Калиго: лицо холода

– А, к ч-черту, – ворчит Кэт, стуча зубами от холода. – Давайте устраиваться на ночлег, иначе я п-просто умру.

Солнце еще только коснулось края горы, но тени уже скользят по холму, поэтому откладывать ночевку нельзя. Лучше продолжить путь на рассвете, чтоб дать себе передохнуть, в особенности Калебу, чья раскалывающаяся на части голова нуждается в особом отдыхе. Хорошо хоть Кэйтин додумалась сложить их вещи, пока они с Гудменом-младшим кувыркались в снегу. Правда, рюкзаков удалось взять лишь два, (Кэт все же не настолько сильна, чтоб тащить на себе снаряжение каждого). Зато брюнетке удалось запихнуть в них три спальных мешка, фляжку и миндаль, который им явно понадобиться больше, чем остальным. Пока Иви пытается развести костер с помощью кулона-огнива, Кэт вжимается в свою куртку с логотипом «Нью-Йорк Янкиз42», но из-за дрожи высечь искру никак не получается. Собранные наспех ветки отсырели и не поддаются.

– Попробуй т-ты, – обращается она к Калебу после очередного провала. – У меня пальцы с-совсем окоченели.

– Развести огонь? Серьезно?

Блондинка игнорирует презрительную интонацию парня и обхватывает его ладони, всовывая в них инструмент.

– Эт-т-то не сложно. Просто поднеси кресало к кремнию и к-как следует над-д-дави.

Ее руки манипулируют его руками, передвигая части амулета, но как только девушка подходит ближе, Калеб вдруг отступает назад.

– Прости, я… плох в ручном труде. Может, я просто принесу еще дров?

Не успевает она кивнуть, как юноша тут же отправляется к упавшей неподалеку ели, провожаемый оценивающим взглядом Кэт. Брюнетка подмечает внезапно залившиеся алым щеки подруги и прочищает горло.

– Не ведись.

– Что? – неожиданно поворачивается Ивейн.

– Говорю, не ведись ты на эту обаятельную улыбку и непринужденные манеры. Если ты рассчитывала, что путешествие поможет вам с Калебом найти общий язык, тебя ждут разочарования. Поверь, если кто-то и стоит усилий, то уж точно не Колдвотер.

Румянец на лице блондинки вспыхивает с новой силой.

– Это я так, на всякий случай. Считай это предупреждением утопающему.

Ивейн кивает, хотя на самом деле не понимает наставлений подруги. О Калебе, конечно, ходят разные слухи, но девушка сомневается, что он настолько плох. Так или иначе, в каждом человеке есть частичка добра. К тому же она вовсе не намеревалась ни с кем сближаться. Она просто пытается выжить.

Когда Калеб, весь продрогший, возвращается с хворостом, Ивейнджин с Кэт успевают вырыть выемку для сна в сугробе, огородив ее небольшой перегородкой из снега. Для защиты от снегопада маловато, но на большее у них нет сил. Выложив на покрывало из еловых веток спальники, Иви собирает последние силы, чтоб повторить попытку с огнем. Благодаря временному затишью задача упрощается, ведь ветер не задувает зародыши костра, и вскоре мало-помалу он распускает свои искристые щупальца. Хоть на холоде жажда проявляется куда сдержаннее, длительное движение вытягивает из организма не только силы, но и бесценную влагу, которую необходимо восполнять. Ивейн узнала об этом еще в лагере бойскаутов. Раньше она нечасто применяла подобные знания на практике, но любезная судьба-распорядительница решила подкинуть ей такую возможность. Она набивает полную фляжку снега и ставит поближе к костру, ожидая, когда же тот растает.

Разделив между собой остатки миндаля, друзьям удается ненадолго усыпить голод, но лишь до той поры, пока усталость и гипоксия не заставят его вновь пробудиться. Жар огня оказывает поистине магическое влияние на отсыревший механизм тела: размягчает загрубевшие мышцы, прогревает заржавелые кости, растапливает заледенелые суставы, медленно, но уверенно возвращая их к жизни. Вместе с теплом приходит и сон, словно охотник, выжидающий подходящего момента. Чтобы не замерзнуть ночью, друзья сдвигают спальники, ложась так близко друг к другу, как это только возможно, откинув робость и неловкость.

