Вечерний Чарльстон

– Я знаю все это, – кивнул Решид-паша. – Сейчас в Дели живет внук Шах-Алама, восьмидесятилетний Бахадур Шах. Только никакой власти в его руках нет. Он может распоряжаться лишь своим гаремом и слугами.

– Именно так, все правильно, – ответил Березин. – Только в Индии вот-вот начнется восстание против англичан. И своим главой восставшие объявят Бахадур Шаха.

Услышав все это, Решид-паша остолбенел. Я понял, что Березин решил немного приоткрыть карты и рассказать посланнику султана о том, что произошло в их истории. Мы, кстати, оговаривали с Андреем Борисовичем такой вариант. Сведения, полученные от него, Решид-паша не преминет сообщить великому визирю, а тот – султану. Мы же, в свою очередь, постараемся, чтобы подобные сведения, или, как говорят наши потомки, информационные вбросы, турки получили и от других агентов. Начнется «Большая игра», причем по правилам отнюдь не британским.

Историческая справка

Османская империя – дети волка

Своим дальним предком многие тюрки считали «Боз Гурда» – Серого Волка. Волк стал тотемом тюрков, и они шли в бой, издавая жуткий волчий вой.

Прародителем же турок-огузов стал легендарный Огуз-хан, двадцать четыре внука которого стали родоначальниками огузо-туркменских племен. Среди них был и Кайы (Крепкий), от которого и пошли турки-османы. Часть кайы переселилась в Приднепровье, где их стали называть ковуями. Они вошли в союз степняков, именуемый в русских летописях «черными клобуками», и несли пограничную службу на рубежах Киевской Руси, пока те не пали под ударами татаро-монгол во время нашествия 1237–1242 годов.

Из племени кайы вышел Сельджук-бей, основавший в конце X века государство турок-сельджуков. Он ушел со своими воинами в Мавераннахр, где, приняв ислам, потихоньку начал подгребать под себя местные земли, владетели которых вели бесконечные междоусобные войны. Между 1040 и 1050 годами сельджуки, возглавляемые Тогрул-беком (1038–1063), захватили Хорезм и почти весь Иран и Курдистан. В 1055 году были присоединены Багдад и Ирак. При Арп-Аслане (1063–1072) была завоевана Армения. В битве при Манцикерте (1071 год) сельджуки разгромили византийское войско, а император Роман IV Диоген попал в плен.

Между 1071 и 1081 годами сельджуки завоевали всю Малую Азию и некоторые другие территории. Наибольшего политического могущества государство сельджуков достигло при султане Мелик-шахе (1072–1092). При нем были подчинены Грузия и Караханидское государство в Средней Азии.

Но при том же Мелик-шахе начались сепаратистские процессы среди сельджуков. Появились султанаты, в которых правили ветви династии Сельджукидов, лишь номинально зависимые от центральной власти. Это были: Керманский султанат, Конийский (Румский) султанат и Сирийский султанат.

После Первого крестового похода (1096–1099) сельджуки потеряли Палестину, Сирию, прибрежные области Малой Азии и Грузию. В 1118 году государство сельджуков было разделено между сыновьями Мелик-шаха: Санджаром и Махмудом. Первому достались восточные области со столицей в Мерве, а второму – западный Иран, Ирак и Азербайджан со столицей в Хамадане.

Разгром Сельджукидов каракитаями в 1141 году в битве в Катванской степи привел к окончательному распаду их государства и потере политических позиций в Средней Азии. Потерпев поражение, Санджар утратил верховную власть над Средней Азией. После его смерти (1157) власть «Великих Сельджукидов» в Хорасане прекратилась. Тридцатилетние феодальные междоусобия с Хорезмшахами привели к тому, что сельджуки потеряли Хорасан, Керман и западный Иран. У Сельджукидов сохранился лишь Конийский султанат.

Правитель Конийского султаната начал экспансию на запад, постепенно вытесняя из Малой Азии византийцев. Во время царствования султана Аладдина Кей-Кубада (1188–1237) и появились впервые в истории племена турок-османов.

