Стихофразы

Анна Попова

Стихофразы

3-е издание

Книга издана к Всероссийской научной конференции с международным участием, посвящённой памяти доктора филологических наук профессора Ростислава Николаевича Попова, которому 19 октября 2020 года исполнилось бы 95 лет

© Попова А.Р., 2024

© Юрасова Е.М., 2024

© Издательство «Рью-мьюзик продакшн», 2024

* * *

СТИХОФРАЗЫ

От автора

Наша фразеология – это ещё и наша… поэзия. Да не покажется слишком смелым такое утверждение, к коему пришла неожиданно, опытным – и лингвистическим, и творческим – путём.

Итак, фразеологическая единица (так же, как и стихотворение)…

Многомерна. И самой своей природой, своею сложностью – отголосками, отблесками видоизменённых значений компонентов (уже не слов!) – как и заданная тема стиха, ждёт своего раскрытия.

Символична. То, что фразеологизмы – часть национальной культуры, особые символы, – учёными и показано, и доказано стократно. Но ведь и многие стихи – символы тоже!.. И целое направление в литературе (и не только) существует – символизм…

Образна. Что, к слову, известно нам ещё со школьных лет. А какое стихотворение – без образов?

Действенна, даже – воздейственна. Своим значением фразеологизм обращается к разуму, образом же, картинкой, «внутренней формой» – к чувствам и эмоциям. Да, так же, как и стихотворение.

Точна. А не будь она точной, зачем бы мы плодили дополнительный пласт номинаций? – обошлись бы лексемами! Парадокс, но вспоминается ещё одно литературное течение, кстати, противостоящее символизму. Акмеизм… точность, чёткость, предметность… «на острие».

Ёмка, лаконична. Фразеологизмы, как и стихотворения, – это кратко преподнесённые нам типажи или типические ситуации. Нет сомнений в том, что заглавие хорошего стихотворения в конденсированной форме отображает его содержание. А разве не так же – с фразеологией? Вот только за заглавием стихотворения идёт текст.

А за фразеологизмом?.. А почему бы и нет?.. Вполне возможно… что автор и берётся показать.

Нить жизни[1]

Ничто не уходит, нечего хоронить!И я понимаю, отчаянно повзрослев:от тех, кто ушёл, – до нас протянулась нить.Шершавая нить, кручёная, чёткий след.Никто не покинул: по-прежнему здесь и свой.Не бросил кутёнком в отныне пустом мирке.…Та нить обмотала запястье. И мне, живой,тепло оттого, что кончик её – в руке.Ожившая вереница, строка, глава.Размашистый почерк – неровный, узорный шов.…А там, далеко-далеко, шелестит листва.И маленькой мне удивительно хорошо:мы за руку, вместе обходим заросший двор,тропа широка, а трава по краям чудна,и нитка луча из-за тополя чуть видна…И взрослая я – до ужаса, до сих порзапястьем и сердцем чувствую – вот она…Невидимой нитью сшиты страницы книг,подшивки газет, картины и корабли,дымок сигареты, низенький дом, цветник…И строем, по ниточке – тянутся журавли…Нанизаны, скручены бусины-узелки.Они не рассыпались, горстью во тьму стучась.Читатели. И друзья. И ученики.И все, кто тогда. И все, кто потом, сейчас.Что было с тобой и дорого – всё на ней:кто рядом прошёл, и кто был навечно люб.Как пёстрая галька волшебно цвела на дне.И нити-лучи над морем стекали вглубь.И сладкие дыни в янтарном густом меду.И жёлтые письма – отныне их сон глубок.…Теперь я, как та Ариадна, иду-бреду.И катится предо мной, и бежит клубок.И тянется нить на тысячи горьких дён.И шелест её, и свет меня обволок.Я верю, что мы идём… всё равно идём.Пока на запястье теплится узелок.

Быть на высоте[2]

… и каждый день идёт за сотню, и крылья мчат, и кони ржут, и начинаются высоты, где находиться – честь и жуть.

