Полная версия
Девиантность в обществе постмодерна
Подробно обосновывается понимание преступности и преступления как социальных конструктов, а также рассматривается процесс такого конструирования в Оксфордском справочнике (руководстве) по криминологии[68].
Итак, «термин преступление есть ярлык (label), который мы применяем к поведению, нарушающему закон. Ключевой пункт – это порождение преступлений уголовным законом, который создан людьми. Преступление как таковое не существует в природе; это выдумка (invention) людей»[69].
Но тогда основными вопросами криминологии окажутся: (1) Какие потребности существуют у современных людей? (2) Какие легальные возможности удовлетворения потребностей предоставляет современное общество современным людям? (3) Какие средства и способы удовлетворения потребностей признаются современным государством недопустимыми, в том числе – преступными, и почему?
Как заметил в 1983 г. В. Коган, «преступление, независимо от его вида, образуется соединением побуждения, которое само по себе непреступно, с операцией, которая сама по себе непреступна, если такое соединение причиняет вред либо создает угрозу объектам, поставленным в связи с их социальной ценностью под уголовно-правовую охрану, и при этом запрещено уголовным правом»[70].
Сказанное не означает, что социальное конструирование вообще, преступности в частности, совершенно произвольно[71]. Общество «конструирует» свои элементы на основе некоторых бытийных реалий. Так, реальностью является то, что некоторые виды человеческой жизнедеятельности причиняют определенный вред, наносят ущерб, а потому негативно воспринимаются и оцениваются другими людьми, обществом. Но реально и другое: некоторые виды криминализированных (признаваемых преступными в силу уголовного закона) деянии не причиняют вреда другим, или причиняют вред незначительный, а потому криминализированы без достаточных онтологических оснований. Это, в частности, так называемые «преступления без жертв», к числу которых автор этого термина Э. Шур относит потребление наркотиков, добровольный гомосексуализм, занятие проституцией, производство врачом аборта[72]. Еще раз подчеркну: потребление наркотиков – личное дело каждого, добровольный (без насилия) гомосексуализм – личное дело каждого, занятие проституцией (без насилия, добровольно) – личное дело каждого, злоупотребление алкоголем – личное дело каждого, верить или не верить в бога – личное дело каждого. Это особенно важно понимать в эпоху постмодерна – нарождающеюся эпоху Свободы и Свободных Людей (да, в идеале, да, увы, далеко не всегда).
О том, что законодатель грешит расширительным толкованием вреда, заслуживающего криминализации, свидетельствует тот факт, что, согласно букве уголовного закона большинства современных государств, включая Россию, 100 % взрослого населения – преступники. Так, по результатам нескольких опросов населения в США, от 91 % до 100 % респондентов подтвердили, что им приходилось в течение жизни совершать то, что уголовный закон признает преступлением. А излишняя криминализация деяний, представляющих собой максимум административный или гражданско-правовой деликт, превращает каждого гражданина России в преступника (включая автора этих строк). Каковы реальные конструкты-законы? Закон, запрещающий усыновлять российских детей гражданами США? Закон об уголовной ответственности за «оскорбление чувств верующих» (ст. 148 УК РФ)? А как оценивать эти чувства? А как быть с чувствами атеистов? Размножающиеся законы об уголовной ответственности за экстремизм? Хорошо бы точно знать, что это такое… Как и «порнография», за изготовление и распространение которой предусмотрена уголовная ответственность (ст. 242 УК РФ) при отсутствии соответствующего определения…
Постмодернизм в криминологии не без основания рассматривает преступность как порождение власти в целях ограничения иных, не принадлежащих власти, индивидов в их стремлении преодолеть социальное неравенство, вести себя иначе, чем предписывает власть.
Ясно, что правовые (в том числе – уголовно-правовые) нормы и их реализация (что не всегда одно и то же) непосредственно зависят от политического режима[73]. Режим конструирует различные виды девиантности и преступности. Или – создает «козлов отпущения», на которых так удобно списывать просчеты и неудачи собственной социальной политики (о преступниках как «козлах отпущения» см. подробнее книгу А.М. Яковлева «Теория криминологии и социальная практика»[74]).
В обществе постмодерна конструирование «преступности» представляет особую проблему.
• Фрагментаризация, виртуализация, массовая миграция, «конфликт культур», «ускорение времени» и разрыв поколений существенно осложняют основания криминализации тех или иных деяний. Какие действия в сети можно и следует (ли) криминализировать? Можно ли (нужно ли) криминализировать действия, вытекающие из религиозных, конфессиональных различий членов одного общества (государства)? В каких пределах, по каким критериям следует (допустимо ли) уголовно-правовыми запретами ограничивать свободу предпринимательства, индивидуальной предпринимательской деятельности?
