Повесть о настоящем токсикомене. Супергероический трэш-эпос

Мои руки связали, на голову надели мешок. Меня захватили в плен… Или в заложники… Или в рабство… Но захватили. Меня захватили! – это точно. Кинули в багажник старенького джипа. Повезли…

Какое-то время мы ехали то вверх, то вниз. Тряслись по колдобинам и круто поворачивали в разные стороны.

Вот, наконец, куда-то добрались.

Меня измождённого вытащили из автомобиля. Сняли мешок… И я оказался… стоящим посередине двора, обнесенного высоким кирпичным забором.

Прямо передо мной возвышался, тоже из красного кирпича, двухэтажный домина. Слева и справа к нему прилепились различные хозяйственные постройки. За оградой угадывались другие, не менее добротные соседские дома. Еще дальше белели вершинами и зеленели склонами горы, лучше которых могут быть только горы… но где-нибудь в Европе или на худой конец – в Америке.

Однако и здесь светило солнце. Жужжали то ли мухи, то ли пчелы. Блеяли то ли овцы, то ли бараны. Лаяли вдалеке только собаки. Картина мира и благополучия.

На душе сразу стало спокойно – деньги, деньжищи из госбюджета на восстановление разрушенного войной хозяйства, не все пропали по карманам чиновников, кое-что все-таки дошло до нуждающихся. Мое лицо осветилось блаженной улыбкой.

А жизнь, суровая жизнь продолжала плескаться-сгущаться вокруг меня. Я был окружен толпой грозных мужчин. Сначала они ругались и сверкали покрасневшими белками глаз. Затем меня немного побили. Последний удар, от которого я упал на чужую грозную землю, рассек мне щеку. Производивший его запрыгал, рука у него запузырилась, он зашипел и даже заорал… Остальные попинали мои ребра ногами, схватили меня за шкирку и оттащили, плохо соображающего, но продолжающего безоблачно улыбаться, в какой-то подземный бункер.

Закрылась крышка в этом подземелье, и я оказался среди себе подобных, всяких там «Жилиных» и «Костылиных».

– Как звать? – раздалось из темноты.

– Павлов Нахх… – мой язык и губы плохо ворочались из-за… выпитой водки, наверное…

– Понятно, нах…

– Курить есть? нах… – спросил еще кто-то.

– Зёма у меня сегодня бросил, – прошелестел я.

– А у тебя-то есть?

– Он слишком много курил, а я слишком мало.

– Значит, есть? – с надеждой прошептал хор пленников.

Мой мозг туго соображал из-за… выпитой водки, наверное. Чего от меня хотят? А чего хочу я? Нет, не так. Чего мне сейчас необходимо?.. Поесть. Точно! Срочно! Срочно нужно закусить. Голова как в тумане.

– Слышь? Дай закурить-то, нахх… – вывел из медлительной задумчивости голос у моего уха.

– А как вы думаете, – тяжело составляя буквы в слоги, а слоги в слова, повел я свою речь в искомом направлении, – нас здесь покормят или придется терпеть до ужина на базе.

– !!! – ответила темнота.

– Кажись, у парня крыша поехала, нахх…

Но на всякий случай мне разъяснили:

– Мы тут уже три дня и ещё ни разу не жрали, нахх… Ты чего, не понимаешь, куда попал, нахх?

– Куда?

В тот момент я действительно слабо понимал происходящее.

– В говно! – не выдержал кто-то в дальнем, самом дальнем, углу.

– В говно?

– Тьфу ты! У него точно крыша съехала, нахх…

– Не-ет, – протянул голос, бывший у моего уха, а теперь оказавшийся у моего же носа. – Он пьяный, ребята. От него несет как от… как… как… Как его не грохнули сразу. Они ведь не любят бухих, ваххобитынахх…

– Я не бываю пьяный, – попытался оправдаться я.

– Да ладно, – послышался разочарованный вздох, удаляющийся от моего лица.

– Говно… Как… – пробормотал сам, без помощи остатков ума, мой рот. – Говно. Как! Говно! Говно…

– Заткнись ты, нахх! – зашипели на меня со всех сторон.

На словах «говно» и «как» меня осенило!!

Жаль только, что не очень хотелось, но, в конце концов, всегда можно себя заставить.

