Война кланов. Охотник 1

Ладонь следователя толкает в спину ещё раз. Нагретое нутро машины швыряет в нос запах затхлости, табака и какой-то непонятной кислятины, словно в кабине кого-то стошнило и рвоту отчистили не до конца. Двое залезают вперед, а с левой стороны садится Голубев. Здоровенный сержант примостился справа. Я оказываюсь зажат между твердыми телами, как орех в зубах Щелкунчика.

Вон, на мотоцикле – ребята, которые могут помочь, а я сижу среди враждебно настроенных людей. От бессилия ногти впиваются в ладони.

– Ну чё, парень, добегался? Пора остановиться и подумать о жизни! Саныч, это его видели у рынка с твоей девчонкой, – оборачивается к нам водитель.

Прокуренные зубы расплываются в довольной улыбке. Картофельный нос морщится гармошкой, когда уголки губ разъезжаются в стороны. Ощущение власти явно доставляет ему удовольствие.

Голубев смотрит на меня так, словно опускает меня в серную кислоту. С размаха хлопает дверь, машину покачивает.

За стеклом ревет мотор "медведя", двое странных знакомцев уносятся прочь по тенистой улице Вихрева. Я провожаю их взглядом – помощи ждать неоткуда, страх мокрой тряпкой облепляет грудь.

Поворачивается в замке ключ зажигания, под ногами несколько раз вздрагивает пол. Звуки лязгающего железа заполняют салон, мотор никак не хочет заводиться. Машина чихает и трясется как курильщик с многолетним стажем..

– Я что говорил тебе по поводу Юли? – глядя перед собой, спрашивает Голубев.

Я счел за лучшее промолчать, и так ясно, что риторический вопрос не требует ответа.

Голубев огорченно вздыхает и коротко бьет локтем в солнечное сплетение. Твою маму, как же больно! Перехватывает дыхание, жаркий взрыв в груди заставляет согнуться.

Я ударяюсь о подголовник, успеваю увидеть в серой обшивке круглую дырочку с обгорелыми краями – память от неаккуратно курившего пассажира. Крепкая рука сержанта тянет за шиворот назад. Тело разгибается, я жадно хватаю сопревший воздух салона. В этот момент машина заводится и трогается с места. Воздух заходит кусками, как горячий пирог, я почти руками запихиваю его в себя.

– Я предупреждаю всего один раз. Ты не послушал умного совета, теперь же пеняй на себя. Даже твои друзья покинули тебя! Корефан признался, что это ты порешил тех отморозков. Мне немного жаль тебя. Очень немного. Хэк! – локоть без размаха въезжает в нижнюю челюсть.

Зубы клацают со звуком ружейного затвора. Я чуть не прикусываю язык, голова откидывается назад. Во рту появляется металлический привкус крови, от боли возникает знакомый гнев. Что говорить? Как выкручиваться?

Голубев прекрасно знает: эти убийства не моих рук дело, но, чтобы убрать с дороги соперника, постарается свалить всё на меня. А я ещё сам к ним собирался! Правильно Вячеслав сказал – дурак и есть.

Когда же это закончится? Непонятные смерти, непонятные люди, непонятные оборотни, непонятный следователь и причем же тут я?

Широкая ладонь сержанта держит за шею. Он придерживает меня, когда от следователя прилетело ещё два удара в грудь, потом тоже присоединяется к веселью. Задние тонированные стекла закрывают нас от глаз прохожих, поэтому удары сыплются без оглядки на посторонних.

Я закрываю голову и грудь, но тычки попадают по спине, ногам. Хорошо ещё, что из-за тесноты мужчины не могут сильно размахнуться. В лобовом стекле мелькают проплывающие дома, деревья, люди. Выскочил бы наружу, но с двух сторон вращаются вихри из кулаков и локтей.

Не дать им понять, что мне страшно. Держаться, не показывать… Им не сломать меня. По носу…

   Блин!!! Как же больно.

Очередной удар, попавший в челюсть, обрывает что-то внутри. Меня захлестывает волна бешенства, кровь ударяет в лицо, пылают щеки. Гандоны! Я открыто смотрю в лицо Голубева.

В здоровом глазу следователя возникает интерес. Жесткие костяшки врезаются в мою челюсть, хлещут по носу, срывают кожу со скул. Но я не чувствую боли, лишь ярость взрывает мозг изнутри. Ноздри бешено раздуваются и у него, и у меня. Руки сами собой начинают блокировать удары. У него, кроме интереса, показывается ещё и изумление. Сержант роется в кармане куртки.

