Убийца со счастливым лицом. История маньяка Кита Джесперсона

Поэтому, находясь в Спокане, я обратился в местную компанию, занимавшуюся грузоперевозками, и подал заявление на работу. Мне устроили тест, и он показал, что я вожу фуры, будто специально для этого рожден.

Пегги с детьми переехали из Портленда ко мне. Она наняла няню, чтобы снова ездить со мной. Раньше во время рейсов мы занимались сексом два-три раза в день. Я помнил, как это было здорово, но я совсем забыл, какой из Пегги отвратительный напарник.

В первые несколько месяцев мы ездили более-менее нормально, хотя я и делал девяносто процентов маршрута. Мой демон немного поутих. Я все еще подумывал о том, чтобы брать женщин в рабыни, но не так часто, как раньше. Живя в Спокане, я проводил много времени с моими детьми.

Но моя жизнь никогда не бывала спокойной подолгу. Пегги начала выводить меня из себя, и я снова стал фантазировать. Она по-прежнему была хороша в постели, но Пегги всегда трахалась лучше, чем водила грузовик. Она под любым предлогом увиливала от вождения. Говорила:

– О боже, Кит! Ты посмотри, какой снег! Ты же не заставишь меня садиться за руль в таких условиях?

Она водила только на прямых участках или на пологих холмах. Предполагалось, что мы – одна команда, но фура была бортовая, а она даже бортов поднять не могла. Загрузкой и погрузкой занимался я один. Компания не возражала – мы делали по тысяче километров в неделю, – но я был без сил. Меня раздражало, что Пегги приписывает себе мои заслуги за вождение. Слишком много людей приписывали себе мои заслуги с самого детства, и я был сыт этим по горло.

В январе 1991-го мы были в Портленде между рейсами, когда я услышал по телевизору сумасшедшую новость. Пара, которую обвиняли в убийстве, которое я совершил, получила приговор! В репортаже показали видео, где женщина подводила полицейских к месту, где я выбросил тело. Я подумал о призраках. Может, они стояли за этим? Это было похоже на «Сумеречную зону»[2].

Я по-прежнему испытывал облегчение, что за меня расплачиваются другие, но в то же время меня это сердило – самое трудное, что я когда-либо сделал в жизни, а все внимание получают какие-то самозванцы. Я так и остался Человеком-невидимкой.

Перед самым процессом женщина изменила показания и заявила, что она невиновна, но присяжные все равно признали ее виновной. Ее любовник не стал рисковать и заключил сделку. Оба получили от пятнадцати лет до пожизненного – за мое убийство.

Я пытался разобраться в ситуации. Кто-то из нас точно сошел с ума – или они, или я. Или вся система правосудия. Мы не могли все трое убить ту девушку. А может, было две Таньи Беннетт? Или те двое убили кого-то еще и выбросили тело в том же месте. А вдруг их подставили полицейские?

Мне надо было срочно выкинуть все это из головы. Я и без того был достаточно сумасшедшим.

2

Жизнь убийцы – 1

1

Как маленький ад

– Мы всегда знали, что он другой, – признает отец Кита Джесперсона, – но никогда не думали, что он будет убивать.

Старик сидит в удобном кресле за рулем дорогого дома на колесах, вдыхает кислород через трубку и ласково поглаживает своего йоркширского терьера, стараясь вспомнить, принял ли он паксил[3]. А еще рассуждает о проблемах, которые так и не смог решить.

– Оглядываясь назад на жизнь Кита, зная, что он натворил, – говорит Лесли Сэмюель Джесперсон с легким провинциальным акцентом, – я задаюсь вопросом, что подтолкнуло его к таким странным действиям. Он считает, это я виноват. Говорит: «Пап, ты и твой ремень сделали меня убийцей». Это чушь собачья, и он это знает. Он получил превосходное воспитание. Был нормальным мальчуганом, славным добродушным малышом.

В своем роскошном трейлере за восемьдесят две тысячи долларов, припаркованном посреди яблоневых садов, принадлежащих его родственнику, в Якиме, штат Вашингтон, отец показывает любимую фотографию сына: тот сидит за пианино.

– Совсем кроха. Только посмотрите на эти золотые кудряшки. Он играл пьеску со своим братом, Брюсом, и мы все были очень горды. Пока ему не обстригли волосы, все нам говорили, что это самая симпатичная девчушка, какую они видели в жизни. Из всех моих детей он был единственным, кого всем хотелось любить, всем хотелось обнимать.

