Близнецы. Том 1

– Совсем? – наигранно проскулил Венцель.

– Совсем. Хотя нет, могу дать тебе настойку-пятитравку. Рыдать будешь, как грудничок.

– Какой ты зануда, Алеш.

– Что вы, право слово, мастер-стряпчий, из ваших уст это слишком высокая похвала.

– Мне, кстати, нужен твой занудский совет.

– Женись на Норе Остраве.

– Что?

– Женись на Норе Остраве, – повторил Алеш. – Ей очень этого хочется.

– Она так сказала?

– Ее взгляд сегодня об этом просто кричал.

– Ага, конечно, а потом мои дети будут похожи на тебя.

Алеш усмехнулся в кулак, чтобы скрыть смятение.

«Он же не знает. Откуда ему знать? Грубая мужская шутка, только и всего».

– Ты хотел просить совета, – напомнил он.

– А, да. Мы с господином давеча хорошо посидели, а потом на меня как напала икота! Всю ночь уснуть не мог, и ничего не помогало. Хочу впредь знать, как с этим бороться. Подскажешь какой-нибудь фокус?

И Венцель так широко распахнул глаза в ожидании ответа на свой вопрос, что создалось ощущение, будто это сейчас действительно важнейшее из его беспокойств.

– Я советую тебе, – Алеш поднял указательный палец и выдержал паузу, – меньше пить.

Лисенок расфырчался от досады и, вставая, помахал на него руками.

– Все, вердикт очевиден, ты виновен по всем пунктам и в наказание лишен моего общества. Я иду в погреб.

– Принимаю свою участь и не смею задерживать. Вы с господами большое дело сделали, Венцель. Поздравляю.

– Спасибо. До завтра, наверное.

Лисенок поднялся, одернул короткие полы бежевого жилета и выскользнул из комнаты, едва отворив и тут же захлопнув дверь. Лет десять назад Алеш пошел бы с ним без раздумий.

Тогда, давным-давно, он делал все возможное, чтобы поменьше думать и побольше пить. Ходил вечно с красным носом, как рыбак у проруби, и еле-еле поднимался с постели по утрам. Мастер Матей ругал его – строго наедине, конечно – и убеждал погрузиться в чтение, будто не видел, что Алеш и так изо всех сил старается по самую макушку зарыться в чужие мысли, чтобы его перестали душить собственные.

В тот год, последний из прожитых им в Тарде, по замку и ближайшим деревням прошло моровое поветрие: не самое страшное, не самое серьезное, бывало и хуже, как ворчал старый господин.

В тот год Алеш и Еник, давно похоронившие отца, остались друг у друга одни. Их мать заразилась, когда худшее уже вроде как миновало; это называется «охвостье», последний вздох морового поветрия. Под конец оно забирает тех, кто казался самым сильным и крепким. Мама была такой. Она долго мучилась и умерла с широко раскрытыми глазами.

Ее сожгли вместе с одеждой и утварью. Так принято, так необходимо поступать с умершими от чумы. Сколько тел Алеш сам предал огню? Не счесть. И все же не забыть ему тот костер, тот жар и запах, забивающий смертью поры, выжигающий в воздухе ее клеймо.

Алеш всегда давал обидчикам сдачи, с самого детства стоял за себя – один из немногих уроков, что успел ему внушить отец. Но тогда некого было ударить, некому высказать наболевшее – у этой боли нет человеческого лица.

Он старался все время занимать чем-нибудь руки и голову, делая лишь редкие перерывы на сон и всякий раз надеясь, что не придут кошмары. Однажды Алеш, записывая за мастером Матеем какой-то рецепт, подумал вдруг: «„Череда“ неплохо сочетается с „беда“». Он сочинил об этом какое-то унылое четверостишие и нацарапал его на полях – мир стал немного лучше от того, что тот листок в конце концов потерялся.

Алеш же с тех пор писал постоянно: о потере, о боли, о грызущей изнутри печали, и бумага терпела все вместе с ним. Становилось полегче. Однажды госпожа застала Алеша за этой работой, прочла стихи, внезапно пришла в восторг и захотела копию. Так его чувства со временем разделили совершенно незнакомые люди, и странным образом это помогло их притупить.

