Биография неизвестного

– Извините, что вынудил вас ждать, – произнес он слова, которые заставили меня проникнуться к нему невольным уважением и несомненным расположением.

– Ничего страшного, – мягко сказала я, отвечая улыбкой на внимательный и участливый взгляд Филисова.

– Присаживайтесь, – указал он на одно из кресел напротив стола.

Пока я проходила к креслу, Филисов вернулся к своему рабочему месту, опустился за стол и стал просматривать протянутые ему вошедшим вслед за мной сотрудником бумаги. Взяв ручку, он размашисто подписал некоторые из них, после чего молча сложил листы и протянул их мужчине.

– Итак, – начал Филисов после короткой паузы, скрещивая на столе пальцы и внимательно глядя на меня, – вы хотели бы у нас работать. У нас есть вакансия в секторе планирования и оперативного управления. График «с девяти до шести» является условным – возможны частые задержки на работе, в некоторых случаях превышающие рабочий день на четыре-пять часов. Суббота и воскресенье – выходные дни. Вы проходили практику в университете. С чем вы работали во время практики?

– Я занималась учетом нормативных актов.

– Значит, вы имеете некоторый опыт в работе с документацией?

– Небольшой, – честно призналась я. – Но я все очень быстро схватываю и думаю, что со своими обязанностями я справлюсь.

– Хорошо, – чуть слышно произнес Филисов и опустил взгляд на свои скрещенные пальцы. – Вы живете в Басманном районе. Едете сюда в пределах тридцати минут…

– Мне очень удобно сюда добираться, – откликнулась я.

– Ну что ж, – выпрямился Филисов и мягко улыбнулся мне, – вам необходимо будет заполнить некоторые документы для службы безопасности. Проверка займет около двух недель.

– Значит, вы меня берете? – уточнила я.

– Если вы пройдете проверку в службе безопасности, то да, – снисходительно улыбнулся Филисов.

– Спасибо! – облегченно выдохнула я.

– Алла распечатает вам необходимые документы. Вы их заполните, и примерно через две недели вам перезвонят и сообщат о результатах.

– Хорошо…

– Всего доброго, – усмехнулся моему по-детски растерянному лицу Филисов.

Я поднялась с кресла и нетвердым шагом двинулась к двери. В ушах у меня шумело, а сердце от радости выпрыгивало из груди. Я слышала, как Филисов поднял телефонную трубку и дал какие-то распоряжения секретарю.

Когда я открыла дверь, мой взгляд столкнулся с двумя темными океанами глаз в обрамлении пышных островов ресниц. Я увидела чистое загорелое лицо и прямой изгиб губ, высокий лоб, венчавшийся тенью русых волос. Лицо это теперь не казалось мне таким безупречным, а в глазах, смотревших на меня, не было больше покоя. Фигура молодого человека была слишком крупна, широкие плечи показались мне несколько массивными, а парфюм – чересчур резким. Молодой человек посторонился, пропуская меня, а я, в свою очередь, больше не испытывала неловкости. Все у меня было в порядке и все будет очень хорошо!

ГЛАВА 7

Мечта – самое призрачное из всего, что только может быть в жизни человека, и чуть ли не самое главное, потому как без мечты жизнь теряет всякий смысл. Цель, стремление, итог, желание – все это отголоски мечты, ее гипонимы. Мечта объемна и безразмерна, она всесильна и беспомощна, она – противоречие, рождающее гармонию.

В лабиринте улиц, среди старых фасадов и новых высоток, среди шумных автострад и тихих переулков, живет мечта. Она гулко бьется, едва теплится, пылает жаром и сонливо приподнимает глаза, но она есть у каждого, и каждый окутывает ее своим покрывалом веры.

В детстве мы часто придумываем себе сказочные миры, в которых живут вымышленные существа, текут бездонные реки и простираются на тысячи километров бескрайние поля, а на самом горизонте возвышаются неприступные крепости. В этих крепостях живут крохотные человечки, размером с детский мизинец. И нам, великанам этого вымышленного мира, достаточно сомкнуть два наших пальца, чтобы стереть с лица земли сотню этих храбрых и вполне живых маленьких существ.

