Ловец Чудес

Пальцы Софии ласкали мою ладонь. И вот она уже увлекла меня в темноту переулка, туда, где в объятиях теней нас никто не узнает. Ночь будто избавила ее от необходимости играть роль богобоязненной жены и матери. Она прижала меня к стене, и я понял, что с самого начала не мог ни на что повлиять. Если бы София не захотела, я бы не смог к ней приблизиться. И наряд, получается, подбирал зря: явись я хоть в костюме шута, эта женщина могла просто вскинуть подбородок и пройти мимо, делая вид, что меня не существует.

Я припал к ее шее и принялся осыпать поцелуями горячую кожу. Пальцы Софии впились мне в плечо, проклятая палка с джинном уперлась в бок. С каждым мгновением становилось только больнее.

– Твой скипетр, – задыхаясь, прошептал я, – пытается пронзить меня насквозь.

– Прости, я совсем забыла, что скипетр должен быть у тебя.

Я расхохотался. Таких женщин невозможно не любить. Нет в них ни ложной скромности, ни напускного кокетства, они знают, чего хотят, и получают это. А я, в силу своих скромных возможностей, пытаюсь исполнить их желания.

Взявшись за руки, словно юные влюбленные, сбежавшие ночью из дома, мы направились к освещенному крыльцу богом забытой гостиницы. Заспанный хозяин подал нам ключ от номера и цокнул языком, когда я наклонился к своей спутнице и жадно вдохнул запах ее волос.

На темной лестнице я запустил руку под платье Софии, она громко рассмеялась и, схватив меня за рубашку, потянула за собой. Пока графиня давала указания охране, я вошел в крошечную комнату, направился к окну и распахнул его. Внутрь ворвались ароматный ветер и лунный свет, выхвативший из темноты толстый цветной ковер и большую кровать с витыми столбиками.

Сев на узкий подоконник, я подставил лицо ветру и принялся расстегивать рубашку. В серебристых лучах ночного светила я должен был выглядеть неотразимо, чтобы графиня растеряла остатки бдительности. С ней, конечно, хорошо, но работа есть работа.

Бесшумно ступая, она приблизилась и бросила тирс на пол. Мое сердце екнуло: не хватало еще, чтобы темница раскололась и джинн вырвался на свободу. От неминуемой катастрофы нас спас ковер.

Скинув рубашку, я подошел к графине. Ее губы раскрылись, грудь вздымалась под тонкой тканью платья. Даже жаль было оставлять ее в таком состоянии, но нарушать внутренний кодекс чести я бы не стал.

София прильнула ко мне, требуя большего. Как только ее язык оказался у меня во рту, крошечная капсула с сонным порошком лопнула. Поцелуй прервался, графиня обмякла в моих руках и начала оседать на пол.

– Что… ты… – Ее глаза заволокло туманом.

Не знаю, что хуже – вкус самого порошка или противоядия, которое я выпил еще в машине. Очень жаль, что последние воспоминания обо мне будут испорчены горечью снотворного.

Я осторожно уложил Софию на кровать, накрыл тонким одеялом и начал раздеваться. Услышав шаги, бросился к окну и помахал рукой Марку. Тот подошел ближе и, прицелившись, швырнул мне пакет с одеждой. Неловкий от природы, я едва не выронил его. Через несколько минут все было кончено: я переоделся в неприметную тобу, завязал волосы в низкий хвост и спрятал его под воротник. Вещи, купленные для вечера, сложил в пакет, туда же запихнул тирс.

Впервые за всю карьеру я чувствовал себя жалким воришкой. Обычно люди знают, какие сокровища хранят в сейфах, и понимают, что за ними идет охота. София же даже не подозревала, какое чудо годами носила с собой. Мой образ в ее памяти будет запятнан воровством, простым похищением условно драгоценного камня, прикрепленного к тирсу.

Передав Марку пакет, я вылез из окна, бросил прощальный взгляд на крепко спящую графиню и спрыгнул вниз. Марк поддержал меня, за что я мысленно решил увеличить его жалованье. После приземления ноги пронзила боль, несколько мгновений мы простояли в темноте переулка, затем я кивнул и заковылял следом за помощником.

Забравшись в салон автомобиля, я достал тирс и придирчиво оглядел его. Да, сомнений быть не могло: это тот самый камень. Заказчик передал мне фотографию, и я успел как следует рассмотреть ее.

