Время умирать. Рязань, год 1237

От стрел, выпущенных четырьмя с лишним десятками стрелков, особо не поуворачиваешься, а разъяренные потерей людей и лошадей половцы тоже начали целить в коней рязанцев. Очень скоро жеребец одного из дружинников, получивший стрелу в ляжку, захромал и начал отставать. Ждать того, что его догонят и зарубят со спины, парень не стал. Он развернул скакуна, перекинул щит из-за спины на грудь, выхватил саблю и рванул на врагов в свою последнюю сечу. Удалось ли ему прихватить с собой кого-то из половцев, Ратьша не разглядел, но задержать их дружиннику удалось: уж очень хотелось каждому степняку рубануть саблей одного из врагов, так их обозливших.

Когда половцы возобновили преследование, расстояние между ними и рязанцами увеличилось до полуверсты. Перевести дух не удалось. Половцы продолжали гнать коней, и разрыв медленно, но верно уменьшался. Лошади у русичей начали выдыхаться и замедлять бег.

Такая скачка продолжалась еще с час. Преследователи сблизились до двухсот саженей, но и их лошади притомились, потому некоторое время удавалось удерживать между собой и половцами это расстояние. По делу, степнякам нужно было бы пересесть на заводных коней, но для этого надо остановиться, перекинуть седла. А пока они будут заниматься переседловкой, рязанцы уйдут далеко, им-то пересаживаться не на кого. Хотя образовавшийся разрыв на свежих конях половцы наверстают очень быстро. Но почему-то менять лошадей те не спешили, продолжая погонять своих уже запалившихся скакунов. Видно, не хотят затягивать гонку. Почему бы?

Стало понятным почему еще через полчаса, когда преследователям уже почти удалось настичь русичей. Расстояние снова сократилось саженей до сорока-пятидесяти, и в спины людей Ратислава снова полетели стрелы.

Спасителей рязанцы даже не сразу заметили: смотрели все больше за спины, на степняков. О подоспевшей помощи дали знать сами половцы. Выпустив особенно густую тучу стрел, они начали натягивать поводья и заворачивать коней.

– Наши! Боярин, наши! – раздался ликующий крик одного из дружинников.

Ратьша всмотрелся в степь по ходу скачки. Верстах в трех из неглубокой, но широкой балки выскакивали всадники и неслись в их сторону. Блестящие шлемы, красные щиты. И правда, свои! Жеребец сам замедлил бег, когда перестал чувствовать рвущие кожу шпоры. Потом перешел на шаг, тяжело вздымая бока. Гнедой по масти, взмокший от пота, теперь он казался вороным.

Ратислав еще раз оглянулся. Половцы маячили уже не меньше чем в версте, продолжая удирать во все лопатки. Правильно, пожелай пришедшие на помощь кинуться вдогон, плохо им придется на запаленных-то конях. И на заводных не пересядешь: не дадут.

– Боярин, беда!

Крик заставил Ратьшу вздрогнуть. Что еще?

Кричал дружинник, охранявший богдийца. Ратислав послал коня вперед. Ли-Хая в седле не было. Он сидел на земле, поддерживаемый вторым охранником. Боярин спрыгнул с седла на землю и, хромая на обе ноги, затекшие от долгой скачки, бросился к богдийцу.

Тот уже даже не стонал, только тяжело, рывками дышал, выдувая ноздрями и полуоткрытым ртом кровавые пузыри. Дружинник, поддерживающий его, при приближении боярина отпустил раненого, выпрямился и виновато развел руками. Ли-Хай захрипел, завалился на левый бок. Его правая рука зацарапала землю. Стала видна стрела с черным оперением, торчащая из его спины. Видно, он поймал ее в самом конце. Рука, царапающая землю, застыла. Хрипение стихло. Все, нет больше языка, доставшегося такими трудами и жертвами. Ратьша сел на траву рядом с богдийцем, стянул с головы войлочную половецкую шапку, провел пятерней по мокрым от пота волосам, сокрушенно покачал головой. Не уберегли…

Топот множества копыт отвлек его от безрадостных мыслей. Ратислав поднял голову. Подъезжали их спасители, сотня степной стражи. Знакомые все лица. Боярин поднялся на ноги, махнул рукой в сторону убегающих половцев, крикнул подъехавшему сотнику:

– Попробуйте догнать! Захватить языка! Не зря они тут крутились!