Переступая в абсолютном мраке через ноги и даже целые (и не совсем) тела, лежащие, где попало, мне удалось найти почти безлюдное местечко. Во всяком случае, в радиусе около полуметра мои проворные руки ни на кого не наткнулись. Там я снял куртку и расстелил ее на полу. Потом, спустив штаны и трусы, присел над ней. Сосредоточился и потужился. Оп… Осторожно! Не за один раз! Оп – еще раз. И еще, и еще. Всего получилось четыре небольшие, неравные кучки. Это все, чем располагал мой кишечник.

Запах от моих «каков» всегда был своеобразный, не напоминающий то, чем они… оно должно пахнуть. Впрочем, в помещении, где я сейчас находился, воняло ужасно и в любом случае никто бы не обратил внимание на небольшое увеличение концентрации фекальных бактерий в этом спертом воздухе.

Теперь нужно было дождаться, пока мои испражнения засохнут, и я решил вздремнуть. Присел рядом с курткой, на которой располагалось мое секретное оружие, прижался к стене и тут же отключился. Наверное, повлияло большое содержание спирта в крови.

Разбудил меня толчок в плечо. Оказывается, я проспал остаток дня и всю ночь. Толкал меня обросший, грязный оборванец, в облике которого с трудом узнавался солдат регулярной армии. Он протягивал мне ведро.

– На, пей, – сказал он, а я вспомнил геройски погибшего земляка Валю Кришнова. Вот так и он вчера крикнул мне, отдавая свою водку. А теперь его нет. Лежит, разлагается под жарким грозным солнцем, порезанное на куски, тело четырехрукого парня из города химиков… то есть – химикатов…

Мне стало грустно, и я решил по возвращению на Родину обязательно поведать всем о подвиге Валентина Кришнова. Возможно, удастся добиться и ему поставят памятник на площади взаместо украденного в позапрошлом году и, по всей видимости, сданного во вторсырье, алюминиевого Ленина.

В уму тут же появился эскиз будущего монумента:

Валя, широко расставив ноги, держит на перевес огромный пулемет, скорее похожий на небольшую гаубицу. Словно шарф у колхозницы (той, что тычет серпом в небо рядом с рабочим на ВДНХ), развиваются от оружия и с плеч героя пулеметные ленты. Волосы у него перевязаны платком аналогично голивудовским воинам-убийцам. В уголке упрямо поджатых губ маленький окурок сигареты. Вторая пара Валиных рук держит за шею, стоящего на коленях, как раз под пулеметом и свисающих с него патронных лент, полузадушенного грозного врага… В туловище скульптуры надо будет обязательно проделать пулевые отверстия, как и было в действительности. Вот бы еще дымок из них пустить вместо дурацкого вечного огня под ногами, где по замыслу испускает дух «дух»… Чего-то я раз-духарился…

«Духами» этих врагов-повстанцев звали раньше (это я так… для красного словца ляпнул) теперь же их, этих самых, кличут по-другому… Это всякому известно…

Так о чём это я?.. Ах да! – про памятник. Вот бы пустить из отверстий монумента великому воину-антиислама дымок!.. Ну да ведь в нашем городе это не проблема! С любого производства провести под землей небольшую трубу с отработанными газами и подсоединить к памятнику. Величественно и реалистично может получиться! Да-а-а…

Замечтавшись идеей увековечить память моего товарища, павшего в неравном бою, я и не заметил, как выпил почти половину воды из ведра.

– Ну, хватит, – одернул меня еще один оборванец и отнял ведро.

– Ни фига себе! – удивился он, заглянув внутрь. – У тебя что, сушняк? Ты что ль вчера пьяный был?

Я не успел ответить. Сверху закричали:

– Эй, хьватит базарить! Жьивей давай!

Зло глядя на меня, заложники отхлебывали из ведра и передавали его дальше. Только сейчас я сообразил, что по причине открытого люка в потолке нашей тюрьмы, внизу стало немного светлее и мы смогли видеть.

Выпив воду до последней капли, все находящиеся в зиндане поочередно подходили к ведру и мочились в него. Два или три бывших бойца нашей доблестной армии попытались проделать в емкость, из которой мы только что пили чистую водицу то, что я проделал вчера вечером на свою гимнастерку. У них это плохо получилось. Наверное, из-за скудного питания.

Я же к импровизированному туалету не подошел вовсе. Пописать в него мне было как-то не удобно, а «сходить по-большому» уже не нужно.

Ну, вот и сделано дело. Из открытого люка опять донесся в нашу угрюмую тюрьму грубый голос с минимальным акцентом:

– Эй! Семенов, щтоли! Неси давай!

