Полная версия
Алджернон Блэквуд
Четыре странных истории
Безумие Джонса
(Исследование реинкарнации)
I
Приключения приходят к авантюристам, а таинственные вещи попадаются на пути тех, кто с удивлением и воображением следит за ними; но большинство людей проходит мимо полуоткрытых дверей, считая их закрытыми, и не замечает слабых колебаний великого занавеса, который в виде видимости постоянно висит между ними и миром причин, лежащим позади.
Лишь немногие, чьи внутренние чувства были обострены, может быть, странными страданиями в глубине души или природным темпераментом, завещанным из далекого прошлого, осознают, не слишком радуясь, что этот большой мир всегда лежит у их локтя и что в любой момент случайное сочетание настроений и сил может пригласить их пересечь изменчивую границу.
Некоторые, однако, рождаются с этой ужасной уверенностью в сердце, и к этой избранной компании, несомненно, принадлежал Джонс.
Всю свою жизнь он понимал, что органы чувств доносят до него лишь более или менее интересный набор мнимых явлений; что пространство, как его измеряют люди, совершенно обманчиво; что время, как часы, тикающие чередой минут, – произвольная чепуха; и вообще, все его чувственные восприятия – лишь неуклюжее представление реальных вещей за занавесом – вещей, до которых он постоянно пытается добраться, и иногда ему это действительно удается.
Он всегда с трепетом осознавал, что стоит на границе другого мира – мира, где время и пространство были всего лишь формами мысли, где древние воспоминания лежали открыто, где силы, стоящие за каждой человеческой жизнью, были открыты, и он мог видеть скрытые пружины в самом сердце мира. Более того, тот факт, что он был клерком в конторе по страхованию от пожаров и выполнял свою работу со строгим вниманием, ни на минуту не позволял ему забыть, что там, за мрачными кирпичными стенами, где под электрическими лампами сотни людей писали острыми ручками, существует этот славный край, где обитает, движется и существует важная часть его самого. В этом мире он представлял себя в роли зрителя своей обычной будничной жизни, наблюдающего, подобно королю, за ходом событий, но не тронутого в своей душе грязью, шумом и пошлой суетой внешнего мира.
И это была не просто поэтическая мечта. Джонс не играл в идеализм, чтобы развлечь себя. Это была живая, действующая вера. Он был настолько убежден в том, что внешний мир – результат огромного обмана грубых чувств, что, глядя на такое великое здание, как собор Святого Павла, он чувствовал, что не очень удивится, если увидит, как оно вдруг задрожит, словно желе, а затем полностью растает, а на его месте разом возникнет масса цвета, или великие замысловатые вибрации, или великолепный звук – духовная идея, – которую оно представляло в камне.
Ведь его ум работал именно таким образом.
И все же, судя по всему, в удовлетворении всех деловых претензий Джонс был нормальным и неординарным человеком. Он не испытывал ничего, кроме презрения, к волне современного психизма. Он едва ли знал значение таких слов, как "ясновидение" и "яснослышание". Он никогда не испытывал ни малейшего желания вступать в Теософское общество и рассуждать о теориях жизни на астральной плоскости или элементалях. Он не посещал собраний Общества психических исследований и не знал тревоги по поводу того, черная или голубая у него "аура"; он не испытывал ни малейшего желания участвовать в возрождении дешевого оккультизма, который оказывается столь привлекательным для слабых умов с мистическими наклонностями и неокрепшим воображением.
Он знал некоторые вещи, но не хотел о них спорить; и он инстинктивно боялся пытаться дать названия содержимому этой другой области, прекрасно понимая, что такие названия могут лишь ограничить и определить вещи, которые, согласно любым стандартам, используемым в обычном мире, были просто неопределимы и иллюзорны.
Так что, несмотря на то что его ум работал именно так, в Джонсе явно присутствовала сильная примесь здравого смысла. Одним словом, человек, которого мир и офис знали как Джонса, был Джонсом. Это имя подводило итог и давало ему правильную характеристику – Джон Эндерби Джонс.