Сотник кивнул, свистнул в два пальца, покрутил рукой над головой и, указав в сторону половцев, пришпорил коня, устремляясь в погоню. Так часто бывает в степи: только что чувствовал себя охотником, а теперь сам превратился в дичь. Ладно, догонят кого-нибудь, у кого лошади послабее. Ох, как нехорошо с языком получилось. Главное ведь, почти ушли уже… Ну да что случилось, то случилось. Ли-Хай много чего успел рассказать, а память у Ратьши хорошая. Теперь надо побыстрее довезти добытые сведения до князя Юрия.

– Схороните, – кивнув на богдийца, приказал он дружинникам. – Заодно лошади немного вздохнут, а то умаялись.

Глава 7

Легкий морозец, спустившийся ночью на землю, подсушил дорожную грязь и покрыл лужи местами прозрачной, местами молочно-белой, хрустящей под лошадиными копытами ледяной коркой. Трава пообочь дороги сверкала под восходящим солнцем седым инеем. Березы, среди которых сейчас пролегал путь Ратьшиного отряда, потеряли почти все листья. Только кое-где колыхались под ветром гибкие ветки, на которых еще трепетали не слетевшие до сих пор уже даже не желтые, а какие-то сероватые скукоженные листочки.

Кони шли крупной рысью. От их разгоряченных тел поднимался пар, тут же подхватываемый ветром и развеивающийся бесследно в прозрачном воздухе. Ветер ощутимо пробирал холодом сквозь подбой плаща и поддоспешник. Ратислав поежился и запахнулся поплотнее.

Воевода степной стражи ехал в Рязань с невеселыми вестями для великого князя в сопровождении пяти десятков воинов охраны. А еще с ними ехало в Рязань татарское посольство. Недобрым словом будь помянуто. Особо не спешили: с Юрием Ингоревичем Ратислав сносился почти каждодневно при помощи гонцов, потому князь знал, что происходит на степной границе. Знал и о посольстве.

Ехали из Крепи. Тем же путем, что и тогда, ранней осенью два месяца назад. Вот только если тогда на душе у Ратьши было просто тревожно, то сейчас он пребывал в самом мрачном расположении духа. Немудрено, зная, какая сила подступила к рязанским границам.

Маленький отряд, следуя изгибу дороги, выехал на крутой берег Прони. Свинцово-серая лента реки была подернута рябью волн. Ни лодок рыбаков, ни купеческих или каких других судов не видно. Словно затаились все, чуя приближающуюся угрозу. Впрочем, крестьяне в сторону Рязани ехали. Везли кто свежезабитую живность, кто муку, кто огородный овощ. Везли живых кур, гусей, даже поросят, сотрясающих прозрачный морозный воздух пронзительным визгом. Ну что ж, татары татарами, а жить-то надо. Да и не все знали, какая на самом деле опасность грозит в этом году из степи. Ну очередной набег, мало ли их пережили. Даже если и поболее, чем обычно, степняков придет, схроны в лесах на такой случай имеются, пересидеть со всем скарбом есть где. А избы пожгут, так не впервой, отстроимся.

Смерды, попадающиеся на дороге, с любопытством поглядывали на татарское посольство. Страха в них не чувствовалось. Да и то, рязанца напугать непросто.