С Марком мы распрощались во мраке – луна скрылась за облаками, давая понять, что я не заслуживаю счастья видеть ее прекрасный лик. Что ж, согласен, сегодня я снова поступил очень скверно. И дело даже не в воровстве, а в том, что пришлось обмануть женщину. Мужчин обманывать мне нравилось гораздо больше.

– Удачи вам. – Марк махнул рукой и сел в машину.

Да, удача мне понадобится.

Я люблю путешествовать. Корабли, поезда, да хоть лишенные удобств экипажи, в которых затекает задница, – мне подходит все. Но с их помощью человек не может преодолевать немыслимые расстояния за несколько минут. Учитывая род моей деятельности, скрыться с места преступления быстро и без свидетелей – жизненная необходимость.

На помощь таким, как я, приходит Гильдия Пожирателей Времени. И не сойти мне с этого места, если я люблю с ними сотрудничать. Говорят, чтобы взять под контроль время и пространство, маги Гильдии едят людей. Впрочем, это только слухи, но я бы не удивился, узнав, что так оно и есть.

Фигура в капюшоне появилась из темноты. Не просто вышла из нее, а буквально обрела плоть на моих глазах. Гоня прочь суеверный страх, я пошел за ней. Мы быстро миновали пропахший потом и грязным бельем переулок и свернули во внутренний двор. Мой молчаливый спутник открыл неприметную деревянную дверь, схватил меня за руку и переступил порог.

Глаза я открыл в Лондоне. Меня ослепило солнце.

Глава 2

Я не мог быть уверен, что это именно Лондон. Подобных холлов за свою непродолжительную жизнь я посетил немало – дешевые лестницы, жалобно поскрипывающие под человеческим весом, дрожащие перила, паркет, знавший лучшие времена. Договор с Пожирателями Времени был предельно прост и кристально ясен: меня отправляют в Марракеш, а после доставляют обратно в Лондон. Поэтому я и рассчитывал увидеть перед собой что-то знакомое.

Забрали меня прямо из уборной кафе, в котором я имел неосторожность завтракать. Человек в мантии просто открыл дверь – и я увидел, что за порогом больше нет ни столиков, ни приветливых официантов, только обочина забытой Господом дороги, покрытая слоем песка. Не успел я и глазом моргнуть, как Пожиратель Времени выпихнул меня в жаркий марракешский день. Хорошо хоть, что при мне оказались деньги и документы, иначе все могло закончиться, даже не начавшись. Так или иначе, Гильдия выполнила условия договора – я оказался на марокканской земле. Но где я сейчас?

Прижав к груди пакет с тирсом, я на цыпочках прокрался к лестнице. Одна ступень, вторая, третья предательски скрипнула. В тот же миг на втором этаже хлопнула дверь и до меня донеслись тяжелые мужские шаги. Сперва я увидел не новые, но наверняка удобные туфли, затем поднял глаза и отметил, что костюм незнакомца сшит на заказ в не самом хорошем ателье. Лицо не выражало ничего, кроме тупого смирения и ледяного спокойствия.

– Пойдем, – его утробный голос раздавался из самых глубин мощного, широкого тела.

Я оглядел его внимательнее: лысый череп, испещренный шрамами, свернутый набок нос, бычья шея и маленькие злые глаза. Кем бы ни был мой похититель, охрану он выбирать умеет.

Второй этаж оказался безликим, как и первый: кремовые стены, белые двери. У меня возникло подозрение, что дом либо сдается, либо давно стоит пустым. Здесь не пахло людьми, только пылью и запустением.

Мой угрюмый спутник открыл дверь и остановился на пороге. Я попытался войти, но он преградил мне путь и кивком указал на пакет.

– Эту вещь нельзя передавать кому попало, – возмутился я.

Ничего объяснять он не стал – вырвал пакет из моих рук и втолкнул меня в комнату. Так грубо со мной давно не обращались, захотелось высказать все, что я думаю, но негодяй уже скрылся за черной непроницаемой ширмой, которая выглядела в этой комнате совершенно неуместно. Оттуда раздался второй голос, искаженный и похожий на радиопомехи:

– Достал все-таки.

Мой немногословный конвоир вернулся и встал перед ширмой, всем своим видом показывая, что лучше мне не пытаться взглянуть на того, кто скрывается за ней. Не очень-то и хотелось.

– Кто вы? – спросил я.