Вождь небольшого племени Эртогрул (1191–1281), спасаясь от монголов, кочевал по Малой Азии. Со своим войском он оказался на поле боя двух отрядов неизвестных ему воинов. Посоветовавшись со своими людьми, он по-рыцарски принял сторону проигрывавших. Нанеся внезапный фланговый удар, Эртогрул сумел переломить сражение. Войска конийского султана Кей-Кубада победили отряд византийцев.

Наградой за помощь стал земельный надел Эртогрулу от султана Кей-Кубада. При этом Эртогрул дал обязательство отражать нападения Византии, стремящейся вернуть эти ранее принадлежавшие ей земли.

Точно не известно, каким по размеру был этот надел. Известно только, что эти земли располагались недалеко от Эскишехира. Он включал и окрестности городка Сёгют, который и стал первой столицей будущей империи. Ранее это поселение носило имя Февасион. Турки переименовали его в Сёгют (тур. «ивовый»). В Сёгюте родился Осман – сын Эртогрула.

Надел Эртогрула стал основой бейлика (княжества), который позднее назвали Османским. Владения Эртогрула граничили с византийскими землями (Никейской империей), что позволяло совершать грабительские набеги на земли христиан. Это привлекало в отряды Эртогрула искателей добычи и приключений.

После смерти Эртогрула в 1281 году правителем бейлика стал его сын Осман. В 1289 году он получил от конийского султана подтверждение прав на владения отца и соответствующие регалии в виде барабана и бунчука.

Так уж получилось, что все основатели королевств и империй начинали свою карьеру с убийства своих родственников. Основатель Рима Ромул убил брата Рема, Темучин, еще не ставший Чингисханом, в ссоре застрелил из лука брата Бектера, князь Владимир Святославович велел убить своего брата Ярополка. Не остался в стороне и Осман. Поспорив с дядей Дюндаром, он выстрелил в него из лука и убил наповал.

Тогда же основатель династии встретился с суфийским шейхом Эдебали. Именно он стал читать Осману Коран и убедил его принять ислам. В доме Эдебали Осману приснился вещий сон. Вот что рассказывал Осман: «Он увидел, как из груди святого взошла луна и опустилась в его собственную грудь. Затем из его пупка выросло дерево, и тень его накрыла весь мир. Под тенью этой были горы, а от подножия каждой горы текли реки. Некоторые люди пили из этих проточных вод, иные орошали сады, а другие отводили каналы». Пробудившись, Осман пересказал свой сон праведнику, и тот молвил: «Осман, сын мой, поздравляю, ибо Бог даровал верховную власть тебе и твоим потомкам, а дочь моя Малхун станет твоей женой».

Первым же заметным внешнеполитическим деянием Османа стал захват Эскишехира. Это был важный пункт, контролировавший дорогу на Никею и Константинополь, и Осман сделал его центром своего бейлика. Турецкий хронист так описывает это завоевание: «Побежденный правитель его со всеми чадами и домочадцами и всем имуществом был взят в плен. Текфур (архонт) из-за столь славной победы мусульман перешел на службу к султану, а прочее имущество было распределено между победителями. Беспомощная неверная райя (простолюдины) обложена хараджем (налогом)». Поскольку население города либо бежало, либо было убито и пленено, то Эскишехир заново был заселен выходцами из Анатолии, участвовавшими в набеге. Православный храм превратили в мечеть.

Историки считают, что с того времени бейлик Османа стал независимым от власти Конийского султаната. Турецкий хронист пишет: «Осман Гази сказал: „Я взял этот город своим мечом. Что такое султан, что я должен получить от него разрешение? Аллах, давший ему султанат, дал мне завоевать ханство“».

Так родилась держава, ставшая при потомках Османа огромной империей, раскинувшейся на трех континентах: Европе, Азии и Африке.

14 февраля 1854 года.

Фолкстон, Англия. Вилла «The Leas».