• Как «криминализировать» деяния, связанные с возможными негативными последствиями технологических новелл (робототехникой, беспилотниками, автотранспортом без водителей и т. п.)? Кто является субъектами ДТП без водителей, авиакатастроф беспилотников, жертв роботов?
• Как в условиях глобализации, с одной стороны, и фрагментаризации, с другой, выработать относительно приемлемые в мировом и узко-фрагментарном пространстве уголовно-правовые нормы?
Читатель может продолжить перечень подобных вопросов.
§2. Состояние и тенденции преступности в современном мире
Начиная обзор состояния преступности и основных тенденций ее изменений, необходимо напомнить, что мы можем судить только о зарегистрированной ее части, а потому любые наши суждения будут носить относительный, ориентировочный характер, лишь более или менее приближенный к реальной ситуации. С другой стороны, нельзя совсем пренебречь имеющимися данными уголовной статистики и, по возможности, результатами исследований, ибо они составляют необходимую эмпирическую базу для теоретических рассуждений. Кроме того, даже относительно неполные данные, проанализированные за ряд лет. позволяют выявить тенденции преступности.
Хорошо известно, что после Второй мировой войны основной общемировой тенденцией являлся абсолютный и относительный (в расчете на 100 тыс. населения) рост регистрируемой преступности. Этот вывод основывается, прежде всего, на анализе четырех обзоров ООН, предпринятом В.В. Лунеевым (Табл. I)[75]. Аналогичные сведения публикуют и иные источники[76].
Наблюдался устойчивый рост зарегистрированной преступности при значительно более высоком уровне преступности в развитых странах по сравнению с развивающимися.
Аналогичный тренд наблюдался до 2006 г. и в России (Табл. 2). Однако с конца 1990-х – начала 2000-х годов происходит сокращение количества и уровня (на 100 тыс. населения) преступлений во всем мире – во всех странах Европы, Азии, Африки, Австралии, Северной и Южной Америки[77]. Наиболее ярко это проявляется в динамике уровня убийств – как наиболее опасного и наименее латентного преступления (Табл. 3)[78].
Таблица 1. Усредненные и оценочные данные о преступности в мире
Как мы видим из табл. 2, точно такая же картина наблюдается с динамикой преступности в России после 2006 г., а по ряду преступлений – с 2001–2006 гг. (Табл. 4). Незначительный рост в 2015 г. предположительно может объясняться ростом краж (Табл. 4) в связи с ухудшимся экономическим положением (это подтверждается продолжающимся и в 2015–2016 гг. снижением уровня других преступлений, в частности, тяжких насильственных преступлений).
Таблица 2. Зарегистрированная преступность, число выявленных лиц и осужденных в России (1961–2016)[79]
Продолжение таблицы
Окончание таблицы
И перед мировой криминологией встал вопрос: чем объясняется это неожиданное общемировое сокращение объема и уровня преступности? В России пытались объяснить тенденцию снижения уровня преступности традиционным сокрытием преступлений от регистрации. И это действительно имеет место. Однако общемировой характер тренда не позволяет ограничиться столь простым объяснением. Назовем несколько гипотез, существующих в современной криминологии.
Во-первых, преступность, как сложное социальное явление, развивается по своим собственным законам, не очень оглядываясь на полицию и уголовную юстицию, и, как большинство социальных процессов, – волнообразно[80] (напомним, что с начала 1950-х – до конца 1990-х преступность росла во всем мире).
Во-вторых, большую часть зарегистрированной преступности составляет «уличная преступность» (street crime) – преступления против жизни, здоровья, половой неприкосновенности, собственности. «Беловоротничковая преступность» (white-collar crime), будучи высоколатентной, занимает небольшую часть зарегистрированной преступности. А основные субъекты «уличной преступности» – подростки и молодежь, которые в последние десятилетия «ушли» в виртуальный мир интернета. Там они встречаются, любят, дружат, ненавидят, стреляют (так называемые «стрелялки»), «убивают», совершают мошеннические действия и т. п., удовлетворяя – осознанно или нет – потребность в самоутверждении, самореализации.
