Квир – не подразумевает никаких конкретных, специфических черт. Это идентичность, лишенная сущности, которая по определению расходится со всем нормальным, легитимным, господствующим.

И. С. Кон

Пролог

Овальный паром не спеша плыл по воздуху над Покинутым Морем. Он направлялся в сторону помпезно величаемого на Материке «Края Мира». В лучах заходящего солнца играли огнем начищенные поручни и бортики этого вытянутого, невероятного размера диска из металла и дерева. Паром неспешно продвигался вдоль мерцающей чародейской цепи, застывшей в воздухе золотистыми звеньями. Его движение сопровождалось магическим эхом, полным гулких и растянутых звуков, среди которых с большим трудом, но можно было различить лязг и скрежетание анкерных колёс и шестеренок, скрытых в чреве этой, поистине циклопической, конструкции.

Паром был словно сервировочный столик, который уверенно двигался в сторону горизонта. И столик этот далеко не пустовал. Помимо манаварни, что всегда в таких конструкциях занимала центральное место и напоминала эдакую вазу с фруктами, за кои, кстати говоря, можно было бы счесть обломки плавящихся в ней кристаллических стержней, мерцавших тусклым, фиолетовым светом. Так вот, не считая этого устройства, без которого не то что движение, даже нахождение парома в воздухе было бы невозможно, на борту присутствовали во множестве и многообразии сословий те, ради кого, собственно, и устраивались эти многочасовые полеты над бездной вод давно погибшего моря. Хотя такое утверждение слишком явно нагоняло тоску, прибавляя драматизма, и понравилось бы больше той половине присутствующих на пароме, которых можно было отнести к консерваторам того, весьма неоднозначного, периода истории. И, если они относились к магическому катаклизму, повлекшему столь ужасную катастрофу – гибель всего живого в данном море, – критически, даже непримиримо, то вторая половина присутствующих имела совсем иные взгляды. Они видели в магии такого масштаба неустанный двигатель, неумолимо крутивший шестерни в часах уходящей эпохи, приближая будущее, а, вместе с ним, всё новые и новые свершения. Не могло же движение его величества Прогресса, обутого в поистине семимильные сапоги после образования Совета Восьми[1] и консолидации магии и алхимии, обходиться без издержек? А, если вспомнить, сколько досадных недоразумений позднее оказались важнейшими открытиями, стоило прогрессистам приложить к ним руку, то дело и вовсе было в шляпе!

Да, вторую половину публики, собравшейся на пароме и готовой с изумлением взирать на одну из самых больших тайн мироздания – край мира всё-таки, – называли прогрессистами. В сущности, консерваторы это слово придумали исключительно из презрительных соображений, но оно на удивление хорошо прижилось у оппонентов.

Переходя же к чисто визуальным различиям можно было с уверенностью сказать, что они оказывались так же значительны, как социальные, культурные и, да простят оба лагеря за пошлость, политические. Разнилось многое: от пошива платья, украшений у дам и парадного оружия у мужчин, до манеры говорить и вести себя в обществе. В частности, лексика прогрессистов была напичкана новомодными словечками настолько, что, представив вместилищем её, скажем, сарай, можно было бы сказать «до потолка». В общем, по мнению консерваторов, от этих типов редко когда стоило ждать чего-нибудь хорошего, а уж услышать что-нибудь стоящее и подавно.

– Я задолбался! За-дол-бал-ся!!! – хлопнул ладонью по поручню, обращаясь к своему собеседнику, худой, сутулый пассажир. Его голос, истеричный, надрывный тенор с резкими кричащими верхами явно пришелся не по вкусу пожилой паре консерваторов, стоящих по соседству и всецело поглощенных созерцанием «Края Мира». Этого таинственного барьера из стены облаков, отделившего Материк от всего остального мироздания. Барьер как раз возник на горизонте, как возникал там всегда, если к нему приблизиться на расстояние в пару морских миль. Он поднимался буквально из ниоткуда перед глазами изумленных мореходов и недружелюбно сверкал молниями у подножия. Охотников проверить, что же именно могло ожидать по ту сторону, как ни странно, находилось крайне мало. Не говоря уже о том, что никто из дерзнувших так и не вернулся.

Пожилой консерватор нахмурился, одарив сутулого возмущенным взглядом, но тот не заметил, обращаясь к собеседнику в прежней манере:

– Где этот старый бздун?! Подать его сюда тепленького!