М-да, конечно, кто-то пересидит нашествие. В дальних деревеньках и сельцах так почти наверняка. А как с городскими жителями? Да и с ближних окрестностей сколько народу в города сбежится. Только вот сумеют ли из-за стен отбиться? Если вспомнить судьбу булгарских городов, то вряд ли. Собирать большое ополчение и биться в поле, чтобы не допустить находников на рязанскую землю? Можно, конечно, попробовать, но уж слишком неравны силы, если верить покойному Ли-Хаю. Да и сам Ратьша видел, какая силища двигается из степи.

Дорога снова вильнула в лес. Здесь среди голых вязов, лип и осин попадались молодые сосенки и елки, радуя глаз густой темной зеленью. Бледное, почти уже зимнее солнце полностью поднялось над лесом и даже стало чуть-чуть пригревать. Ветра здесь, в лесу, почти не чувствовалось.

Ратислав сбросил с головы в подшлемнике (тяжелый шлем был приторочен к передней луке седла) куколь плаща, подставил лицо под ласковые солнечные лучи. Потом вдохнул полной грудью морозный воздух. Хорошо-то как! Хорошо… Могло бы быть, кабы не татары. Он оглянулся на рысящих в хвосте монгольских всадников. Опять потянуло ледяным ветерком, неприятно холодя шею. Ратьша снова набросил на голову куколь, опустил голову, решив подремать: поднялись рано, еще в полной темноте. И в путь тронулись тоже затемно: дни коротки, а основную часть пути лучше пройти по свету. Нет, подремать не получалось: в голову полезли воспоминания последних двух месяцев.

Могуте тогда удалось все же уйти, добравшись почти до черниговской границы. Татарскую погоню отпугнул разъезд черниговцев в сотню всадников. Татар было больше, но они почему-то не решились вступать в бой. Может, имели наказ не задираться с русскими. Скорее всего, так.

Сейчас Могута в Крепи, обустраивает схрон, находящийся на левом берегу Прони, верстах в двадцати в глуби лесной, болотистой дебри. Садиться в осаду в маленькой крепости при таком нашествии самоубийству подобно. Ратьша этого делать не собирался. Но кто знает, как что сложится. Лучше быть готовым ко всему. Да и бросать обжитое место жалко. Вряд ли, конечно, Ратислав окажется во время набега у себя дома. При войске и князе будет наверняка. Но, опять-таки, кто знает, кто знает…

Тогда сотне степной стражи, поскакавшей вдогон половцам, преследовавшим Ратьшин отряд, удалось захватить двоих поотставших от своих степняков. Допрашивали их уже в Онузле, куда Ратислав со своими людьми добрался пораньше и остановился для роздыха. Опять же, надеялся, что привезут туда языка. Надеялся не зря. Правда, пленные половцы знали не слишком много.

Оказалось, что отряд их из племени одунов, перешедших под руку монголов уже года три тому назад. Крутились вблизи рязанской границы они, оказывается, чтобы встретить отряд Ли-Хая для сопровождения и охраны его в тех местах. Еще сказали, что в зиму готовится большой поход. Но вот на кого, не знали. Больше ничего путного из них вытянуть не удалось.

На следующий день Ратислав в сопровождении полусотни всадников отправился в Рязань. Спешили. У каждого из отряда имелось по три заводных лошади. Вымотались смертельно, но домчались до стольного града за пять дней. Там с глазу на глаз боярин поведал великому князю все то, что узнал от пленного богдийца.

Выслушав Ратьшу, Юрий Ингоревич надолго замолчал. Потом досадливо крякнул, хлопнул ладонью себя по бедру и попенял:

– Плохо, что не довезли живым богдийца.

Ратислав сокрушенно покачал головой, ответил:

– Прости, великий князь. Недоглядел.

– Ладно. – Юрий махнул рукой. – Все понимаю. Это тут, сидючи в тереме, хорошо укорять да поучать. В Диком поле всего не предусмотришь. Хорошо, сам уцелел, сведения привез.

Юрий Ингоревич снова покачал головой.

