Ледяной Эдем

Алекс Норман

Ледяной Эдем

Чудовище. Триллеры о серийных убийцах

© Норман А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Часть первая

1

Дело к зиме, валуны у воды в моховых шапках, скалы за рекой под хвойным покрывалом, сизые облака нависли над лесом ватной периной. Холодно, снежинки срываются, завьюжит скоро, заметет, а там и морозы навалятся. Но в Новом Эдеме даже в самый лютый холод весна, жаль, что не все понимают это. Не могут поверить в свое счастье. Или не хотят. Ничего, поймут, примут, благодарить будут, руки целовать, ноги мыть, в рот заглядывать. Новый Адам для того и прислан в этот мир, чтобы наставлять заблудших овец на путь истинный. И землю новой жизнью заселять. Землю, которую сгубили плохие люди.

Заблудшим душам не место в раю, им предопределено чистилище, откуда всего два пути – или к свету истины, или еще глубже во тьму, на вечные муки. Если грешница не примет высшую волю, Адам сам, своей рукой Господа отправит ее в ад. Он верит в свое высшее предназначение, никаких сомнений быть не может.

Адам остановился, глянул на лес, на горы, кашлянул в кулак, вознес голову к небу, перекрестился. Бог его хранит, плохие люди не смогут подкрасться к нему незаметно, и все же Адам глянул по сторонам, прежде чем спуститься во тьму. Никто не должен его здесь видеть.

Женщина – существо нечистое, неисчислимое множество женских пороков может повергнуть в уныние даже сильного духом мужчину. Но Адама бесовские соблазны не пугают, он знает, как очистить порочную душу, на это уже потрачено столько времени, но ему терпения не занимать.

Девушка, имевшая счастье попасть к нему на попечение, ни в чем не нуждалась. Подземелье держало тепло, печь он топил вчера, температура здесь близкая к райской. И хлеба он вчера подал, и даже молоком поил. А еще гостью ждет вкусный сыр и масло, если она в конце концов сбросит оковы гордыни и по своей воле примет в себя силу покаяния.

Девушка, нареченная им Евой, сидела в клетке на матрасе, закутанная в одеяло из верблюжьей шерсти. Клетка небольшая – два метра в длину, столько же в ширину и вверх, сварка грубая, арматурные прутья ржавые. Зато оковы не сковывают ее движений. А ходить Еве некуда, перед ней открыт только путь познания, пройти который она должна мысленно. И остановиться на тонком льду. Если сделает правильный выбор, ей наверх, если нет, то в ледяную воду, в раскаленные глубины вечного ада.

Ева – девушка хрупкая сама по себе, а еще долгое воздержание от земных страстей, напитав дух, ослабило тело. Адам без опасений зашел к ней в клетку. Обычно послушница оставалась сидеть, кутаясь в одеяло, а сейчас она вдруг поднялась ему навстречу. Но Адам не испугался: Ева отвела взгляд и опустила голову, выражая свое перед ним смирение. Но при этом она не отпускала одеяла, которое продолжало скрывать пока еще грешную наготу.

– Ну! – потребовал Адам, чувствуя, как окрыляющая дрожь охватывает его душу, вспышками молний поднимаясь к сознанию и бурлящей тяжестью растекаясь вниз по телу.

Он умел ждать, четвертый месяц заканчивается, как Ева с ним, и все это время он ходит к ней, только чтобы учить и наставлять. Не приставал, рук не распускал, грязных слов не говорил… А разве можно назвать насилием таинство зачатия? Да, в день, когда Ева появилась в его жизни, Адам посеял в ней новую жизнь, она тогда крепко спала, сопротивляться не могла. Но ведь это же не насилие. Тем более что Адам больше не тревожил грешную душу, ждал, когда взойдет семя. Ждал, не трогал, держал себя в узде, хотя это давалось нелегко. Ждал и верил, что когда-нибудь Ева сама скинет перед ним покровы порока. Ждал и дождался.

Ева вздохнула, кивнула, разжала руки, девичьи ресницы дрогнули, ее покровы пали к его ногам.

Человек должен плодиться и размножаться, Адам жил с этим, поэтому предпочитал выносливых женщин с крепким телом, а Ева тощая, слабая, кожа до кости. Но ребра все-таки не выпирают, слегка так просматриваются. Длинная шея, точеные ключицы, длинные руки, грудь вполне годная для кормления, сосочки такие сладкие, что хочется превратиться в младенца и припасть к ним. Нежная кожа, волнующая линия бедер, поросшая девичьим пухом расселина, тесноту которой Адам чувствовал всеми своими корнями. Тесноту, которую, аж дыхание останавливалось, хотелось раздвинуть, протоптать.