Отсюда, говорят, виднее – но много лет (и бед!) спустя. Здесь ни хвала, ни преклоненье не удивляют и не льстят.

Здесь возле сердца где-то гложет: соратники, друзья, сыны – быстрей, наивней и… моложе, хотя уж сами не юны. Они твои – до капли крови, ты ощущаешь их родство, ты крепко веришь им.

Но вровень –

с тобою рядом –

никого.

Ты разделяешь их метанья, ты проницаешь в тайники – но страшно многим, ибо тайны болезненны и глубоки…

Отсюда видишь наносное, печально входишь в роль судьи, недооцениваешь снова детей и детища свои. Отсюда клевета и зависть колеблют разве что слегка… Отсюда юность оказалась непоправимо далека. Отсюда ноша в крепкой длани уж очень стала тяжела.

Твой путь – предмет чужих желаний. Но ты не этого желал…

Отсюда ближе тот рубежик, где комом в горле стал скулёж, когда потери неизбежны, и с каждой новой сознаёшь ответственность за тех, которых ты выводил на нужный тракт, вот скоро будут без опоры: тот справится, а тот – не факт…

Душа, молитвенница-чтица, болит о каждом, вот беда…

Отсюда больше не спуститься.

Но только ждать – к себе. Сюда.

Первая ласточка[3]

Я ласточка,я выбралась едвасюда, где каждый дом покоем встретит…Я весточкас полей, где жар, и бредитполынь-трава,я горсточка,я вера, я зарок –среди прогалин, заревом обвитых,средь изболевших, обожжённых, битыхсухих дорог…Там огненные рдеют цветники –другие краски:чёрный, алый, серый…а здесь… берёзы, рожь, парное сенои васильки…Не бойся – жив,судьбе наперекор,вернётся, ближе к осени увидишь,ты поутру в косынке белой выйдешьна косогор…Я – блёсточка,я пламени сродни,и пряный ветер мне крылами машет,и раздаётся «родненькие», «наши»,и уползает серое «они» –в былые дни…Я ленточка,я след под синевой.Сквозь даль и боль за мной стремится стая –земная тенькровит, не зарастаяполынь-травой…

В одну реку не войти дважды[4]

Всё было вправду: травища колкая, жара безумного сентября. И речка тоже… вполне знакомая. Не знак, не символ – а свет и рябь.

Для красоты и придумать нечего: ивняк, тропинки извив косой. Садись в «шестёрку» – и на конечную, туда, где трасса свилась в кольцо.

Стволы замшели и закосматели. Крапивный полк обступил бревно… Я там прогуливала занятия – с одним парнишкой, давным-давно. Лучи нежарки, в листву упрятаны. Тянусь губами – соринку сдуть… Бегу, взвихряю босыми пятками щекотный, мягкий, песчаный путь…

* * *

Три новостройки, вишнёво-тёмные, авто, газончики и кусты. Сараи, временем не сметённые… и непролазный глухой пустырь. Крошится мост, все ступеньки – осыпью, и ржавь, и ветер на вышине. Да сколько ж лет с той пригожей осени… Мне стало больно? А знаешь, нет.

Беречь билеты, записки, фантики, не по размеру хранить тряпьё, лелеять искры былой романтики, терзая душеньку, – не моё.

На речке лодка: парнишка с девочкой. На небе – облачное крыло. Всё хорошо, что – сбылось и сделалось. Всё хорошо, что – давно ушло. И я, другая, гляжу без зависти. Теряюсь в смехе и брызготне.

Босые ноги – в прохладной заводи. И солнце – в полуседой копне.