– Вот только живого языка показать князю владимирскому было б куда лучше. Ну да ладно, будешь ты вместо оного. Сегодня отдыхай, в баньке пропарься, а завтра поедем во Владимир. Расскажешь Юрию Всеволодовичу все, что узнал. Не отдохнешь, конечно, толком, но сам знаешь, время дорого.

Ратислав кивнул.

– Ступай, – отпустил князь боярина.

Добирались до Владимира десять дней. Сначала на лодьях поднялись по Оке до Коломны, пограничного с Владимирским княжеством города, стоящего на месте впадения Москва-реки в Оку. Потом вверх по Москва-реке до города-крепости Москвы. Дальше верхами до Клязьмы и уж по ней опять на лодьях до стольного Владимира.

Беседу с великим князем Владимирским имели в тот же вечер, как прибыли. Было тому уже за пятьдесят. С последнего раза, как Ратьша его видел два года тому назад, князь заметно раздался в теле, волосы поредели, под глазами появились нездоровые мешки.

Юрий Всеволодович внимательно выслушал рассказ Ратислава, спросил много чего, но все с умом, по делу. Потом сказал:

– Оно, конечно, все складно. Да вот только мои лазутчики доносят, что с устья Оки, от Новграда Нижнего татары хотят ударить. На Владимир метят. Отряды их уже чуть не к стенам Нижнего подъезжают.

– Хитры басурмане, – возразил Юрий Ингоревич. – Хотят запутать тебя. На Волге у них два тумена всего. А основной силой ударят с юга по нам.

– Два тумена тоже сила немалая, – погладив бороду, ответил владимирский князь. – Это двадцать тысяч конных воев. Пусть даже чуть меньше. Отправлю тебе помощь, а как ударят? Чем остановить?

– Укрепи Нижний, чтоб зубы об него обломали. Оставить его позади не взятым татарове побоятся. А сил у тебя поболе, чем у нас, хватит и нам помочь, и от двух десятков тысяч степняков оборониться.

– Силенка есть, – согласился Юрий Всеволодович и надолго замолчал. Потом произнес: – Буду думать над тем, что сказали. – Провел пятерней по редким волосам, повторил: – Буду думать.

Потом великий князь поднялся со стульца, заставил себя радушно улыбнуться и пригласил:

– Теперь на пир, гости дорогие. Не побрезгуйте тем, что Бог послал.

Пировали недолго, ибо устали с дороги.

Гостили во Владимире три дня. В день последний, ближе к вечеру, оба Юрия снова имели беседу. На этот раз наедине, без Ратьши. Говорили долго. Юрий Ингоревич вернулся в покои далеко за полночь. На вопросительный взгляд Ратислава, караулившего у двери гостевого покоя, рязанский князь устало махнул рукой.

– Сказал, что будет смотреть, как сложится. Но если поймет, что бьют главной силой по нам, обещал помочь.

– Ну хоть так… – произнес Ратьша.

– Спать давай, – буркнул князь. – Завтра выезжаем.

Вот так закончилась поездка во Владимир.

Десять дней на обратный путь. Вернувшись, Юрий Ингоревич отправил в Чернигов племянника Ингваря с Евпатием, просить помощи у князя Михаила. Но видно было, что в помощь эту он уже почти не верил, ведь у границ Черниговского княжества тоже кружили татарские тумены, гоняющие по степи половцев, и черниговский князь Михаил тоже может резонно предположить, что степняки готовят удар именно по нему.

Еще через три дня, в самом конце второго осеннего месяца листопаденя, Ратислав выехал на степную границу, а перед этим отправил гонца в Муром к родителям невесты с извинениями по поводу не состоявшейся свадьбы. Когда теперь будет эта свадьба? Да и будет ли? С собой взял вернувшегося к этому времени счастливо спасшегося Могуту.

Остановился в Онузле. Самое удобное место: сюда сходятся все сведения от степных дозоров. В этот раз Ратьша не отпустил их по домам зимовать. Дозоры продолжали нести службу со всем тщанием, как в теплое время.