Среди вещей, которые он знал и о которых не хотел говорить или рассуждать, было то, что он считал себя наследником длинного ряда прошлых жизней, результатом мучительной эволюции, всегда оставаясь самим собой, конечно, но в многочисленных различных телах, каждое из которых определялось поведением предыдущего. Нынешний Джон Джонс был последним на сегодняшний день результатом всех предыдущих мыслей, чувств и поступков Джона Джонса в предыдущих телах и в других веках. Он не претендовал ни на какие подробности, ни на выдающееся происхождение, ибо понимал, что его прошлое должно было быть совершенно обыденным и незначительным, чтобы породить его настоящее; но он был уверен, что участвует в этой изнурительной игре столько же лет, сколько дышит, и ему не приходило в голову спорить, сомневаться или задавать вопросы. И одним из результатов этой веры было то, что его мысли были заняты прошлым, а не будущим; он много читал историю и чувствовал особое влечение к определенным периодам, дух которых он понимал инстинктивно, как будто жил в них; и он находил все религии неинтересными, потому что почти без исключения они исходят из настоящего и рассуждают о том, какими станут люди, вместо того чтобы оглядываться назад и рассуждать, почему люди оказались здесь такими, какие они есть.
В страховом офисе он выполнял свою работу очень хорошо, но без особых личных амбиций. Мужчин и женщин он рассматривал как безличные инструменты для причинения ему боли или удовольствия, которые он заработал своим прошлым трудом, ибо случайности не было места в его схеме вещей; и хотя он признавал, что практический мир не сможет ужиться, если каждый человек не будет выполнять свою работу тщательно и добросовестно, он не интересовался накоплением славы или денег для себя и просто, следовательно, выполнял свой простой долг, безразлично относясь к результатам.
В отличие от других людей, ведущих сугубо безличный образ жизни, он обладал качеством абсолютной храбрости и всегда был готов противостоять любому стечению обстоятельств, какими бы ужасными они ни были, потому что видел в них справедливое исполнение заложенных им самим причин, от которых невозможно уклониться или изменить. И если большинство людей не имели для него никакого значения, ни притягивая, ни отталкивая, то стоило ему встретить того, с кем, по его мнению, было жизненно связано его прошлое, как все его внутреннее существо мгновенно вскакивало и кричало ему об этом в лицо, и он регулировал свою жизнь с величайшим мастерством и осторожностью, как часовой, следящий за врагом, шаги которого уже слышны на подходе.
Таким образом, хотя подавляющее большинство мужчин и женщин не оказывали на него никакого влияния – он считал их душами, просто проходящими вместе с ним по великому потоку эволюции, – то тут, то там появлялись люди, общение с которыми имело для него самое серьезное значение. Это были люди, с которыми, как он знал всеми фибрами своего существа, ему предстояло свести счеты, приятные или иные, вытекающие из отношений в прошлых жизнях; и поэтому в отношениях с этими немногими он сосредоточил те усилия, которые большинство людей прилагают к общению с гораздо большим числом людей. Каким образом он выбрал этих нескольких человек, могут сказать лишь те, кто знаком с поразительными процессами подсознательной памяти, но суть в том, что Джонс считал, что главная цель, если не вся цель, его нынешнего воплощения заключается в том, чтобы верно и тщательно свести эти счеты, и что если он попытается уклониться от малейшей детали такого сведения счетов, какой бы неприятной она ни была, он проживет жизнь напрасно и вернется в следующее воплощение с этим дополнительным долгом, который должен будет выполнить. Ведь согласно его убеждениям, шансов не было и быть не могло, а уклониться от решения проблемы означало лишь потерять время и упустить возможности для развития.
И был один человек, с которым Джонс уже давно понял, что ему предстоит свести очень крупные счеты, к выполнению которых, казалось, неуклонно стремились все основные течения его существа. Когда десять лет назад он впервые пришел в страховую контору младшим клерком и через стеклянную дверь увидел этого человека, сидящего во внутренней комнате, одна из внезапных вспышек интуитивной памяти вырвалась в нем из глубин, и он увидел, как в пламени ослепительного света, символическую картину будущего, поднимающуюся из ужасного прошлого, и без всякого определенного волевого акта отметил этого человека для реального счета, который должен был быть сведен.