Дрожащим голосом отец зачитывает стихотворение, которое написал про Кита:

Кажется, только вчераЯ катал тебя на спине,Качал тебя на коленях,Покупал именинный торт.Вечером укладывал спать,И ты обнимал своего Дюка.Мама приходила обнять тебя,И вместе нам было прекрасно.

Кит Хантер Джесперсон, пожизненно запертый в тюрьме, усмехнулся, когда позднее ему повторили отцовские слова.

– Свою собаку я правда обнимал каждый день, – сказал он, – но никогда не обнимал ни отца, ни мать. И они не обнимали ни меня, ни моих братьев и сестер. Я никогда не размышлял об этом. Просто так было заведено. В нашей семье никто не обнимался, кроме меня и Дюка.

Три десятилетия спустя после смерти питомца он все еще оплакивает своего шоколадного лабрадора.

– Дюк был моим самым близким другом четырнадцать лет. Когда отец пристрелил его, ему следовало пристрелить и меня.

Джесперсон-старший был сильным мужчиной из рода сильных мужчин, северян, нечувствительных к низким температурам, штормовым ветрам и бурям. А также к пустому желудку. В 1930-х отец Лесли, кузнец, эмигрировал на восток из дождливой Британской Колумбии в выжженные прерии Саскачевана. Через несколько лет голод, разразившийся после пыльных бурь – в Канаде они получили название «Грязные тридцатые», – вынудил его вернуться назад. Это было страшное поражение для Артура Джесперсона, и остаток жизни он пребывал в мрачном настроении. Джесперсоны, потомки суровых датских воинов, не привыкли проигрывать в сражениях или сдаваться. Они не всегда добивались своих целей, но продолжали стараться – порой до самой смерти. Когда одного из братьев Артура положили в психиатрическую лечебницу, он решил покончить с собой. Не имея под рукой никаких других средств, он забил себе в голову девятисантиметровый гвоздь.

Продолжая посапывать кислородной трубкой, Лес Джесперсон рассказывал о своем детстве в Канаде – смеси Диккенса и Данте:

– Никто не работал так много, как мой отец и мы, шестеро детей. Мы ковали железо, подковывали лошадей, делали плотницкий инструмент – все, для чего нужны наковальня, молот и мышцы. С детского сада мы работали вместе с отцом, когда не были в школе. У нас было два горна и две наковальни, огромные молоты то и дело взлетали над раскаленным докрасна железом. Я бил кувалдой, а мой отец работал молотками, клещами и другими инструментами, изготавливая зажимы и крючья.

– После нескольких часов безостановочной работы я валился на телегу, но очень скоро отец снова раздувал мехи, железо раскалялось, и отовсюду пыхали огонь и дым. Немного похоже на ад, да? Что ж, так оно и было. Тебе не предоставляли выбора – работай и помалкивай. К моменту, когда я уехал из дома, я выжимал сто десять килограмм, как мой отец. Если мы с братьями не слушались, он бил нас ремнем для правки опасной бритвы. Там даже протерлось пятно. Отцовский ремень был чертовски хорошим воспитателем.

Сын Лесли Кит, сидящий в тюрьме, запомнил деда как грозного старика, молча сидевшего в углу гостиной над доской для криббеджа – любимой настольной игры всей семьи.

– Отец моего отца был суровым парнем – ему пришлось стать таким, чтобы выжить. У него был холодный ум бизнесмена. Он никогда особенно не разговаривал с нами, детьми, и никогда не выказывал своих эмоций. С женщинами обращался так, будто они занимают слишком много пространства. И отца моего вырастил таким же.

Одна из родственниц утверждала, что после того, как старый Арт Джесперсон потерпел неудачу в прериях, он всю жизнь думал только о деньгах и омрачал существование всем в доме. Она говорила:

– Арт не мог смириться с тем фактом, что ему приходилось стрелять сусликов, чтобы у семьи было на столе мясо. Это довело его до пьянства, изуродовало его личность. С «Грязных тридцатых» до самой смерти он все рассматривал с точки зрения денег. На семейных сборищах Джесперсоны говорили только о деньгах. Постоянно вели подсчеты. Даже трагедию Кита они рассматривали с позиции денег. Все, мол, только и хотят обогатиться за счет этих бедных убитых женщин.