Кэйтин отключается с первым лучом лунного света. Ее храп сглаживает шелест ветра, который не прекращается ни на секунду, словно нашептывает им на ухо секреты этого опустелого места. Ивейнджин долго не может найти удобное положение, а беспокойный ум, проматывающий в голове события пережитого дня, отгоняет сон, но постепенно девушке все же удается немного задремать. Единственным, кто не может сомкнуть глаз, остается Калеб. Из-за боли в макушке парень не может впустить в себя отдых, а постоянно затекающая спина и ноющие от долгой ходьбы лодыжки не дают возможности расслабиться ни на минуту. Юноша устало потирает затылок, пытаясь избавиться от непрошеных мыслей, но они назойливыми мухами слетаются на запах его волнения от перспективы возможного неутешительного будущего.

Калеб до сих пор не понимает, как так получилось. Конечно, Гудмен всегда был жестким. Однажды он сбросил с лестницы новичка из своей группы лишь за то, что тот выступил с докладом по международному маркетингу на ту же тему, что и он. Все было обставлено как несчастный случай, но Калеб знал правду, потому что видел, как это произошло. Ак наверняка бы разделался и с ним, если бы не влияние Колдвотера-старшего. Но проблема вовсе не в Акли с его вкусовыми предпочтениями. Даже если им удастся каким-то образом избежать расправы, они с Ивейн и Кэйтин все-равно стали свидетелями двух убийств, и жертвы на этом, возможно, не закончатся. Отец его распнет, а кусочки разбросает по разным уголкам света, если узнает, что Калеб во всем этом хоть как-то замешан. Парень сжимает виски, но предательский голос старика не перестает звенеть в нем тревожным колокольчиком: «Репутация – это наше все. Если ты до завтрашнего дня не распутаешь этот клубок проблем, распутывать будет нечем».

Между лопаток пробегает холодок, когда Калеб представляет темный, сырой короб подвала, в который его загоняли как скот. «Для воспитательных мер», – говорил всегда отец. На самом же деле это был один из множества способов сломить прямые линии Калеба, заставив их сгибаться под тем углом, под которым хотел старик. Нет, он не позволит этому случиться. Он туда больше не вернется. А значит, ему срочно нужно решить этот вопрос и вернуть все, как было. Вот только как? Когда все это…

– Нет, нет… Не трогай меня…

Калеб замирает и поворачивается к Иви, которая нервно ворочается в спальнике. Видимо, ей снится кошмар. Нетрудно догадаться, о чем.

– Не смей! Уйди!

Девушка резко вскакивает, не переставая что-то стряхивать с себя, словно по ней ползают невидимые жуки. Она видит белую пыль, подкидываемую ветром, и заинтересованное лицо Калеба, но смотрит на него с неким недоверием, будто и вовсе сомневается в его реальности. Окончательно отогнав плохой сон, она опускает лицо в ладони.

– Извини. Приснилось, что Акли нас нашел.

– Если не перестанешь кричать, так и будет.

Ивейнджин выдавливает истерический смешок. Тут плакать нужно, но почему-то именно в этот момент ей хочется засмеяться. Наверное, нервы капитулировали без боя.

– В голове не укладывается. Он ведь ваш друг. Как он может так поступать?

Теперь улыбается Калеб, только ухмылка эта больше напыщенная, чем измученная.

– Сразу видно, что ты его недолго знаешь. У Акли нет друзей. Есть только люди нужные или бесполезные. Причем грань эта очень тонка.

– Но как же Элиот и Кэт? Я думала, они близки.

– Вряд ли можно так выразиться, – хмурится Калеб, застегивая молнию мешка до самого подбородка. – У каждого свои преимущества иметь такого приятеля, как Ак. Кэт нужно его влияние и деньги. Возможно, еще щепотка славы в придачу. Подозреваю, ему известно о чем-то, что Кэйтин стремится уберечь от огласки. Элиоту всегда нужна была опора. Он тянулся к влиятельным людям, но лишь Гудмен предложил ему полное и безоговорочное спонсорство. Теперь старина-боксер пойдет ради него на все. Что касается Джаззи… полагаю, она тоже была не прочь такого покровительства, ведь кто-то же должен был продвигать ее бездарный блог.

– А ты? – не выдерживает Ивейн. Манера разбора вещей Калеба ее раздражает. – В чем твоя выгода?