– Молитесь, чтобы вам никогда не пришлось узнать этого, – ответил невидимый собеседник.

– Скажите тогда, что я здесь делаю, – голос мой должен был звучать требовательно, но на деле походил на блеяние овцы.

– Мне захотелось увидеть того, кто рискует жизнью ради шара с джинном.

– Что ж, надеюсь, вы не разочарованы.

– Ничуть. Скажите, мистер Морган, насколько вы заинтересованы в личном обогащении?

– Какая причудливая формулировка вопроса, – заметил я. – Что вы имеете в виду под «личным обогащением»?

– Сколько процентов вашего дохода остается в кармане главы Ордена? – прямо спросил человек за ширмой.

– Не уверен, что могу говорить об этом.

Подписывая договор с Орденом, я не слишком внимательно прочел перечень правил и запретов, а сейчас, пять лет спустя, не мог вспомнить вообще ничего. Но что-то подсказывало: лучше не называть точных цифр и вообще помалкивать.

– Хорошо, мистер Морган. В таком случае скажу прямо: я точно знаю, что глава Ордена оставляет себе шестьдесят процентов. Можете не подтверждать эту информацию.

– К чему вы ведете? – не выдержал я. – Неужели вы позвали меня только затем, чтобы выяснить, сколько я зарабатываю?

– Я позвал вас, чтобы предложить больше.

Хочу ли я денег? Конечно! Любой, кто в детстве перебивался с хлеба на воду, хочет разбогатеть. Это наш святой Грааль, наша голубая мечта. Мы поклоняемся хрустящему доллару и блестящим слиткам драгоценных металлов. Глядя на себя и себе подобных, могу сказать, что нищета изуродовала наши души. Кто-то, дорвавшись до больших денег, начинает сорить ими, а кто-то, наоборот, превращается в скрягу. Мне удается держаться где-то между этими крайностями, но с переменным успехом: бывают дни, когда я покупаю костюм за несколько сотен фунтов, а потом пытаюсь сдать его обратно в магазин, понимая, что на эти деньги мог бы безбедно существовать довольно продолжительное время. Но сейчас мое желание заработать все деньги мира поджало хвост и забилось в угол. Орден не щадит тех, кто решает его покинуть.

– Боюсь, вынужден отказаться. Если вы в курсе внутренней политики Ордена, вам должно быть известно, что предательство карается смертью, – сказал я.

– Да, я знаю, – ответил мой собеседник. – Но дело интересное. Хотя бы выслушайте меня.

– Не тратьте свое время. – Я сложил руки на груди, подсознательно пытаясь закрыться от этого человека. – Моя жизнь стоит больше, чем…

– Двести тысяч.

Рисковать жизнью мне приходилось и за куда меньшие деньги. Алчность – мой порок, я слаб, когда речь заходит о возможности обеспечить себе безбедное существование.

– Раздумываете? Триста тысяч.

Я едва не поперхнулся слюной. Триста тысяч?! В обход Ордена? Такой суммы на моем счету не было никогда, и потребуются годы на то, чтобы столько заработать.

– За такие деньги вы попросите меня кого-то убить? – спросил я, стараясь усмехнуться, но слыша: голос дрожит и звучит жалко.

– Только похитить, – спокойно ответил незнакомец.

– Почему я? И почему вы не хотите заключить договор с Орденом?

Я тянул время, не решаясь сразу отказаться от предложения. Знал, что придется, но упивался призрачной возможностью в один миг стать богачом.

– Не стану вас обманывать – дело очень щепетильное и сложное. Орден просто не возьмется за него.

Мои руки похолодели, кровь отлила от лица.

– Неужели речь о Непреложном Правиле?

– Именно так, – голос собеседника не дрогнул.

– Я отказываюсь, – твердо сказал я.

– Это не то, о чем вы…

– Я мог показаться вам достаточно легкомысленным, чтобы согласиться на опасную работу, но вынужден вас разочаровать: похищать мыслящее существо я не стану!