– С этим человеком мне предстоит многое сделать, – сказал он себе, заметив, как крупное лицо поднялось и встретилось с его взглядом через стекло. – Есть кое-что, от чего я не могу уклониться, – жизненно важные отношения из прошлого нас обоих.
И он направился к своему столу, слегка дрожа, с трясущимися коленями, как будто воспоминание о какой-то страшной боли внезапно положило свою ледяную руку на его сердце и коснулось шрама великого ужаса. Это был момент подлинного ужаса, когда их глаза встретились через стеклянную дверь, и он почувствовал, как внутренняя дрожь и отвращение охватили его с огромной силой и в одну секунду убедили его, что сведение этого счета будет почти, возможно, больше, чем он сможет осилить.
Видение прошло так же быстро, как и появилось, вновь погрузившись в глубины его сознания; но он никогда не забывал о нем, и вся его последующая жизнь стала своего рода естественной, хотя и непроизвольной подготовкой к выполнению великого долга, когда придет время.
В те дни – десять лет назад – этот человек был помощником управляющего, но затем его повысили до управляющего одним из местных филиалов компании, и вскоре после этого Джонс тоже оказался переведен в этот филиал. Чуть позже филиал в Ливерпуле, один из самых важных, оказался в опасности из-за бесхозяйственности и неплатежей, и этот человек отправился туда, чтобы возглавить его, и снова, по чистой случайности, Джонс был переведен на то же место. И хотя Джонс ни разу не обменялся с ним ни единым словом и не был замечен великим человеком, клерк прекрасно понимал, что все эти ходы в игре были частью определенной цели. Он ни на минуту не сомневался, что Невидимые, скрытые за завесой, медленно и верно подстраивают детали так, чтобы подвести к кульминации, которой требует правосудие, – кульминации, в которой он сам и Управляющий будут играть главные роли.
– Это неизбежно, – говорил он себе, – и я чувствую, что это может быть ужасно; но когда настанет момент, я буду готов, и я молю Бога, чтобы я мог встретить это должным образом и поступить как мужчина.
Более того, по мере того как шли годы и ничего не происходило, он чувствовал, как ужас неуклонно надвигается на него, ибо Джонс ненавидел Управляющего с такой силой, какой никогда прежде не испытывал ни к одному человеку. Он боялся его присутствия и взгляда его глаз, словно помнил, как страдал от его рук, от безымянной жестокости; кроме того, он постепенно начал понимать, что дело, которое должно было быть улажено между ними, было очень давним и что суть улаживания заключалась в исполнении накопленного наказания, которое, вероятно, будет очень страшным по способу его исполнения.
Поэтому, когда однажды главный кассир сообщил ему, что этот человек снова будет в Лондоне – на этот раз в качестве генерального директора главного офиса, – и сказал, что ему поручено найти для него личного секретаря из числа лучших клерков, а также сообщил, что выбор пал на него самого, Джонс принял повышение спокойно, фаталистично, но с таким внутренним отвращением, которое едва ли можно описать. Ведь он видел в этом всего лишь еще один шаг в развитии неизбежной Немезиды, которую он просто не смел пытаться сорвать по каким-либо личным соображениям; и в то же время он испытывал определенное чувство облегчения от того, что томительное ожидание скоро может быть ослаблено. Поэтому неприятное изменение сопровождалось тайным чувством удовлетворения, и Джонс прекрасно держал себя в руках, когда оно вступило в силу и его официально представили в качестве личного секретаря главного управляющего.
Управляющий был крупным, толстым мужчиной с очень красным лицом и мешками под глазами. Будучи близоруким, он носил очки, которые, казалось, увеличивали его глаза, всегда немного налитые кровью. В жаркую погоду его щеки покрывала какая-то тонкая слизь, так как он очень сильно потел. Голова его была почти полностью лысой, а над отложным воротником его огромная шея складывалась в два отчетливых красноватых воротника плоти. Руки у него были большие, а пальцы толстые.
