чего… Не хочет. Его право. Может, из детского дома по тюрьмам… Неважно…

– Давай, Колян, держись! Пусть тебе повезет в наступившем году!

Антон протянул ему бутылку и сверток с уже общипанным окорочком. Он жадными руками схватил всё, оглянулся, спрятал за пазуху. А даритель убежал не глядя, без рукопожатия…

В пакете, предназначенном для ужина, пусто. Есть нечего совсем, зайти бы в магазин… Поймав себя на этой первой необходимости, из метро Антон прямехонько протопал в ближайший продуктовый. Просмотрел прилавки, сверил со своим кошельком – так не хочется покупать бич-пакет…

Может, недорогие пельмени? Холостяцкое импортозамещение, дешево, сердито…

Возле холодильника вплотную изучил ценники, где хоть что находится? Непонятно.

И тут неожиданно мужской бархатный, старчески поврежденный, но очень притягательный голос начинает читать стихи:

– Мне говорят, что нужно уезжать. Да-да. Благодарю. Я собираюсь…

Антона как отрезало от ценников, поднял голову, увидел деда в элегантном сером пальто по моде середины прошлого века, стилягу в белой рубашке и красной бабочке. Онемел от восхищения: тощий как мотылек, небольшого росточка, с глазами кисти Врубеля, в темно-коричневом берете, он загадочно улыбался сухонькими губами, куда там Джоконде.

– Да-да. Я понимаю. Провожать не следует. Да, я не потеряюсь… – вспомнил Антон деду в ответ.

Ромбик его лица растянулся в благодушной улыбке. Да, невозможно оторвать восхищенного взгляда от этих колдовских неведомо-сколько-летних черт. Антона буквально осенило с фантастическим встречным продолжить говорить и его слушать.

Тут они и взялись промеривать весь магазин от начала до конца, беседуя исключительно стихами. В какой-то момент добрый молодец даже взял деда под руку, помогая ступать махонькими детскими шажками. А у него корзинка, и он всё набирает и набирает в нее продукты… На кассе дедушка, как истинный джентльмен, обсыпав комплиментами продавщицу, протягивает Антону пакет и неожиданно властно произносит:

– Бери! Он твой!

Тот слова не мог возразить, словно во сне, забрал…

Он поспешно повернулся к продавщице, как будто никого и не было рядом. Хозяйка торгового зала, раскрасневшаяся, веселая, и правда тотчас стала красавицей, будто бы сама только что зашла в тепло с мороза, так сияла здоровьем! Мгновенно отсчитала и ссыпала в дедов кошелек его сдачу.

У Антона неожиданно мелькнуло: «Если он мне захочет еще сдачу предложить, со стыда сгорю, это уже слишком».

Но дед, будто угадав смущение спутника, сдачу спрятал в кошель, отправил его в нагрудный карман, аккуратно поправил на себе кашне и бабочку.

«Пронесло».

Словно сказочные персонажи новогодней ночи они вышли на улицу.

– Морозец какой знатный! – после некоторого молчания проговорил вдруг дед.

Тогда остановись на миг —Послушать тишину ночную:Постигнешь слухом жизнь иную,Которой днем ты не постиг;По-новому окинешь взглядомДаль снежных улиц, дым костра,Ночь, тихо ждущую утра.Над белым запушенным садом,И небо – книгу между книг…

Дед еще некоторое время беззвучно пошевелил губами и замолчал. Антон исподволь быстро глянул на него и изумился его загустевшему взгляду, будто видевшему на сетчатке нечто, недоступное простому уму. И задумался о своем. О том, что мог что-то очень важное пропустить, не заметить. Не обрести.

Как строчки неведомого, не узнанного стихотворения, которое захотелось заново услышать, впустить в себя, выучить…

Они задрали головы и дружно одновременно посмотрели вверх. От них поднимался матовый пар. Или дым! Да, дым – стихотворный костер запылал за версту по кольцу отшумевшей Москвы!