Но больше всего Адаму понравился девичий животик, он всего лишь слегка округлен, но в нем уже угадывалась новая жизнь. Все-таки взошло семя, одно это уже причина для восторга. Но не повод для остановки. Адама распирало от нетерпения. Самое время сейчас закрепить свой с ней союз, ребенок должен родиться в браке.

– И сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь… – с трудом разжимая челюсти, проговорил он.

Крепкие, плотные женщины нравились ему, но и Ева хороша собой, в ней столько красоты, юного очарования. Нежный овал лица, невинные глазки, робкий ротик, уши большие, даже оттопыренные, но распущенные волосы, извилистыми ручьями растекаясь по обнаженным плечам, скрывали этот в какой-то степени недостаток. Ева так неотразима, нет сил смотреть на нее и ничего не делать. Ее чувственная непорочность просто сводила с ума.

– И наполняйте землю, и обладайте ею…

Договорить Адам не смог, челюсти судорожно сжались, язык налился свинцовой тяжестью. Да и зачем говорить, когда наполнять, обладать и владычествовать над всяким животным он мог прямо сейчас? И не на словах, а на деле.

Изнемогая от нетерпения, он резко схватил Еву за плечи, с утробным рыком развернул к себе спиной – от страха девушка сжалась, втянув голову в плечи. Ева стояла к нему спиной, но он почему-то смог увидеть, как она закрыла глаза, сильно-сильно зажмурив их.

Зачатие новой жизни – таинство ритуальное, обряд требовал слов, Адам и хотел спросить Еву, согласна ли она взять его в мужья, но сейчас он мог только рычать и хрипеть. Он с силой надавил на хрупкие плечи, заставляя девушку опуститься на колени. Она покорно легла на живот, сама раздвинула ноги. И это вдруг взбесило Адама. Ведет себя как последняя шлюха. Разве его женщина может себя так вести?

Сильным толчком, не спрашивая разрешения, он вошел в супружеские с ней отношения. И вдруг понял, что будет мало хранить брачные узы в святости и нерушимости. Остро вдруг захотелось, чтобы их с Евой разлучила смерть…

2

Восемь лет спустя

Солнце из-за туч выглянуло робко, одним глазком покосилось на землю – скалы над рекой верхней своей частью так и остались темно-серыми, как спина горбуши, а нижние обрели окраску рыбьего брюшка. Но брюхо у рыбы мягкое, нежное, а скалы есть скалы, их из пушки не возьмешь. Одни только сосны могли влезть своими корнями в каменную твердь, почва на скалах тонким слоем, а хвойный лес густой и пышный, зеленые сосны в белых шубах. Это слева, а справа – снег на обломках крыши разваленной избы. Перекошенные окна тоскливо смотрят в пустоту.

Проселок тянулся вдоль реки, по низкому берегу, дорога то асфальт, то грунт, то щебень, машину трясло. Снежный покров еще слабый, выбоины чувствуются, колдобины, колесо то провалится, то подскочит. Но дорога скользкая, на поворотах машина вела себя не очень уверенно. Столбы телеграфные вдоль дороги, провода навесные, а погода предгрозовая, налетит снежный ураган, обледенеет линия передач, а дублирующих мощностей здесь нет, вырубит свет в деревне, как тогда быть? Впрочем, и со светом там ничего хорошего, печки наверняка на дровах, удобств никаких, кроме бани. И ведь это не самое страшное. Мужчина за рулем вздохнул, вот уж угораздило его с этой командировкой.

– Чего грустишь, лейтенант?

Называя Кирилла по званию, майор Ганыкин получал удовольствие, близкое к аномальному. Кирилл уже немолодой, тридцать три года, а в чинах и званиях не преуспел. В двадцать шесть с горем пополам все-таки смог окончить университет, устроился юристом по кредитным делам в банк, бесплатно, на правах стажера, работал вроде бы неплохо, но испытательный срок не прошел. Понял, что развели, обиделся, целый год не работал, потом устроился юристом в автосалон к знакомому отца, но не преуспел. Платили не очень, перспектив роста никаких, в конце концов Кириллу надоело, он подал заявление об уходе. Два года искал работу, в конце концов понял, что дело не в деньгах, захотелось испытать себя в чем-то важном, серьезном, как на грех появилась возможность устроиться в Следственный комитет. Должность он получил капитанскую, но на звании это никак не отразилось, скоро год будет, как ходит в лейтенантах.