Обычно взрослые негативно относятся к «стрелялкам», пытаясь запретить их размещение в сети или же ограничить к ним доступ. Между тем университеты в Вилланове и Ратгерсе опубликовали результаты своих исследований связи между преступлениями и видеоиграми в США[81]. Исследователи пришли к выводу, что во время пика продаж видеоигр количество преступлений существенно снижается. «Различные измерения использования видеоигр прямо сказываются на снижении таких преступлений, как убийств», – заявил Патрик Маркей (Patrick Markey). Дело в том, что люди, которым нравятся жестокость и насилие, больше играют в видеоигры с явной демонстрацией жестокости. Таким образом, они «оздоравливаются» с помощью игр. Кроме того, люди предпочтут больше времени проводить за игрой, снижая, таким образом, количество преступлений на улицах.
В-третьих, имеет место «переструктуризация» преступности, когда «обычную» преступность теснят малоизученные и почти не регистрируемые, высоколатентные виды преступлений эпохи постмодерна, в частности, киберпреступность. Так, по данным, представленным на XVI ежегодной конференции Европейского общества криминологов (Мюнстер, 2016), если средняя раскрываемость «обычных» преступлений составляла 42–46 %, то киберпреступлений – 5 %… Переструктуризация. обусловленная особенностями постмодерна как общества потребления, возможна и среди «обычных» преступлений. Так, в России сокращающийся с 2006 г. уровень таких преступлений против собственности, как кражи, грабежи, разбои, «компенсируется» ростом мошенничества (Табл. 5). Это не удивительно: легальные средства обогащения ограничены. А из нелегальных (кража, грабеж, разбой, присвоение и растрата) мошенничество наиболее интеллектуально, «выгодно» и безопасно… Известно два основных способа мошенничества: обман и злоупотребление доверием. А вот количество видов мошенничества безмерно и постоянно растет, особенно в эпоху Интернета.
В-четвертых, как считают участники одной из сессий («The Crime Drop») XII конференции Европейского общества криминологов (Бильбао, 2012), причиной снижения уровня преступности может быть повышенная «секьюритизация», как результат массового использования современных технических средств безопасности (видеокамеры, охранная сигнализация и т. п.).
Как бы то ни было, дискуссия о современных тенденциях глобальной преступности не закончена и ждет новых гипотез и их подтверждений или опровержений.
Как будут изменяться уровень и структура преступности в дальнейшем? Сегодня вряд ли кто-нибудь решится дать более или менее обоснованный прогноз. Неопределенность всех социальных процессов в обществе постмодерна, неизбежная переструктуризация видов преступности, появление совершенно новых составов, связанных с развитием новейших технологий, неопределенность политического развития стран, их режимов, от которых в первую очередь зависит конструирование преступности – все это делает непредсказуемым ее дальнейшие тренды. При этом очевиден рост киберпреступности и постепенное «вытеснение» ею привычных преступлений.
Межу тем, в России при позитивном сокращении уровня преступности сохраняется неблагоприятная ситуация по ряду показателей.
Так, Россия занимает одно из ведущих мест в мире по уровню убийств (в расчете на 100 тыс. населения), уступая только некоторым странам Африки и Латинской Америки.
Одно из первых мест в мире у России по душевому потреблению алкоголя: по разным источникам от 15 л до 18 л абсолютного алкоголя на человека[82]. Мы опережаем такие винодельческие страны, как Франция.
Италия, Испания, Португалия. В России неблагоприятна структура алкогольных изделий: водка, самогон (не говоря уже о денатурате, политуре и «Боярышнике»), в отличие от «винопьющих» и «пивопьющих» стран Западной Европы и Северной Америки. Соответственно велика доля «пьяной преступности» (в среднем 20–30 % всех преступлений, а по тяжким насильственным преступлениям до 65–75 %).
Россия разделяет с Украиной и Нигерией первые три места в мире по различным показателям (жертвы, преступники, транзит) торговли людьми[83].
Значительны наркопотребление и нелегальная наркоторговля.
Таблица 3. Уровень на (100 тыс. населения) смертности от убийств в некоторых государствах (1984-2013)
Таблица 3. Уровень на (100 тыс. населения) смертности от убийств в некоторых государствах (1984-2013 (продолжение)
Таблица 4. Динамика некоторых преступлений в России (1985 -2016)
Окончание таблицы 4.
Таблица 5. Мошенничество в России (1991–2016)
* – Нет сведений.