– В моем случае все сложнее, – выдыхает размеренно он, будто беседует о сонате Моцарта, а не о своем спятившем от голода и гипоксии друге. – Мы с Акли, можно сказать, росли бок о бок. Наши семьи – богатейшие представители Нью-Йорка, которые вращаются на одной орбите. Мы вместе играли на бирже в старших классах, ходили на вечеринки, выпивали, но дружбой это не назовешь. Скорее, взаимовыгодой. Есть такой сорт людей, с которыми ты вынужден общаться и к которым просто привыкаешь. В конечном итоге они переходят в категорию друзей, хоть ими и не являются. Всего лишь финансовые партнеры. Единственный вопрос, – поворачивается юноша к Иви, – как в этой компании оказалась ты? Ты совершенно не вписываешься в ее смутные грани. Такие личности из другого мира.

Ивейнджин пропускает мимо ушей подкол про неравенство классов, хотя знает, что к этой теме еще вернется.

– Как ты можешь быть таким бессовестным?

– Совесть? – почти с болью в голосе повторяет парень. – Это ты про ту штуку, которой тебя упрекают, когда ты не соответствуешь чьим-то идеалам?

– Я о том, что делает из законченного эгоиста человека. Хотя откуда тебе знать?

– Все люди эгоисты, просто в разной степени, и Кэти – живой тому пример. То, что ты об этом не знаешь, лишь доказывает верность моего утверждения.

Иви хочется кинуть в него снежком, чтоб развеять темный хаос в его голове, но, похоже, он въелся настолько глубоко, что даже лоботомия не поможет.

– Мы познакомились с Кэт на первом курсе. Она моя лучшая подруга и мне противно то, как ты о ней говоришь. Она вовсе не такая.

– Понимаю, – кивает Калеб, хотя на самом деле не улавливает причины ее раздражения, – это неприятно слышать, но факты налицо. Акли содержит Кэт. Она буквально зависит от него. У нее нет ни семьи, ни статуса, ни истории. Никто вообще не знает, откуда она и как оказалась в Нью-Йорке. Лично мне кажется, что под белесым пушком эта птичка скрывает темные перышки.

– Меня от тебя тошнит.

– Я часто это слышу.

Девушка отворачивается к нему спиной. Больше развивать этот разговор она не намерена, и уж тем более не намерена слушать мнение двадцатилетнего избалованного циника, считающего, что он знает все и обо всех. Но для Калеба тема еще не закрыта.

– Когда твой мир рушится, это всегда больно, но иногда нужно, чтоб кто-то показал тебе, какой он на самом деле.

– Это не моя реальность, а твоя, – сквозь зубы шипит Иви. – В моем мире друзья не убивают друг друга и не съедают на ужин.

– Славный у тебя тогда мирок. Может, как-нибудь заскочу туда на летние каникулы.

Он надеется, что шутка немного разрядит обстановку, но Ивейнджин, похоже, ее не оценила. А может, ей и вовсе чуждо чувство юмора. Этого Калеб пока не выяснил, но отчетливо уловил, каким она его считает: высокомерным, заносчивым, избалованным, наглым. В общем, как и все. Ничего нового. Песня стара, как планета. Хоть бы кто-то придумал что-то оригинальнее. Да, его сострадание пошло трещинами, а отзывчивость и подавно разлетелась в щепки, и это неудивительно. Годы жесткой дисциплины отца оставили немалые пробоины в его душе. Принуждение, издевательство, наказание за любое непослушание – все это терроризировало его сознание изо дня в день. Кто знает, что еще важного могло повредиться? Спасибо за то, что хоть это смогло уцелеть.

Беря пример с Ивейн, юноша поворачивается на бок. Не потому, что злится. Просто так меньше ноет спина, да и резь в боку ощущается не так остро. Закрывает глаза, хоть и не чувствует сонливости. Скорее, бурлящее по венам возбуждение и жажду наполнить себя пищей. Этот вечный голод, сопровождающий их, куда бы они ни пошли. Он уже и забыл, какое отвратительное это чувство. Логично предположить, что тому, кто растет в состоятельной семье, чуждо само это понятие, но только не Калебу. Ему прекрасно знакомо ощущение, когда живот прилипает к позвоночнику, а желудочная кислота разъедает тебя живьем в отчаянных попытках насытиться. Он ощущал это не раз, но лишь в те редкие моменты, когда выступал против установленных в доме Колдвотеров правил.

