Уолден, или Дикая жизнь в лесу

Не далее как в 1674 г. некто Гукин, в чьём ведении были дела индейских подданных колонии в Массачусетсе, отмечал:

«Самые качественно возведённые дома здесь самым тщательным образом кроются особым образом обработанной корой. Её сдирают в момент, когда дерево наливается соками, и пока она зелёная и податливая, прессуют возможно более крупными кусками. Более скромные хижины покрывают циновками, которые плетут из особого вида камыша. Считается, что они также не пропускают воду и в достаточной степени теплы, хотя они и уступают своими качествами первым.

Мне встречались иной раз постройки, по размерам превышавшие 60—100 футов в длину и 30 в ширину… Не раз и не два я ночевал в индейских вигвамах, и они все без исключения были не менее теплы и комфортны, чем самые великолепные английские дома».

Дополнительно, мы узнаём от него, что эти вигвамы изнутри выстланы вышитыми, прекрасной выделки циновками и в них всегда было изобилие разнообразной домашней утвари.

Индейцы умудрились додуматься даже до того, чтобы регулировать силу сквозняков в доме с помощью особой дыры в крыше, которую они завешивали циновкой, с привязанной к ней веревкой. Подобное жилище любой возжаждавший способен возвести за день-два самое большее, а потом за пару часов разобрать и снова собрать в прежнем виде. Таким образом жильё становится доступным даже самым бедным членам сообщества, и любая семья имеет своё жилище, где каждый имеет свой собственный угол.

Причём кров, который дарован каждой семье ничем не хуже крова, который есть у других живых существ, удовлетворяющихся простейшими потребностями. Птицы живут в гнёздах, лисицы – в норах, дикари – в вигвамах, а современные цивилизованные государства, говоря без всякого преувеличения, умудряются наделить комфортабельным жильём менее половины населяющих их двуногих. Только половина семей имеет надёжную крышу над головой. Особенно велик процент бездомных в больших и огромных городах. Плата же тех, кто всеми правдами и неправдами достиг обладания такой защитной оболочкой, способной укрыть человеческое семейство и летом и зимой, невероятна! Они заплатили за это такие деньги, что иной раз даже их дети не смогут расплатиться за это благо. Они влезают в долги, и платят не только основное тело капитала, но и огромные проценты по ним, а многие – проценты на проценты. За такие деньги можно было бы возвести целый посёлок весёлых, ярких вигвамов. Но они, умудрившиеся таким образом получить крышу над головой, всю жизнь потом за эту роскошь платят своей нищетой.

Мне не следует напрягаться, доказывая невыгодность съёмного жилья, разумеется, оно проигрывает по сравнению с собственным, но надо учитывать, что если абориген владеет собственным жильём потому, что оно обходится ему крайне дешево, то цивилизованный человек снимает чужое жильё исключительно оттого, что не в состоянии позволить себе жильё собственное, причём всё идёт к тому, что и наёмная тоже оказывается ему не по карману. Мне могут возразить, что за эту немилосердную плату бедняк, проживая в цивилизованной стране, имеет возможность получить жилище, которое сравнительно с хибарой дикаря можно посчитать королевским дворцом.

Заплатив всего 25 до 100 долларов (таков уровень цен в сельских территориях) он имеет возможность приобщиться ко всем великим технологиям и новациям, которые увенчивают целые столетия поисков лучших умов человечества: просторными, светлыми комнатами, качественно окрашенными или оклеенными обоями, с румфордовскими печами, штукатуркой, окнами-жалюзи, медными быстрыми насосами, надёжным пружинным замком, глубоким погребом и многому другому. Но почему выходит так, что якобы пользующийся всеми этими благами, в итоге оказывается нищим, а лишённый их абориген пребывает в убеждённости, что он богач? Если согласиться с тем, что цивилизация реально улучшает условия жизни, а я думаю поддерживаю такую точку зрения, хотя истинными её бонусами могут пользоваться только истинные мудрецы, то тогда требуются веские доказательства, что она улучшает также и качество их жилищ, не повышая при этом их стоимости, а как известно, стоимость вещи может быть измерена только количеством труда, количеством жизненных усилий, потраченных на то, чтобы обладать ей, тотчас же или в течение длительного времени. В Новой Англии дом стоит в среднем примерно около восьмисот долларов, и, 10—15 лет жизни, и это даже при том, что он не обременен старыми долгами или семьей. Средний заработок подёнщика можно оценить в Новой Англии в доллар в день, даже если кто-то зарабатывает чуть больше, остальные довольствуются ещё меньшим.

Таким образом получается, что подёнщик способен заработать на вигвам, только истратив на это львиную часть жизни. Вариант, когда он должен снимать жильё, ещё хуже, так что трудно сказать, какое из этих зол меньше. Так что дикаря, который стремиться сменят ьсвой вигвам на роскошный дворец, едва ли можно назвать мудрым.