– Не ерепенься, всему свое время. Мы столько ждали, так подождем еще немного, – рассудительно ответил собеседник баритоном, который можно было бы назвать драматическим, при этом звучащим достаточно глубоко и насыщенно.

– Господа… – начал было пожилой мужчина, несмотря на попытки жены удержать его, как вдруг сам осекся. Сутулый повернулся к нему и встретил скандальным взглядом красных, как у крысы, глаз, каждый из которых обладал симметрично расположенными в нем сразу тремя зрачками. Мужчина перевел взгляд на второго, который склонился в сторону, облокотившись на поручни, и выглядывал из-за спины первого, – крупные изумрудные глаза с крестовидным зрачками! Это были гомункулы! Причем радикальные модники того сорта прогрессистов, чьи костюмы и сложные прически, помимо отсутствия швов у первых и шпилек у вторых, были простаки напичканы магией. Не говоря уже о самом покрое одежды, а также цвете волос и форме причесок. Например, тот, кто скрывался за спиной сутулого, хоть и имел длинные и белые, как снег, локоны, но они не мешались обладателю. Пусть даже смещенный к левому уху пробор оставлял им такую возможность. Лишь там, у левого уха, волосы гомункула были сплетены в две косы: одна шла у виска, а вторая скрывалась за ушной раковиной. Обе на концах были схвачены в серебряные цилиндры с инкрустациями и вкраплениями бирюзы.

Приятель же белобрысого являл собой редкостный образчик завсегдатая магических парикмахерских Сильвании. Известное дело, эльфам палец в рот не клади, какого угодно мэтра за пояс заткнут. Волосы сутулого были подстрижены коротко и имели потрясающий рубиновый цвет, в то же время хаотично выстриженными прядями создавали ощущение, будто и впрямь вырезаны из этого драгоценного камня. Между тем, в их гуще были сплетены несколько неимоверно узких и длинных кос, доходящих до середины спины и вразнобой украшенные по всей длине толстыми кольцами и нитями из чистого золота.

– Чего уставился? – тонкие губы сутулого скривились в очень неприятной усмешке.

Мужчина знал, зачем создавали таких. Поэтому его рука осталась лежать на эфесе шпаги, даже не порываясь в негодовании вцепиться пальцами в рукоять, как в каком-нибудь романе. Это они только с виду такие холеные и невозмутимые, с тонкими, иной раз женственными чертами мягких лиц, но всякий на Материке знал, что скрывалось за экзотичной внешностью этих созданий. Бледное лицо сутулого, с которого горели ни на что не похожие, красные, будто у крысы, глаза, оставалось холодным. За его плечом – тоже гомункул, смуглый или, скорее, загорелый. Походило на то, что загар был получен естественным путем, во время поездки за море, а не в салоне иллюзионистов. Только вот чёрта с два мужчина поверил бы, что синева, которой отдавали белые локоны, тоже осталась от палящего солнца южных островов! И тем паче не собирался поддаться на напускную меланхолию изумрудных буркал, которыми на него сейчас пялились, то и дело расширяя крестовидные зрачки в чернеющие, ромбовидные дыры. Им обоим просто было скучно. Они хотели развлечься. При это не важно каким способом.

Скучать на столь дорогостоящем мероприятии? Хотя, чего уж там, судя по длинному плащу сутулого, с воротником-стойкой и широкими рукавами швигебургского кроя, тот не бедствовал. Швигебург – столица гномов, и одежду на человека или эльфа там изготавливали лишь под заказ по специальным меркам и лекалам. Не говоря уже о шкуре почти истребленного черного василиска, пошедшей на плащ, перчатки и сапоги этого франта. Так разодеться можно было лишь обладая сундуком, доверху набитым золотом. А откуда такие деньги, спрашивается, могут быть у гомункула? Ниоткуда. Только если он не один из палачей ЭРА. При этом далеко не рядовой кат, колесящий по дорогам от одного мелкого поручения к другому.