Он был превосходным деловым человеком, здравомыслящим и твердым, без воображения, которое могло бы сбить его с толку, если бы ему представили возможные альтернативы; его честность и способности вызывали всеобщее уважение в мире бизнеса и финансов. Однако в важных областях мужского характера и в глубине души он был груб, жесток почти до дикости, не считался с другими и в результате часто бывал жестоко несправедлив к своим беспомощным подчиненным.
В моменты вспыльчивости, которые случались нечасто, его лицо становилось тускло-фиолетовым, а лысая макушка, напротив, сияла, как белый мрамор, и мешки под глазами набухали так, что казалось, они вот-вот лопнут. В такие моменты он выглядел просто отталкивающе.
Но для такого секретаря, как Джонс, который выполнял свои обязанности независимо от того, зверь его работодатель или ангел, и чьей главной движущей силой были принципы, а не эмоции, это не имело особого значения. В тех узких пределах, в которых кто-либо мог удовлетворить такого человека, он угодил главному управляющему; и не раз его пронзительная интуиция, доходящая почти до ясновидения, помогала шефу таким образом, что сближала их больше, чем могло бы быть в противном случае, и заставляла уважать в своем помощнике силу, которой он не обладал даже в зародыше. Между ними установились любопытные отношения, и кассир, которому принадлежало право выбора, получал от этого косвенную выгоду не меньше, чем кто-либо другой.
Так в течение некоторого времени работа конторы шла нормально и весьма успешно. Джон Эндерби Джонс получал хорошее жалованье, а во внешнем облике двух главных героев этой истории было мало заметных изменений, разве что управляющий стал толще и рыжее, а секретарь заметил, что его собственные волосы начали седеть на висках.
Однако в процессе работы произошли две перемены, и обе они связаны с Джонсом, и о них важно упомянуть.
Одна из них заключалась в том, что он начал видеть злые сны. В области глубокого сна, где впервые появляется возможность видеть вещие сны, его все чаще стали мучить яркие сцены и картины, в которых высокий худой человек, с мрачным и зловещим лицом и недобрыми глазами, был тесно связан с ним самим. Только обстановка была из прошлой эпохи, с костюмами ушедших веков, а сцены были связаны с ужасными жестокостями, которые не могли относиться к современной жизни, какой он ее знал.
Другая перемена тоже была значительной, но ее не так легко описать, поскольку он осознал, что какая-то новая часть его самого, доселе непробужденная, медленно пробуждается к жизни из самых глубин его сознания. Эта новая часть себя была почти что другой личностью, и он никогда не наблюдал ни малейшего ее проявления без странного трепета в сердце.
Ведь он понимал, что она начала следить за Управляющим!
II
Джонс привык, поскольку ему приходилось работать в условиях, которые были ему совершенно неприятны, полностью отвлекаться от дел, как только заканчивался рабочий день. В рабочее время он строго следил за собой и закрывал на ключ все внутренние мечты, чтобы внезапный прилив сил из глубин не помешал выполнению его обязанностей. Но как только рабочий день заканчивался, ворота распахивались, и он начинал получать удовольствие.
Он не читал современных книг на интересующие его темы и, как уже говорилось, не проходил никаких курсов обучения, не состоял ни в каких обществах, занимающихся полусказанными тайнами; но, встав из-за стола в комнате управляющего, он просто и естественно входил в другой мир, потому что был его старым обитателем, законным жителем, и потому что ему там было место. По сути, это был случай раздвоения личности, и между Джонсом из пожарно-страховой конторы и Джонсом из тайны существовало тщательно разработанное соглашение, по условиям которого, под угрозой серьезных штрафов, ни один из них не требовал другого в нерабочее время.