Лес Джесперсон, отец убийцы, ушел из школы в десятом классе; он подрабатывал кузнецом, сантехником, сварщиком и сигнальщиком в лагере лесорубов. Он выучил азбуку Морзе, знал высшую математику, электронику, гидравлику и механику, промышленный дизайн и основы производства. В эпидемию он делал гробы для индейских племен. Придумал и построил машину для волочения бревен, дробилку для сосновой коры, новую насадку на комбайн для сборки сена, автоматическую бетономешалку, устройство под названием «наполнитель Джесперсона» и другие полезные вещи. Оживил выращивание хмеля в регионе, придумав пружинный анкер, крепивший натянутые струны на каркасе, по которому вьются побеги, а потом разработал станок, делавший такие анкеры со скоростью шестьсот штук в минуту. На вершине процветания, прежде чем он продал патент, его завод выпускал тонны анкеров. Затем он изобрел жнейку, которая удвоила скорость сбора урожая хмеля. Его пригласили заняться усовершенствованием процесса переработки яблок, и он придумал сложнейшее новое оборудование, которое решило проблему.

Одним из хобби талантливого самоучки было коллекционирование обрезков металла, из которых он делал произведения искусства – сейчас некоторые из них выставлены в музее в Саскачеване. Он сам научился играть на пианино и на аккордеоне и исполнял музыку в стиле Лоренса Велка на деревенских танцах. Он резал по дереву, писал маслом, рисовал, придумывал шутки, фотографировал, изобретал, сочинял музыку и стихи, в том числе и забавные, обращенные к жене:

Бывают розы красные,Бывают розы белые,А ты скажи, что мы с тобойОбычно ночью делаем.

И трогательные советы детишкам:

И пускай все говорят,Сердце сильное у нас,Сердце слабым может быть,Его надобно хранить.

В любом обществе он чувствовал себя в своей тарелке, привлекал внимание своим юмором, шутками, остротами и кипучим темпераментом. Старые друзья вспоминали, что он был ростом почти два метра, хотя на самом деле его рост не превышал метра восьмидесяти. Он говорил с провинциальным акцентом, как добрый терпеливый дедушка, но ближайшие родственники знали, что за этим стоит подавленная неудовлетворенность и гнев.

Казалось, всю жизнь у Леса Джесперсона был избыток энергии. В двадцать восемь лет он победил на выборах и стал самым молодым олдерменом в Чилливаке, Британская Колумбия, – городе с сорокатысячным населением через границу от Вашингтона. Он считался чуть ли не единственным представителем городских властей, способным усмирять членов русской религиозной секты духоборцев. Когда они голые въезжали на конях в город, все кричали: «Зовите Леса!»

В тридцать лет он стал главным по плотинам на реке Фрейзер. Начинал несколько бизнесов, переходя от одного к другому, как только ему становилось скучно. Основал Боксерский клуб Чилливака и Чилливакскую службу поиска и спасения. Иногда он задумывался, не слишком ли распыляется и не страдает ли от этого его семья: «Не проходило и дня, чтобы про меня не написали в “Чилливак Прогресс” – по тому или иному поводу. Наверное, от всего этого внимания Кит малость ревновал, потому и пошел по кривой дорожке».

Жизнь Леса Джесперсона в качестве мужа и отца четко делится на два этапа. Начиная с женитьбы в двадцать лет и до сорока семи он сильно пил, менял работы одну за другой и обращался с семьей как тиран.

На втором этапе, приближаясь к старости, он изменил свое поведение. «Я бросил пить, когда понял, что бываю пьян уже к десяти часам утра. Я не обращался в “Анонимные алкоголики”. Я бросил сам». В трезвой жизни он заинтересовался семьей и увлекся написанием стихов. Но к этому моменту все его дети, кроме младшей дочери Джилл, уже выросли и уехали из дома.

2

Поверженный идол

…В последнее десятилетие были получены данные, подтверждающие, что генетические факторы, связанные с алкоголизмом у биологических отцов, имеют значительное влияние на поведенческое и интеллектуальное развитие их детей.

Робин Карр-Морс и Мередит С. Уайли,«Призраки из детской: в поисках корней насилия»

Подрастая, маленький Кит видел в отце образец для подражания, гения, обладавшего таким влиянием и авторитетом, что никто в семье не осмеливался бросить ему вызов. Позднее, обсуждая их отношения, Кит постоянно делал паузы, чтобы собраться с мыслями, боролся со слезами, вздыхал и лишь изредка улыбался или смеялся.