– О-о-о, терпила ещё и рыпается! Дайте-ка, я ему тоже навезу! – поворачивается милиционер спереди.

– Не лезь! – хрипит Голубев.

Сжатые кулаки трещат от нахлынувшего гнева. Тело напрягается, превращается в сплошной комок мышц. Удары не чувствуются. Мутная красная пелена завешивает взгляд. Звук урчащего мотора, глухие хлопки по телу, отдаленный разговор милиционеров – все сливается в одну сплошную волну шума, который удаляется и в то же время присутствует рядом.

Внутри горит ярким пламенем клубок огня. Капли раскаленной лавы распространяются по всему телу. Что-то рвется наружу, ломает тонкие преграды сознания. Что-то незнакомое, гневное и разрушительное. Руки наполняются силой, ноги превращаются в стальные столбы, позвоночник сгибается дугой.

Ненавижу! Убить! Уничтожить!

На миг я ясно вижу себя внутри машины, милиционеров по краям и впереди. Люди застывают, как будто кто-то нажал на видеопроигрывателе кнопку «пауза». Я же выпархиваю из своего тела и зависаю в салоне невидимым духом.

Очень необычно видеть себя со стороны – будто умер и теперь витаю над недвижимым телом. И время замедлилось до такой степени, что я вижу, как медленно падает капелька пота с носа Голубева. Дым неторопливо вытекает изо рта водителя, закрывается в моргании глаз милиционера на переднем сидении, летит к моему лицу кулак следователя.

И змеится молния шокера в руке сержанта!

Так вот что он искал в кармане! А я как раз повернулся к Голубеву и руками закрываю голову. Молния тянется к моей шее, должна ужалить в то место, где заканчивается стрижка. Я чуть потянул руку на себя и шокер чуть отдалился в сторону.

Прикольно!

В этот момент я понимаю, что могу сделать с ними всё, что захочу. Могу выдавить глаза и оборвать уши, могу перебить сонные артерии и сломать гортани. Могу пробить виски, чтобы в следующую секунду в машине оказалось четыре трупа. Могу вытащить из кобуры пистолеты и нашпиговать свинцом каждого мента.

Я всемогущий. Я могу это сделать!

Но чем тогда я буду отличаться от этих уродов?

Да и Женька у них, а он вряд ли обладает такой приобретенной способностью.

Нет. Пока что нужно затаиться. Не надо показывать, что я могу – нужно узнать, что готовится дальше. Я решаю вернуться обратно.

Как только я подумал об этом, так тут же появилась надпись:

Второе задание выполнено:

Ты обуздал свои силы и приобрел новый навык "противостояние Зову"

Надпись моргает и пропадает. Неудержимая сила влечет обратно. Снова появляется ощущение тела. Я изворачиваюсь, вжимаюсь в пыльное сидение, и мимо моего носа пролетает рука с зажатой молнией. Как по расписанию электрический разряд встречается с кулаком Голубева.

 Короткая вспышка.

Появляется запах горелой плоти, как будто опалили забитую свинью! Фу, ну и вонища!

Следователь выпрямляется на сидении, бьется головой о потолок салона и всей массой заваливается на меня. Голубева колотит от бешеных судорог. Накатившее исступление спадает, ноют ушибленные ребра.

– Стой! Тормози, Илюха! – тут же орет накосячивший мент.

Водитель бьет по тормозам, всех бросает вперед и расслабленное тело падает с меня. Я упираюсь рукой в спинку правого сидения – не могу отказать себе в удовольствии подставить локоть под нос следователю. Впереди раздается мат – милиционер приложился лбом о торпеду.

– Что у вас там? – оборачивается водитель, пока милиционер рядом потирает лоб.

– Херня получилась. Хорош рыло тереть, помоги Саныча вынести! – командует сержант, виновато осматривая расслабленное тело следователя.

– Ему терпила так зарядил? Хана тебе, пацанчик! – рявкает прапорщик и выскакивает наружу.

– Остынь, ему и так досталось. Не болтай, берись за плечи! – «шокерист» распахивает дверь, из которой вываливается следователь.

Суховатое тело следователя выносят наружу. Я помогаю из сострадания – все-таки не слабо получить разряд, особенно когда не ожидаешь. Хотя, если бы мог, то приложил шокер и не отпускал бы до тех пор, пока тело не перестанет трястись.

Ненавижу!