В тот год Алеш много писал о своем несчастье и совсем ничего не писал о любви. Он всегда нравился девушкам, изредка кому-нибудь из них улыбался, природа свое брала, и это заканчивалось, как обычно, ничем. Когда замирает сердце, говорил он, это повод обратиться к лекарю, а не подсчитывать в уме приданое. Так он думал о любви. Пока не встретил Арнику.

Поначалу она не произвела на него впечатления. Больше впечатляла сама ситуация: Столица, новый владыка, его слепая жена, куча высокородных господ и среди них Алеш, несколько растерянный. Они с мастером Матеем за весьма щедрую плату должны были вернуть фальшивой госпоже Тильбе зрение и помалкивать о том, что своими глазами однажды видели настоящую Итку Ройду.

По прибытии в столичный замок Алеш, разыскивая кабинет, шел вместе с наставником мимо одного из обеденных залов. Через дверь, которой не давали закрыться снующие туда-сюда слуги, в трепещущем свете настольных канделябров он увидел рыжеволосую девушку. Ее лицо казалось грустным и притом очень живым и выразительным, как будто ей всегда было что сказать, но она ужасно этого стеснялась.

– А вот и наша подопечная, – произнес вполголоса мастер Матей и потер ладони.

– Она не похожа на Итку Ройду, – пожав плечами, ответил он.

Старый лекарь поднял брови:

– Она очень похожа, Алеш. Я даже удивлен. Прямо как сестра, – а потом почесал морщинистый лоб и пробурчал: – Пришла беда, откуда не ждали.

Алеш не понял, о чем таком мастер толкует: никакой беды – по крайней мере, более страшной, чем уже произошла с этой девушкой – вроде бы не предвиделось. Он относился к госпоже как к очередной пациентке. Она боялась его, как предыдущего лекаря, и вздрагивала от прикосновений.

Так было, пока Лукия Корсах, улучив момент, когда они втроем оказались в одной комнате, не обронила будто бы невзначай:

– Кстати, я ведь обещала однажды отыскать для вас Ясменника. Представляете, вот же он, перед вами.

И лучезарная госпожа улыбнулась так, будто чужие тайны растут на деревьях в ее саду и она любуется ими каждое утро, размышляя, какую бы сорвать с ветки сегодня. Чуть позже Алеш понял, что это недалеко от истины и приносит стране ощутимую пользу. Однако в тот миг ему хотелось, чтобы Лукию Корсах унес смерч.

Это был мучительно долгий миг.

– О, я… – запинаясь, заговорила госпожа Тильбе, – мне… очень нравятся ваши стихи. Они меня очень выручили. Честное слово. Я думала, умру от тоски и одиночества, а с ними казалось, что я не одинока.

Алеш сглотнул, открыл рот и не издал ни звука.

– Я вас оставлю, – сверкнула изумрудами Лукия Корсах.

– Да-да, конечно, спасибо, – закивала госпожа и, когда скрипнула дверная петля, спросила: – А почему именно Ясменник?

Алеш почесал затылок.

– Ну… в общем… это такая трава…

Дальше все происходило так быстро, что от этого голова шла кругом. Сперва Алеш просто вслух читал госпоже свои стихи. Потом ему захотелось о ней написать. Он выбрал для нее имя – Арника, солнечный цветок с дюжиной применений во врачебном деле и особенным запахом, немного горьким, как печальная улыбка госпожи.

Она сразу догадалась, о ком были те строки, и, когда Алеш дочитал, произнесла полушепотом:

– Я совсем не умею так красиво выражать чувства, но, если ты не против, я тебя поцелую.

Владыка Тильбе взял с него клятву – буквально требовал поклясться курганами предков, чего Алеш никогда прежде не делал – держать их с госпожой связь в тайне, особенно от будущих детей. Затем они пожали друг другу руки.

– Если обидишь ее, я тебя убью, – сказал Отто.

– Не сомневаюсь, – ответил Алеш, прикусив язык, чтобы не сказать того же.

Лучшие стихи Ясменника родились в один год с мальчиками-близнецами. «Дыши, дыши, мое сердце, бейся! Пей Арники терпкий аромат…»

Все они до единого были о любви.

Только яд Лукии Корсах продолжал отравлять их жизнь. Мастер Матей и Алеш, как бы ни старались, что бы ни пробовали, исправить ничего не могли: Арника ослепла полностью и навсегда. После рождения мальчиков она сказала, что больше не хочет из-за этого злиться. Алеш, как мог, поддержал ее – она в своем праве. А он имел право на тлеющий в душе гнев.