– Я люблю моего отца и одновременно ненавижу. Он такой… как это сказать… идеальный. Отец хорош абсолютно во всем. Ему хватает пары минут, чтобы завести друзей. Иногда он изображает из себя всезнайку, но, возможно, он и правда все знает!

– Пока мы росли, он практически не уделял нам, детям, внимания. Он работал, потом ел, потом напивался и засыпал. Он был уже пьян, когда приходило время читать нам на ночь или проверять домашние задания. Зато он заставлял нас работать. Воскресенье было для нас рабочим днем. Если мы хоть на десять минут задерживались в постели, то получали ремня.

– Ему нравилось ставить нас на место своим сарказмом и остротами, но в то же время он нами гордился. Он говорил: «Ты Джесперсон. Веди себя соответственно». Я унаследовал его едкое чувство юмора. Когда я был маленьким, я спросил у него, как проверить, что наш электрический забор действительно под током. Он сказал: «А ты пописай на него». Меня ударило током по яйцам. Он стоял надо мной и хохотал, а потом бросил мне: «Считай это уроком». Моей сестре Шерон он разрешил потрогать электрический забор, когда она была совсем маленькой. Над ней он тоже посмеялся.

– Где-то глубоко внутри отец никогда не уважал детей. У него не было ни снисходительности, ни понимания. Он сердился, что мы не знаем того, чему нас не учили. Он поставил себя на пьедестал, рассчитывая на поклонение и восхищение, и был так занят собой, что пропустил в жизни все остальное. Он никогда не приходил на наши школьные выступления. Это не было прибыльно – не приносило ему наличных. А он только так и судил обо всем. Мать всегда мечтала съездить на Гавайи и на Аляску, но он ее не свозил. Отец делал только то, что сам хотел.

Одна за другой у него возникали серьезные проблемы со здоровьем: рак простаты, гипогликемия, травмы после автомобильных аварий, депрессия, алкоголизм. Он сломал три ребра при кашле и бросил курить, когда доктор предсказал, что он умрет от рака легких или пневмонии в течение полугода.

Никто не помнил, чтобы он когда-нибудь брал выходной – будь он пьян или трезв, – за исключением редких выездов с детьми и регулярных летних визитов в семейный лагерь в Блэкуотере, Британская Колумбия. Он мало интересовался религией и не позволил жене записать детей в воскресную школу. Его решения всегда были окончательными и бесповоротными. На женщин он смотрел сверху вниз и передал это отношение своим сыновьям. Кит говорил, что его отец частенько ворчал: «Я живу с вашей матерью только потому, что она хорошо готовит».

3

Отцовская рабыня

По словам детей, мастерство кулинарки было далеко не единственным достоинством Глэдис Беллами Джесперсон. Семейство Беллами, английского происхождения, жило на продуваемых всеми ветрами равнинах Альберты, в городе Гранд-Прери. Отец Глэдис, Рой, державший молочную ферму, разорился в тех же «Грязных тридцатых», что подкосили кузнеца Арта Джесперсона. Джесперсоны познакомились с Беллами после того, как Рой Беллами продал своих коров и открыл бильярдную в Чилливаке, Британская Колумбия. В отличие от нерелигиозного Леса Джесперсона, Рой Беллами и его жена Марджори были набожными протестантами и убежденными трезвенниками. Когда приятель принес им в подарок на Рождество бутылку спиртного, его выставили вон.

Со временем Беллами сделали своим любимчиком внука Кита, будущего убийцу.

– Лесли всегда предпочитал Брюса и Брэда, – объяснила как-то Марджори Беллами. – Наша дочь Глэдис больше любила Джилл и Шэрон. Мне стало как-то жалко Кита, потому что он остался в стороне.

Глэдис Беллами Джесперсон выросла в пуританской семье, где малейшее упоминание о сексе и сексуальности было табу. Ее выгоняли из сарая, когда бык оплодотворял корову и когда животные рожали. Никто в семье, включая ее мужа, никогда не видел Глэдис раздетой.

– Она сама так решила, – говорил Лес о жене много лет спустя. – Родители приучили ее стесняться своего тела. Я ни разу не видел, чтобы Беллами трогали один другого.