Осока гладит лохматым кончиком. Поёт девчонка, скользит весло. И не печально мне. Вот нисколечко. А нежно, памятно и тепло…

За семью замками[5]

Велик. Далёк. Настолько, что в горле ком.Закован: что ни правило – то запрет.Ты ждёшь меня за первым своим замком –парадный и похожий на свой портрет…Ты говоришь: «Я скучен и нелюдим.Тебе цвести и петь, это я умолк».Ты говоришь «не верю» и «уходи».Я молча открываю второй замок.А третий – хитрый. Сказкой его шатну.Ты с детства – будто маленький часовой.Ты не играл в игрушки – скорей, в войну.И в шахматы, и, кажется, сам с собой.Четвёртый – перекошен, кривится вязь.Изящно лгут наклонные письмена.Его закрыла та, что тебе клялась.Подосланная, милая допьяна.У пятого облупленные бока.У пятого затерянные ключи.Твой друг – который вот он, наверняка…Тебя продавший… купленный… зло молчит.И чаяния, и планы таить хитро.И делать вид, что там, впереди – зенит!Шестой – угрюм и мощен. Его нутроиздалека ладони мне леденит…Я долго шла, и вышла я к рубежу,где сердце в клетке: светится ли, искрит…Седьмой открыт.Не бойся, я не вхожу.Достаточно и того, что седьмой – открыт.

Кривое зеркало[6]

В потёках и провалах крапин –уже теряется лицо.Я просто звал к добру и правде –и прозван психом и лжецом.Я жил бы сладко и безмозгло,и хату с краю на замок.Вы все могли, я тоже мог бы.Но оказалось, что – не мог.Никто и не назначил срока:по капле копится беда.Увы, на каждого пророка –истолкователей орда.Я думал, что воспримут, стронут,им всё же легче – не с нуля.Но тут пришли рабы канона,заблудшие учителя.Но кто же знал, что перепьются,передерутся вор и враль,рехнувшиеся правдолюбцыубьют и веру, и мораль.Когда вы всё перекроили,я стал один. Осиротел.Гонений и убийств во имяя не предвидел, не хотел,такого едкого угара,такого громкого «долой!».Такого страшного пиара,таких задуренных голов…То всхлипнут, то сорвутся в ругань,а то зовут: прости, прикрой.Как будто пригвоздили руки.Сочится правда, будто кровь.Так тоже можно, падать ниже,но петь о вышнем и святом.Я, скорбно головой поникший,молю: всё было не о том…Все измотались, все привыкли,и разогнуться тяжело,но всё же, мёртвые-живые,мы смотрим в общее стекло.Оно растрескано и криво,но где-то там – живая суть.Сквозь пятна, ржавые разрывыещё видны огонь и путь.

За тридевять земель[7]

Лампа щурится презрительно,стрелки движутся к зиме…Увези меня за тридевятьнеразгаданных земель.Не растащенных на прибыли,не разменянных на власть.Увези меня за тридевять…В сон жемчужный убраласьмать-земля, снега шелковые.Иглы чёрного былья.Мчится конь, зарёй подкованный.Полубред и полуявь.Я, наверно, сломалась. Бунтуют осколки меня.Тридцать девять и три. Царапает простыня.Всю колотит, еле-еле с работы и с улицы.Я усталая, безотказная умница,я расклеилась непредвиденно.Отпустите меня за тридевять…Реет ворон, стонет чудищеи узорный вьётся змей,ничего я не хочу уже,лишь за тридевять земель.Там ворота золочёные,а за ними чудеса.Я хочу кота учёногомежду ушек почесать.Остудить младое личиков бело-розовой воде.К чёрту, к чёрту на кулички бы,прочь, из никуда, в нигде!Мне бы мёртвую воду – собрать себя по кусками омыться жестоким и вещим хладом,а потом живой водицей – плескать,чтобы радоваться… а не выть по утратам.Всем подруга, утешительница, мама-ровесница,сестра-разумница, чаши уравновесятся,выйдет из сердца игла тупая,я за-сы-паю…Засыпает снежной одурьюбрег, дороги и холмы,я – летящая, свободнаяв золотой фате зимы,пряный, свежий снег жасминовый…частокол кругом вонзён…Увези – да кто ты, милый мой,тот, который – увезёт?!Разум – чёткий и смирительный.Хватит. Жизнь – она вблизи.Увези меня за тридевять…увези…