– Дед! Ты вернул меня в праздник! Спасибо! Постараюсь не забыть.

– Зачем? Не заморачивайся, иди.

– Никогда тебя не забуду!..

– Сынок, иди домой, холодно, и я пойду, завтра детишкам стихи читать, не хватало еще горло простудить.

– За что пакет? – Антон вернулся с небес, вопросительно взглянул деду в глаза.

Ответа не последовало, дед только улыбнулся, похлопал по плечу, развернулся и спешно стал перебирать свои маленькие шажки как воспитанный мальчик, опоздавший вернуться к ужину.

Проводив его глазами до угла соседнего дома, Антон вдруг почувствовал сильный озноб. Продрог до костей, однако. Пора вернуться, согреться, срочно поесть. Среди домов-близнецов его дом следующий. Как он их второпях перепутал? Подошел как бы к своему подъезду, а ему навстречу выбежала кошка: хвост трубой, мурлычет, ластится к ноге; тоже дымится от мороза и тоже просит есть. Антон в пакет. Порылся: о-о-о, нарезка копченого мяса, ей точно придется по вкусу! Кусочек по кусочку, кусочек по кусочку… Всё, что кидал, до мелкоты хватала с мерзлого асфальта… Бросил последний, а она, не доев, наутек – объелась, бедолага!

Горячий душ и вкусный ужин впереди. Пакет бо-ольшой! Хрустит на морозе. А сбоку форму пакету подпирает огромная бутылка. Ко всему прочему глянул – дорогущий коньяк…

Дед щедро одарил, не поскупился! Похоже, заговорил его стихами! Вот интересно, сам-то он, сидя за ужином, сокрушается, что столько денег потратил на незнакомца?

Импровизируя на заданную тему, дома он додумался связать эти две встречи: с бомжом и загадочным дедом. Как там в гороскопе от китайского дракона? Дари подарки, будь щедрым с людьми, не ожидая ничего взамен. И не знаешь, где потеряешь и что без труда обретешь. Раздался хлопок петарды, за ним еще, окно кухни осветила ало-лиловая вспышка пущенного с улицы фейерверка. Дождь искусственного света вторгся в потускневший двор, преобразив его в площадь ночной фантастики. Иллюзорная реальность пересеклась с густеющей ночью, подкачав в молодые мышцы бодрости и жажды приключений. Точно, пора искать продолжения банкета! Бомж, поэт, кошка являлись ему поочередно, направляя в один только Богу известный сюжет. Пора преодолеть глупость понимать всё буквально: сам есть хотел, бомж есть хотел, дед набирал, что повкуснее, в корзину, кошка чуяла еду… И она накормлена. Ура-а-а-а-а!!!

Глава третья.

На столичной помойке

Странное, глупое упрямство требовало от молодого искателя приключений какой-нибудь выходки, да хоть драки, хоть бега по крышам! Воспаленный азарт подталкивал к выбросу сил: развернись, плечо, раззудись, рука! Но четвертый день нового года не принес ни малейшего намека на раскрутку свежего детектива… В который раз Антон вышел из дому искать, сам не зная чего… Где?.. Куда?.. Зачем?.. С утра до вечера бесцельно слонялся по улицам с ощущением собственной придури: дурак не в силах угомониться. Не мешало бы задуматься, почему он быстро терял направление, не отыскав ключа… Эврика, пиратская карта не найдена! С долей едкой самоиронии он вернулся домой. Для чего шлялся? Что искал? Какие такие ключи? Ах да, нашел сундук. Сущая правда, набрел на кованый сундук, брошенный возле мусорных контейнеров. Пустой? Нет, ну дурак! Открыл, глянул: ворох старой литературы… Захлопнул обратно. Зря, надо было хоть взять и почитать, что забыли люди в общем запутанном прошлом.