В Ордене Ловцов Чудес есть всего один закон, правило, которое нельзя нарушать. Его придерживаются все, кто имеет отношение к Изнанке нашего мира, – ни при каких обстоятельствах мы не имеем права посягать на свободу существа, которое прежде было человеком. Например, джинн, которого я приволок из Марракеша, – порождение песка и огня. Он рожден джинном, им и умрет, если они вообще могут умереть, конечно. Сирены, русалки, гоблины и лепреконы – Орден может достать кого угодно за хорошие деньги. Но есть существа, которые прежде были людьми. Обычно они хорошо прячутся, понимая, что их бывшие сородичи не потерпят рядом подобных тварей. Вампиры, гибриды, оборотни всех мастей – Орден не охотится за ними, более того, стоит кому-то взяться за подобное дело, как вчерашние братья восстанут против него.

– Мистер Морган, – в искаженном голосе я услышал раздражение, – тварь, за которой я прошу вас отправиться, давно погребена под полуразрушенным замком. Никто о ней не вспомнит, никто не станет о ней скорбеть. Это просто старые кости, которые…

– Которые вам зачем-то нужны, – излишне резко сказал я. – Лучше сразу убейте меня, сэр.

– Полтора миллиона долларов за легкое путешествие, прогулку, которая почти не потребует от вас усилий. – Собеседник будто не слышал моих возражений.

– Сколько раз я должен сказать нет, чтобы вы меня поняли? Просто наймите Охотника, они никогда не отказываются от таких дел.

– Мне порекомендовали именно вас, – упрямо возразил человек. – Вам можно доверять, мистер Морган. Сами знаете, в нашем мире доверие стоит куда больше, чем полтора миллиона.

– Что вы хотите этим сказать?

– Об этом деле никто не должен знать. Поэтому я обращаюсь к вам напрямую, рискуя, кстати, своей анонимностью. Мы оба будем молчать, потому что хотим допить свою жизнь до последней капли, а не умереть от рук Карателей.

Мне было страшно и любопытно одновременно. Если дело настолько простое, как утверждает незнакомец, никто даже не заметит моей отлучки. Нарушение Непреложного Правила свяжет меня с заказчиком крепче, чем материнская утроба близнецов, мы оба будем молчать до последнего вздоха. Да и если речь идет всего лишь о мешке с костями…

– Что вы хотите достать? – после долгой паузы спросил я.

– Тело моего предка, – ответил незнакомец. – Он стал жертвой проклятия и исчез много веков назад. Совсем недавно я наконец узнал, где он нашел последнее пристанище. Не буду вам лгать – он стал бессмертным и в каком-то смысле все еще жив, насколько может быть живым чудовище, спящее под могильной плитой.

– То есть это все же не мешок с останками? – хмыкнув, уточнил я.

– Да, я преувеличил, но ведь нужно было вас как-то заинтересовать.

– Продолжайте.

– Руины замка находятся в Татрах. Вам известно, где это?

– Нет, впервые слышу это название.

– Север Словакии, это часть Карпатских гор.

– Как предсказуемо! – вздохнул я. – И почему всех бессмертных тянет забраться повыше?

– Хотите поговорить об этом? Что же, полагаю, они просто выбирают наиболее отдаленные места. Кому в здравом уме захочется взобраться на горный пик?

– Безопасность. – Я кивнул, позабыв, что собеседник меня не видит. – Интересно только, кого они хотят защитить – себя или людей?

– Мистер Морган, давайте вернемся к делу. Так что скажете? Я могу на вас положиться?

– Боюсь, мне понадобится помощь, – нехотя признался я. – Подниматься в горы в одиночку очень опасно. Хотя, если вы обратитесь к Пожирателям Времени…

– Исключено, – отрезал человек. – Я нашел того, кто переместит вас, но к Гильдии обращаться не советую. Чем меньше людей знает о нашем деле, тем лучше. С вами отправится Филипп.

Я посмотрел на бритоголового громилу и понял, что путешествие не будет легким.

– Так мы договорились? – спросил незнакомец.

– Вы умеете уговаривать, – ответил я.

– Когда вы готовы отправиться?

– Мне нужно время, чтобы поддержать образ. Понимаете, чтобы…

– Я дам вам пять дней, – решительно сказал человек. – Потом за вами явится Филипп.

– Что ж, тогда…

– Проводи мистера Моргана.

– А как же тирс?! – запоздало спохватился я.

– Не беспокойтесь об этом, вы должны были доставить его мне.

Я возмущенно уставился на ширму, ошарашенный таким пренебрежением. Филипп не стал со мной церемониться – взял за локоть и повел к двери. Упираться смысла не было: если заказчик сказал, что разговор окончен, значит окончен. Но ведь мог бы закончить разговор иначе! Получив желаемое, Коллекционер просто потерял ко мне интерес.