Белобрысый тоже был не так прост. Короткая куртка из дорогой буйволиной кожи с бахромой, стянутая небрежной односторонней шнуровкой на груди, не скрывала того, что он был препоясан ларонийским горским палашом. Белые эльфы[2] славились своим оружием, особенно офицерским, и никогда не делали его без соответствующего зачарования. На ларонийца, пусть тоже беловолосый, гомункул не походил. Следовательно, клинок был ему подарен. «Беляки» редко кому продавали свое оружие. Стало быть, по системе халфлингов, мощность чар составляла не ниже девяноста единиц. На меньшее эльфы просто не стали бы размениваться. Значит, оружие класса Цади, согласно алфавитной калибровке[3] Истании. Если не Реш. А уж оружие класса Реш – совсем серьезный разговор. Оно оказывалось вдвое мощнее дозволенного к ношению самым выдающимся героям Материка. Шутка ли? Двести единиц!

– Прошу прощения, господа. Похоже, я обознался, – мужчина отвесил учтивый поклон, тем самым резюмируя сделанные им выводы, которые пришлось дольше описывать, нежели просчитывать в уме. – Честь имею!

Гомункулы ответили кивками и разочарованно проводили сбежавшую от них жертву взглядами детей, которых подразнили сластями, но так и не угостили. Однако долго скучать парочке не пришлось. Как на грех в этот вечер на пароме должно было произойти событие, которое непременно вызвало бы у обоих живейший интерес. По крайней мере, если судить об их пристрастиях из уже имеющихся, пусть пока скудных, но сведений.

Дело в том, что экскурсии на край мира служили не только способом развеяться для скучающих родовитых особ, досугом для высоколобых снобов из академий и поистине медитативной прогулкой для магов из какого-нибудь ордена, но и прекрасным способом покончить с бренным существованием для самоубийц. Поди плохо? Ступить за край бытия при всем честном собрании, предварительно громко толкнув напыщенную речь если не о тщете всего сущего, то уж изобличая какого-нибудь очередного тирана точно.

По правде сказать, в те времена власть имущие, как говаривали мастеровые в Швигебурге, «закручивали гайки» так, что чуть не срывали резьбу народного терпения. Либо же, что было не менее популярно, предсмертный оратор начинал поливать грязью чародейскую аристократию. Впрочем, ей, аристократии, было не привыкать. Поэтому, даже если бы на пароме и затесался молодой адепт или чародей-практикант, то едва ли стал бы ввязываться в полемику, а предпочел, скорее всего, навести на себя заклятие временной глухоты. На зависть всем остальным, кто вынужден был слушать всю околесину, имея в запасе лишь сомнительную альтернативу броситься вниз самому.

Многие, очевидно, хотели бы знать, а почему не направить, скажем, заклятие temporaria torpor[4] на неугомонного балабола? При всей резонности данного предложения, увы, не стоило забывать, что паром имел в основе своего полета магическую структуру. Манаварни были делом новым для Материка и отличались нестабильность, если в работу вмешивалась посторонняя магия. Началось всё с нескольких прецедентов в прошлом, когда только-только становилась популярной индивидуальная телепатическая связь. Магическая братия, надо признать, ей сильно злоупотребляла, что приводило к печальным следствиям – далеко не одна овальная груда железа и дерева рухнула в море или пропасть. Утешением служило лишь то, что, после сбоя, манаварни взрывались, и пассажиры не успевали толком понять, что происходит.

– Ядрёна вошь! – с сердцем высказался сутулый. – Аир, ты только глянь! Сегодня целых три суицидника!

– Вот им неймётся, – проворчал беловолосый, – может, подпугнешь? А, Фобия? Как ты умеешь. Дай им просраться хорошенько, вдруг передумают? Юнцы ж совсем. Молоко на губах не обсохло.

– Какое молоко? – лукаво скосил красные глаза гомункул. – Даже не вздумай лишать меня такого развлечения! А «просраться» я им дам, будь покоен. Пойдем же ближе, чтобы ничего не пропустить!

Аир нехотя поплёлся следом, задирая от ветра воротник и заодно поправляя два декоративных наплечника из матового металла. На одном было выбито изображение паука-птицееда, а на другом – болотной гадюки.

Трое самоубийц действительно готовились совершить короткий полет в вечность. Со всей помпой, у самого края мира, словно другого места для этого не нашлось. Беря начало с одного неудачного признания в любви, вылившегося в трагедию: отверженный в итоге спрыгнул вниз на глазах предмета своего обожания, который, в свою очередь, не преминул грохнуться в глубокий обморок, – данный поступок породил весьма своеобразную традицию. Некоторые цинично напоминали, что зачинатель пагубного развлечения сам улетел вниз не проронив ни слова, и в этом суицидально настроенным личностям следовало бы брать с него пример. А совсем хорошо: соблюсти, наконец, приличия, и не заставлять остальных быть свидетелями такого зрелища. Раз так приспичило, неужели нельзя убить себя ночью, когда на пароме никого нет?