Но вот резкий скрипучий звук открываемой двери врывается в безмолвие фантазии, и на пороге детской появляется фигура мамы, вернее, только ее ноги в мягких домашних тапочках (головы не разглядеть из шатра, сооруженного под низким письменным столиком). Родной и в то же время незнакомый голос ласково зовет к обеду. Маленькие человечки на мгновение замирают, а потом и вовсе растворяются в лопнувшем пространстве. Однако их недавнее присутствие незримой истиной не покидает детского воображения. Вот они сидят на самом краю безразмерного дивана в гостиной, а вот идут, пытаясь сохранить равновесие, по самой верхней полке деревянного буфета. Они, несомненно, существуют, но как показать их маме? Как сохранить веру в то, что все вокруг считают фантазией?

Проходят годы, и человечки, еще совсем недавно маленькие и как будто осязаемые, предаются забвению. Лишь в редкие минуты тишины они робко всплывают в памяти серой дымкой сна, а затем снова исчезают, не успев принять ясных очертаний. Они тоже выросли и, уязвленные явным пренебрежением со стороны своего хозяина, руководствуются теперь не безграничной фантазией чистого разума, но своей волей, ясной и вполне определенной. Не имея возможности посредством вымысла найти отражение в реальном мире, они накрепко запираются в сознании, отстраивая там свои города и страны. И человек теряет контроль над ними, он и вовсе забывает о них, тем самым позволяя им беспрепятственно поглощать свой разум. И тогда фантазия сливается с реальностью, и грань между вымыслом и действительностью исчезает. И начинается обыкновенная жизнь, кажущаяся вполне определенной…

Впервые за все лето было пасмурно с самого утра. Небо было бесцветным, дома – бледными. Между серыми крышами не мелькали дутые облака, окна не отражали жарких солнечных лучей. Ночью жара словно треснула, надломилась, и из самого ее сердца теперь вырывались теплые, но не обжигающие потоки, которые приносил ветер. Казалось, Москва в тот день задремала, убаюканная в колыбели августа.

Я сидела в небольшом кафе недалеко от Лялиного переулка и смотрела, как за широкими окнами с размашистой надписью Lilla rosso проходили редкие пешеходы в теплых свитерах. Казалось, все два месяца лета люди опасливо надевали шорты и футболки и теперь, когда первые прохладные потоки едва освежили город, они с готовностью и завидным энтузиазмом облачились в теплые вещи, будто все это время только и ждали подходящего случая, чтобы их надеть.

Оторвав свой взгляд от переулка, я опустила чашку с горячим чаем на блюдце и неспешно перевернула страницу слегка потертой книги. Но мысли мои были рассеянны, и я, отодвинув от себя книгу, откинулась на спинку стула.

Этти, в простом голубом платье, с серьезным, сосредоточенным лицом, неторопливо пересекала дорогу. Я ждала ее уже около двадцати минут, но это было нормой. Этти не имела привычки быть пунктуальной. Она всегда опаздывала и никогда за это не извинялась.

Почти каждую субботу мы встречались с Этти в кафе Lilla rosso за одним и тем же столиком, обедали, а после шли на какую-нибудь художественную выставку, дневной спектакль или в кино. Этти трудно было вытащить куда-нибудь среди недели – она не относилась к тому типу людей, которые собираются за пятнадцать минут. Жизнь Этти и ее сестры Александры внешне выглядела привлекательно и даже могла вызвать у стороннего наблюдателя чувство зависти: достаток, ум, красота – казалось, все было при них. Однако наблюдатель этот видел только верхушку айсберга, даже не догадываясь о том, сколько сил и терпения скрывалось под темной водой.

Однажды в отвлеченном разговоре одна моя приятельница сказала мне: «Какие же вы подруги, если встречаетесь в лучшем случае два раза в неделю и ежедневно что-то не обсуждаете по телефону?» Тогда я не нашлась с ответом и только рассеянно пожала плечами. Но теперь, наблюдая за тем, как моя милая Этти, зайдя в кафе, обернулась ко мне, и как на ее симпатичном точеном личике появилась самая прекрасная из всех улыбок – так улыбаются друг другу люди, когда ничего друг от друга не ждут, – я могла бы с уверенностью ответить: «Мы подруги, потому что можем без труда продолжить разговор, начатый энное количество времени назад, и продолжить так, будто не было нелепых и долгих пауз».

Этти подошла ко мне и нагнулась, целуя меня в щеку. Ее прямые, как стрелы, длинные темные волосы коснулись моего лица, и меня опахнуло теплым ароматом ее духов.