– Атмосферу чувствую, – кивком показав на скалы за рекой, сказал Кирилл. – Безнадегой веет.

Угнетала не сама глушь, а ее бескрайние просторы, на которых затерялась Варвара Карпова двадцати трех лет от роду. Девушка уже четвертый год в розыске, дело ее досталось Кириллу в наследство от предшественника по должности. Так и пылилось бы дело на полке, не случись убийства в деревне Кайсе. В заброшенном доме неподалеку от селения обнаружили тело Татьяны Степановны Карповой, районные сыщики убийцу найти не смогли, хотя и пытались. А еще выяснилось, что погибшая приходится матерью пропавшей Варвары. Мало того, Карпова вместе с мужем отправилась в эти края на розыск своей пропавшей дочери. Судьба Евгения Дмитриевича неизвестна, а Татьяна Степановна уже четвертый день в морге. Группу из республиканского управления возглавила подполковник Лежнева, а замкнул ее лейтенант Батищев. Лежнева работает по убийству, Кирилл ей в помощь, но вместе с тем на нем еще и розыск Варвары Карповой. А как найти ее в этой бескрайней морозной глуши? Мать искала, а нашла пулю.

– Безнадега – это когда тебе за восемьдесят, а ты даже сказать не можешь, что у тебя… что ты по бабам ходок, – кашлянув, поправился Ганыкин.

И с бесшабашно-шкодливой улыбкой покосился на Лежневу. Ольга никогда не причисляла себя к поклонницам соленого солдатского юмора, Ганыкин это понимает, но и остановиться не может. Язык у него без костей, а кости без мозга.

– После восьмидесяти уже все равно, – поморщился Кирилл.

– А не надо так, не надо! У меня деду девяносто два, водку хлещет, аж зависть берет!.. Ты просто молодой еще…

Кирилл косо глянул на Ганыкина. Этот живчик прекрасно знал, сколько и кому лет, сам он старше Кирилла всего на один год, но попробуй скажи об этом. Язык у Ганыкина не особо острый, но яда в нем хватает, ужалит с удовольствием.

– Роман Петрович, скучно вам, я понимаю, – донеслось с заднего сиденья. – Может, в игру какую-нибудь сыграем.

– Только не в города! – расплылся в улыбке Ганыкин.

– Ну, тогда в молчанку! – усмехнулась Ольга.

Она сидела сзади, Кирилл не рискнул глянуть в салонное зеркало, но представил, как она с вальяжным видом кривит губы. Старший следователь по особым делам, подполковник юстиции, руководитель группы, какой-никакой, а начальник. А Кирилл занимал тот уровень, с которого Ольга стартовала одиннадцать лет назад. Они в один год поступили в академию, вместе учились, через пять лет она успешно выпустилась, а он застрял в лабиринтах науки, ему понадобилось еще четыре года, чтобы выбраться из них. Из них год отняла армия. После выпуска – шесть бесцельно прожитых лет. И наконец встреча со своим прошлым, в котором он и Ольга жили одной семьей – в гражданском браке. Целый год под одной крышей, на большее Кирилла просто не хватило. Он ведь ходок по жизни, постоянные отношения и сейчас не для него. Хотя давно уже пора причалить к берегу. Понимание есть, а желания нет.

– Помню, в пятом классе в молчанку играл! – ухмыльнулся Рома. – Мне тогда забыли сказать, что игра закончилась, я потом целый год молчал…

– Я тебе скажу, что игра закончилась. Завтра.

– Вы без меня до завтра пропадете!

– Раз-два-три, начали!

Начальственный тон подействовал, Ганыкин, правда, замолчал ненадолго, но заговорил он, в общем-то, по существу, их путешествие заканчивалось, вернее – переходило из одной фазы в другую.

Река ушла влево, дорога вправо, впереди показалось озеро с подмерзшим и подбеленным берегом. Сначала в поле зрения появились потемневшие срубы банек, две целые, одна без крыши, затем вверх на взгорок вереницей потянулись уставшие от долгой жизни дома с низкими заборами из подгнивших жердей. Бревенчатый барак на две семьи с заснеженным крыльцом, затем огромный, покосившийся дом с маленькими окнами без ставен, Кирилл подумал, что это школа, но вместо вывески увидел заколоченную дверь. Две избы одна за другой, трех- и пятиоконная по фасаду, первая обшита вагонкой, покрашена в желтый цвет, вторая как будто бесхозная, но из трубы валил дым. Приоткрыв окно, Кирилл уловил запах березовых дров. И улыбнулся. Это чуть ли не единственное, что нравилось ему в деревнях. После хорошей баньки.