Следователя кладут на тент, который вытащил и раскинул на траве водитель. Голубев слабо подергивается. Сержант отирает бледное лицо мокрым платком, слушает пульс на запястье. Водила с другим милиционером курят в сторонке.

Я смог оглядеться. Ого! Оказывается, мы выехали за город и встали за Китово. Вечер опустился на землю, покрыл деревья и кусты оранжевым светом.

По сторонам дороги высится лес, весь в теплых красках, манящий и родной. Зеленые ели переплетаются с багряно-золотыми березами и желтыми кустами. Под лучами вечернего солнца деревья словно выступают на модном показе.

Изнутри леса кричит свобода, воздух влажно пахнет грибами и мхом. Лес манит и завораживает, а из темной глубины идет необъяснимый зов. Перед глазами пролетает образ мохнатой лапы, сдирающей дерн с земли. Опять возникает ощущение взгляда, как из тонированных стекол черного джипа. Но на сей раз не злобный и ненавидящий, а наоборот, манящий и завлекающий, будто зовущий к ужину крик мамы. Меня снова тянет невидимая веревочка. Тащит в лес, как до этого тянуло в Шую…

Но в этот раз я могу спокойно делать шаг назад. Второй и третий…

– Эй, ты куда направился? А ну залезь в машину! – прапорщик щелчком откидывает в сторону окурок.

Бычок пролетает по широкой дуге и падает в придорожную канаву, коротко пшикнув напоследок. Я и не заметил, как отошел к другому краю дороги. Хрипло каркает в стороне угольно-черный ворон. Его блестящие глазки оглядывали группу людей, костистые ноги нервно переступают по рыхлой земле.

– Надень на пацана браслеты, пусть в машине покукует. О, смотри, и Саныч очухивается. Крепкий он все же мужик, если после такого разряда уже приходит в норму, – сержант ещё раз смачивает платок из пластиковой бутылки и отирает лицо следователя.

– Я после шокера раньше включаюсь, так что не такой уж он и крепкий, – замечает прапорщик и вытаскивает из-за пояса наручники.

Холодные тонкие браслеты туго стягивают мои запястья. Мелькает шальная мысль – смогут ли милиционеры надеть эти игрушки на ручищи Вячеслава? Зов из леса стихает.

– Ага, от обычных шокеров, но у меня тесть – инженер-электронщик. Вот он и прибавил моей игрушке немного мощности. С червонца килоджоулей поднял до сороковника – на полчаса гарантировано расслабление и пускание слюней. Толковый он мужик, если бы не бухал ещё, – сплевывает сержант.

Голубев открывает здоровый глаз и ошалело оглядывается по сторонам. Милиционер заталкивает меня в «Уазик». Водитель тоже залезает со своей стороны, посматривает в зеркало заднего вида.

– Куда же ты полез, молодой? По-хорошему же предупреждали. Девок тебе мало, что ли? – сочувственно говорит он, кивая на обочину, где поднимают следователя.

– Так получилось. Куда мы теперь? – спрашиваю я, разбитые губы не очень располагают к беседе.

– В СИЗО, куда же ещё. Посидишь там, пока все не прояснится, или пока последний гопник не выйдет из комы, – произносит водитель и вытаскивает из пачки сигарету. – Не куришь?

Я отрицательно мотаю головой. Смотрю на следователя, как тот сидит на грязном тенте и материт неосторожного сержанта за «сюрприз».

– Почему последний? Их же трое в реанимации, – говорю я пониженным тоном, чтобы не услышали на улице.

– Кто-то отключил им в больнице аппарат искусственного дыхания. Списали на неаккуратность персонала, кажется, кого-то уволили. А этого смогли откачать, но сейчас находится в коме. Наши ребята дежурят у палаты, как возле мавзолея на Красной площади.

– Ничего себе. Ну и дела.

– Ладно, тихо тебе – вон Саныча ведут.

Распахивается дверца и, на сидение рядом сажают бледного следователя. Тот кидает на меня злой взгляд, но молчит. Я тоже не пытаюсь завязать разговор.

Ещё двое умерли, осталась последняя надежда на выжившего отморозка. Евгений не мог на меня всё повесить – не верю, это всё вранье следователя!

Полчаса монотонной езды и мы приехали в Иваново. Никогда не любил областной центр – хмурый он какой-то, тревожный, хотя ему и присвоено красивое звание «города невест».