Барон Майер Амшель («Маффи»)

де Ротшильд, младший сын Натана

Майера Ротшильда, главы английских Ротшильдов

Бр-рр… Я укутался посильнее в плед и придвинул кресло поближе к камину. Февраль в Англии – наверное, самый неприятный месяц, а здесь, в Фолкстоне – тем более. Холодные ветра с моря, дожди, не прекращающиеся ни на секунду, эта безумная сырость, это вечно серое небо… Поскорей бы вернуться обратно в мой замок Мент-мор, что в Бэкингемшире. Неделю назад, когда мне пришлось уехать сюда, там хотя бы вовсю светило солнце, а на холмах кое-где лежал снег. Все лучше, чем здесь… Даже если Джулиана уехала вместе с нашей Ханночкой в Бордо – там, мол, и погода лучше, и народ не косится на тебя, потому что ты еврейка. А здесь тебе каждый дворянчик даст понять, что ты, мол, никто – деньги твои мы возьмем, может, и придем к тебе на прием, но к себе никогда не пригласим. И даже если меня выбрали высоким шерифом Бэкингемшира, это еще ничего не значит – реальной власти у меня нет, зато местные власти у меня то и дело просят денег, немалая часть из которых, как мне кажется, оседает в их карманах и карманах их друзей.

Хотя и во Франции нас ненавидят – «евреи-финансисты», «кровопийцы», или просто «жиды» – этими выражениями до Луи-Наполеона кишела тамошняя пресса. Чего стоила одна лишь книга «Поучительная и курьезная история Ротшильда Первого, короля евреев, назначенного Сатаной», вышедшая в Париже в сорок шестом году… Конечно, в последнее время – что при Луи Наполеоне, что, к моему удивлению, при Наполеоне-Жозефе, пресса смягчила тон, но все равно отношение к евреям – а особенно к нам, Ротшильдам – там не слишком хорошее.

Мне, если честно, претит и ростовщичество, и интриги, но я – член своего рода, и деньгами, на которые я построил свой замок и живу в свое удовольствие, обязан именно ему. Именно поэтому я выполняю те «просьбы», которые исходят от моего отца, Натана Майера Ротшильда – хотя, конечно, и сыновний долг для меня не пустой звук. Но чего мне очень не хватает, так это самой обыкновенной человеческой дружбы.

Может, именно поэтому мне так понравился сэр Теодор. Я для него не «презренный еврейчик» и не денежный мешок, а такой же человек, как и все остальные. Да, он меня поначалу несколько невзлюбил, но это оттого, что для него я был одним из тех, кто держал его взаперти и что-то от него хотел. Но потом, в Амстердаме, я увидел, что он даже проникся ко мне некоторой симпатией. Именно поэтому, наверное, и я отношусь к нему с намного большей теплотой, чем обычно к малознакомым людям. Или еще и потому, что мне очень понравилось, как сэр Теодор относился к своей невесте. При виде этого я вспоминал, как ухаживал за своей Джулианой, да и сейчас… несмотря на ее взрывной характер, все еще влюблен в нее всей душой, да и я ей, такое у меня сложилось впечатление, до сих пор небезразличен.

Конечно, интерес у меня к сэру Теодору далеко не только дружеский – в первую очередь моя семья считает, что он весьма перспективная фигура – и в качестве источника знаний о таинственной эскадре, и как человек, способный принимать нестандартные решения. И наконец, всем нам очень импонирует его везение – как же, сумел не просто стать любовником королевы, но и потом весьма искусно от нее уйти, как «толстый жирный блин» из немецкой сказки[11].

Несколько дней назад я получил почтового голубя из Дании. В записке было указано, что баронет Фэллон изменил своей невесте с какой-то местной дамой, и Катриона в гневе покинула деревню, где они жили, и отправилась в Копенгаген, а на второй день купила билет на судно, идущее в Голландию. Мой человек добавил, что один из его людей приобрел билет на тот же корабль, чтобы проследить, куда она направляется, и передать ее моим людям в стране тюльпанов и бюргеров.

Я тогда ответил, чтобы узнали как можно больше о происшедшем и донесли мне лично в Фолкстон, куда я и уехал на следующий день. И с тех пор жду вестей.

В дверь постучали, а затем вошел дворецкий.

– Барон, к вам посетитель, только что прибывший на яхте.

– Зови его сюда. – И, когда в дверном проеме появился Кристиан Йенсен, мой человек в Копенгагене, сказал ему:

– Что вы будете пить, Кристиан?

– Скотч, если несложно, – улыбнулся тот. Я позвонил в колокольчик, приказал принести бутылку «Килмарнокского Виски Уокера»[12] и два стакана, а про себя подумал, что мне намного больше по вкусу был бы бокальчик вина. Когда дворецкий налил нам на два пальца виски и удалился, плотно прикрыв за собой дверь, я посмотрел на Йенсена.