Школу они так и не нашли, зато в деревне имелись клуб, магазин и часовенка по соседству с развалинами каменного храма. В здании клуба размещалось правление сельского поселения, там же находился участковый опорный пункт с отдельным входом и озябшим триколором над крыльцом. Здесь же, у самого крыльца, мерзла четырехдверная «Нива» со светосигнальной панелью на крыше.

Кирилл вышел из машины, поежился – ветер не сильный, но такой холодный, под куртку влез ледяными руками, за ворот снега набросал. Ольга выходила медленно, неторопливо, как пингвин из-за утеса. Тяжеловатая она, походка временами утиная, ее полнили пуховая куртка и мешковатые брюки в стиле милитари, но тело не жирное. Очень даже ладное тело. И на клушу Ольга не похожа, укладка у нее модная, стильный макияж, гелевые ногти. Нос грубый, с деформированной спинкой, челюсти слегка выдвинуты вперед, причем обе, подбородок широкий – словом, нижняя часть лица грубая. Зато верхняя – на удивление нежная. Глаза глубоко посажены, но они большие, красивые. И взгляд порою завораживающий. На эти глаза Кирилл в свое время и купился.

Он оценивающе смотрел на Ольгу: куртка и брюки – неудачный для нее вариант, в форме она бы смотрелась куда лучше. Впрочем, ему все равно, как она выглядела, а деревенским тем более.

Мимо пробежал мальчишка с конопушками на носу; он засмотрелся на Ганыкина и чуть не врезался в столб с доской объявлений на нем. Рома вышел из машины без куртки, без шапки, он потягивался, руки вверх, под мышкой болтался пистолет в кобуре на плечевых ремнях. Голова круглая, остатки растительности на ней переродились в пух, может, оттого она выглядела массивной. Роста Ганыкин среднего, телосложение плотное, на ногах стоял крепко, может, оттого он и казался крупным. Как и «ПМ» в его кобуре. Возможно, мальчишка подумал, что у него там пистолет-пулемет или даже бластер из фантастического фильма.

– Тишина-то какая! – потягиваясь, зевнул Ганыкин.

– Была, – ни к кому конкретно не обращаясь, усмехнулся Кирилл.

А тишина действительно необычная, воздух как будто сжат, в нем тонули звуки, шум шагов, хлопки дверей, голоса. Жаль, Ганыкин совсем не утонул со своими прибаутками.

– Разговорчики! – опустив руки, Рома строго глянул на Кирилла.

Но тот лишь усмехнулся в ответ. Он ведь почему такой поздний, потому что с него как с гуся вода. Никакой ответственности ни перед собой, ни перед обществом. Кирилл, конечно, взялся за ум, не все, но многое у него получается, но давить на него не надо, он ведь не лопнет, не потечет, просто отскочит в сторону, как мячик. И покатится в новую жизнь. Новая работа, новое начальство…

Ольга долго смотрела на Ганыкина, наконец перевела взгляд на Кирилла и плотно сжала губы. Она все помнит и ничего не прощает, но ради общего дела готова пойти на временное перемирие. Если, конечно, Кирилл всерьез будет относиться к своему делу. Лоботрясов она возле себя не потерпит. Кирилл сделал вид, что не уловил этот ее мысленный посыл. Он сам знает, что ему делать и как работать. А мир ему не нужен, хотя и война не интересна.

Дверь открылась со второй попытки. Сначала со стуком выдвинулась из проема, а затем с треском распахнулась. Шумно дверь открылась, как будто великан выходил, но на крыльцо вышел маленький щуплый мужчина в теплой форменной куртке, которая из-за своего большого размера доходила ему до колен. Всклокоченные волосы, маленькие круглые глазки, острый нос… Мужчина чем-то похож был на галчонка, из теплого гнезда выброшенного вдруг на мороз.

– Вы из Петрозаводска?.. – раскинув руки, спросил он.

Крыльцо подмерзло, коврик уходил из-под ног, мысли в голове метались в поисках правильного выбора: или гостей взглядом привечать, или удерживать равновесие.

– Уже не помним, – усмехнулся Ганыкин. – Долго ехали, забыли.

– А кто подполковник Лежнева?

– Можешь называть подполковником меня! Кто против?