Меж двух огней[8]

Между экраном мобильника –соло будильника,мягким накатом блюза –и неохотно включаемой люстрой;Между белёсыми фонарями –словно мирамив рассветных брызгахи огоньком на плите – голубым и ребристым;Между гудящей трассой –сонной, напрасной,глухой заоконной речьюи чашкой чая – покрепче;Между мостами – сутулятся,гнутся дугой,между одной надоевшей улицей –и другой;Между бумажным разливом,конторским многоголосьем,между цейтнотом до перерываи после;Между последним «начальским» вечеи разговором с бабулей под вечер;между усталым чтением(буквы – сплошными танцами),ежевечернимимамиными нотациями,телеэкраном –смотришь ли? «входишь» ли?между авраломзавтрашним и сегодняшним;в топком, холодном иле,в поисках света – оброненного, ключевого…Ты что-то ловишь – илиспасаешься от чего-то?

Впадать в детство[9]

И мчалось время хохоча – дитя по ледяному спуску.

На день рожденья будет чай – и много сахара вприкуску. Она не любит темноты. Как мышь, шуршит цветной бумажкой. Теперь нужны ей не торты, а хлебный мякиш с манной кашкой. Глядит на мир сквозь белый тюль. Крошит печенье на диване. Расчёсыванье, умыванье, подкладки и набор пилюль.

Она воркует о своём, и всё же чувствуется – рада. Она, конечно, узнаёт своих детей – меня и брата, но как-то чуточку не так. Как будто заново знакомясь, как будто вздрогнув-успокоясь: мол, те же, на своих местах…

Там, у неё, не хлещет злость, не реет войн седое знамя. А впрочем… впрочем, кто же знает, когда и где шатнуло ось. Где заблудилась, где ждала, где стало и светло, и просто – не здесь, на цифре 90, что запредельна и кругла.

А детство ждёт своих бродяг, пока ещё жива лампада. Как в речку – не впадать, но падать. И дважды. И не выходя. И речка, память ждёт… щелчка, рябит вода, дробятся лики… как телевизорные блики на переклеенных очках.

А мы сменяем, лопоча, уже закапанную блузку, и вспоминаем свежий чай и много сахара вприкуску.

Дорожки солнечных полос. Пришёл ноябрь – озябшим, голым. На солнце – мягким ореолом легчайший пух её волос.

Уходить в себя[10]

Уходить – в надоевшего, странного некто,уходить – а больше и некуда.Не в работу же – в рухнувшие долгострои,сорванное здоровье.Не в друзей же: мы были – гроздь,крепкая, налитая кисть,но мы стали врозь,раскатились и растеклись,чьи-то ягодки дали плоды,белой завистью доконали.Это полбеды:я лежу в канаве,и, послушай, мама, прости,что не мне уже – прорасти.В творчество? красиво и многозвонно,для кого оно?Для души? вот этой, малюсенькой?Не люблю себя.за окном почернело.мой почерк… небо…пусто – во мне.я вне.явно? неявно?яблонявозле окна колышется пьяно…смех в подворотне…между-молчальный, междугороднийзвонок,вьюнок…это ещё извне. это уже немало.самое давнее – ма-ма.звонит, беспокоится.покой лица…эти звонки, будто кольцав стоячей воде.вы где?сам я себе кольцо.лассо,петля.тля.для…?я…? буква последняя в алфавите.уход, позори разор.пожалуйста, разор-витекруг…

Сердце не камень[11]

Ну, не камень – а что тогда? пошло-розовая картинка? симметричная валентинка? типографская ерунда?