– У меня не слишком приятные новости, барон. В ночь после того, как корабль покинул порт Копенгагена, люди, находившиеся на палубе, услышали громкий всплеск. Но в темноте, пока спустили шлюпку, пока все остальное, было потеряно слишком много времени. Вполне естественно, что в море никого уже не нашли. Зато в каюте мисс О’Халлоран обнаружили закрытый чемоданчик. На нем лежали записка и банкнота в пять гульденов. В записке были следующие строки…

Кристиан вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку и зачитал:

– «После того, что мой муж Джон О’Халлоран сделал, я не смогу с ним больше жить, но я не смогу жить и без него. Прошу передать ему этот чемодан, и пусть тот, кто его найдет, помолится за мою грешную душу и возьмет себе эти деньги, чтобы выпить за ее спасение. Остальные мои вещи можете продать и разделить выручку между командой. Мой муж проживает ныне в деревне Хёстеркёб к северу от Копенгагена. Молли О’Халлоран».

Когда мой человек вошел в каюту, двое матросов пытались открыть чемоданчик. Он достал свой пистолет и потребовал, чтобы они привели капитана. Капитан же впал в ярость, услышав о позорном поступке своих людей, и согласился передать чемоданчик моему человеку, который пообещал немедленно отвезти его мужу покойной. Кроме того, он вместе с капитаном осмотрел каюту – два чемодана с женской одеждой и обувью, а также разными другими мелочами, зимнее пальто, муфта, теплая шапка… А в жаровне – обгорелые остатки бумаг, судя по всему, черновиков предсмертной записки. Мой человек отвез чемоданчик сэру Теодору – жившему под именем О’Халлорана, я вам об этом писал.

Я кивнул, а он продолжил:

– Тот был просто убит горем. Лицо его почернело, а по щекам катились слезы. Получив чемоданчик, он открыл его – в нем были драгоценности, деньги и конверт, который он вскрыл и прочитал содержимое, после чего зарыдал в голос. Мой человек поспешил откланяться и вышел.

– Благодарю вас, Йенсен, – я почувствовал, что мой мир перевернулся. И это несмотря на то, что ни Филонов, ни его супруга – или невеста? – не просто не были мне родней – они даже не принадлежали к моему племени. Но как ему могло в голову прийти изменить невесте – или все-таки жене?

– Йенсен, известно ли вам что-либо о том, что они успели пожениться?

– Я уверен, что этого не произошло. Тем более что мужем и женой они назвались уже при въезде в дом. В церкви они ни разу не были, а посещал их практически лишь только тот человек, который нашел для них дом – некто Хэберле, немец из какого-то государства на юге Германии. Лишь пару раз он приезжал с приятелем. Сами же эти двое нередко ходили в местную «кро» – так именуются в Дании пивные…

– Я знаю, Йенсен.

– …но никуда из района не выезжали. Они вообще вели затворнический образ жизни. Разве что Хэберле месяц назад зашел в одну пароходную компанию и купил два билета первого класса на корабль, который первого марта делает первый рейс сезона в Нью-Йорк. Для них либо для кого-нибудь другого, мне неизвестно.

– Понятно… Йенсен, вас накормят, и вы можете заночевать здесь же, на вилле.

– Нет, барон, я лучше вернусь – у меня множество дел, не связанных с этим Фэллоном.

Я поинтересуюсь, не нашли ли утопленницу. Впрочем, труп, скорее всего, уже объели рыбы и крабы.

– Может, и так, но вы правы, Йенсен – хотелось бы расставить точки над i и перечеркнуть t[13]. И ни в коем случае не выпускайте Фэллона из виду – даже когда он отправится в Нью-Йорк.

– Я распорядился купить еще один билет на тот же рейс, только вторым классом, чтобы мой человек не мозолил Фэллону глаза. Пошлю Мадсена, он смышленый малый.

– Я очень вам признателен, Йенсен. Деньги на расходы, а также ваше вознаграждение, вам выдадут, я распоряжусь.

– Благодарю вас, барон, – и он поклонился и вышел.