Ганыкин с разгона подскочил к участковому, схватил его за плечи, собираясь втолкнуть в дверь. Но с красивой картинкой не сложилось, участкового он втолкнуть смог, а сам упал, коврик все-таки выскользнул из-под ноги.

Ганыкин поднялся быстро, шлепнул по отбитой коленке, поморщился, выдавливая из себя улыбку. Лежнева тем временем вытащила из сумочки сигарету и зажигалку. Она вела себя как незамужняя дама, не избалованная мужским вниманием. Участковый подал Роме руку, но тот поднялся без его помощи, более того, сделал вид, что не заметил милости со стороны.

– Слушай, капитан, что у тебя здесь творится?

– Так вчера мокрый снег был, ночью подморозило.

– Сказал бы я, что у тебя подморозило!.. Кипяток есть?

– На крыльцо вылить?

– Чай пить!.. Ольга Михайловна, прошу! Будьте как дома!

– Как дома я буду в гостинице, а сейчас на выезд! – Лежнева строго смотрела на участкового.

От большой влажности конский волос в гигрометре вытягивается, от маленькой – сжимается. А Лежнева смотрела на участкового, как грозовая туча, электризуя пространство перед собой, мужчина вытянулся перед ней в струнку:

– Капитан Миккоев!

– Где труп нашли, капитан Миккоев? Покажешь?

Участковый кивнул и почему-то глянул на внедорожный «Опель». Кирилл мысленно качнул головой. На машине из всей группы только он один, Ганыкин уповал на то, что на месте их обеспечат служебным транспортом. Вот пусть на казенной «Ниве» и ездит, Кирилл не возражает.

3

Дым из печных труб уже вдалеке, вокруг унылый пейзаж без признаков жизни, заснеженные трава, кусты, деревья, все, за что цепляется взгляд. Ни озера не видно, ни леса, все занесло непогодой. А идти надо пешком, дорога к заброшенной деревеньке коварная, всю осень лили дожди, грунт промерз неглубоко, пешего человека держит, а машина может застрять.

Впрочем, большую часть пути прошли на «Ниве», пешком не больше километра, если верить участковому с карельской фамилией. И с охотничьим ружьем на плече.

– Места здесь глухие, отошел от деревни, уже глушь, – сказал Миккоев.

Кирилл усмехнулся в кулак. Можно подумать, Кайсе – оплот цивилизации, царство Берендеево отдыхает, такая глухомань.

– Медвежья глушь, – немного подумав, добавил участковый. – Медведь сейчас в спячку впадает, медведь сейчас особенно злой… Все, уже почти пришли!

И действительно, над зарослями бузины и шиповника показалась крыша, а затем принял очертания и сам дом. Обычная деревянная изба, слегка покосившаяся, но еще довольно крепкая на вид. Оконных рам нет, дверей тоже, крыльцо сгнило, но кто-то подставил доску, по которой можно было подняться в дом. Доска черная от сырости, скользкая, к одному боку слизни примерзли, из другого ржавый гвоздь торчит.

– Из района приезжали, ходили туда-сюда, – ощупывая доску ногой, проговорил Миккоев. – Они поставили, труп выносили, ничего, выдержала.

– А труп уже вынесли? – совершенно серьезно, даже деловито спросил Ганыкин.

Лежнева молча повернулась к нему и, приподняв правую бровь, посмотрела в глаза. Как психиатр на внезапного пациента. Труп обнаружили восемнадцатого ноября, сегодня уже двадцать первое.

– Да шучу я! – спохватился Ганыкин.

Кирилл усмехнулся. Похоже, бравый опер витал где-то в облаках, решил ненадолго спуститься на землю и ногой попал аккурат в коровью лепешку.

– Просто подумал, такая дичь вокруг, только покойника в доме не хватало.

– А что покойник? – хмыкнул Миккоев. – Страшен тот, кто убивает.

Ольга подняла обе брови, нравоучительно глянув на Ганыкина. Кирилла она как будто не замечала, так он и не требовал к себе внимания.

– Медведь может? – спросил Ганыкин, поставив ногу на доску.

– Может. Очень может, – совершенно серьезно ответил Миккоев.

– Их здесь много? – Ганыкин решился на восхождение, сделал один шаг вверх по доске, второй.

– Много. Брошенные дома любят, особенно если дверей нет.

Ганыкин остановился, раскинув руки. Но замешательство его длилось недолго.

– Шутник! – как-то не очень весело махнув рукой, майор все-таки зашел в дом.