Серьезные возражения вызывает российская законодательная и правоприменительная деятельность. Безудержная криминализация превращает каждого гражданина страны в преступника. Это. прежде всего, криминализация «оскорблений чувств верующих»; безграничное понимание «экстремистской деятельности»; беспредельное расширение уголовной ответственности за преступления, связанные с наркотиками (вплоть до противоречащей основным принципам уголовного права криминализации деяний с аналогами наркотических средств и психотропных веществ); криминализация многих деяний экономической деятельности, заслуживающих административной или гражданско-правовой ответственности. В условиях «ускорения времени» совершенно недопустимы те максимальные сроки лишения свободы, которые законодатель умудрился еще увеличить в 2014 г. (при рецидиве и совокупности приговоров с 25–30 лет до 30–35 лет!). Напомним, что в европейских странах и Японии срок лишения свободы нередко исчисляется неделями и месяцами (а отнюдь не десятилетиями!), и в подавляющем большинстве случаев не превышает двух-трех лет[84]. В 2016 г. средний срок лишения свободы в европейских странах, по данным, оглашенным на XVI конференции Европейского общества криминологов, составил 1,8 года.
Репрессивный характер деятельности полиции и следствия, фактическое отсутствие независимости судей, бесчеловечный характер исполнения наказания, пытки в полиции и пенитенциарных учреждениях – предмет многочисленных публикаций и обсуждений.
Далее рассмотрим подробнее лишь три вида преступлений – терроризм, организованную преступность и торговлю людьми, как характерные для эпохи постмодерна. Конечно, наиболее «постмодернистская» преступность – киберпреступность, но о ней пока слишком мало данных. Исключением в России служат работы В.С. Овчинского[85].
§3. Терроризм
Враги теперь в смешавшейся крови
Лежат, и пыль уста их покрывает,
И мощно смерть соединила их -
Непобедившего с непобежденным.
ЭврипидТерроризм (terror – лат. страх, ужас) – одна из серьезнейших современных глобальных социальных проблем, потенциально или актуально затрагивающих каждого жителя планеты. Между тем, как это часто бывает, чем серьезнее, актуальнее и «очевиднее» проблема, тем большим количеством мифов и недоразумений она окружена.
Террористические акты были известны и в XIX веке, но в современном глобальном мире постмодерна они приобрели массовый и глобальный характер. Это непосредственно связано с процессами миграции и фрагментаризации общества.
Между тем, нет единого понимания терроризма в общественных науках. Вот некоторые из имеющихся определений (всего их насчитывается свыше ста):
• «форма угрозы насилием или применения насилия по политическим мотивам»[86];
• «применение насилия или угрозы насилия против лиц или вещей ради достижения политических целей»[87];
• «насильственные действия или угроза их применения со стороны субъектов политики и преследование ими политических целей»[88];
• «систематическое использование убийств, телесных повреждений и разрушений или угроз перечисленных действий для достижения политических целей»[89];
• «метод политической борьбы, который состоит в систематическом применении ничем не ограниченного, не связанного с военными действиями физического принуждения, имеющего целью достижение определенных результатов путем устрашения политических противников»[90].
Из приведенных определений вырисовываются два основных признака терроризма:
• применение или угроза применения насилия;
• его политическая (в широком смысле слова) мотивация.
Но есть еще один существенный признак терроризма как социального явления, а не индивидуального акта политического убийства: неопределенный круг непосредственных объектов террористического акта, применение насилия в отношении неопределенного круга лиц ради достижения отдаленного объекта – удовлетворения политического (экономического, социального) требования. Ибо «о терроризме можно говорить лишь тогда, когда смыслом поступка является устрашение, наведение ужаса. Это основная черта терроризма, его специфика»[91].
На сложность и субъективизм определения терроризма обратил внимание W. Laqueur: «один – террорист, другой – борец за свободу»[92]. Че Гевара – террорист или «борец за свободу»? Эта тема подробно рассматривается в статье сотрудника Международного полицейского института по контртерроризму В. Ganor[93]. Как различить терроризм и партизанскую войну, терроризм и революционное насилие, терроризм и борьбу за национальное освобождение? Многое зависит от позиции субъекта оценки тех или иных насильственных действий по политическим мотивам. Вместе с тем, В. Ganor пытается провести различия между анализируемыми феноменами. В обосновываемых им схемах вначале отграничиваются объявленная война – между государствами и необъявленная война – между организациями и государством. Последняя включает, прежде всего, терроризм и партизанскую войну. Кроме того, к необъявленной войне могут относиться деятельность анархистов, борцов за свободу, революционеров, а также действия ad hoc (по конкретному случаю). Важнейшее различие между терроризмом и партизанской войной состоит в том, что партизанская война ведется против комбатантов – вооруженных сил, военных и военной техники, а терроризм направлен против мирного населения, «некомбатантов» (noncombatant) при сохранении политической мотивации насильственных действий. Мне представляется это различение весьма существенным и позволяющим конкретизировать некоторые наши оценки. Другое дело, что и предлагаемое различие несколько условно (мирное население может также оказаться жертвой партизанских действий, как, впрочем, и «точечных ударов»…). Во всяком случае, В. Ganor называет три важнейших элемента терроризма: (1) применение или угроза применения насилия; (2) политические цели (мотивы) деятельности; (3) реальными целями оказывается мирное население, граждане[94].