Тревожные вести начали приходить уже в начале третьего месяца осени, груденя. С юга появились отряды татар. Вернее, половцев, перешедших под их руку. Отряды небольшие, но было их много. Спервоначалу половцы не трогали землепашцев, забравшихся далеко в степь. С рязанскими дозорами тоже не задирались. Впрочем, и рязанцы на этих татарских подручников не нападали, ведь здешняя степь – земля ничейная: кто хочет, тот по ней и ездит.

Ратислав все же отправил людей по хуторам и селениям земледельцев с наказом собирать скарб, животину и уходить на север в рязанские пределы. Они, надо сказать, уже сами были готовы к тому: слишком явственно тянуло грозой из глубины степи. Правда, не все: всегда найдутся те, кому жалко уходить, бросать дом, распаханную землю. Такие надеются, что как-нибудь обойдется. Пройдет стороной гроза.

Потом отряды половцев начали сливаться в более крупные, по две-три сотни всадников. Вот эти уже начали зорить поселения тех упрямцев, которые не захотели покидать насиженные места. Жгли дома и в покинутых селищах. Над степью поднялись дымные столбы от пожарищ.

Воинов степной стражи было меньше, чем шныряющих по границе степняков. Малочисленные дозоры тем более не могли противостоять крупным отрядам находников. Ратислав приказал собираться разбросанным по степи стражникам в Онузле. За степью оставил следить совсем мелкие дозоры, которые должны были доносить о силах и перемещениях степняков, ни в коем случае не вступая в схватки.

В крепости собралось до семисот всадников. К ним присоединились еще более четырех сотен мужчин-поселенцев, потерявших свои жилища и обозленных на разорителей. Семьи свои, что уцелели, они отправили на север, за Черный лес. Кто-то остался здесь, в Онузле. Благо места хватало: многие жители, особенно купчишки, почуяв угрозу, покинули город.

Ополчение это мало в чем уступало Ратьшиным стражникам: оружие у них из-за постоянной угрозы набегов всегда было в избытке и весьма неплохого качества. Опыт степных схваток тоже имелся. Ополченцы, сбившиеся в кучу и почуявшие свою силу, рвались в бой. Воины степной стражи – тоже. Ну что ж, не сидеть же за стенами. Ратислав решил укоротить обнаглевших от безнаказанности татарских прихвостней. Да и языков набрать надо было.

Выехали рано, еще затемно. Ратьша взял с собой пять сотен степной стражи и всех ополченцев, коих набралось четыре полных сотни и полусотня с десятком. Весьма внушительная сила!

Две сотни воинов из степной стражи он оставил оборонять Онузлу. Тиун Тимофей раздал из княжьих запасов оружие безлошадным беженцам, пожелавшим участвовать в защите стен города-крепости. Таких набралось еще две с половиной сотни. Среди них, правда, по большей части были безусые юнцы и старики за пятьдесят, но вполне еще крепкие.

Двинулись на заход солнца: там последний день поднимались дымы от сожженных селищ. Ехали доспешные и оружные, готовые к бою. К полудню добрались до веси в десяток дворов, стоящей на берегу небольшой речки, притока Польного Воронежа.

Дозорные, посланные далеко вперед, донесли, что в селении расположился отряд половцев сотни в три всадников. Строения они пока не жгли, видно, ночевали в них. Ну правильно, ночами на землю уже опускался мороз, а ставить шатры, должно быть, лень. Похоже, половцы встали на дневку. Во всяком случае, никакой подготовки к выдвижению из селища заметно не было. Конский табун пасся в полуверсте от околицы на заливном лугу. Трава там все еще зеленела, напитанная влагой от близкой речки. Табунщиков не видно. Должно быть, прилегли где-нибудь у речных кустов, дремлют. Полуденное солнышко все еще немного греет, несмотря на позднюю осень, а день выдался ясный, на небе ни облачка. Укройся овчиной и млей в тепле.