Со дня утверждения нового мирного договора между Берстонью и Хаггедой целая неделя, занятая работой, пролетела для Алеша незаметно. Он перемещался лишь между кабинетом и спальней и почти ни с кем не виделся, кроме Фабека, – даже не знал, повторился ли у Венцеля злосчастный приступ икоты. На результат трудов смотреть оказалось приятно: тщательно протертые от пыли книжные полки равномерно уставлены томами, тетради и записи, листик к листику, лежат в хронологическом порядке. От кое-чего Алеш без особого сожаления избавился, чтобы не занимать место. В жаровне еще алели рваные края исписанных бумаг, наполняя комнату специфическим запахом.

Раздался отрывистый стук в дверь: четыре коротких удара.

Еник.

– Меня здесь нет! – откликнулся Алеш.

Дверь чуть приоткрылась – ровно настолько, чтобы пролезла большая взлохмаченная голова его любимого младшего брата.

В бытность свою совсем еще мальчишкой Еник носился по коридорам белого замка у подножия столичной горы, передавая туда-сюда устные сообщения и записки. Все знали, что если в дверь быстро-быстро стучат четыре раза – и будто бы откуда-то снизу, – выходит, прибыл «особый посланник».

Со временем он стал носиться только в том направлении, которое выбирал бронтский чудак, мастер Дитмар. Они с Еником удачно подошли друг другу: юный талант не имел душевной склонности к лекарскому ремеслу, которому его намеревались обучать, а старый ученый фонтанировал идеями, совершенно никак с этим ремеслом не связанными. Мастер Матей, отпуская от себя младшего подмастерья, загадочно улыбался в густую бороду, а Алеш долго ворчал, но в конце концов махнул на это рукой.

Теперь Еник вяло помахал ему через порог и мотнул головой в сторону лестницы.

– Владыка Отто тебя зовет.

«И молвил слово Первый-из-Господ…»

– Что же ты сразу не сказал! – не особенно стараясь, изобразил воодушевление Алеш. – Для нашего владыки я всегда тут как тут.

Они побрели по кишкообразным киртовским коридорам, озаренным в самых темных уголках светом ламп, которые, впрочем, нисколько не помогли бы сориентироваться, заблудись здесь какой-нибудь незваный гость. Алеш скосил глаза на Еника – тот сегодня ходил с подозрительно кислым лицом. Пришлось нарушить молчание первым:

– Чего грустишь? Тебя снова бесцеремонно извлекли из гадючника?

– Ну Алеш, – протянул Еник с таким выражением, будто втолковывал малышне общеизвестные истины. – Это не гадючник. Это пушечный двор.

– Там же кругом змеи. И вы с мастером Дитмаром заклинаете их по своим книжкам. Гадючник.

– Они ведь не живые.

«Как там писал про сердца Бакфарк Скоморох? „Еще“ или „уже“?»

– Ну да, это совсем другое дело, – бодро подтвердил Алеш. – Из живой змеи еще можно извлечь пользу. В правильных дозах яд бывает лекарством. А с этими железными гадами одни проблемы.

– Владыка с тобой не согласится, – чуть-чуть задрал нос Еник.

– Не сомневаюсь. Не он же собирал по частям бедолагу, которого разорванным стволом посекло. Что ему нужно?

– Да вроде бы все здоровы. Не знаю.

У двери в кабинет владыки Еник остановился, сказав, что подождет здесь – и не видя необходимости уточнять кого. Алеш сделал глубокий вдох и постучал. Басовитый голос пригласил войти.

В ноздри сразу заполз стойкий запах пота, который ни с чьим другим спутать невозможно. Он издалека предупреждал: где-то здесь бронтский чудак, продолжайте путь на собственный страх и риск.

Когда-то мастера Дитмара, вечно немытого, пытались привести в порядок, даже целенаправленно женили на немолодой вдове по имени Хельга, и это помогло на какое-то время – он реже выбирался из своего кабинета. Однако несчастная женщина, не выдержав постоянных случек – услышав однажды звуки соития старого ученого и его жены, Алеш не мог дать этому процессу иного определения, – вскоре сбежала, кажется, с кожевником. Наверное, за месяцы, проведенные рядом с Дитмаром, ее обоняние отбилось настолько, что сопровождающей всех кожевников вонью, издержкой неблагородной профессии, оказалось легко пренебречь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.