Если б так. Если б в этом суть… Но тяжёлые глыбы, плиты – всё на нём. И оно болит, и – никого собой не спасу… У меня сумасшедший пульс – с каждым годом значенья больше… Как опасно частит приборчик, как спешит он, а ну и пусть. Алый, голый птенец, комок щиплет болью из-под лопатки. Не на месте. Уходит в пятки. Он иначе не жил, не мог,

он – стихи, он внутри и нем,

он вместилище стольких судеб,

заплетённый в гнездо, в сосуды, в путы счастья, в кровавый гнев,

он в подрёберной тесноте ждёт объятья, строки… таблетки. Замирает и бьётся в клетке. В той, грудной. Между тел и тем.

Если б камень! так это плюс, я бы просто жила без риска… Но, к нему принимая близко, но, к нему прижимая близко, – беззащитнее становлюсь.

Я не камень, я луч и мгла, кровь и воздух, дыханье, поры… Сердце – сильное без опоры. Сердце – слабое без тепла, без доверчивого на «ты», взгляда робкого в разговоре, сердце, сердце – оно живое, и большое – до тесноты. И набито, как старый склад, слишком памятными вещами, для чего же оно прощает, и стучит на особый лад…

сердце, пойманное не в сеть – а в любовь, не болит в навете,

сердце, отданное навеки, сердце, розданное на всех…

Мой дом – моя крепость[12]

Обнял ветер – словно губы о губы вытер,и сбежал любиться с другой недотрогой…Он-то вольный. А здесь-то крепость.Попробуй выйди,выползи попробуй, взлети попробуй.Седогривый папа – буйство, сраженья, кони…Мама как валькирия – силища камнепада…Папа любит мечи и шлемы, щиты и копья.Мама – любит папу.

Свет небесный просачивается в окна – по доспехам прокатывается звонко, лепит на гербы забавные отпечатки, шепчет мне о странниках, море и чайках, и что стрелы – не самое страшное,

и что мне – конечно же! – можно спрашиватьо другой, волшебной стреле, пронзающей сердце…Мама с папой сердятся.

Говорят – молчи и рот открыть не моги! Там враги, там много врагов, там весь мир враги! живо прочь со стены, попадёшь под стрелы, ну какие сказки – няня-дура не досмотрела…

Коридоры, арки, повсюду темень, сыро, как в подвале, и тень, и тени, ветераны-рыцари кланяются неотлучно.

А наискосок в окно забредает лучик.И шепчет: ты такая милая, самая лучшая,никакие там не болота и не решётки,хорошо там…Ни стрела, ни сглаз тебя не настигнет,ни ножу не поддашься,ни грабежу…Мама, папа, простите.Я не очень верю. И всё-таки ухожу.

За каменной стеной[13]

Я клянусь, по-другому не было, хоть убей.Анфилады арок, башен лихой парад –и стена. Я живу с тобой, за тобой, в тебе,я всего лишь хижина, ты мой усталый град.Здесь храбры юнцы и сдержанны их отцы –отголосок войн совсем ещё не зачах.И светло воздеты вверх – на врагов – зубцы.И седое время спит на твоих плечах.Как подогнаны камни, проложен за слоем слойи за веком век, а сверху – последний день.Бледно-жёлтый от солнца. Наш, настоящий. Свой.Горьковато-пряный от летних тугих дождей.Я лишь точка на карте. Ты прорисован весь,ты кольцо, ты пояс, вьюн, ты сквозь тлен и пыль…Я леплюсь внизу, мне страшен крутой отвес.Я стелюсь, как мох, лаская твои стопы.За тобой, по слухам, грозно змеятся рвы,и настелены степи – в долгий и ровный ряд,и дорога, от солнца белая, и ковыль,и холмы, холмы – как будто морская рябь…Я живу за стеной – за спиной – здесь ветра слабей,здесь и грозы льнут не ко мне – к твоему плечу.Я умру за тебя. С тобой, за тобой, в тебе.Я не вижу, а что там дальше… и не хочу.