Однако, походило на то, что трое молодых людей не собирались внять здравому смыслу. Первый из них, прогрессист, набирал побольше воздуха, дабы разразиться бурной речью. Надо сказать, с полдесятка голов уже повернулось в его сторону. Даже несколько бровей поднялись в изумлении того рода, когда еще неуместно воскликнуть в голос: «Как?! Опять?!» Ведь снова кто-то решил покончить с собой, и это не повод для насмешек и возмущения. Тем не менее, надежда жила в сердцах зрителей. И многие из них, если не все, тайно уповали, что явится спаситель, который либо отговорит троицу от этого «падения» во всех смыслах, либо же поможет им в этом деле и ускорит процесс, самолично вышвырнув за борт.

– Опа-опа-опа! – ворвался в скорбный финал человеческого отчаяния Фобия, откровенно напугав всех присутствующих.

– Что я вижу?! – картинно раскинул руки гомункул. В левой он сжимал нечто, что напоминало короткую, слишком толстую трость с инкрустациями, но без оголовья.

– Вот это так сюрприз, дамочки и господишки! – еще громче гаркнул Фобия, подскочив к крайнему самоубийце, по виду консерватору. – Эти трое собираются на наших глазах покинуть сей бренный мир. Так что же мы? Так и будем стоять и пялиться, пропуская мимо ушей полные горечи слова?! Нет! Я требую всеобщего живейшего участия!

Один из зрителей, стоявший ближе, дородный бородатый купец в не по сезону теплом кафтане, открыл было рот, чтобы высказаться в адрес беспардонного гомункула. Однако эта инициатива была мгновенно пресечена ударом трости, ощутимо пришедшемся на левое плечо толстяка:

– А ты помалкивай, жиробас! – резанул по ушам тенор Фобии. – Нынче их время говорить!

Трость, словно жезл придворного шута, крутанулась в пальцах гомункула, когда тот ловко повернулся на каблуках и упер ее основание в подбородок первого самоубийцы:

– Излагай же! Мы все застыли в нетерпении. Ну?!

– Ах ты дрищ! – вскипел купец, замахиваясь перначом.

Аир неожиданно возник перед толстяком, проворно ухватил того за бороду, дернул вниз и отвесил тычка. После чего встал перед пассажирами, сложив руки на груди и одарив их ледяной ухмылкой. Те покосились на бездыханное тело купца, особенно на его челюсть, которую заметно своротило на сторону, и попятились.

Капелька пота скатилась со лба припертого к перилам консерватора-самоубийцы и упала на брыжи великолепного, пусть и немного потертого, камзола:

– Я… я… Не могу пережить позора.

– О-о! – протянул Фобия, картинно склонив голову на бок. – Что же стряслось, мой бедненький дворянчик?

– Невеста, обещанная мне… – консерватор запнулся. – Отдана другому, потому что тот богаче. Хоть и гораздо старше ее!

– Твоя дражайшая маменька еще не надрала тебе уши за то, что ты являешься великовозрастным слюнтяем? – бросил через плечо Аир. – Вызови этого старпёра на дуэль, понаделай в нем дырок и делу конец.

Фобия активно закивал, состроив крайне озадаченное выражение.

– Я не смею.

– Он знатен? – безразлично уточнил беловолосый.

– Нет, едва ли.

– Искусный фехтовальщик?

– Калека с войны.

– Так в чем же дело?

– Я опасаюсь…

Фобия воззрился на самоубийцу, запрокинув голову назад. Напоказ задыхаясь, словно подбирая слова, он вдруг истерично выпалил с интонацией провинциального трагика:

– А! Ничтожество!!! – рука с тростью надавила на горло, и юноша с истошным воплем перевалился за перила.