Дворы веси раскинулись вольно вдоль бережка, растянулись чуть не на полверсты. За дворами подальше от берега – огороды, еще дальше щетинятся стерней сжатые поля. Меж домов бродят редкие, какие-то полусонные половцы. Количество их, сидящих в домах, прикинули по величине табуна. Выходило действительно сотни три, не меньше.

Все это Ратислав с Могутой рассматривали с опушки дубравы, росшей в версте от деревеньки. Листву молодые дубки почти всю сбросили, но по опушке рос густой кустарник, еще сохранивший пожелтевшие листья и хорошо скрывающий и всадника, и коня.

– Что-то дозорных не видать, – произнес Могута, обозрев со всем тщанием подступы к веси. – Неужто не выставили?

– Половцы могут, – усмехнулся углом рта Ратьша. – Всегда славились беспечностью, сам знаешь. А тут силу почуяли, совсем обнаглели.

– Надобно наказать.

Ратислав кивнул:

– Накажем. Бери две сотни стражи. Ударишь справа. Табун отрежь в первую очередь. Ждан!

Боярин повернулся к стоящему слева и чуть позади выборному воеводе ополчения, могучему мужику с черной, вьющейся копной волос на голове и курчавой рыжеватой бородой. Тот ткнул пятками здоровенного, себе под стать жеребца и подъехал к Ратьше поближе.

– Бери своих, ударишь слева. Я с тремя сотнями бью по центру. Прижимаем их к берегу: половец без коня пловец плохой. Да и вода студеная, не полезут. А кто и полезет, так перетонут. Старайтесь не упустить никого: если бегунцы предупредят других, те будут стеречься, врасплох уже не застанем. Да, еще: сразу вскачь не пускайтесь и не орите, езжайте спокойно, пока не всполошатся, а уж потом…

Могута с Жданом кивнули и начали разворачивать коней.

– Про языков не забудьте. Кто будет сдаваться, не рубите.

Те кивнули еще раз и разъехались каждый в свою сторону. Ратислав выждал, когда затихнет топот копыт отправленных вправо и влево сотен. Потом подал знак сбившимся за ним, дышащим паром трем сотням и не спеша направил коня в сторону деревни.

Сегодня под седлом у воеводы был Буян: на битву шли. Ехали шагом. Боярин – впереди. Саженях в десяти за ним три сотни степной стражи разворачивались в широкую лаву, так, чтобы захватить деревеньку по всей длине. Далеко справа и слева вдоль берега реки на селение двигались отряды Могуты и Ждана.

Под копытами жеребца захрустела стерня сжатого поля. Половцы тревоги пока не поднимали. Пьяные, что ли? Может быть. Эта деревенька, помнится, славилась своими медами. Вон у левого ее конца ульи понаставлены. В груди ворохнулась жалость к мелким трудолюбивым тварям, попрятавшимся в ульях на зимовку: пропадут без хозяйского глазу, даже если находники не пожгут, куражась. Жнивье закончилось, начались огороды. Пустые, чернеющие черноземом грядки издырявлены полузатоптанными лунками от убранной моркови, репы, бурака.

Русичи миновали больше половины пути к веси, когда один из бредущих по единственной ее улице половцев остановился, приставив руку ко лбу, всмотрелся в безмолвно приближающихся всадников, как-то нелепо подпрыгнул, заверещал и кинулся к ближайшей избе.

Ратислав поднял висящий на ремешке сбоку рог, протрубил и, пришпорив Буяна, понесся вперед. Позади землю сотрясал топот копыт коней его воинов. Из домов начали выскакивать половцы. Кто-то из них, поддавшись страху, бестолково метался меж дворов, кто-то бросился к околице, в ту сторону, где пасся отогнанный уже Могутой табун. Другие, что похрабрее, пытались сбиться в кучу, прикрываясь щитами и наставляя копья в сторону приближающихся русичей. Еще кто-то, укрывшийся за спинами тех, что со щитами, натягивал лук.