Оборванец, тот, что дал мне напиться, обреченно поднялся с колен и, подхватив ведро, по шаткой лестнице, спущенной из отверстия в потолке, полез осторожно наверх. Он поднялся – лестница убралась, крышка захлопнулась. Опять стало темно.

– А ты чего свое говно не отдал? – сердито прошипел чей-то голос во мраке.

– Так он вчера про еду спрашивал. Помните? Вот своё дерьмо жевать и будет. Никому не отдаст, – послышалось из другой стороны.

Я не захотел ответить. Лишь осторожно пальцем потыкал наделанные накануне кучки. Слава Богу, кажется, подсохли. Теперь нужно подумать о правильном их использовании.

Не смотря на мое молчание, а может быть благодаря ему, все вокруг поочередно и перебивая друг-друга принялись язвить про мои странности и даже называли меня идиотом.

На идиота я не обижался. В детском доме мне внушили уважение к классической литературе и поэтому я знал – Идиот, был вовсе не идиот, а совсем наоборот: почти нормальный, почти умный и, самое главное, хороший человек. К тому же, мои товарищи по несчастью не знали к несчастью истинную причину моего поведения. Не ведали и о военной хитрости, пришедшей мне в голову. Посвящать же их в тайные планы не имело смысла. Слишком многое бы пришлось объяснять и почти наверняка разубеждать сомневающихся. Пусть смеются. Пусть издеваются. Я все равно спасу их и себя. Ну а потом-то они узнают меня по-настоящему. Извинятся и поблагодарят… Ничего… Ждать недолго осталось.

– …придушить его, нах! – донесся до меня обрывок фразы. Сердце кольнуло печалью.

– А мой зёма ихнего главного задушил, – поделился я с присутствующими информацией о подвиге моего земляка Вали Кришнова, которому в родном городе я собирался воздвигнуть памятник. – Но и сам погиб… А у меня патроны кончились… И вот я тут живой…

– Пока…

– А он тама мертвый… – прослезился я.

– Это вчера, что ли?

– Вчера.

– А курить он бросил до того, как удавил гада или после? – продолжал допытываться голос из дальнего, самого дальнего угла.

– До, – правдиво ответил я.

– Повезло. Не долго мучился, – сочувственно донеслось оттуда же. – Ой, как курить охота.

– Не долго, – угрюмо согласился я.

– Не трогайте, ребята, убогого. Скорее всего, сегодня после похорон, убитого его другом их старшого, нашего идиотика зарежут, – объяснил присутствующим мою ближайшую перспективу все тот же голос. И равнодушно добавил: – Или кто-нибудь желает предложить себя в качестве замены?

Закряхтело и заворочалось громкое молчание ему в ответ.

Люк вновь открылся. Сползла вниз лестница. Спустился по ней Семенов и забился в тенек.

– Эй! – раздался крик из светлого квадрата. – Каторый там вчеращний. Давай сьуда.

Это звали меня.

– Ну, вот и все, – долетело до моих ушей. – Я же говорил…

Осторожно, стараясь не раздавить корочку, беру два самых маленьких кусочка «made in мой организм» и смачно поплевываю на них. Подхожу к лестнице.

– А остальное кому оставил? – почти шепотом, не без глумливых ноток, произнес, сидящий в дальнем, самом дальнем углу. Я оглянулся, чтобы разглядеть его. Голова обвязана, кровь на рукаве… и судя по форме, офицер или прапорщик. Он грустно подмигнул мне, а я посмотрел на ценный груз в своих ладонях.

– Давай быстрее, – позвали сверху.

«Не дошли еще до кондиции», – мелькнула залетевшая ко мне по ошибке мысль опытного пекаря. Отвожу правую руку назад для замаха.

–Ойхмляа-а! – ужаснулись все сидящие в подвале.

С силой брошен первый комок. Он врезался в, не ожидавшего ничего подобного, нашего грозного тюремщика (одного из борцов за независимость и возможность грабить, похищать и убивать иноверцев безнаказанно). Лопнула тонкая корка и вонючая жижа расплескалась по удивленной физиономии, заклеила глаза, слепила в комок бороду.

«Так и знал, – раздосадовался я, – не засохло!». Но отступать уже поздно. Вторая попытка. Кидаю следующий комок. Он улетает куда-то за спину дико орущего и отплевывающегося, нашего грозного тюремщика (одного из искренне верующих в Аллаха, Калашникова и Франклина).