Стоило ему добраться до своих комнат под крышей в Блумсбери и сменить городское пальто на другое, как железные двери конторы с лязгом распахивались за его спиной, а впереди, на его глазах, сворачивались прекрасные ворота из слоновой кости, и он вступал в мир цветов, пения и прекрасных завуалированных форм. Иногда он совсем терял связь с внешним миром, забывая пообедать или лечь спать, и лежал в состоянии транса, его сознание работало далеко за пределами тела. А в других случаях он ходил по улицам в воздухе, находясь на полпути между двумя областями, не в силах отличить воплощенную форму от невоплощенной, и, вероятно, не очень далеко от тех слоев, где двигались, думали и находили свое вдохновение поэты, святые и величайшие художники. Но это происходило лишь тогда, когда какое-то настойчивое телесное требование препятствовало его полному освобождению, а чаще всего он был полностью независим от своей физической части и свободен от реальной области, без помех и препятствий.
Однажды вечером он вернулся домой совершенно обессиленный после тяжелого рабочего дня. Управляющий был более чем обычно груб, несправедлив, вспыльчив, и Джонса почти уговорили отказаться от своей привычной политики презрения и ответить ему тем же. Казалось, все пошло наперекосяк, и весь день грубая, низменная натура этого человека была на высоте: он стучал по столу своими огромными кулаками, оскорблял, беспричинно находил недостатки, произносил возмутительные вещи и вообще вел себя так, как он и был на самом деле – под тонкой оболочкой приобретенного делового лака. Он делал и говорил все, чтобы ранить все, что можно ранить в обычном секретаре, и, хотя Джонс, к счастью, жил в мире, откуда на такого человека смотрели свысока, как на дикое животное, напряжение все же сказалось на нем, и он впервые в жизни добрался до дома, размышляя, не наступил ли момент, за которым он уже не сможет сдерживать себя.
Потому что произошло нечто из ряда вон выходящее. В конце напряженного периода между ними, когда каждый нерв в теле секретаря дрожал от незаслуженного оскорбления, Управляющий внезапно повернулся к нему, стоявшему в углу кабинета, где стояли сейфы, так, что блеск его красных глаз, усиленный очками, встретился с глазами Джонса. И в эту самую секунду другая личность в Джонсе – та, что всегда наблюдала за происходящим, – стремительно поднялась из глубин души и поднесла зеркало к его лицу.
На мгновение его охватило пламя и видение, и на одну—единственную секунду – одну безжалостную секунду ясного видения – он увидел в Управляющем высокого темноволосого мужчину из своих дурных грез, и осознание того, что в прошлом он получил от него какую-то ужасную травму, пронеслось в его голове, как отчет из пушки.
Все это промелькнуло перед ним и исчезло, превратив его из огня в полымя, а затем снова в пламя; и он покинул офис с твердой уверенностью в сердце, что время окончательного расчета с этим человеком, время неизбежного возмездия, наконец, приближается.
Однако, по своему неизменному обыкновению, он сумел выбросить из головы все эти неприятности, переодевшись в рабочий пиджак, и, немного подремав в кожаном кресле перед камином, отправился, как обычно, поужинать во французском ресторане "Сохо" и предался мечтам. Он уносился в царство цветов и пения, чтобы пообщаться с Невидимками, которые были самыми истоками его настоящей жизни и бытия.
Ибо именно так работал его разум, и многолетние привычки выкристаллизовались в жесткие рамки, в соответствии с которыми теперь ему было необходимо и неизбежно действовать.
У дверей маленького ресторанчика он резко остановился, вспомнив о какой-то встрече. Он договорился с кем-то о встрече, но где и с кем, совершенно вылетело у него из головы. Он думал, что это было на обед, или еще можно встретиться сразу после обеда, и на секунду воспоминание вернулось к нему, что это как-то связано с офисом, но, как бы там ни было, он был совершенно не в состоянии вспомнить это. Постояв с минуту, тщетно пытаясь вспомнить время, место или человека, он вошел и сел.
Но хотя подробности ускользнули от него, его подсознательная память, казалось, знала об этом все, потому что он испытал внезапное замирание сердца, сопровождаемое чувством дурного предчувствия, и почувствовал, что под его усталостью скрывается источник огромного возбуждения. Эмоции, вызванные этой встречей, давали о себе знать, и вскоре фактические детали встречи должны были всплыть вновь.