– Как дела? – улыбнулась я Этти, когда она, опустившись на стул, придвинула к себе меню.

– Отлично, – улыбнулась она мне в ответ. Этти в исключительных и редких случаях предавалась меланхолии.

Изучающе просматривая названия блюд, Этти некоторое время молчала. Я смотрела, как ее глаза пробегают по строкам, ни на чем не задерживаясь.

К нам подошел официант с блокнотом. Этти, мельком взглянув на него и снова вернувшись к созерцанию меню, заказала салат «Полло ди баче». Она всегда заказывала этот салат, предварительно обязательно просмотрев меню. И даже если мы заходили в какой-либо другой, но непременно итальянский ресторанчик и она заказывала себе пиццу, то пицца тоже обязательно была «Полло ди баче». Было это просто вкусовым предпочтением или обыкновенным неумением принимать самостоятельные решения, я не могла с точностью определить.

Заказав тарт с рикоттой, лимонной цедрой и цукатами, я протянула меню официанту, и он удалился.

– Куда сегодня идем? – весело спросила я. – В Москве открылось несколько новых выставок…

Протяжный гортанный звук, выражающий сомнение, неожиданно оборвал меня. Я вопросительно посмотрела на Этти.

– Мне нужно быть дома в час, – сказала она спокойным, непринужденным тоном.

– Как это – в час? – растерянно заморгала я. Мои наручные часы показывали двадцать пять минут первого.

Глубоко вздохнув, Этти бросила взгляд на окно.

– Вечером к отцу приезжает какой-то приятель, – сказала она. – Они не виделись лет пятнадцать…

– И?.. – Я пытливо посмотрела на Этти.

– Ну… я должна быть дома.

– Эм… – протянула я, подбирая слова. Сердце мое начинало раздраженно постукивать. – А ты зачем сейчас нужна?

Этти некоторое время медлила с ответом.

– Сашка уехала вчера к подруге на день рождения, который проходил в ночном клубе, – наконец ответила она. – Папа не пускал ее… В общем, нужно помочь маме… Я и сама сейчас еле вырвалась на полчасика.

Я разочарованно опустила глаза.

– Почему ты не написала мне раньше?

– Я решила, что скажу при встрече.

Интересная позиция. Внезапно в моем горле образовался маленький плотный комок – чувство обиды.

– А еще у меня для тебя новость, – сказала Этти прежде, чем я успела что-либо ответить. – Я буду поступать в аспирантуру.

Комок мгновенно исчез.

– Да ладно? – Я посмотрела на Этти. – Ты серьезно?

– Да, – усмехнулась моему пораженному взгляду Этти.

– Почему ты вдруг так решила?

– Ну… после окончания университета я долго думала о том, что мне делать дальше, и решила, что рано или поздно мне все же придется в ней учиться. Так почему бы не сделать этого сейчас?

– Это… довольно неожиданный поворот… – выдохнула я, в растерянности касаясь пальцами сережки на правом ухе.

Этти заметно оживилась.

– Мы долго думали с родителями, как нам лучше поступить, и вот решили, что будет лучше пойти сейчас в аспирантуру. Это хорошо для моей будущей карьеры.

– На работу устраиваться ты сейчас не будешь? – в вопросительно-утвердительном тоне произнесла я.

– Пока нет. Кстати, – глаза Этти блеснули, – как у тебя дела на работе? Сколько ты уже там работаешь?

– Две недели.

– И как? Все нравится? Коллектив хороший?

Что можно понять за две недели?

– Да, все в порядке, – ответила я. – Правда, пока все очень непривычно. Первый рабочий день…

Мой первый рабочий день прошел особенно тяжело – суматошный, смятый, покрытый пеленой волнения. Домой я вернулась в восьмом часу вечера, уставшая до тошноты. В отличие от коридора, в котором находились кабинеты начальства, отделы не отличались тишиной. Когда из пустого, погруженного в полумрак коридора я вошла в залитый светом отдел, мне показалось, что я с головой погрузилась в кипящее море из телефонных звонков, треска клавиатур и разговоров. Как потом выяснилось, все отделы на этаже разделялись только шкафами с папками, иногда прозрачными перегородками из стекла, а высокие панели на рабочих столах были единственной возможностью спрятаться от любопытных глаз коллег. Другими словами, со своего рабочего места каждый мог видеть все, что происходит в том или ином крыле этажа.