Затея покопаться в сундуке снова вытолкнула его наружу. И всё бы ничего, прошли бы без особых последствий эти скитания, неясные, навеянные ночными искрами петард ожидания… Так вот он заметил человека: стоит чуть впереди Антона и на опущенной крышке мусорного бака перебирает… книги. Одет неважно. Без шапки. Из коляновых двойников? Впрочем, это уже не имеет значения, ты тоже сам не знал, что высматривал на помойке.

– А кто оставляет здесь все эти книги, интересно? – проговорил Антон вслух и пожалел было: ну кто меня за язык тянул? Незнакомец обернулся. Русая ухоженная бородка-эспаньолка, круглые очки непонятно как удерживаются на кончике носа. Здравствуйте, Антон Павлович Чехов. Прямо-таки классика, запечатлел жаждущий впечатлений мозг.

– Кто их знает… Приносят все кому не лень. А я, бывает, прихожу выбрать для своей библиотеки.

Прилично смотрится, доброжелательно смотрит, словоохотлив. Не из Достоевского типаж, это точно! Антона потянуло поговорить, и они действительно разговорились непринужденно, как старые приятели, которые всю жизнь были знакомы друг с другом, но чуток подзабыли, когда последний раз встречались. Как рыбаки, однажды накопавшие червей на одной грядке, узнают друг друга через десятки лет. Несколько слов, сказанных о книгах, об авторах, и собеседники признали друг в друге библиофилов.

– И вас совсем… то есть… совсем не смущает брать вот все эти книги в руки с помойки?

– Гм… Чего здесь можно стыдиться? Всяких популярных дамских книг я не читаю! – твердо возразил незнакомец, поправив очки. – Здесь можно отыскать настоящие сокровища, исследования, путешествия, классику, научные обзоры.

Видно, говорит продуманно. Держит – простой и в тоже время очень ясный. Антону тоже свойственно искать, искать, искать. Но, в отличие от него, он не мог сформулировать что. Можно ж в любом возрасте копаться и искать напрасно… Разница в возрасте – лет десять-пятнадцать, не меньше, но Антон рядом с ним школяр. Печать элитарного благородства обретаешь, если дано учиться на свалке!

Черновиком пришедшего драконова года стала для них сегодня помойка, и тем интересней. Отпали ненужные стеснения, отсохли формальности… Плеваться словами не возбраняется! Ведь ими так много исписано хороших книг! Правда, хлама еще больше. По определению. Кто не брался за перо? Антон надеялся найти ответ на вопрос: что такое книга? Почему она просится быть написанной и принуждает к одиночеству, отрешенности, власти воображения? «Зима на дворе, холод, и где мое гусиное перо?»

Тут его дернуло достать из-за пазухи вчерашнюю бутылку коньяку:

– Может быть, эту книжечку полистаем?

Незнакомец остановился, отложил занятие, посмотрел еще раз в глаза Антону, снял очки, потом снова их нацепил мимо глаз. Похоже, возрадовался?! Переменилось в нем что-то. Тут же отложил книгу, которую с таким интересом просматривал до заманчивого предложения приложиться к соблазну. Подлетела жажда другого рода – жажда «Ид». С взаимной поспешностью покинули они помойку; перелезли через забор, потопали по сугробам коротким путем. Он второпях, слегка заикаясь, когда Антон принял его приглашение в гости, представился: Николай. Не было никакой случайности: то же имя вписалось в початый реестр новогодних встреч. Но не жалкий обреченный Колян. Нет, в этом человеке сохранялось всё его нехилое человеческое достоинство. Обменялись рукопожатием, так, для порядка, заключив тем самым между собой на этот вечер дружеский союз. Шустро потусили по знакомой улице, мимо продуктового; разговор то и дело взвивался возбужденным смехом. Выпить – и всё тут! Тогда и начнется новая жизнь. А что останется по-прежнему, уже неважно! Без проволочек подошли к дому панельной кургузой хрущевки. Николай махнул на окна своей квартиры.