Кит и четверо его братьев запомнили свою мать как рабочую лошадку и безупречную домохозяйку, удерживавшую семью вместе.

– Отец занимался только тем, что зарабатывал деньги, – вспоминала их дочь Джилл. – Все остальное делала мама.

Глэдис Беллами Джесперсон была крупной, не особенно красивой женщиной ростом под сто восемьдесят сантиметров, с густыми каштановыми волосами, которые унаследовал от нее сын Кит. Решительная и полная достоинства, она пыталась защищать детей от отцовских дисциплинарных мер – с переменным успехом. Она всегда держала дистанцию между собой и всеми остальными, даже членами семьи. Когда Лес летом вывозил семью в лагерь, Глэдис рада была остаться дома одна. Киту она запомнилась сидящей на диване – в стеклах ее очков отражался экран телевизора, а в руках блестели вязальные спицы. Ему казалось, он понимает, почему мать остается дома.

– Она была для отца как рабыня. Она испытывала облегчение, когда он уезжал. Могла вздохнуть свободно.

Глэдис была аккуратна и в домашнем хозяйстве, и по отношению к себе и родным. Она сама шила детям одежду, включая брюки и пиджаки. Когда с годами она прибавила в весе, то разработала себе новый гардероб, скрывающий полноту. Она вязала «индейские свитера» для всех членов семьи. Трепетно относилась к своему внешнему виду и держала дверь спальни накрепко закрытой после того, как химиотерапия вынудила ее носить парик. Но вязанье не бросила. К тому времени ее дети уже выросли.

4

«Ну что опять?»

Если посмотреть на опасного жестокого преступника в начале его процесса развития, а не в самом конце, можно увидеть, довольно неожиданно, что этот опасный жестокий преступник начинал как относительно добродушное человеческое существо, к которому испытываешь скорее симпатию, чем антипатию.

Ричард Родс, «Почему они убивают: Открытия знаменитого криминолога»

Кит считался самым медлительным из детей Джесперсонов, «копушей», как описывала его сестра. Он родился 6 апреля 1955 года, и его самым ранним воспоминанием было, как он спускает камень с горки на детской площадке. Камень ударил его младшего брата Брэда по голове, выступила кровь, и тот заплакал. Сестра Шерон взяла вину на себя – не в последний раз.

К двумя годам Кит умел пользоваться туалетом, был послушным, тихим, но легко отвлекался. «Он ни на чем не мог сосредоточиться надолго», – вспоминала родственница. Его частенько ругали за медлительность, но ему, казалось, было все равно.

Позднее его отец начал снимать на камеру их семейные выезды за город. Маленький Кит всегда плелся в десятке метров позади остальных, разглядывая деревья над собой и подволакивая ноги. При каждом выезде он обязательно терялся, и его приходилось искать. В семье постоянно звучала фраза: «А где Кит?» Второй фразой, приходившей на ум при упоминании Кита, было «Ну что опять?». Он был неспортивным, медленно бегал, не любил командные виды спорта и настольные игры – за исключением криббеджа. Переставлять колышки на доске для криббеджа он научился раньше, чем читать.

Дети Джесперсонов росли в загородной атмосфере: сначала в Чилливаке, Британская Колумбия, а позднее в четырехстах километрах к югу в Селе, Вашингтон, – городке с десятитысячным населением, представлявшем собой огромный яблоневый сад. Никто не мог вспомнить времени, когда в семье не было бы лошадей, овец, уток и собак. Отец, вечно переезжавший с места на место, построил дом в Чилливаке на земле, куда его предки переехали в 1909 году, в сельской местности. Он взял напрокат бульдозер и расчистил пять акров земли, соорудил амбар с чердаком для детей и деревянный мост достаточной ширины, чтобы лошади, принадлежавшие семье, могли переходить по нему небольшой ручей с истоком чуть выше их участка. Позднее он построил на ручье дамбу и водяное колесо, чтобы ловить чавычу и серебристого лосося, когда те идут на нерест в верховья Веддер-ривер. Иногда на участок забредали черный медведь, олени, лисицы или случайный бык, сбежавший с соседней фермы. Лес привязал к клену, росшему на берегу ручья, тарзанку, с которой можно было перепрыгивать на другой берег, и все лето оттуда доносился детский визг.