Следует различать терроризм и индивидуальный террористический акт (против конкретного лица – государственного или общественного деятеля – ст. 277 УК РФ).
Обычно различают террор и терроризм:
• террор со стороны правящих властных структур (или «насилие сильных над слабыми», присущее, в частности, тоталитарным режимам);
• терроризм как насилие и устрашение «слабыми сильных», «оружие слабых», жертв «государственного террора»[95].
Иначе говоря: «Террор является насилием и устрашением, используемым объективно более сильным в отношении более слабых; терроризм – это насилие и устрашение, используемое более слабым в отношении более сильного»[96].
Террористические организации и отдельные террористы-одиночки представляют – осознанно или нет – интересы массы excluded («исключенных») в современном мире[97].
Поляризация на очень богатое и властное меньшинство «включенных» (included) и очень бедное и бесправное большинство «исключенных» (при относительном размывании «среднего класса» – гаранта устойчивости социальных систем) приводит в условиях глобализации экономики, политики, информационных процессов к опасному для всего человечества разделению стран и жителей каждой страны на included/excluded. Так, различаются «включенные» страны «золотого миллиарда» и «исключенные» – все остальные. Не является ли «негативная интеграция исключенных» (Н. Луман) главной социальной базой терроризма (впрочем, как и иных видов девиантности)?
Об этом свидетельствуют данные о субъектах ряда терактов последнего времени. Классическим примером крайне негативного поведения «исключенного» служит террористический акт 14 июля 2016 года в Ницце: «Террористом в Ницце оказался неудачник-разведенка с целым букетом проблем и комплексов. Ницца, кстати… это солидное тихое место для солидных господ, в котором понятие „бюджетное жилье“ начинается с уровня, который в любом другом месте будет считаться респектабельным и элитным. Так что если нужно, чтобы объект ненависти оказался тем, кем надо – можно ехать сквозь толпу напролом, не ошибешься… Фактически перед нами классический свихнувшийся неудачник, реализовавший свои комплексы и ненависть к окружающему богатому и равнодушному миру… К теракту в Ницце можно пристегивать кого у годно – и националистов, и ИГИЛ, и каких-нибудь леваков-марксистов. Они все про это – про несправедливость и равнодушие к маленькому человеку. Рецепты у всех свои, но среда, в которой их идеи востребованы – она одна на всех. И не бомбить далекие пески нужно, а лечить страну и общество.
И это не только к Франции относится, скажем откровенно»[98]. Еще об Европе: «Мигранты часто ощущают себя людьми второго сорта. Молодые и харизматичные люди – выходцы из мусульманских стран и их дети – пытаются найти какую-то новую идентичность, обращаясь к историческим корням, и в итоге часто приходят к радикальным течениям»[99]. И еще, это уже о США: «появляется множество одиноких, отчужденных молодых людей, стремящихся к самоутверждению через насилие»[100].
А вот мнение вице-президента Международной ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа» А. Филатова: «Дело в том, что террористами люди не рождаются, а становятся по каким-то причинам. Надо искать эти причины и устранять их. Это серьезная глобальная проблема. Терроризм – это средство борьбы, как правило, слабой стороны против сильной. Если мы в разы не уменьшим угрозу, если будут условия, толкающие людей на эту сторону, террористы всё равно будут просачиваться. Если мы завтра поставим датчики, выявляющие взрывные устройства, на всю территорию страны, террористы пересядут на машины или возьмутся за ножи»[101]. Этот прогноз оправдался: уже взялись за ножи…
Это глобальный процесс и его последствия недостаточно осознаются правящими элитами современного мира. Примеры тому – агрессия США против Ирака (сколь бы «плохим» ни был Саддам Хусейн) и действия России в Чечне (какими бы «плохими» ни были «боевики»). Террор вызывает терроризм. Или, как написал петербургский экономист Д. Травин: «Не мочите, да не мочимы будете!»[102]. И не важно, кто «первым начал»: за политические игры человечеству приходится расплачиваться горами трупов.