Окна ничем хозяина не выдавали, но были ржавые, с облупленной краской, в глубине черные провалы: свет не горел в квартире ни в одном окне. Настораживали запустением старые, ободранные, но всё-таки когда-то покрашенные в белый цвет рамы; вставленные в них стекла, мутные от времени и не мытые, видно, из принципа, навевали не то заскорузлую тоску, не то полное равнодушие хозяина к своему быту. Когда вошли, пахнуло чем-то сгнившим, прокисшим, заплесневелым. И не было никакой ошибки: вот твой урок, смотри, дурень, куда тебя потянуло. Гостю не хотелось вникать, что послужило поводом к такому бедламу, кто там жил еще? Чей в шкафу прячется скелет? Или Николай жил один? И почему так беспонтово он себя обложил вековой ветошью? На подоконниках с внутренней стороны наваленный хлам служил чуть ли не шторами, доходил почти до самой гардины. Окна заложены чем-то, что и определить уже невозможно, тоже, наверное, принесенным с помойки. И так продуманно аккуратно исполнен был столбик хлама строгим рядком почти до самого верха. Попадались и кирпичики старых книг, тоже с помойки, и стопка пересушенных до желтизны газет, обращала на себя внимание внушительная бутыль, огромная, на двадцать литров, и, кстати, прозрачная, но со стороны комнаты закутанная в тряпку. Вид был ужасный, еще не хватало стайки собак, которые бы гавкали поверх всей этой свалки на улицу и по-собачьи слезно умоляли выпустить их из этого затхлого места!

В прихожей сняли куртки, Антон растерялся, куда же воткнуть свою. Николай дал ему тапочки, которые он устыдился было надевать, но спрятал от хозяина брезгливость: не в носках же ходить по замызганному полу. Хозяин повесил куртки на свободный крючок; изрядно хлопоча, волнуясь, на правах распорядителя торжества в одних носках отвел к себе в комнату, а не на кухню, как принято у хронических бобылей:

– Располагайся, а я пойду из закуски что-нибудь посмотрю, – сказал и громко хлопнул в ладоши. Потом тихо-тихо, картинно, пятясь на цыпочках к двери, вышел бесшумно. Оставшись один, Антон огляделся. Был поражен!

В комнате были свалены десятки измученных лет. Пылилось бестолковое прошлое, на которое были потрачены немалые труды, примявшие остатки инфантильных мечтаний, навеянных из закоулков, из подворотен дворов, что-то из босоногого детства, что-то из зимних вечеров, из крупиц подавленных желаний.

«А зачем я сюда приперся? Посмотреть, что меня ждет? – пронеслась обремененная сожалением мысль. – Вот такая же истлевающая свалка?» Как свечка, осветила, блеснула и замерла царапина отвращения, оставив черно-белый негатив на сетчатке памяти. Желание сбежать удерживали приступы стыда и любопытства – что будет дальше. Батюшки! От входной двери до окна тянулась деревянная витрина, встроенная вручную, без стекла, привинченная к стене мощными шурупами. На ней красовались модели автомобилей…

Машинки стройными рядами заполняли аккуратно выкрашенные полки, и, если встать лицом к этой коллекции, всё остальное будто растворялось как уже давно изжившее себя и сдохшее чудовище домашней обстановки. Модельки соперничали друг с другом красотой, новизной и изяществом форм, каждая сама по себе восхищала. Была куплена тогда-то, где-то. Остальное в этом пространстве теряло всякое значение – немытые окна, грязные полы, продавленный холостяцкий диван…

Вошел Николай, громогласно вмешавшись в изученье витрины:

– Чем богаты, тем и рады, принимай закуску!