Глэдис Джесперсон, устав собирать детей, разбегавшихся в разные концы семейных владений, купила себе оранжевый свисток, пронзительный звук которого был слышен за несколько километров. Заслышав его, дети бегом бросались домой. Годы спустя Кит продолжал вздрагивать и просыпаться при звуке материнского свистка, проносившегося по тюремным коридорам в его беспокойных снах.

Он был застенчивым еще до того, как пошел в школу. Любил играть один: копал туннели в горах песка, строил форты, кидался камешками в форелей и лососей в ручье.

– Кит такой чудесный малыш, – говорила друзьям его мать. – Может сколько угодно сидеть на одном месте. Приходишь час спустя, а он все там же.

Он прекрасно чувствовал себя в собственной компании.

– Дома мне всегда было неуютно, поэтому я фантазировал. В то время это называлось «спал наяву». Я представлял себе, что я шахтер или управляю строительной техникой. Я брал лук и стрелы и становился великим белым охотником в Африке. Я стоял возле нашего ручья и выпускал торпеды по вражеским подводным лодкам, представлял себе океан и посылал на битву миноносцы. Когда у меня наконец появилось собственное воздушное ружье, я превратился в снайпера, стреляющего по врагам. Я видел себя борцом за справедливость, военным героем, супер-мальчиком! Кит должен был спасти мир.

Сидя в четырех стенах, которые будут окружать его до конца жизни, спаситель мира вспоминал, что дом его детства был «тихим и мирным, когда отец отсутствовал, и становился пугающим, когда отец приходил».

По странному парадоксу, Кит считал себя любимчиком отца. «Мы с отцом проводили много времени вместе, играли в криббедж, катались на лошадях по холмам. Пока я следовал его правилам, он был лучшим отцом на свете – добрым, остроумным, забавным. Он позволял помогать ему во многих его делах, с ним я чувствовал себя особенным. Но он никогда не ослаблял своих требований, а они были жесткими. Если мы ехали в его пикапе, он поручал мне держать свое пиво или кока-колу и говорил: «Прольешь хоть одну чертову каплю, и ты мне не сын!» Я постоянно находился в напряжении.

Любимым инструментом наказания у почтенного патриарха был его широкий кожаный ремень. «Все мои дети получали этого ремня, – признавал Лес годы спустя. – Когда я был ребенком, меня лупили куда сильнее, чем я – их, но я не вырос серийным убийцей. Многим детям в наше время не помешает хорошая порка. Я был строг, но я был хорошим отцом. Я растил моих детей так, как растили меня».

Кит вспоминал, как прятался под кухонным столом, чтобы избежать наказания.

– Мне было четыре года. Отец кричал: «Не вздумай убегать от меня». Он швырнул меня на пол, вытащил из брюк ремень и сложил его пополам, а потом дернул за концы, и ремень издал страшный хлопок. Потом он стал бить меня по заду сложенным ремнем. Сказал, чтобы я не вздумал реветь, иначе он даст мне повод для слез по-настоящему[4]. Я закусил губу и молчал.

Кит вспоминал, как его побили ремнем за то, что он камнем убил любимую утку отца. Мать пыталась помешать этому, но в конце концов сдалась.

– Мама всегда была на нашей стороне, но она не могла запретить отцу напиваться. Иногда она шлепала меня по заду большой деревянной ложкой, но никогда всерьез. Обычно она говорила: «Подожди, вот отец вернется, тогда получишь». Наказывал нас только он.

Дюк, ближайший друг детства Кита, вошел в жизнь мальчика незадолго до его пятого дня рождения. Кит делил комнату с младшим братом, Брэдом, но шоколадный лабрадор всегда оказывался на кровати Кита – зарывался в одеяло и тихонько ворчал, когда кто-нибудь тревожил его сон.

Тема собаки – одна из немногих, которые заставляли Кита оживиться при последующих обсуждениях его детства.

– Я до сих пор сплю в позе эмбриона, как будто оставляю место для Дюка. Мы с ним замечательно проводили время. Он был настоящим бойцом. Гонял лососей по ручью, а когда возвращался домой, от него пахло кошачьим кормом. Бросался на машины, и его сбивали семь раз – он считал, что это его работа, а поскольку Дюк был Джесперсоном, ничто не могло его остановить. Когда злобные псы мистера Гамильтона забегали к нам во двор, Дюк их выгонял. Из одиннадцати собак Гамильтона он убил двоих и покалечил троих.