Подъем в четко обозначенное время, завтрак, занятия с репетитором по испанскому, перерыв на ланч, урок верховой езды, обучение математике, этике, экономике. С детства его день был расписан буквально по часам, поэтому времени на скуку не оставалось. Впрочем, как и на жизнь. Иногда его едва хватало на сон, но характер отца был непоколебим, как эти заснеженные горы. Его сын обязан хорошо обучаться, чтоб поступить в самый престижный университет города, а после перенять управление фамильной компанией «Ка энд Коу Интерпрайзис». Вот только то, чего желал сам Калеб, мало кого интересовало. А ему так иногда хотелось побыть обычным мальчиком. Разбрасывать машинки, есть арахисовое масло из банки, играть в прятки и не бояться наказания старика.

Однажды вечером, когда вместо перекуса после лекции по деловому английскому Калеб сбежал на улицу поиграть с местными ребятами, старик прилюдно выпорол его, а на самих детей напустил охрану с собаками. «Нечего Колдвотерам водиться с уличными отбросами. Еще, чего доброго, вшей подцепишь», – сказал он тогда сыну. Наказанием за непослушание было лишение обеда и ужина на все выходные. Это была одна из тех дорогостоящих ошибок, которая стоила урчащего желудка и унижения. Иногда Калеб задумывался, что было бы, если б отец его не поймал? Узнал бы он о прогуле? Стал бы за ним следить? Может, он смог бы сбегать почаще, вот только после случившегося никто из мальчишек не хотел иметь с ним ничего общего. Их не в чем винить. Старину Колдвотера все боялись, как огня.

Вскоре Калеб забросил попытки с кем-то подружиться и стал тем, кем его хотели видеть, – примерным воспитанником, вундеркиндом, лучшим гимназистом Манхэттенской бизнес-школы, подающим обманчивые надежды. Все его поведение – результат отцовского воспитания и навязанного с детства мировоззрения, которое со временем переросло в его собственное. Срослось с нутром, опутало жилы, сплелось с извилинами единой нитью, которую теперь невозможно отсоединить от мозга. Единственной, кто видела его настоящего, была Триа. Только ей было известно, каким испытаниям подвергал его старик. Лишь она одна знала, через сколько кругов ада ему приходилось проходить, отвоевывая свое право на свободу. Только она, его заботливая старшая сестричка… Его коллега, его кумир, его единственный друг и пример для подражания, который не выдержал тяжести отцовского давления. Калеб хотел бы все изменить. Хотел бы вернуться в прошлое, но юноша не уверен, что смог бы отыскать решение, которое помогло бы сохранить Патрисии жизнь.

Внезапный шум развеивает его мысли вместе со спокойствием Ивейн.

– Ты это слышал?

Треск, едва слышный. Словно кристаллики снега лопаются под весом чьей-то ноги. Калеб списал бы все на ветер, если б его вой не затих пару часов назад. Он выбирается из спальника и поспешно тушит костер.

– Что ты…

– Тсс! – шикает он, показывая в сторону елей, ветки которых заметно всколыхнулись. Иви тут же будит Кэт и запихивает спальные мешки в рюкзак. При виде тени у деревьев в голове Ивейн тут же возникает образ Акли с окровавленным ножом в руке, но вместо него в поле зрения появляются два сияющих стеклышка и тонкие руки, обхватывающие объектив видеокамеры.

– Аллестер? – воодушевляется Кэт. Вот только тот, похоже, не сильно рад ее видеть.

– Господь Всемогущий! Что вы здесь делаете?

– Мы отдыхали. Хотели переноч…

– Уходите нем-м-медленно! Вы не… Он не должен вас видеть!

Кэйтин ловит взгляд Калеба и хмурится.

– Нам стоит с ним хотя бы поговорить. Может, мы сможем все уладить.

– Разве ты еще не п-п-поняла? – вцепляется он в ее плечи. – Ак не успокоится, пока не перебьет вас всех… до един-н-ного…

– Это неправда. Думай, что угодно, но Ак не монстр. Он, конечно, много дров наломал, но…

Шорох за спиной прерывает их разговор. Аллестер толкает Кэт в сторону.

– Быстрее, прячьтесь! Под камни!

Дважды повторять не нужно. Одна секунда – и все трое забираются в узкую расщелину под нависающими над сугробами камнями так далеко, как только могут, но места под ними едва ли хватает для троих. Эхо шагов заставляет их задержать дыхание, когда в щелочке между валуном показываются светло-коричневые «Тимберленды»43.

– Ты их нашел?

– Да, то есть… н-нет, – подрагивает голос Аллестера. Наверное, от страха у него сейчас дрожат и пальцы. – Я от-т-тыскал их следы, но он-н-ни старые. Должно быть, они уже д-далеко отсюда.