– Принято! – ответил гость громко, наперебой интонации Николая. Как бы даже перекрыв его слова своим фальшивым пафосом. Но потом сильно пожалел, это хозяина распалило. Он находился на старте редкостного эмоционального подъема, и каждое слово, брошенное в него с его же грубой энергией, вызывало в нем подтверждение той горькой, копившейся недосказанности на свою жизнь, на родственников, на бывшую жену свою, которая очевидно мучила его ежечасно. На всё то, что его теперь окружало, и на всё то, чего с ним больше не было и не представлялось возможным уже никогда его беспокоить.

Антон помог ему сдвинуть две старые, ободранные табуретки вместе, это и был доступный в этом сервисе стол.

– Давай хоть газетами застелим, пес бы их побрал, – ругнувшись, Николай вытащил из-под стола две старые газеты. Одну дал Антону, другую стал сам разворачивать и расправлять на табуретке. Ту, напротив которой Антон сидел, он застелил сам своей газетой, после этого они вместе положили еще один общий лист на обе табуретки. Закончив с холостяцкой скатертью, Николай поочередно стал выносить и выставлять миски с приготовлениями на скорую руку, которые побыстрее, для того чтобы тотчас перейти к выпивке, настругал на кухне. В них лежали маринованные огурчики, картошечка, порезанная пополам, хлеб мелкими кусочками и несколько долек тоже мелко нарезанного, желтого, заскорузлого, дешевенького плавленого сырка. Всё это украшала литровая бутылка коньяку. На этикетке было написано «Князь Таврический». Сама посудина имела довольно причудливые изгибы и внушительный литраж.

Николай уже протирал два стакана. Нет! Даже не два стаканчика под водку, а два граненых больших стакана. Он их шумно хряпнул в центр обеих табуреток, и от того, что гость даже немного вздрогнул от «звяка» стаканов по дереву, недоуменно взглянув ему прямо в лицо, он еще сильней как-то опасливо улыбнулся Антону, просверлив двумя красными, напряженными глазищами, и особо уставился на молодые руки с бутылкой. Еще чуток, и он откинул бы все условности и нормы приличия, выхватил бы ее у гостя, сорвал крышку, вилкой ковырнул бы дозатор и стал хлебать прямо из бутыли, из горла, работая кадыком и издавая соответствующие хлюпающие звуки при каждом глотке. А потом швырнул бы пустую или чуть-чуть недопитую бутылку в сторону и, пытаясь что-нибудь высказать, начать хоть какой ни есть разговор, отключился бы прямо на табуретки, смешав и смяв всю закуску на себя, в полном раздрае упал бы уже на пол и там в брожении собственных рвотных масс уснул тяжело и беспробудно. Ох, уж это Антоново воображение, пророчило худший расклад.

Но всё выглядело пристойно и благополучно! И пусть так бы и закончилось, пристроилось к Антону в задний карман его фантазий. Через минуту гость увлекся хлопотами хозяина. Ему даже понравилось хозяйское бормотание сквозь зубы, его мелкие какие-то движения, которые он совершал с судорогами в руках, будто произносил заклинание. Он забрал из рук Антона бутылку, осмотрел ее, повертел вокруг лампы, проверил, есть ли там какая-нибудь муть внутри бутылки. Настолько сильно этот человек хотел выпить хорошего спиртного, и так нечасто попадалось оно ему в руки, что он сейчас как-то очень тщательно осматривал содержимое и всё бормотал и бормотал про себя. Наверно, представлял вкус коньяка, оттягивал момент перед первой каплей, которая попадет ему на язык. Он, несомненно, знал, что самый волнующий момент переживается только тогда, когда в твой рот не попала еще никакая спиртосодержащая жидкость! А потом, когда уже попала, пиши пропало!