С замиранием сердца жду растянувшуюся в бесконечность секунду. Словно в замедленном кино вижу, передергивающего затвор автомата, человека с маской из моего дерьма на лице и как он вдруг подлетает в воздух на фоне моря огня и, переворачиваясь через голову, исчезает на другой стороне открытого люка…

Получилось! Сработало! Взрыв потряс потолок нашего подпола. Затем второй. Это сдетанировала маска на лице нашего Грозного тюремщика (одного из не ведающих, что из говна можно вылепить не только конфетку).

– Бежим! – предложил я и, подхватив оставшиеся мои взрывоопасные сухие какашки, устремился наверх.

Зиндан оказывается, располагался в строении похожем на амбар или хлев. Он изрядно пострадал в результате действия неизвестной науке разрушительной силы.

Наваленные балки и камни, не мешают мне однако выскочить во двор. Вижу двухэтажный дом. Из него на крыльцо выбегают грозные бородачи с оружием в руках.

Собираю во рту побольше слюны.

Всё. Готово.

Два плевка, два броска – продолжаю экскрементировать я.

Треск автоматных очередей, закладывающий уши. Грохот внутри дома за выбитым моим дерьмом окном. Огонь и гром рядом с крыльцом.

Летят в моем направлении пули, выпущенные перед смертью хозяевами этой земли и этого дома, и их нукеров.

Летят в разные стороны части одежды, части тел хозяев этой земли и этого дома, и их нукеров.

Падаю в грязь и пыль. Пули пролетают мимо, а вот некоторые части одежды, части тел хозяев этой земли и этого дома, и их нукеров шлепаются на меня и рядом.

Кончилось… Я гордо поднялся на ноги и подобрал упавший рядом с неба автомат. Оглянулся. За мной стояла в изумленной растерянности группка босых, грязных, в рваной форме, военнослужащих когда-то могучей и непобедимой русской армии. Я улыбнулся и радостно крикнул:

– Не успел вам сказать, что мне на них на-с-срать!

Завладев оружием убитых грозных хозяев этой земли и этого дома, и их нукеров все бывшие пленники устремились в дом.

Кругом виднелись следы меткого попадания внутрь жилища моего дерьмового снаряда. Опаленные стены, изуродованная мебель и тела людей. Вырвавшиеся на свободу солдаты когда-то могучей и непобедимой русской армии, рассеялись по дому, хищно оглядывая все закутки. Кое-где послышались одиночные, и не только, выстрелы. Это озлобленные, получившие шанс на житие и волю, воины среднерусской возвышенности гуманно прекращали мучения и земной путь недобитых воинов не то ислама, не то обычного разбоя.

Давно небритые, напоминая своими, обросшими колючей щетиной, лицами лица своих врагов, то есть – лица грозной кавказской национальности, излучая глазами мстительную отчаянность, жалкие подобия бойцов когда-то могучей и непобедимой русской армии, варвар-лись в единственно более-менее уцелевшее помещение, помещение для приготовления пищи.

Там, на кухне, сбились кучкой, кудахча и вертясь над раненым парнишкой несколько женщин. Поодаль стояли другие дети. Девочки смотрели на вошедших бывших пленников с опаской, но не испуганно, а мальчишки пытались испепелить нас взглядом.

– Пристрелить бы их, – предложил, желая уподобиться или даже перещеголять своих недавних грозных тюремщиков, босой солдат-оборванец, один из нас, один из воспрявших духом.

– И то верно, – согласился с ним другой похожий на первого, как бывают похожи статисты в кино или театре. – Они никогда не простят ни нас, ни других наших парней. Так зачем растить врагов?

Они оба, одновременно как расстрельная команда, навели на мгновенно притихшую группку не-мужчин стволы своих автоматов.

– Отставить! – послышалось за их спинами. На кухню зашел с перевязанной головой тот, что сидел в дальнем, самом дальнем углу.

– Командир, – разочарованно удивились его приказу несостоявшиеся палачи, сразу признав за ним старшинство.

– Гражданских отвести в подвал и закрыть там. Лестницу не убирать.

Пожатие плечами. Вялое «есть» в ответ. Женщин и будущих не «красных дьяволят» – «зеленых мстителей», отвели в бывшую нашу тюрьму.

– Собраться! Всем сюда! – подчинил себе обстановку и нас тот, что не так давно сидел в дальнем, самом дальнем углу и вместе с остальными был вызволен мной из неволи.