Непонятное волнение возникало всегда, даже когда большой компанией гуляли по серым улицам. Вроде бы и веселились, и смеялись, но гнетущее чувство тревоги не оставляло во время прогулки ни на миг. Какая-то опасность таилась в большом городе, заставляла беспокойно оглядываться назад, противно чесались лопатки, словно предчувствуя удар в спину.

Машина проезжает по городу, мы подкатываем к серому высокому забору, поверху которого змеилась колючая проволока. Слева от коричнево-грязных ворот вылезает небольшое кирпичное строение КПП. Из-за забора выглядывает побеленное четырехэтажное здание с гостеприимными решетками на окнах. Два человека с автоматами курят у железных ворот. Водитель останавливается, извлекает из бардачка сверток и выходит из машины. Он скрывается за железной дверью пропускного пункта.

– Саныч, когда пойдем оформлять клиента?

– Прапорщик, сиди на месте, там всё договорено.

Вскоре возвращается водитель. Без свертка в руках. Как-то обычно, обыденно, словно не в первый раз. И почему я не удивился? Сходил, отдал, вернулся – будто за хлебушком до магазина сносился.

– Все нормально, можете заводить.

– Пошли, – рычит Голубев, и дергает меня за руку.

Осенний вечер разливает по небу темную синеву. Территория вокруг освещается мощными фонарями, наверно, так светло не бывает и днем. Курящие охранники пялятся на нас безразличными взглядами, приветствуют Голубева. Вряд ли он был здесь редким гостем.

– Подожди в машине, дальше я сам! – командует следователь сержанту и кивает одному из охранников.

Тот внимательно осматривает меня и открывает скрипучую железную дверь. За ней оказывается ещё одна. Писк электронного замка и мы внутри. Запах хлорки мешается с застарелым табачным дымом. Как же тут неуютно и мрачно. Серые стены, широкие щиты с инструкциями и приказами, затертая плитка на полу. Тягостное зрелище, удручающее и давящее. Слева комната за толстым стеклом, там маячит одутловатое лицо дежурного.

– Привет, Серега, мы к Васильичу.

– С этим? – дежурный лениво кивает на меня.

– Я же сказал – мы. Хотя, пускай он тут у тебя постоит немного.

Я молчу. Дежурный нажимает на кнопку, и ещё одна решетчатая дверь открывается, поглотив следователя.

– За что тебя? – дежурный явно скучает.

– А это так важно?

Жестоко ломит тело, кровь из рассеченной брови свернулась коркой и мешает моргать. Заведенные за спину руки немеют от наручников. Впереди маячит мрачная неизвестность, известная лишь через призму кинофильмов, да услышанная из рассказов отсидевших знакомых. Нет никакого желания общаться.

– Ну не хочешь – не говори, но редко кто из привезенных Голубевым в нормальное место попадал. А уж на волю и вовсе никто не возвращался, – дежурный явно обиделся на меня.

– Недавно в Шуе схлестнулись с местной гопотой. Четверых из них кто-то положил, пока в отключке валялся. Вот и приняли, а я ни сном, ни духом. Да и друга тоже взяли, хотя врачи хором заявляют, что напали собаки.

Я-то успел понять, что это за собаки, оставалось узнать – почему уничтожалась вся наша «компания»? За что умерли те ребята из банды Жилы? Жив ли ещё Евгений? Но у кого спросить? Иваныч знает наверняка, но где он сейчас?

– Ну да, слышал-слышал, знатный махач сотворили, а теперь невинного из себя строишь. Не боись, у нас тут много невиновных сидит, – хохочет дежурный. – Но редко кто из пассажиров соскакивает с поезда.

– Понятно.

– Не бзди, может и образуется.

– Как долго у вас тут держат?

– Кого как. Бывает, что выпускают через неделю. Случается, что суд выносит приговор, а бродяга отсидел у нас даже больше положенного срока.

Неприятно оказаться в подобной ситуации. Сидишь и ждешь. Наблюдаешь, как день за днем проходит жизнь, а какие-то бюрократы думают, что с тобой делать. Им ведь абсолютно безразлично, что за человек скрывается под картонным листом с надписью «Дело №…».

Вдалеке раздаются шаги, дежурный тут же смолкает.

– Открывай, Серега! Начальник пришел! – за решетчатой дверью показывается красное лицо пожилого человека.

Писк замка и в небольшое помещение вплывает «начальник»: хорошо за сорок, раздался на сидячей работе, круглая голова и рыбьи глаза навыкате, невысокий, пухленький, довольно медлителен в движениях и заторможен в речи. За ним входит следователь. Две противоположности одной системы, по фигурам схожи как Дон Кихот и Санчо Панса.