Миккоев немедленно последовал за ним. Ружье он взял, как канатоходец берет шест для равновесия.

Не глядя на Кирилла, Ольга повела рукой, приглашая в дом.

– Да я здесь останусь, – сказал он.

Ему хотелось отлить, но так, чтобы соблюсти приличия. Он ждал, когда Лежнева зайдет в дом. Но она уперлась. Нахмурила брови и даже удостоила его взглядом:

– Почему это?

– Трупом ты занимаешься, мое дело искать пропавшую без вести.

Ольга едко усмехнулась взглядом. Всю жизнь он бегал за юбками, даже по своей должности должен сейчас заниматься женщинами. А может, она всего лишь хотела спросить, где Кирилл собирается искать пропавшую Варвару Карпову.

– Вокруг дома похожу, поищу, может, сидит где-то и плачет.

– Ну, походи!.. Смотри, в колодец не провались. Или в выгребную яму.

Ольга уверенно поставила ногу на доску, прошла по ней, ни разу не покачнувшись, но все же упрекнула своих спутников в недостатке внимания:

– Эй, джентльмены!..

Она обращалась к кому угодно, к Миккоеву, к Ганыкину, но только не к Батищеву. Кирилл для нее как бы и не существовал. Как бы.

Кирилл не ушел далеко, сходил до ветру прямо под окном, если вдруг Ольга высунется, чего она там у него не видела? Почти год вместе жили, столько соли вместе съедено. И текилы выпито.

– Смотри-ка ты, даже диван есть! – как-то не очень шумно восхитился Ганыкин.

– Так на этом диване и слегла… – сказал Миккоев.

Дом без оконных рам, Кирилл даже не напрягал слух, чтобы слушать разговор.

– Две картечины в спине, даже перевязаться не пробовала, сил не было. Как легла, так больше и не встала.

– Откуда она шла? – спросила Лежнева.

– Да кто ж его знает… Труп дня три пролежал, пока его нашли, простыли следы, собаку пробовали, не взяла. И на земле ничего, то снег, то дождь, трава ледяная, ничего не видно…

Порывом ветра ударило в лицо, Кирилл повернулся спиной к окну, шум непогоды заглушил голоса. Небо стало темней, снег усилился, настоящая свистопляска вокруг, как будто сам дьявол на дудке играет. А впереди зима, будет еще хуже, и как в таком безобразии можно кого-то найти? Если только на медведя нарваться. Или на стаю волков. У Миккоева хотя бы ружье есть, а у Кирилла «ПМ», им только мух бить.

Кирилл поднялся по доске, зашел в дом. Входная дверь снята, в сени – просто сорвана, притулена к стенке. Мусор валяется, бумага, вата, ворсовая веревка змеей вьется, доска длинная одним концом к потолку, другим на полу. Но в целом ничего страшного, пол достаточно крепкий, без провалов, только доски сильно скрипят. В жилую часть дома дверь на месте, печь там без заслонки, но неразваленная, огонь развести можно. Пустой газовый баллон валяется, а плиты не видно, только место под нее, отпечатанное в полу. Видно, кто-то утащил и плиту, и заслонку, и всякую утварь, один только мусор остался, доски, камни, штукатурка с печи, тряпки валяются, от банной мочалки осталась только пыль, дунешь – и разлетится. Пятен много, где-то масло пролилось, где-то что-то растоптали, где-то водой залило, а время зачернило. Трудно понять, где кровь, а где нет. Ультрафиолет нужен, но с собой ничего такого нет. Эксперт Лежневой не полагался, но криминалистический чемодан она прихватила, к машине за ним идти надо. Ольга могла отдать команду в любой момент, но пока молчала. И правильно. Ну, найдут они здесь кровь, что с того? Разве Карпова не истекала кровью?

В горнице такой же раздрай, пол захламленный, ногу поставить некуда, обои со стен рваными клоками свисают, диван криво стоит, матрас валяется, вата из него по всему полу. Но доски под ногами все такие же крепкие, гнутся, но не ломаются. Лежнева вполне уверенно стоит, вверх не посматривает, вдруг доска с потолка прилетит. И Миккоев спокоен, один только Ганыкин с ноги на ногу переминается, пружинит на носках, кулаком в ладошку пошлепывает. Взгляд серьезный, рыскающий: он смотрел по сторонам, но видел не Кирилла, а истекающую кровью женщину, которая входила в горницу и обессиленно падала на диван. А может, он пытался разглядеть за ее плечами убийцу, который добил ее здесь.