На кухню пришли все, кто недавно томился в зиндане, слабо надеясь на продолжение жизни и обретения свободы. Каждый вновь входивший сначала оценивающе оглядывал самопровозглашенное командование и без лишних слов прибивался к некоему подобию строя напротив раненного в голову то ли прапорщика, то ли офицера.

Мы стояли в порванных гимнастерках и бушлатах, почти все без обуви, кроме тех, кто уже успел помародерничать. Такую картину я видел в старых фильмах про Великую Отечественную войну, когда фашисты вели в плен несчастных красноармейцев. Единственное отличие – мы были вооружены. А тот, что собрал под своим началом личный – обезличенный состав из разных частей и родов войск, всего десяток человек (не считая меня), не теряя ни минуты и не тратя лишних слов, живо и четко отдавал распоряжения. Он выбрал четырех человек и, разрешив им взять с собой немного еды, отправил их на ключевые, по его мнению, посты. Остальным велел быстро расправиться с имевшейся в изобилии на кухне пищей и собрать боеприпасы, до сих пор принадлежавшие некоторым трупам и, видимо, где-то еще припрятанные в доме.

Потом он распорядился попробовать найти – хоть какое-нибудь средство связи, потому как необходимо было сообщить нашим о нашем местонахождении и бедственном положении. И все понимали – это главное, и все помчались исполнять эти правильные и спасительные приказы.

Однако надо сказать, что я наивно надеялся, что напоследок, перед тем, как все мы рассредоточились по дому да по территории двора, меня выведут перед строем и от лица командования и от себя лично объявят благодарность… Я ждал от спасенных мною сдержанной признательности и скромного раскаянья в сказанных ранее грубых и обидных словах. Но никто не вспомнил обо мне и моих заслугах. Никто не извинился и не сказал, что был неправ, когда обзывал меня нехорошими выражениями. Я стоял в общем строю и был как все. Что ж, наверное, время еще не настало для благодарностей и наград…

Мы накинулись на съестное. Чан с похожей на лобио похлебкой я взял себе. Моему организму сейчас жизненно необходимы были бобовые, хотя мне они никогда и не нравились. Просто лобио работало на перспективу и потому подходило как нельзя лучше… хотя кавказскую кухню, как я уже сказал, терпеть не могу до сих пор. К тому же эта еда была изрядно сдобрена перцем, а острую пищу при других обстоятельствах я вообще не решался употреблять вовнутрь своего уж больно оригинального организма. Но и острота сейчас была не помеха, а, пожалуй, подспорье.

И вот теперь ложку за ложкой снабжал я жадный желудок жидкой жаркой жрачкой. Трудись, трудись, переваривай варево… хотя оно мне почти поперек горла. Жру жаркое, жидкое, жгучее!

Итак, мы поели. Поели и бросились выполнять приказ: пополнять запасы боеприпасов да искать телефон или рацию, или что-нибудь на них похожее. Патронов и тех механизмов, в которые они заряжаются, вскоре нашлось предостаточно, а вот со средствами связи дела обстояли похуже. Мы отыскали несколько мобильников, но ни один из них не смог поймать даже отголоски передающей антенны. Все они бесполезны здесь, куда операторы сотовой связи доберутся еще, по-видимому, не скоро.

Кто-то притащил аппарат похожий на рацию, но то была не рация, то были обломки спутникового телефона. Жаль, но шансов на его восстановление практически не существовало. Кое-кто из наших попытался сложить эти разрозненные куски дорого аппарата как мозаику, как пазлы, но от этого сложное электронное устройство работать не стало.

Да-а, мощный, однако взрыв вызвало мое дерьмо в этом доме. Удивительно, как он вообще не рухнул. Однако крепко строят свои жилища грозные хозяева этой земли и этого дома, и их нукеры, руками несчастных рабов-заложников подобных нам еще совсем недавнишним.

Справедливости ради, надо отметить, что мы почти не нашли в доме гранат, из чего сделали вывод: все взрывчатое, находившееся здесь сдетанировало благодаря вырвавшимся наружу моим внутренним потугам, уничтожив наших врагов, но и, наверное, единственную, надежду на спасение в виде спутникового телефона.

И вот, от того раненого на всю голову, что сидел в подвале в дальнем, самом дальнем углу и, судя по форме, являвшегося офицером или прапорщиком когда-то могучей и непобедимой русской армии, поступила команда занять круговую оборону.

Мне была определена позиция за выбитым окном в самом доме на первом этаже.