– Васильич, вот этот ухарь и натворил кучу проблем.

– Да-а, глядя на тебя можно сказать, что и доставили его с великим трудом, – «начальник» оглядывается на бледное лицо следователя.

Действительно, сержанту хорошо переделали шокер, судороги до сих пор навещают суховатое тело следователя. Скуластое лицо хмурится.

– Мутит с утра, скорее всего отравился чем-то, – отвечает Голубев.

– А с глазом что? Соринка бревнышком залетела? – кривая ухмылка касается потрескавшихся губ.

– Ага, расчесал ногтями на ноге. Хочешь, и тебе почешу? – вспыхнувший следователь тут же одергивает себя. – Шучу-шучу, воспаление какое-то.

– Ладно, поправляйся тогда. Пассажира я определю куда нужно, но ты не затягивай с делом, а то у нас проверка скоро намечается, – Васильевич пожимает руку Голубеву и кивает дежурному. – Документы забери, а то завалятся куда ещё. А завтра с утреца отдашь мне.

– Его бы на пару дней под крепкий схрон, чтобы и воздух только после проверки проходил! – говорит следователь.

Начальник отмахивается, мол, и без тебя знаю. Следователь обжигает меня взглядом, не сулившим ничего хорошего, недобро усмехается, и дверь выпускает его сухощавую фигуру.

– Ну что, пассажир, пошли знакомиться! Михеев! – «начальник» бросает в открытую дверь, и откуда выныривает двухметровый амбал. – Давай этого красавца ко мне в кабинет, а я пока выйду на пару минут. Серега! Не спи!

– Не сплю, Сергей Васильевич! Бдю! – дежурный вытягивается в струнку, если такое возможно сидя на стуле и снова нажимаетна кнопку открытия двери.

Начальник выходит вслед за Голубевым.

– Вперед! – рявкает Михеев, и железная хватка стискивает локоть.

Да-а, здравствуй мир незнакомый и пугающий.

Мы выходим с другой стороны КПП под музыкальное сопровождение электронного замка. Слева и справа до серого здания протягивается проволочный коридор с острыми шипами по потолку. По этому проспекту я и иду, напутствуемый окриками немногословного надзирателя. Судя по звездочкам – он дослужился до лейтенанта, а судя по лицу – можно сказать, что сотрудники зоопарка явно утаили побег одной из горилл.

Лицо не обезображенное интеллектом, с надбровными дугами, нависающими утесами над запавшими глазками, прямо-таки лучится добротой и пониманием. Сейчас это лицо кажется застывшей маской маньяка из фильма ужасов. Узкие губы и выделяющиеся скулы добавляют необходимые штрихи к общему портрету.

– Иди, не оглядывайся! – всего три подобных команды я слышу за наш недолгий путь.

Очень содержательная беседа, зато нашлось время подумать и взвесить сложившуюся ситуацию. Проанализировал, поразмыслил и понял, что все хреново. Однако я жив, хотя и побит, и это не может не радовать. Как в анекдоте про падающего с сотого этажа человека, что пролетал мимо пятидесятого и подумал: «Пока всё идет хорошо».

Войдя в здание, мы ожидаем, пока откроет решетку очередной дежурный и проходим в левую дверь. За ней убегает вверх серенькая лестница, ступени провожают скрипом песка на второй этаж.

– Стой! – мы останавливаемся перед коричневой дверью с золотистой табличкой «Бологов Сергей Васильевич. Директор следственного изолятора». – Лицом к стене!

Около десяти минут я обозреваю поверхность стены, изучаю трещинки и выемки, потом появляется начальник. Он идет, о чем-то задумавшись, а увидев нас, даже оторопел на миг:

– Вы чего здесь? Ах да, совсем этот следак мне голову забил. Михеев, не нужно его ко мне. Пусти по процедуре и в 47-ю. Ох, и устал я с вами. Все, до завтра.

Директор щелкает ключом в скважине и скрывается за дверью с табличкой.

– Вперед! – красноречивый и обаятельный Михеев провожает на выход.

Дальше мы спускаемся на первый этаж, и начинается «пускание по процедуре».

Однотонные коридоры ловят каждый шаг, за железными дверями слышатся шорохи и обрывки слов. Решетчатые преграждения со скучающими надзирателями за ними. Мы подходим, нам открывают. Все молча, лишь подаются команды при приближении к дверям. Серо, кафельно, убого.