– Что вы себе позволяете?! – возмутился немолодой полуэльф, протолкавшись через зрителей. Его седая голова была увенчана бордовым беретом сильванийской гвардии с павлиньим пером. Вслед за фразой волной поднялся гул возмущения. Аир шагнул навстречу. Гул заметно поутих. Улучив момент, когда обладатель бордового берета не на шутку горячо схватился за рукоять кавалерийской сабли, беловолосый ловко выхватил из ножен на пояснице изящный кинжал и направил кончик в грудь полуэльфа. Тот остановился, но не потерял решимости, многозначительно заиграв желваками. После этого, как по команде, из толпы выдвинулось подкрепление. Двое, гораздо моложе, в таких же беретах и легких кирасах. Руки гвардейцев в перчатках с широким раструбом легли на оголовья клинков в ножнах. Гомункул не шелохнулся. Состроив скептическое выражение лица, Аир надавил на пластину в рукоятке, и кинжал, который оказался на поверку дагой шпринг-клинге, раскрылся еще на два клинка, влево и вправо от основного.

– Вы слишком горячитесь, лейтенант, – вкрадчиво произнес гомункул, поигрывая лезвием на камзоле. – Должно быть, вам жарко? И не мудрено, вы же застегнулись на все эти чертовы пуговицы.

Неуловимым движением кончик лезвия срезал верхнюю. Подхватив её рукой, Аир услужливо ослабил ворот полуэльфа. Тот хмыкнул и требовательно протянул ладонь. Гомункул отдал пуговицу, и бордовые береты вернулись к зрителям.

– Почтеннейшая публика! – вновь раскинул руки Фобия. – Мы продолжаем! Ведь остались еще два злосчастных вестника нашей эпохи горя и несправедливости! Выслушаем же их! Готов побиться об заклад, будет не менее удручающе!

Краем глаза Аир заметил, что с одного конца трости стекала струйка крови. Беловолосый цокнул языком. Если Фобии пришлось помочь первому из дворян перевалиться за борт, значит всё было не столь уж безнадежно.

– Ерничай же, искусственная тварь! – вдруг выпалил один из самоубийц, тот самый прогрессист, который собирался толкнуть речь прежде, чем двое гомункулов вмешались. – Ведь это из-за вас мы сегодня здесь!

– Ась? – Фобия медленно развернулся, поднося ладонь к уху, словно ослышался. – Опля! Это ново. Продолжай!

– Мне не нужно позволение какого-то квира,[5] чтобы говорить всё, что я считаю нужным!

– Прелестно! – издевательски промурлыкал гомункул, откидывая рубиновую косу за плечо и опираясь в поддельном умилении щекой на ладонь. – Пой же, птичка.

– Весь ваш гнусный род извратил вековые устои. Вы – наемные убийцы на поводу у магов. Во что вы превратили Материк?!

– Мы?! – неподдельно изумился Аир, что с ним, надо признать, случалось редко.

– Да! Вы!!! – не унимался самоубийца, словно ощутив, как на его плечах вырастает прокурорская мантия. – Отчего, по-вашему, тот, кто стоял от меня по правую руку, был доведен до такого отчаяния? Так вам и этого было мало. Не оставили в покое даже на грани!

– Оступившегося подтолкни? – развел руками беловолосый с таким видом, будто его заставляли объяснять очевиднейшие вещи.

– Всё у вас просто, – презрительно фыркнул самоубийца. – Посмотрел бы я, как вы…

– Молодой человек! – неожиданно громко оборвал полуэльф в бордовом берете, между делом рассматривая отрезанную пуговицу. – Мне доводилось биться с квирами плечом к плечу. Я скажу вам вот что: они сражаются храбро, гибнут нечасто и молча. При этом им всегда достается самое пекло.

– Это на войне! – быстро нашелся оратор. – А сейчас…

– А где ты видишь мир? – еще больше изумился Аир. – Не путай слова, дворянчик. Мир и перемирие – это две большие разницы. Мир нынче остался лишь коротким словом на страницах атласов и уже пару веков начисто вымаран из словаря дипломатии.

Лейтенант и беловолосый гомункул обменялись короткими понимающими взглядами.

– Ей богу, наивно! – вскричал выведенный из себя прогрессист. – Наивно полагать, что, даже вызови мой несчастный товарищ того старого хрыча на дуэль, всё разрешилось бы справедливо. Явился бы очередной кат из ЭРА и снова «зачистил» всех до блеска!