Охранник открыл дверь черного входа и застыл словно изваяние. Он даже не взглянул на меня, когда я протиснулся мимо. Хотелось сказать ему что-то колкое, но, когда я обернулся, дверь оказалась заперта.

– Проклятие… – выругался я сквозь зубы.

Теперь мне предстояло поймать кеб[2] и постараться привлекать поменьше внимания. Интересно, как я это сделаю, будучи одетым, как торговец с арабского рынка?

Дома, лежа в горячей воде, я позволил себе подумать о том, во что ввязался. Душа трепетала в предвкушении приключения, а сердце замирало от страха. Сознание же упорно отмалчивалось, пребывая в неописуемом ужасе. Умею удивлять сам себя – такова моя натура.

Приключений и признания я жаждал всегда, даже в детстве. Сидя у окна, разглядывая прохожих сквозь толстый слой налипшей на стекло грязи, я чувствовал, что меня ждет иная судьба. Вернее, надеялся на это. Что пугало меня? Перспектива сгинуть в ненасытной пасти индустриализации, умереть от рака легких, работая в шахте, или превратиться в «скрюченного человека» – так мать называла рабочих заводов, которые целыми днями стояли у станков. Но больше всего, вне всяких сомнений, меня пугало превращение в собственного отца.

Я всегда принадлежал к породе тех несчастных, которые отрицают существование Всевышнего, и единственным поводом верить в существование ада для меня была надежда, что рано или поздно туда попадет мой отец. К побоям я привык, как привык вздрагивать каждый раз, когда его шаги звучали на лестнице. Психика ребенка необычайно гибкая – иногда мне казалось, что все вокруг лишь игра, что мне просто нужно найти ключ от волшебной двери – и тогда я попаду в чудесное место, может быть даже в Англию!

Но каждое утро я просыпался, шел к окну и видел серую улицу опостылевшего Сливена.

Ели мы в ту пору одну картошку. Серьезно, только проклятую картошку. У нас не было денег даже на хлеб, не говоря уже о масле. Яйца на нашем столе появлялись исключительно на Пасху, но трогать их строго запрещалось. Крашеные яйца, как лакомство, мать давала мне всю следующую неделю – каждый день по половинке.

Мой быт был убогим, но привычным: школа, где я получал тумаки за то, что был одет беднее всех; отец, находивший деньги лишь на алкоголь, и потерявшая всякую надежду мать. Однажды, перед самым побегом, я в ярости вырвал бутылку из отцовских пальцев и спросил, вложив в вопрос весь яд, что копился во мне тринадцать лет:

– Почему ты каждый вечер приносишь домой это гадкое пойло, но никогда не возвращаешься с едой?!

Отец, обычно немногословный, поднял осоловевшие глаза и глубокомысленно изрек:

– Потому что на хлеб деньги просить стыдно.

Помню только, что я опешил, замер, как вмерзшая в лед рыба. Стоял, смотрел, как он сползает по обивке потрепанного зеленого кресла на пол, забываясь тяжелым сном.

Ему стыдно. Ему было стыдно!

Не знаю, почему я не расхохотался ему в лицо. Он не стыдился ходить в перешитой одежде, которую мы брали в Красном Кресте, не стыдился колотить жену и сына, не стыдился засыпать пьяным под заборами, не стыдился, когда его приводили домой полицейские, не стыдился своей неспособности обеспечить семью – но ему было стыдно просить денег на хлеб! Будто люди и так не видели, в каком плачевном положении мы находимся!

Прошло много лет, я повзрослел и превратился в молодого мужчину, но ненависть все еще жгла меня изнутри, когда перед глазами всплывало его отупевшее от алкоголя лицо.

Он всегда смеялся громче всех, упорнее остальных делал вид, что у него все в порядке. Хохотал, прощаясь с приятелями после работы, хлопал их по натруженным спинам, а потом шел к дому, в котором еды не водилось по несколько дней. Обычно в таких историях единственным лучом света становится мать. Но в моем случае мрак был беспросветным. Вечно уставшая, с холодными руками. Когда-то красавица, теперь – слабый отзвук самой себя. Потухшие глаза, тусклые волосы, ранние морщины и отпечаток глубокой нужды на лице. Носила она только старые свитера и чьи-то юбки, пахла всегда мылом и отчаянием.