«Стой, лицом к стене, вперед!» – похоже, что на этом лексикон Михеева заканчивался.

Наконец мы достигаем серой двери и, после нескольких минут ожидания, с подошедшим охранником входим внутрь. В центре уныло доживает свой век длинный широкий стол, по бокам возвышаются деревянные стеллажи с подписанными коробками и обмотанными бечевкой вещами.

– Куда?

– В 47-ю.

– Да ладно?

– Приказ!

– Насколько?

– Пока не выпустят.

Охранник, чем-то похожий на Михеева, обыскивает меня с головы до ног, записывает данные.

– Валите, – бурчит охранник, разглядывая отцовский медальон.

– От отца осталось, не забирайте, пожалуйста, – я протягиваю руку, пропадет ещё, и потом ищи-свищи.

– Не положено!

– Да это же обычный медальон, он у меня вместо крестика.

– Сказано же – не положено. У нас тут вера одна, и символов, кроме наколок, не должно быть никаких. Если захочешь, то эту игрушку потом на груди наколют, – неторопливо объясняет охранник, сжимая медальон в руке.

– Отдай ты ему, все равно отберут, да ещё и по шее настучат, если сам не пожертвует, – вмешивается Михеев, что-то человеческое в нем все-таки осталось.

Охранник отшвыривает предмет спора и начинает собирать вещи в коробку, забыв о моем существовании.

Снова короткая команда и мы двигаемся дальше. Ещё одна комната, в которой охранник с заспанным лицом выдает свернутые в рулон постельные принадлежности. Мы опять отправляемся в путешествие и останавливаемся около железной двери с небольшим окошком, за которой находились заключенные. По спине противно бегают мурашки.

Танковый бой

С пробирающим до зубов противным скрежетом открывается тяжелая дверь. Ударом бича хлещет короткая команда, и я вступаю за порог, в неизвестность.

Неизвестность воняет запахом человеческого пота, грязных носков и застарелым дымом сигарет. Сразу же вонзается взгляд пяти пар глаз, словно лазерные прицелы сходятся на моей груди. За столом смолкает разговор.

На меня смотрят обыкновенные люди – такие ходят по улицам, копаются в машинах, жарят на природе шашлыки. Вовсе не те выразительные типы телевизионных криминальных боевиков с морщинистыми брылами и злыми острыми глазками. На столешнице поблескивают побитыми боками алюминиевые кружки, поодаль валяются конфетные обертки – словно зашел в гараж к закодированным от пьянства мужикам.

Тусклая лампочка освещает восемь кроватей у стен. Поставлены в два яруса, как в поездном «плацкарте», и на каждой лежит свой «пассажир». Камера по размерам и виду больше напоминает кладовку, чем место для содержания людей.

– Принимайте соседа! – за спиной хлопает дверь, поворачивается ключ.

Я молчу. Пауза продолжается полминуты, а кажется, что целую вечность. На верхней кровати, что ближе к окну, садится улыбающийся человек, вниз свешиваются босые ноги с выколотыми неразборчивыми надписями.

– А кто у нас тут нарисовался? Какой славный мальчуган! Хоть и покоцанный, зато живой. На ментовской произвол надо отвечать организованным беспределом. На зло только злом. А как ты думаешь – добром на добро надо отвечать? – севший человек прищуривается масляными глазками.

Я молчу, не зная, что отвечать. Люди осматривают, прощупывают, исследуют реакцию. Я молчу.

– Чё губы зажал? Или тебе честным сидельцам ответить заподло? Так может ты и за добро дерьмом кидаешь? Или грех какой за собой чуешь? Ты откройся, не держи в себе, иначе как полезет – не остановишь! Можешь и нас зацепить случаем, – сыплется скороговоркой речь, голос набирает обороты и привлекает внимание остальных.

С тощих подушек поднимаются всклокоченные головы, высовываются распухшие ото сна лица. На меня смотрит вся камера. Я молчу, думая, как ответить, чтобы потом не спросили ещё чего-нибудь. Неуверенность завладевает мозгом, тысячи мыслей проносятся за мгновение – ударить, поздороваться, улыбнуться, плюнуть?

Кто-то из знакомых рассказывал о своем опыте, о кинутом под ноги полотенце, но сейчас ничего такого нет и в помине. Неосознанно дергаются желваки, ноет ушибленная челюсть. Лазерные прицелы глаз ощупывают каждый сантиметр, оценивают каждое движение.