Я не стану вдаваться в подробности своих первых рабочих дней, потому как описание их не станет играть никакой роли в дальнейшем развитии событий. Скажу только, что моя работа оказалась максимально рутинной, необыкновенно бумажной и совершенно неинтересной. Такую работу всегда дают новичкам – она не имеет особой значимости, однако отнимает огромное количество времени.

Я не солгу, если скажу, что в первые три дня на обед я не ходила. Организованного места питания, то бишь столовой, в здании не было. На первом этаже только несколько небольших кафе, две кофейни и одна кондитерская, однако их я видела мельком, когда шла по утрам к главному стеклянному входу. Но в первые два дня мне принесли такое количество документации, что я не смогла мысленно охватить весь объем работы, чтобы правильно и продуктивно распределить его, и вообще не покидала своего рабочего места, так что отвлечься на небольшой перекус, состоявший из злакового батончика с йогуртом, мне удавалось только к самому концу рабочего дня. В последующие несколько дней я так же брала с собой яблоки или шоколадки и перекусывала второпях, не отходя от компьютера. В первый день во время обеденного перерыва ко мне подошла моя непосредственная начальница, женщина немолодая и дородная, и предложила пойти с ней и еще несколькими сотрудницами на обед. Но я вежливо отказалась, сославшись на то, что не голодна. Больше ко мне никто не подходил.

Хотя отделы были смежными и все находились в поле видимости друг у друга, все были заняты своей работой и, как я успела заметить, каждый общался только с ближайшим соседом. Моим соседом в первую неделю был пустой стул – как мне сказали, сотрудник, который работал за соседним столом, был в отпуске. Но когда он вернулся, положение мое изменилось незначительно, – моим соседом оказался тихий худощавый мужчина средних лет. Он весь день, не отрываясь, смотрел на монитор, изредка доставая из закромов термос и осторожно шурша упаковкой с сухим печеньем.

На второй рабочей неделе я отметила еще один немаловажный факт, касающийся моего рабочего места. Мне отвели стол ровно на пересечении нескольких отделов, так что каждый, кто искал тот или иной отдел, обращался ко мне. Таким образом, большую часть своего рабочего времени я посвящала заблудившимся сотрудникам. Именно так, заваленная папками, счетами и вопросами, я познакомилась с Альбиной, когда она, зажав в тонких руках темный альбом, остановилась у моего стола. Боковым зрением заметив замершую тень, я оторвала глаза от компьютера и устало взглянула на нее, ожидая очередной просьбы подсказать дорогу.

– Привет, – весело улыбнулась мне девушка. – Ты новенькая?

Я невольно облегченно вздохнула.

– Почти, – в ответ улыбнулась я. – Скоро мне исполнится две недели.

Улыбка белокурой девушки стала еще шире. Плотнее прижав к груди альбом, она посторонилась, пропуская куда-то спешившего низкорослого мужчину с бледным лицом и совершенно потерянным видом, после чего приветливо протянула мне руку.

– Меня зовут Альбина, – сказала она. – Я работаю в отделе страхования. А ты Вера, так? Я слышала, что у нас появилась новенькая, но все не было времени подойти. Знаешь, у нас все не слишком общаются друг с другом. Все очень заняты.

– Да, я успела это заметить, – ответила я.

За прошедшие две недели я перекинулась десятком слов только со своей начальницей, которая каждый день приносила мне три десятка новых папок с документами. Все остальные сотрудники только вежливо улыбались по утрам и желали приятного дня, после чего утыкались в компьютеры и отрывали глаза от мониторов только к шести часам вечера.

Альбина коротко взглянула на часы, которые висели над стеклянным входом в соседний отдел.

– Слушай, уже два часа, – сообщила она. – Не хочешь пообедать?

Я утвердительно кивнула.

– С удовольствием.

– Идем, я покажу тебе одно местечко, где можно славно перекусить!

Мы спустились в большом зеркальном лифте на первый этаж и, миновав холл с охраной, вышли на залитую солнцем площадь. В обеденный перерыв площадь оживала. На скамейках вокруг небольшого фонтана сидели офисные работники в белоснежных рубашках, подставляя свои загорелые лица теплым оранжевым лучам. Слева от входа, на специально отведенной площадке, стояли несколько мужчин и женщин с сигаретами и выпускали в бледнеющее голубое небо облака серого табачного дыма.