Лёгкая рука. Бабушкина…[14]

Было в доме чисто, немножко тесно. Вечер был морозен и ясноглаз… А в руках упруго ходило тесто: лёгкое, не липкое, в самый раз… Маме вспоминалось: кувшин прохладный, в нём под пенкой свежее молоко…

Песни затевала – негромко, ладно, и они подхватывались легко. К ней на дворик первой весна ступала, ветерок проказничал, баловник… И – на зависть – густо цвели тюльпаны, помню, под окошком алел цветник…

Вот жила. Не жаловалась устало на стряпню, на стирку… на ребятню… И машинка весело стрекотала, шила – не тужила, на всю родню. И простая ткань расстилалась шёлком с жилистой и твёрдой её руки. Простыни, пелёнки и распашонки. Платья, сарафаны и рушники. Всё вилось и спорилось под руками, как-то ловко ставилось (на своём).

Только эта лёгкость – она такая, молодым, пожалуй, и не в подъём…

С четырьмя детьми – полный воз мороки, в радости ли, в горе, впряглась – вези! Помнишь вёдра? Те, десятилитровки, от колодца по́ снегу, по скользи…

Каждый день, усталый и напряжённый, детства моего дорогая кладь…

Помнишь ли ухват – наш «рогач» тяжёлый, и утюг – чугунный (поди погладь!), а походы в чащу – где глубже, глуше, а грибов корзинищи – руки рвать… а погодков дочек – да через лужи, маму с тётей Ниной под мышки хвать…

Шила без очков – ну почти не щурясь… нитку лишь в иголку звала продеть. И цветы на пяльцы ложились шустро. Мельтешили спицы – не углядеть. Выбрала мне имя она по святцам… Сказку помню: девица в теремке… Синие прожилки текут, ветвятся, по её – на кресле – сухой – руке…

Силушку остатнюю время вычло, чтобы нам прибавить в грозу-метель. Хочется погладить. А непривычно, и у нас не принято. А затем…

Креслице её перешло внучатам. Кажется, что времени вопреки – там, на подлокотнике… отпечаток

лёгкой, невесомой её руки…

Львиная доля[15]

– Что, советник, устал советовать?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Нить жизни. Жизненный путь, судьба человека.

2

Быть на высоте. Быть в состоянии удовлетворять самым строгим требованиям, быть одним из лучших.

3

Первая ласточка. 1. Самый первый, за которым следуют другие. 2. Самые первые признаки появления, наступления чего-либо.

4

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Слова древнегреческого философа Гераклита из Эфеса. О том, что всё изменяется (буквально: если войти второй раз в реку, это уже будет другая река, так как вода, в которую входил человек в первый раз, утекла).

5

За семью замками. 1. Под очень надёжной охраной. 2. Надёжно спрятан и недоступен (I место на XVI поэтическом тематическом конкурсе «Любовь» (2015), проводимом на серверах современной литературы «Самиздат» и «Стихи. ру»).

6

В кривом зеркале. Экспрес. В искажённом виде.

7

За тридевять земель. Очень далеко.

8

Меж двух огней. В трудном положении, когда опасность или неприятность угрожает с двух сторон.

9

Впадать в детство. Терять рассудок от старости (II место на поэтическом конкурсе «Буквица. Лето – 2015», проводимом на сервере современной литературы «Самиздат»).

10

Уходить в себя. 1. Быть поглощённым своими мыслями; углубляться в свои мысли, не замечая окружающего. 2. Становиться замкнутым, переставать общаться с людьми, избегать их.

11

Сердце не камень. О том, что человек не может не испытывать чувства жалости, сострадания, не откликаться на чьи-либо просьбы и т. п.

12

Мой дом – моя крепость. Место, где я могу и должен чувствовать себя в полной безопасности.

13

За каменной стеной. В полной безопасности, под покровительством, под надёжной защитой.

14

Лёгкая рука. О человеке, чьё участие приносит удачу в любом деле, начинании.

15

Львиная доля. Бо́льшая или лучшая часть чего-либо, наиболее значительная составляющая чего-либо.