Внутри ресторана это ощущение усилилось, вместо того чтобы пройти мимо: кто-то где-то ждал его – кто-то, с кем он определенно договорился встретиться. В тот же вечер и примерно в то же время его ждал какой-то человек. Но кто? Где? Его охватила странная внутренняя дрожь, и он сделал над собой усилие, чтобы взять себя в руки и быть готовым ко всему, что могло произойти.
И тут внезапно пришло осознание того, что местом встречи был этот самый ресторан, и, более того, что человек, с которым он обещал встретиться, уже здесь, ждет где-то совсем рядом с ним.
Он нервно поднял голову и начал всматриваться в лица окружающих. Большинство посетителей были французами, они громко болтали, жестикулировали и смеялись; было и немало таких же клерков, как он сам, которые пришли, потому что цены были низкими, а еда вкусной, но он не узнал ни одного знакомого лица, пока его взгляд не упал на человека, сидевшего в углу напротив, обычно занимаемое им самим.
– Вот человек, который ждет меня! – мгновенно подумал Джонс.
Он сразу это понял. Мужчина, как он заметил, сидел в дальнем углу, в плотном пальто, наглухо застегнутом до подбородка. Кожа у него была очень белая, а на щеках росла густая черная борода. Сначала секретарь принял его за незнакомца, но, когда он поднял глаза и их взгляды встретились, в нем промелькнуло что-то знакомое, и на секунду или две Джонсу показалось, что он смотрит на человека, которого знал много лет назад. Ибо, если не считать бороды, это было лицо пожилого клерка, который занимал соседний стол с ним, когда он только поступил на службу в страховую компанию, и проявлял к нему самую искреннюю доброту и сочувствие в первые годы его работы. Но мгновение спустя иллюзия рассеялась, поскольку он вспомнил, что Торп умер по меньшей мере пять лет назад. Сходство глаз, очевидно, было всего лишь обманчивой игрой памяти.
Двое мужчин несколько секунд смотрели друг на друга, а затем Джонс начал действовать инстинктивно и потому, что был вынужден. Он пересек комнату и занял свободное место за столом напротив собеседника, потому что чувствовал, что необходимо как-то объяснить, почему он опоздал и как получилось, что он почти совсем забыл о назначенной встрече.
Однако ни одно честное оправдание не пришло ему на помощь, хотя его мозг начал лихорадочно работать.
– Да, вы опоздали, – тихо сказал мужчина, прежде чем смог произнести хоть слово. – Но это не имеет значения. Кроме того, вы забыли о назначенной встрече, но это тоже не имеет значения.
– Я знал… что у нас назначена встреча, – пробормотал Джонс, заикаясь и проводя рукой по лбу, – но почему-то…
– Вы скоро вспомните об этом, – продолжал человек мягким голосом и слегка улыбнулся. – Прошлой ночью мы договорились об этом во время глубокого сна, и неприятные события сегодняшнего дня на какое-то время свели это на нет.
Пока этот человек говорил, в нем шевельнулось смутное воспоминание, и перед его глазами возникла роща деревьев с движущимися фигурами, а затем снова исчезла, в то время как на мгновение показалось, что незнакомец способен к самоизменению и приобрел огромные размеры, с чудесными пылающими глазами.
– О! – выдохнул он. – Это было там, в другом мире?
– Конечно, – сказал собеседник с улыбкой, осветившей все его лицо. – Вы скоро вспомните, всему свое время, а пока у вас нет причин бояться.
В голосе мужчины было что-то удивительно успокаивающее, похожее на шепот сильного ветра, и клерк сразу почувствовал себя спокойнее. Они посидели еще немного, но он не мог припомнить, чтобы они много разговаривали или что-нибудь ели. Впоследствии он вспомнил только, что к нему подошел метрдотель и что-то прошептал ему на ухо, а он оглянулся и увидел, что другие посетители смотрят на него с любопытством, некоторые смеются, и что затем его спутник встал и повел его к выходу из ресторана.