Я же позвал секретаря и проинструктировал его (я заметил его удивление, когда он услышал сумму). Да, хоть я и банкир, да к тому же еще и сын Израилев, но я никогда не скуплюсь, когда дело заходит о заслуженной награде.

Я налил себе еще немного скотча и, попивая его крохотными глоточками, задумался. С одной стороны, Фэллон меня разочаровал – сначала, получается, склонил невесту к близости еще до брака, видите ли, ему не терпелось. А потом изменил ей с какой-то местной шлюхой. Но, с другой стороны, мне его было по-человечески жаль. А еще больше я жалел бедную Катриону – более славной девушки я никогда не видел, если не считать мою супругу. Упокой, Господи, ее душу!

14 (2) февраля 1855 года. Елагин остров.

Николай Максимович Домбровский,

вспомнивший, что он еще и журналист

Три дня назад мы наконец-то вернулись на Елагин остров. Да, в Китайском дворце хорошо, но в собственной квартире лучше. Тем более что мне пришлось возвращаться к своим обязанностям, а у Аллочки в понедельник, девятнадцатого февраля (а по старому стилю седьмого), начинается очное обучение в Елагиноостровском университете на факультете медицины. Могу за нее похвастаться – все экзамены она сдала на «отлично», включая экзамен по языку, и получила студенческое удостоверение. А сегодня утром, после торжественной литургии в новоосвященном Сретенском храме на Елагином острове, состоялся праздник для студентов и «сопровождающих лиц».

Так что вернулись мы в свою квартиру в некотором подпитии (кто в большем, кто в меньшем), но по дороге нас перехватила Леночка – простите, подполковник Елена Викторовна Синицына, глава медицинской службы эскадры и по совместительству декан медицинского факультета Елагиноостровского университета. К моему удивлению, хоть она и присутствовала на празднике, выглядела, в отличие от нас, как будто и не пила вовсе.

– Неплохо же вы, ребята, повеселились. Коля, тебя Юра Черников искал. Говорит, срочно.

Я чмокнул Лену в щеку и чуть не упал – Алла, до того державшаяся за мое плечо, но еле-еле передвигавшаяся, вдруг повисла на этом самом плече. Да, именно Алла – так я называю про себя любимую супругу, когда я думаю по-русски. А по-английски она вновь превращается в Мейбел…

Хотя, конечно, в том состоянии, в котором она сейчас находилась, она больше всего напоминала мне студентку-американку из моего времени. Эх, сколько раз мне приходилось тащить очередную подругу – а иногда и просто знакомую – в ее комнату в общежитии, а пару раз и ко мне – когда очередная шапочная знакомая не могла членораздельно объяснить, в каком общежитии и в какой комнате она живет. Единственное, я их тогда не раздевал – клал у себя на старом диванчике, купленном мною у выпускника за десять долларов, и накрывал пледом. А чтобы воспользоваться их беспомощностью, такого у меня даже в мыслях не было.

А теперь, когда это моя собственная супруга, я ее довел до душа, раздел, обмыл, надел на нее пижаму и положил на наше супружеское ложе. Эх, с каким удовольствием я бы присоединился к ней – нет, вы не подумайте, просто очень хотелось спать. Но работа есть работа, и я поспешил в офисы «Голоса Эскадры», в котором Юрий Иванович Черников являлся начальником, а я – формально его заместителем, а на самом деле одним из репортеров. Увидев меня, он усмехнулся:

– Эх, ну и молодежь пошла, пить не умеют.

– Да я же выпил, дабы лучше выполнить свой профессиональный долг… Завтра же статью напишу про начало первого полноценного семестра.

– Напишешь, куда ж ты денешься. Но сначала у меня для тебя другое задание подвернулось. И его нужно сделать сегодня вечером, чтобы завтра с утра твоя статья уже красовалась на первой же странице. Сдюжишь?

– Да расскажи хоть, из-за чего весь сыр-бор…

– Ознакомься. Вот только это строго конфиденциально. А статья должна появиться не ранее завтрашнего утра. И не позднее. – И он протянул мне пухлый конверт.