Ак молча подступает к журналисту. Он так близко, всего в нескольких шагах. Если он только решит стряхнуть снег со штанины, завязать шнурки, поднять соскользнувший с шеи шарф, такой же светлый, как и сам его обладатель… они пропали. Но Гудмен не спешит бросаться на поиски. Вместо этого он снимает с шеи Аллестера камеру и бьет его ею со всей силы.

Хруст его челюсти застревает в груди Ивейн немым криком, но Калеб вовремя закрывает ей рот. Аллестер падает на землю, прикрывая голову. Пытается кричать, но непрекращающаяся череда ударов не оставляет ему возможности. Звуки заглатывают Иви целиком, лишая возможности думать. Брызги крови окропляют ее щеку. Щелчок объектива, хряск лицевых костей, треск стекла, гул, лязг. Так громко, так четко. Они словно внутри ее головы. В маленькой щелочке Кэт видит наполненные болью глаза и ладони, которые безвольно падают, переставая защищаться. Лицо Аллестера поворачивается в сторону друзей и застывает вместе с остановившимся от страха сердцем.

– Эй! – спускается со склона Элиот. – Ты чего это, броу44? Он же был с нами!

– Он нас сдал. Отпустил их, а мне наплел, что не видел. Вон там был костер, еще теплый.

Элиот осматривает тело. На его порозовевшем от обморожения лице застывает странное выражение, и Кэйтин кажется, что сейчас здоровила наконец-то отплатит приятелю за содеянное той же монетой, но он только вскидывает руки.

– Вот черт, я так и знал, что этот очкарик что-то такое выкинет! Зачем ты только позволил ему остаться.

– Да уж. Ну ничего, – Акли надевает на шею камеру, на которой до сих пор мигает индикатор записи. – Возможно, это к лучшему. Я проголодался.

Иви едва сдерживает рвотный рефлекс, и то только благодаря ладони Калеба. Поверить только! Эл до сих пор с Акли заодно, несмотря на его очевидное помешательство! Но зачем подыгрывать этому психопату? Из-за их партнерства? Потому что Ак согласился быть его пожизненным спонсором? Неужели он не понимает, что когда запасы на ужин закончатся, он рискует повторить судьбу Аллестера? Или он думает, что бизнесмен с ним не справится?

– Ак, – мнется на месте Элиот, натягивая шарф на багрово-розовые щеки. – Ты бы поосторожнее. Все-таки уже трое на счету. Ты ведь не можешь убивать всех одногруппников без разбору.

– Я убивать? – сверкает белоснежными зубами Ак. – А кто мне помогал? Помни, ты виноват в их смертях не меньше. Если меня посадят, я потяну тебя за собой. Так что притихни и лучше подумай, как не дать этим дубинам раскрыть свои поганые рты.

– Да ладно тебе. Они все равно не выживут в этих местах. Оставь ты их, друзья все же.

На лице Ака вдруг появляется улыбка, такая мерзкая, кривая, вытянутая, как старый, уродливый шрам на морщинистой коже.

– Друзья – слишком громкое слово для тех, от чьей физиономии мне блевать хочется. Думаешь, мне правда на них не наплевать? Ивейн меня всегда бесила. Кэт, – он облизывает пересохшие губы, – сладкая штучка, но всего лишь пустышка. Она со мной только из-за денег, что мне немало осточертело. Что до Кэба, я давно мечтал избавиться от этого напыщенного урода. На одного бизнес-конкурента станет меньше.

Иви всхлипывает, чувствуя, как крепче сжимаются пальцы Калеба на ее губах.

– Они знают о Силкэ и не успокоятся, пока не упекут меня за решетку. Значит, нужно их опередить. Но хватит болтать. Пора браться за дело.

Он впивается в запястья Аллестера, Эл хватает того за ноги, утаскивая его бездыханное тело в сторону зарослей. Только когда их фигуры растворяются в темноте, Ивейн снова начинает дышать. Правда, лихорадочно, сбивчиво, словно воздух – это испуганные птицы, которых она насильно пытается засунуть в клетку своих отсыревших легких.

– Так что ты там говорила насчет монстра? – поворачивается Калеб к Кэт. Вместо ответа она лишь бьет его в плечо и зарывается лицом в снег, пытаясь скрыться от царящего вокруг хаоса.