Наконец приготовления были закончены. Они уселись на продавленный полувековой диван, откинулись на спинку, дав спинам слегка расслабиться перед предстоящим. Осмелев, Антон взял из миски огурчик, закусил и похрустел им… Николай, как бы опомнившись, придя в себя и оттолкнувшись от мягкой спинки, хватанул бутылку своей пятерней и властным движением правой руки свинтил пробку. Он открыл ее привычно виртуозно и тщательно, аккуратно положил на табурет, сам поднес к носу уже взлетевший аромат, втягивая, внюхивая, облизывая поток благородного вкуса.

– Ну-с, чего мы ждем? Поехали! – Он повернулся к Антону, посвежевший и улыбающийся, с тем выражением лица, которое еще на улице вызвало у Антона доверие.

– Давай! – махнул Антон рукой, и Николай взялся разливать коньяк по стаканам.

Налил, если можно так выразиться, «с горкой».

На стакан нельзя уже было положить кусочек хлеба, иначе он намок бы, что было бы обидно.

Таинство первого стакана было распечатано! Ах, до чего легко они опорожнили его в себя! Улетучился весь тот долгоиграющий шарм перед непочатой бутылкой, который испытывает мужскую волю и выдержку. Слюнки больше не текли, а через какое-то время потекло бы изо рта нечто другое. Всё же надо уметь пропускать, немного потерпеть, выпивая, посидеть, поговорить…

Николай приложился ладонью ко рту, как бы занюхивая ею последний глоток. Коньяк и вправду был очень хорош. Тут уж захотелось по картошечке и огурчику, так что быстренько закусили, Антон еще угостился черным хлебцем. До сыра дело не доходило, не сговариваясь, они выжидали не пойми чего.

– Ну, чего тебе рассказать, – начал Николай, закусивши. – Работал водителем всю жизнь, как ты, наверно, догадался. Видишь, коллекцию подсобрал, – он махнул в воздухе рукой на стеллажи и витрины. – Первую машинку родители подарили, вон она стоит.

Это была 21-я «волга» бордового цвета, красивая хромированная машинка.

– Я еще ее называл «машина победы», – Николай продолжал любоваться моделью. – Тогда их много по дорогам ездило, сейчас только в мае можно увидеть на праздник, а тогда еще было за счастье на ней прокатнуться. Такая машина! Не всем ее давали, а только тем, кто заслужил действительно за какие-то подвиги и рекорды. А сейчас, – Николай смахнул воспоминание рукой, присел было с тоской на диван, но и поднялся быстро.

– Ты знаешь, я ведь на скорой десятки лет работал. Был у меня в жизни случай… – он запнулся, но тут же продолжил разговор. Видимо, много раз уже «тот случай» проживал в себе, проговаривал, и он не угас до конца. Что-то невозможно было забыть, и Николай научился проматывать быстро, незаметно, на первый взгляд, прокручивать на ускоренной перемотке. Ну, а когда вспоминал про него, тот случай, или при разговоре приходилось спотыкаться об него, то после всех слов, сказанных собеседнику, от многолетних тяжелых дум, оставшись один, в постели перед сном перемотку эту возвращал и просматривал в замедленном режиме, шлифуя и оттачивая всё до скрупулезных подробностей. При этом он до странного инстинктивно извивался, корчился в постели и непроизвольно издавал разнообразные пугающие самого себя звуки, стонал, по-простому говоря…

Антон сам уже готов был потянуться за бутылкой. Николай опередил его движение руки, властно отвел ее в сторону.

– Не надо, – он очень выразительно посмотрел поверх Антоновых глаз, выдохнув и взяв опять бутылку в свою большую руку, подтвердил свое право оставаться на разливе. И это не представлялось теперь Антону таким простым делом. Еще по подъездам в компании своих сверстников кто-то выбирался ребятами на разлив: все пили, а один веселый товарищ тоже пил, но разливал на всех. И тогда почему-то казалось, что выбирают по каким-то особым заслугам. Юношескому уму этого было не понять, почему, например, разливает он, а не я?.. Сегодня разливал Николай. Он опять наполнил два граненых стакана до краев.