– Ты далеко живешь? – спросила меня Альбина, когда мы проходили как раз мимо небольшого фонтана, и ее звонкий голос заглушил свежий, искрящийся на солнце плеск воды.

– Я живу в Басманном районе. Несколько остановок на троллейбусе…

Альбина вдруг во все глаза уставилась на меня.

– Правда? Я живу в Подмосковье и тоже езжу в ту сторону на троллейбусе до вокзала! – воскликнула она. – Можем возвращаться домой вместе.

От искренней радости в ее голосе у меня упало сердце. Я натянула на лицо улыбку. Альбину я видела впервые в жизни и не находила в себе желания после работы возвращаться с ней домой. Я успокоила себя мыслью, что, возможно, и вовсе не придется ни с кем ездить, а слова Альбины – пустое.

– Было бы здорово, – ответила я.

Тем временем мы уже пересекли площадь и, миновав вход в соседнее офисное здание, спустились к оживленному проспекту. Здесь, чуть в стороне, стояли усталые московские пятиэтажки, на фоне высоких офисных зданий казавшиеся кукольными. Первые этажи домов занимали бутики, кондитерские и небольшие ресторанчики. В один из таких ресторанчиков мы и зашли с Альбиной.

На входе нас встретил администратор и проводил за свободный столик у окна. Ресторанчик был небольшим, но довольно уютным. В зале было свежо и совсем не пахло едой – система кондиционирования работала безупречно. Официант сразу же положил перед нами картонное меню. Я осмотрелась. В ресторанчике было много посетителей, стоял приглушенный гул голосов и играла ненавязчивая музыка.

– Я здесь всегда обедаю, – заговорила Альбина. – В наших кафе слишком дорого и совершенно безвкусно, а здесь место в самый раз.

– Давно ты здесь работаешь? – спросила я.

– В ноябре будет три года, – ответила Альбина, оторвав свой взгляд от меню. – Я была на седьмом небе от счастья, когда устроилась сюда. – Альбина захлопнула меню и вопросительно посмотрела на меня: – Выбрала что-нибудь?

К нам подошел официант, и мы сделали заказ.

Альбина показалась мне очень открытым и разговорчивым человеком, но все же меня не оставляло чувство, что первое ошибочно. Мы просидели в ресторанчике около сорока минут, разговаривая о пустяках и обсуждая, кто где учился и кто чем занимается в свободное от работы время.

Альбина со всем несвойственным ее натуре прямодушием приоткрыла мне ту часть своей биографии, которую я могла позволить себе узнать. Ей было двадцать пять лет, она была не замужем, снимала с парнем квартиру в ближайшем Подмосковье, а выходные проводила все в той же квартире, отсыпаясь после рабочей недели или же иногда посещая выставки и концерты. У нее была подруга, которая жила в Воронеже, откуда и была сама Альбина.

Все это произошло в пятницу, накануне выходных. Теперь я сидела в маленьком кафе недалеко от Лялиного переулка и смотрела в теплые глаза Этти. И мне казалось, что и не было вовсе этих двух сумасшедших недель, что наступит понедельник, и мы так же, как на протяжении пяти прошедших лет, встретимся у выхода из метро и пойдем на пары. И мне подумалось, что даже спустя семьдесят лет в этом кафе мне будет казаться, что мне все еще семнадцать.

ГЛАВА 8

Она вошла тихо, но уверенно. Гордый изгиб прямых плеч, спокойно вздымавшаяся от мерного дыхания грудь и открытый взгляд – все говорило о силе ее характера и строптивости ее натуры. Не затворив за собой двери и не сбросив с плеч плаща цвета алого заката, едва слышно постукивая каблучками, она ступала в тишине всеобъемлющего пространства, иной раз неспешным и уверенным движением руки отбрасывая с белого лица прядь медных волос, что огненным костром пылали на ее спине. Она шла вперед, и волосы ее, едва тронутые теплым душистым ветром, переливались в бледном свете занимающегося дня. Она не оглядывалась по сторонам, руки ее не сжимали в нетерпении тонких перчаток, а губы не были сухи от волнения – напротив, они были влажны и чувственны.

Кажется, вот уже несколько дней никто не заходил сюда. Тишина и безмолвие поглотили дома и переулки, дворы, деревья, леса и озера. И даже серебристая гладь реки замерла, и течение ее остановилось, будто в предвкушении появления чего-то необыкновенного, удивительного и в то же время долгожданного, точно чуда, которого ждешь, но до конца не веришь в истинность и несомненность его существования.