Я вскрыл конверт и, как писали Ильф и Петров, «аж заколдобился». Это был текст Указа Его величества по случаю подписания мирного договора с Османской империей. Начинался он, как и положено, «Божиею милостию Мы, Николай, император и самодержец Всероссийский, царь польский, великий князь финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем нашим верноподданным…»

Далее было указано, что произойдет с землями, «Божией милостью освобожденными от османского гнета». И перечисление этих земель.

В общем, земли делились на четыре категории. Немалая их часть превращалась в губернии Российской империи. С одной стороны, подумал я, они попадают из одной империи в другую. С другой же, я успел насмотреться на жизнь христиан в тех землях – про «гнет» Его императорское величество был абсолютно прав. А теперь у них появлялись те же права, что и у любых других подданных Его императорского величества – причем, что немаловажно, были запрещены любые притеснения по мотивам религии либо национальности.

Такими губерниями стали Добруджа, Восточная Фракия и Босфор-Дарданеллы. Последняя включала в себя оба пролива, все побережье Мраморного моря вплоть до Пруссы – именно это первоначальное греческое название вновь получила Бурса – а также Лемнос, Самофракия и Имврос и некоторые мелкие острова. Южной границей губернии являлось северное побережье Адрамитского залива и сам город Адрамиттион.

Второй категорией являлись «открытые города» – Царьград (да, именно так), Адрианополь и собственно Прусса. В них мусульманам из Османской империи был гарантирован доступ к мечетям, кроме Святой Софии и других, ранее бывшими церквями. Но даже в них был разрешен вход для всех, пусть и без возможности совершать намаз.

Отдельно был прописан вопрос юрисдикции Константинопольского патриархата. Им и далее принадлежали те храмы, которые были в их ведении во время османского владычества, а также ряд других, ранее закрытых либо переделанных в мечети. Но Святая София была помещена под покровительство императора, и службы в ней могли совершать как Фанар[14], так и наша родная Русская Православная церковь. А рядом находившийся храм Святой Ирины был передан РПЦ в качестве кафедрального собора в Царьграде.

Третью категорию представляли собой протектораты – Молдавия, Валахия, Силистрия-Рущук и Болгария. Им предоставлялась весьма далеко идущая автономия, но верховная власть принадлежала генерал-губернатору, назначаемому из Петербурга, который имел право наложить вето на любой закон, а также сам издавать указы. В частности, и здесь был наложен запрет на любые дискриминационные действия против отдельных народностей и религий.

Да, подумал я, прямо-таки Америка после 1968 года – запрет дискриминации во всех областях. Впрочем, здесь это было к месту. Первое, что в действительной истории делали румыны, болгары и греки с полученных ими в результате русских войн – это вычищали «ненужное» население. Причем изгоняли не только турок – любую нетитульную нацию. Ужасы этих погромов часто напоминали то, как турки резали греков и армян в Малой Азии. А этого допустить нельзя, тут я с его императорским величеством согласен.

Четвертая же категория включала в себя земли, которые будут переданы Греции, а также Албания, Македония и Босния, которые получат независимость. Но тоже при условии гарантий для меньшинств, а также размещения русских баз на переходный период на случай, если эти гарантии будут нарушены.

Конечно, для России было бы желательно превратить и эти земли в русские протектораты, но нам и с теми территориями, которые числятся в первых трех категориях, забот полон рот. Поэтому, наверное, так будет действительно лучше.

И наконец, я обратил внимание на дату – 3 февраля 1855 года. Это, понятно, по юлианскому календарю – то есть завтра. Эх, подумал я, не надо было столько пить… Но ноги меня уже несли в мой кабинет – такую статью запороть мне ну уж никак нельзя.

14 (2) февраля 1855 года.

Российская империя.

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Сергей Михайлович Горюнов,

капитан 2-го ранга, профессор

Елагиноостровского университета

На первом нашем заседании мне попросту не хватило времени рассказать всем участникам совещания о предполагаемой крестьянской реформе о самом больном вопросе – о помещичьих крестьянах. Хотя правильнее было бы назвать это земельным вопросом. Ведь крестьян освободить от крепостной зависимости можно было бы одномоментно – один царский указ, и они становятся лично свободными. А вот что делать с землей, на которой они живут и работают, и которая де-юре принадлежит помещику, который может распоряжаться ею по своему усмотрению?