– Не-ет! – протянул Фобия. – Ты всё слишком упрощаешь, правдоруб недоделанный! Во-первых, у твоего приятеля кишка тонка решиться на такое самолично. Значит, этот гнусный трус начал бы искать героя и заступника, а сейчас их пруд пруди! В каждом захудалом городишке, в самом занюханном трактире всегда найдется парочка завшивевших, но благородных бродяг в поисках приключений. Во-вторых, все дело будет изложено им так, что старик-калека окажется вдруг одержим самим дьяволом или еще чем похлеще. В итоге, охотники на демонов устроят драку с доблестно выполняющими свой долг стражами родового замка. Будет куча трупов, море крови, а прибирать весь этот бардак кому?

– Уж не вам ли?! – поддержали оратора-прогрессиста из толпы.

– Именно!!! – рявкнул Фобия. – Я с детских лет держу в руках оружие и утрясаю ваши людские, эльфийские, гномьи и даже халфлингские делишки. Мне плевать кто прав, кто виноват, но в процессе выяснения вашим родом своих неурядиц в мире почему-то прибавляется выжженных полей, разрушенных городов и кладбищ! И так было всегда, не юлите! Вы взываете тут к совести своих созданий, считая нас вторым сортом, потому что у нас нет души, а сами, такие духовные, не можете найти общий язык! И вот уже несколько тысяч лет продолжаете резво отнимать то, что сами же возводите в абсолют ценности – Жизнь! Мы же, гомункулы, ваш очередной инструмент в этом деле. Только и всего.

– Тогда чем вы лучше?! – взвизгнул оратор.

– Да ничем, – спокойно ответил Аир. – Мы просто следим, чтобы ваше кипящее в чане мироздания дерьмо не полилось через край. Даем укорот. Ведь в век, когда магия накормила голодных, когда чародеи победили почти все болезни, когда благоденствие воцарилось чуть ли не повсеместно – вдруг оказалось, что для Материка и его обитателей такое положение…

– Такое положение вещей для вас хуже сраной орочьей жопы! – грубо закончил за беловолосого Фобия. – Кстати говоря, а где орки?! Перебиты, истреблены под корень! Из-за чего?… И кентавры могли бы к ним присоединиться, если бы вовремя не унесли копыта на острова! Правда, сейчас они там медленно вымирают, но всё равно. Браво, черт возьми!

Квир заложил трость подмышку и принялся размеренно хлопать.

– Так, может быть, скажешь, с чего вдруг надумал прыгать? – спросил Аир, отмечая для себя, что паром достиг противоположного конца чародейской цепи, где в воздухе одиноко плавал зачарованный буёк. Скоро следовало ждать возвращения.

– В одной из ваших «чисток» погибли все мои родные. Все те, кого я любил.

– Так отомсти?! Валяй! Пырни, например, меня ножом! Ведь люди так дела делают. Разбираться им не досуг! – не на шутку разошелся Фобия. – Да что ж за поколение?! Приходится объяснять элементарные вещи!

Прогрессист неожиданно развернулся, шагнул на перила, сорвался вниз и был таков.

– Бывает, – после неловкой паузы заключил лейтенант, медленно стаскивая с головы берет.

Фобия посмотрел на стену густых облаков, собираясь с мыслями. Наконец, набрав в грудь воздуха и резко выдохнув, изрек:

– Не самый дурной вариант окончания диспута. Ладно, проехали. У нас же остался еще один. Последний из последних, так сказать.

Зрители, ощутив спад настроения главного заводилы всего действа, заметно оживились. Сначала гул оказался недостаточно силен, но вскоре до заостренных ушей Фобии долетела парочка особенно язвительных комментариев, и он вконец осатанел:

– Не можете дождаться, когда я заткнусь?! О, да-а! – протянул гомункул выделывая своими длинными пальцами в обрезанных перчатках настолько грубые жесты, что не одно мужское лицо стало багровым как помидор, а женское побледнело словно холст. – Давайте-давайте! Это же позволяет мне ощутить себя конченным засранцем! Багровейте, бледнейте, сотрите зубы в порошок, а языки проглотите хоть до диафрагмы, но я закончу то, что начал!

– Ты, – направил кончик кинжала на последнего самоубийцу Аир, подыгрывая товарищу. – Почему ты здесь?

– Почему ты всё еще здесь?! – вытаращил глаза Фобия, внося уточнение.

– Я? – промямлил совсем юный прогрессист, вцепившись в поручни так сильно, что костяшки на руках побелели.

– А кто же еще, черт возьми?! – потерял терпение даже полуэльф лейтенант. – Мы тут больше не видим других дурней, готовых сигануть с этой верхотуры башкою вниз!

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4