Но вот в этом густом безмолвии раздался живой звук, точно игра маленького барабанчика, – тук, тук. И – о чудо! – кажется, с каждым стуком маленьких звонких каблучков все оживает. Но новая жизнь эта подобна робкому дыханию спящего – она спокойна и бесстрастна, она никуда не спешит, она первозданна и неизменна, она лишена предрассудков, она – истина в себе, и все окружающее ее подчиняется тому спокойному испепеляющему бесстрастию, которое она содержит.

Однако лик ее, лишенный страстности, – обман. Она есть страсть, и гордость, и строптивость. Она хитра, точно теплый ветер, несущий в себе холодные потоки. Она – противоречие, начало и конец всему. Она – жизнь и смерть, в мгновение ставшие едиными.

Все вновь пришло в движение – кроны деревьев как будто по-особенному изгибают свой стан, и ветер наполняется терпким ароматом ее духов, исключительным, уникальным, точно парфюмер создал свою совершенную композицию только для нее, и только ей одной известен секрет редких нот этого эликсира; и прохожие, как будто цепляя на себя ее томный взгляд, погружаются в пучину алого заката, отражающего вневременье и время. И тайна ее несет в себе истинную женственность и непостижимую сущность, и каждый шаг ее и каждый вдох погружают мир в сладостную эйфорию вдохновения.

Быть может, только раз она замедлит шаг – шелк платка, что облаком скрывает ее белую шею, раздует случайный порыв, натянутся тонкие нити, развяжется узел, и платок сорвется с ее шеи, подгоняемый ветром. Слившись с пестрым потоком, он на мгновение растворится в солнечном свете, и его причудливый узор отразится в прозрачных витринах, крупных каплях ночного дождя и мутных озерах. Однако скоро тонкие пальцы вновь затянут узел, узор сокроют шелковые складки ткани, и она снова продолжит свой путь, своевольная, непостижимая.

Она вошла тихо, но уверенно, спокойным шагом ступая по пустынным улицам и площадям, и когда первый лист, потревоженный ее рукой, сорвется с ветки и желтым пером опустится к ногам, то прохожий обернется ей вслед и со вздохом и сладостной тоской произнесет про себя: «Наступила осень…»

Ночи становились холоднее, рано смеркалось. Кое-где на деревьях появлялись первые золотые сережки. И хотя солнце все еще было теплым и согревало блекнущие макушки еще зеленых берез, но уже пахло осенью.

Я ехала на утреннем троллейбусе и смотрела в окно на пробуждающуюся Москву. Кое-где дворники подметали тротуары, автомобили проносились мимо троллейбуса, оставляя за собой призрачный сероватый отсвет. Деревьев мало – одни бледно-коричневые дома и тонированные стекла офисов. Было раннее утро, а казалось, что уже середина дня: на улицах много людей, на дорогах – много машин, а в окнах кофеен то тут, то там мелькали белоснежные кофейные чашечки.

Троллейбус не был до отказа забит людьми, однако мест свободных в нем также не было. Нельзя того же сказать о полных электричках, которые приходили в это время на вокзал. В одной из таких электричек приезжала из Подмосковья Альбина.

Она рассказывала мне, как ранним утром благоухающие и спешащие мужчины и женщины, хорошо одетые, с чистыми, просветленными лицами и еще дремлющими мыслями, непрерывным потоком направляются к небольшим подмосковным станциям и на узких платформах, у самого края, собираются в пестрые группы. Подходят электрички, постукивая колесами и поскрипывая тормозами, открываются автоматические двери, и группы компактно прижавшихся друг к другу людей вливаются в уже забитые вагоны. Электрички, сомкнув шипящие двери, уезжают, и через несколько минут новые большие группы благоухающих мужчин и женщин собираются у самого края платформ.

Спустя сорок минут поездки в формате тушеных килек, все еще благоухающие, но уже не такие просветленные, мужчины и женщины все тем же пестрым потоком выливаются на платформу вокзала. Зажигаются сигареты, постукивают по асфальту маленькие каблучки, щелкают турникеты. Раннее московское утро противоречиво и многообразно, однако, как и всякое утро в любом другом месте, оно пахнет не только кофе, но и надеждой на новый день.