Надо сказать, что я догадался о наименее опасной по сравнению с другими определенной мне огневой точке. Видимо наш командир предусмотрительно берег меня как резерв. Что ж, я не разочарую его…

В отчаянье, ожидая гарантированных зачисток или, того хуже, налета доблестной авиации, мужская часть жителей села, гордо несущих звание воинов-горцев, бросилась на приступ нашего убежища.

Двенадцать раненных и обессиленных солдат когда-то могучей и непобедимой русской армии, понимали, что за натворенные в этом доме безобразия все они без исключения, в случае попадания в руки разъяренных грозных соседей, будут подобно баранам прилюдно зарезаны. Поэтому дюжина ослабленных бойцов когда-то могучей и непобедимой русской армии, ожесточенно отмахивалась короткими очередями из оружия, захваченного у врага (ранее похищенного врагом у когда-то могучей и непобедимой русской армии).

Но вот начался и настоящий приступ. Начался настоящий бой!

Понять откуда летит больше всего гранат и слышно больше всего криков, не представлялось возможным. Приходилось все время прятать голову от свистящих осколков и отваливающихся частей крепкого на века построенного дома.

Однако бомбардировка захваченного нами укрепленного двора продолжалась не долго. Раздалось дружное: «Аллах – Акбар!» и «Конец вам, русские свиньи!». Застрочило автоматическое оружие, снова зажужжали пули. На кирпичную ограду принялись карабкаться гордые грозные горцы. Казалось – никто и ничто их не может остановить…

К счастью, жидкость, выпитая мной утром начала проситься наружу…

Я выскочил на середину двора, где еще вчера стоял обескураженным пленником. Расстегнул ширинку на армейских брюках и достал… ну понятно, что достал. Направил его примерно по направлению пространства поверх ограды. Сосредоточился…

Ну!.. Ну!.. Ну, держитесь!

Еще в детдоме я на спор переписывал любого. Я, можно сказать, был чемпионом по писанью в длину (вот только до сих пор не знал – чемпионом чего и в каком масштабе?).

Пошло! Пошло-о-о!!!

Тонкая вначале, распыленная в конце, моя струя гиперболой взбороздила воздух. Смокнула, шипя и коптя, высунувшиеся над каменной стеной головы и торсы грозных бородатых автоматчиков. Ударила хлёстко по врагу! Как огнемет, как лазер моя моча резала и выжигала скверну, налет на ограде нашего временного убежища. Обжигались лица грозной кавказкой национальности, горели высокогорные сердца, вскипала кровь и плоть настоящих мужчин. Раскалывались головы как оброненные с высоты арбузы. Ампутировались, обдавая запахом шашлыка, продолжавшие сжимать оружие, верные руки… Выдающиеся люди (над окружающей дом стеной) ссыпались по обе стороны ограды.

Что там гиперболоид инженера Гарина! Мой источник, мое воистину личное оружие было компактнее и проще в обращение, хоть при всем желании и уступало в дальности поражения цели.

На всякий случай я дополнительно пописал чуть выше ограды, окропив притаившихся в растерянности (или ужасе…) за ней. Вопли спрыснутых, возвестили мне о попадании в цель. Гранаты залетать к нам перестали. Стрельба прекратилась. А за кирпичным забором поднимались в голубое небо черненькие дымки и стенания погибающих, как водится, в ужасных страданиях, еще недавно грозных настоясчих музсчин. Мы поняли – возникла временная передышка. Бой отложен. Тогда… считать мы стали раны, товарищей считать.

Так было во все времена – осаждающие бомбардируют блокированный замок или крепость, потом идут на штурм. А осажденные отстреливаются и льют на головы атакующих всякую гадость. Так случилось и сейчас…

Но осада с захваченного нами дома была не снята. Недобитый грозный враг отошел и окопался… Нет, конечно, никто в земле траншеи не рыл. Просто атакующие взяли небольшую передышку, чтобы привезти из соседних сел минометы и минометчиков. Ждать подхода их подмоги становилось смерти подобно. Я при всем желании не смог бы «умыть» минометные огневые точки, слишком велика мощь современного оружия и непомерно тяжела нагрузка на мой мочевой пузырь.

– Ты, случайно, срать не хочешь? – деловито спросил офицер или прапорщик, сидевший в подвале в дальнем, в самом дальнем углу. Он, похоже, свято уверовал в разрушительные чудесные свойства испражнений моего организма.