Иногда мать перешивала одежду для знакомых, чтобы получить хоть какие-то деньги, но однажды, в приступе алкогольного безумия, отец разбил ее старую машинку. Тогда я впервые увидел, как ломается человек, как последняя надежда исчезает из его взгляда. Мать плакала над обломками швейной машинки так горько, будто потеряла ребенка.

Мои безрадостные будни стали совершенно невыносимы в тот момент, когда я увидел ее округлившийся живот. В то же мгновение я понял, что нужно бежать. Мне тогда было почти четырнадцать лет, я уже начал подрабатывать на рынке, в кармане появились деньги, которые удавалось прятать от отца. И вот, возвращаясь домой, я увидел, как мать развешивает белье во дворе нашего старого дома. Что-то в ее движениях показалось мне странным, а сердце забилось так быстро, будто я вдруг побежал. Но я, наоборот, замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Уставился на нее, отказываясь верить собственным глазам.

Мать наклонилась, чтобы поднять таз, свободной рукой обхватила живот, и подозрения мои подтвердились – в ее чреве растет еще один ребенок от этого старого ублюдка, моего отца. В то время я уже кое-что знал о том, что происходит между мужчинами и женщинами, меня замутило, остатки скудного обеда подступили к горлу. Как он мог! Я пролетел мимо оторопевшей матери как ураган, ворвался в дом и кинулся к проклятому креслу. Не помня себя от ярости, развернул его, схватил отца за грудки и принялся трясти словно тряпичную куклу.

– Как ты мог сделать с ней это?! – орал я. – Мы перебиваемся с воды на хрен собачий, а ты решил завести еще одного ребенка?!

Конечно, он меня поколотил, да так, что я едва мог переставлять ноги. Добравшись до постели, которой мне служил прохудившийся матрас, брошенный на пол, я пообещал себе, что покину дом, как только взойдет солнце. И я сдержал обещание. За четырнадцать прожитых лет я успел понять, что нет ничего страшнее нищеты, а появление ребенка сулило нам не просто бедность, а тотальное обнищание, еще больший голод и, скорее всего, смерть.

Я вылез из воды и накинул на плечи мягкий банный халат. Воспоминания о доме портят мне жизнь, и будь у меня шанс загадать желание джинну, я бы попросил избавить меня от них.

Путь мой оказался тернист и полон лишений, но даже в самые темные дни я не жалел, что оставил дом. Наоборот, засыпая на острой гальке под мостом, я успокаивал себя мыслью: зато я не дома. Так или иначе, я был счастлив. Счастлив, что мрачный Сливен остался далеко позади, что я свободен, что избавился от балласта, который мог утащить меня на дно, – от своей семьи.

Погруженный в тоскливые мысли, я спустился в столовую, сел за стол и невидящими глазами уставился на золотистую корочку жареной рыбы, лежащей на тарелке. Мой повар, Александр, творит настоящие чудеса, но самым лучшим лакомством для меня остаются печеные яблоки, которые я воровал на рынке. И зачем я вспомнил о детстве? Только аппетит себе испортил. Хотя, понятное дело, зачем – пытаюсь оправдать неуемную жадность голодным детством. Мать говорила, что алчность – грех. Если так, то в аду я буду гореть рядом с отцом.

– Кто-нибудь звонил в мое отсутствие? – спросил я миссис Стюард, экономку, застывшую в дверях словно изваяние святой Марии.

– Мистер Браун, сэр, дважды, – ответила она.

– И всё?

Конечно, меня не было всего четыре дня, но тенденция прискорбная. Нужно возвращаться к активной социальной жизни, даже если мне этого совершенно не хочется.

Когда занимаешься тем, чем занимаюсь я, достоверная легенда – необходимость. Возвращаясь в Лондон, я превращаюсь в Арчи Аддамса, скромного букиниста, который часто уезжает на охоту за очередным древним фолиантом. Откуда деньги на содержание дома? Наследство от деда, который при жизни был тем еще скрягой.

В легенде все должно быть продумано до мелочей: имена родителей, дядьев и их жен, их профессии, образование, ученые степени, если таковые имеются. Очень быстро я понял, что лучше притворяться простым человеком: библиотекарем, букинистом, помощником банкира или лорда. Никого не интересует, чем ты занимаешься, никто не расспрашивает тебя о работе. Чем меньше лжи ты нагородил, тем меньше риск запутаться и выдать себя.