У правого уха свистнула стрела. Ратислав мотнул головой и выбрал для нападения самую большую кучу врагов, образовавших что-то вроде оборонительного круга, закрывшихся щитами и ощетинившихся копьями. В середине круга засели стрелки из лука. Голова, шея и грудь Буяна были защищены толстой кожаной бронью. Короткие тонкие пики половцев, предназначенные для конного боя, вряд ли могли навредить ему. Тем более пользоваться ими в пешем строю они умели не слишком ловко. Ратьша вонзил шпоры в бока жеребца, приводя того в боевую ярость, наклонил копье и ринулся на половцев. Быстро глянул через плечо. За ним клином выстраивались с полсотни его воинов. Хорошо!

Буян с разлету вломился в строй врагов. Хруст, вой, лязг железа. Копье Ратьши пробило грудь здоровенного степняка во втором ряду. Конь, сломав броней две пики, нацеленные ему в грудь, смял и затоптал троих в первом, рванул зубами за лицо еще одного из второго ряда, сбавил ход, но продолжал уверенно продвигаться к центру оборонительного круга.

Ратислав бросил застрявшее копье, выхватил меч из ножен и начал щедро раздавать удары, благо врагов вокруг было густо, не промахнешься. Чуть позади справа и слева его прикрывали два воина, по бокам этих двух – Ратьша знал – крушат половецкий строй еще двое. Клин против пехоты, да еще необученной бою в пешем строю, самое милое дело.

Вдруг половцы кончились! Буян, подмяв передними копытами пытающегося увернуться степняка, вылетел на чистое место. Дернув за узду, Ратьша поднял его на дыбы: бой не кончился, коня надо ярить. Развернул жеребца назад, готовый продолжать дробить половецкий строй. Ан оказалось, что дробить-то уж и некого: оставшиеся в живых степняки разбегались в стороны, пытаясь укрыться за заборами и избами.

Боярин осмотрелся. Похоже, с попытками организованного сопротивления покончено. Девять с лишним сотен русских всадников затопили деревеньку, азартно рубя разбегающихся степняков. Один из них с белыми от смертного ужаса глазами выскочил прямо перед мордой Буяна. Жеребец, еще не остывший от схватки, всхрапнув, взвился на дыбы и обрушил передние копыта на половца. Вскрик, хруст костей. Жеребец опустился на все четыре ноги, потоптался на поверженном теле. Отошел, опустил голову, обнюхал труп, ставший похожим на ком грязных окровавленных тряпок, фыркнул и помотал головой.

– Хорошо! Молодец! – потрепал коня по шее Ратьша, привстал на стременах, крикнул, поворачиваясь в седле, чтобы его слышало как можно больше рязанцев: – Языков берите! Языков!

Потом послал Буяна к берегу, куда сбегались немногие оставшиеся в живых враги. Берег здесь был подмыт течением и обрывист. Обрыв высотой сажени в три. Сразу под берегом начиналась глубина. Десятка три-четыре половцев столпились здесь, теснимые сотней рязанских всадников. Крайние пытались отмахиваться саблями, копий они не имели: то ли потеряли, то ли не успели прихватить, когда выскакивали из жилищ. Было видно, что еще пара мгновений, и степняки начнут сыпаться в холодную темную воду реки.

– Стоять! – останавливая коня позади своих воинов, рявкнул Ратислав. – Осади! Этих живыми брать!

Конечно, напор русичи ослабили не сразу: кто не расслышал голос воеводы, кто в боевом угаре не смог сразу остановиться. Пяток кочевников с громкими всплесками все же свалились в реку. Четверо утонули сразу. Попытался выплыть только один. И то, видно, потому, что выскочил из избы только в легких полотняных штанах и рубахе, даже сапоги не успел натянуть. Плыл плохо, по-собачьи, но речка была шириной саженей сорок-пятьдесят, и у противоположного берега имелась отмель.