Глава 5. В тени тайн прошлого

Шесть лет прошло с тех пор, как мечты Фейт Волынски, известной сегодня как Кэйтин Эванс, рухнули подобно каменной стене, проломив под собой фундамент. Семьдесят два месяца с тех пор, как она стала сиротой, не нужной ни окружающим, ни миру. Триста тринадцать недель с той поры, как она коснулась дна, так с него и не поднявшись. Момент, когда она опустилась ниже плинтуса, запомнился девушке на всю жизнь, отпечатавшись набухшей веной на ее почерневшем от времени сердце. Тот день ничем не отличался от обычных летних будней, которые Фейт проводила на крыше их апартаментов в Манхэттене, растянувшись на шезлонге с бокалом дайкири. Подставляя оголенную спину солнцу, девушка не сильно спешила на занятия. Тратить такую прекрасную пятницу на учебу – кощунство, особенно когда сама погода велела остаться. К счастью, благодаря связям с дирекцией колледжа, папа всегда мог уладить этот щекотливый вопрос, пока она принимала солнечную ванну.

Фейт частенько прогуливала пары по стилистике, истории журналистики и литературному редактированию, но это никак не сказывалось на ее оценках (еще один плюс влиятельных родителей). Да и зачем вкалывать, как претенденты на стипендию, если твой отец владеет шестьюдесятью процентами всех печатных изданий города, включая предприятия по производству бумаги для таких мировых акул, как «Нью-Йорк Таймс» и «Харпер Коллинс»45? Чтоб прославиться на весь мир, ей вовсе не обязательно нырять в омут писательской деятельности. Достаточно просто написать более-менее внятный роман, а уж остальное сделает за дочь Алариус Волынски. Попивая коктейль, Фейт не подозревала, что где-то внизу, на высоте нескольких этажей и расстоянии десятков ступеней, ее отец стоит перед нелегким выбором, решающим не только его дальнейшую участь, но и судьбу всей семьи. Покрывая свою оливковую кожу маслом, девушка не знала, что роковое решение уже принято, морской узел затянут, а петля дожидается подходящего момента.

Мать нашла его в кабинете висящим на люстре на собственном галстуке. Семьдесят восемь килограмм унижения, обиды и горести на позолоченном каркасе под потолком. На удивление, галстук выдержал такую ношу и даже не растянулся. Вот что значит качество от Версаче. Эта драма предназначалась, скорее, для налоговой службы. Возможно, это было подстроено специально с расчетом времени, когда Фейт возвращается из колледжа, а мама – из агентства по недвижимости. Может, Алариус даже надеялся, что его найдут вовремя, чтоб предотвратить плачевный исход, но в тот вечер супруга заехала за букетом цветов для клиентки. Из-за длинной очереди в магазине она попала в пробку и смогла вернуться домой не раньше шести, а Фейт… Она, как всегда, выскользнула из апартаментов, чтоб успеть на вечеринку в особняке Дисгроусов, чьи родители улетели на Карибы.

Пока ее отец испускало дух, она танцевала на барной стойке, разливая ликер по всему полу и тому, до чего могла дотянуться. Когда мама позвонила ей, едва в состоянии сложить два слога, девушка лишь отмахнулась и бросила трубку со словами: «Потом уладим». Но уладить ничего не удалось. Кульминационный момент своей жизни, сломавший ее пополам, а после еще на множество частей, Фейт пропустила, как и то, что было после. Алкоголь помогал размыть контуры горя, но вместе с ним растушевывал и границы здравого смысла, за которые нужно было держаться обеими руками. Может, если бы Фейт образумилась, она бы осознала, какие последствия нанес матери пережитый ужас. Возможно, если бы ее взгляд не был затуманен высоким градусом, она бы заметила, как сильно осунулись плечи Ребекки, как кривой дугой изогнулась ее всегда идеально ровная спина, как скрючились ее длинные наманикюренные пальцы, а на лице появилась натянутая белозубая улыбка, уж больно неестественная для их покореженных реалий.

После неудачного капиталовложения в биржевый фонд Майерсов, компания Алариуса Волынски лишилась всего, оставшись в непомерных долгах. Мужчина не выдержал подобного удара его детищу, которое он собственноручно взращивал из ничего. Если Фейт была для него занозой под ногтем, то «Империал Инкорпорейтед» была его святилищем, кровью от крови, его творением и настоящей любовью. Лишиться ее было равнозначно смерти. Что он и выбрал, в конечном итоге, оставив семью не только с грузом утраты, но и с непомерными долгами, выплатить которые Ребекка была не в состоянии. Не только по причинам финансовой немощности (зарплата агентов по недвижимости не так уж велика), но и из-за психической невменяемости.