Мой читатель может догадаться, что я свожу всю выгоду от приобретения впрок

совершенно чрезмерной собственности к тому, что при таком подходе можно накопить деньги лишь на собственные похороны. Как бы там ни было, всё это подтверждает существенную разницу цивилизованного человека от непросвещённого дикаря. Нет никаких сомнений, что надо иметь в виду существенное обстоятельство – наше частное благо, начиная с тех приснопамятных времён, когда жизнь цивилизующегося народа приобрела характер сложившейся системы, при которой жизнь частного лица, существование отдельного человека во всё большей степени растворена в общем потоке, который можно трактовать, как уцелевание и усовершенствовании всей расы. Важно здесь только задуматься и показать, какой неимоверной ценой

достаётся человеку это преимущество, как эта цена умножилась в наши времена, и каким образом продолжить устраивать нашу жизнь так,

чтобы были сохранены все преимущества и устранены недостатки. К чему, устремляясь к неизвестному будущему, натыкаться на стену и потом говорить:

«Нищих мы всегда таскаем за собою», или «Отцам достался кислый виноград, а к чему у их детей на зубах оскомина»?

«Пока я есмь! – говорит господь бог, – этой поговорке в моём Израиле

хода нет! Ибо, истинно сказанное, что все души мои: и как душа отца, так и душа сына – все они мои, и лишь душа грешная да погибнет».

Видя моих соседей – конкордских фермеров, чей уровень жизни неоспоримо

не уступает благу других слоев населения, – я отчётливо убеждаюсь, что для того, чтобы стать стать хозяевами своих ферм, им приходится трудиться в поте лица по 20, 30 и 40 лет, чтобы освободиться от бремени закладных и долгов, которые они или их отцы заимствовали в прошлом.

Треть их дохода уходит на оплату дома, но, как бы они ни крутились, уподобляясь белке в колесе, обычно им никогда не удаётся вернуть всей суммы, и долги так и тянуться за ними, как тяжёлый хвост, доставаясь по наследству их несчастным детям. Эти долги часто превышают стоимость самой фермы, становясь практически всегда невыносимым бременем, и удивительно лишь то, как ни странно, на эту сомнительную собственность на неё находится наследник, готовый втравить свою шею в этот хомут и у тверждать, что они были осведомлены о состоянии дел и своих долгах и стоимости фермы. Во время моих разговоров с податными инспекторами, я с величайшим

изумлением узнавал, что им трудно назвать в городе хотя бы дюжину людей, у которых ферма не была бы по уши в долгах. Было бы ещё интереснее узнать ситуацию с этими усадьбами в банках, где они заложены. Человек, умудрившийся всеми правдами и неправдами расплатиться за ферму благодаря только собственному труду на ней, – такая потрясающая редкость, что вам все окружающие с большой охотой ринутся показывать их вам, подобно тому, как в музее опытные гиды показывают редчайшие и удивительные экспонаты. Ходят сплетни, что где-то в Конкорде обретается троица таких святых, но где их найти, вам едва ли кто скажет. Все знают, ничуть не удивляясь тому, что огромное большинство торговцев, не менее 97 из 100, гарантированно разоряется в считанные годы, и точно такая же статистика касаетося и всех фермеров нашего края. Разумеется, банкротство торговца, как совершенно справедливо сказал мне один из них, по-настоящему не является необратимым денежным крахом, а лишь подковёрным схематозом с целью уклониться от выполнения самых затруднительных

финансовых обязательств, при этом являясь неопровержимым моральным крахом. Но эта мутная ситуация всего лишь ведь напрочь запутывает общую картину этого подземного рабства, в каждой своей детали наводя нас на мысль, что судьба оставшийся трёх счастливцев на деле ещё хуже, и им едва ли удаётся в этом кромешном потоке спасти свои бедные души, и на деле они, сжав зубы, терпят ещё более суровый крах, чем те, кто соглашается на честное публичное банкротство.

Публичное банкротство и отказ от всех обязательств – вот та стартовая черта, с которой наша славная цивилизация начинает львиную долю своих прыжков, в то время как у дикаря стартовая черта немного иная, это – голод и смерть. А меж тем устраивая с величайшем помпой каждый раунд Миддлсекской выставки демонстрируется тишь да гладь, показывается всеобщее преуспеяние, демонстрируется прекрасный породистый скот и новые сельскохозяйственной машины в идеальном порядке. Что это такое?

Фермер инстинктивно стремиться решить проблему своего пропитания, но он решает её по формуле, гораздо более сложной, чем стоящая перед ним проблема. Никто никогда не узнает о том, что для того, чтобы этому фермеру приобрести шнурки для ботинок,

ему приходится продать целые стада своих животных. С необычайным искусством и тщанием он ставит капкан с чуткой пружиной, не оставляя надежду добыть себе достаток и свободу, и сразу же сам наступает в него ногой. Ему так и никогда не удасться познать, почему он так беден, по этой же причине и все остальные в конце концов оказываются лишёнными всех благ, которые доступны любому дикарю, какими бы предметами роскоши мы ни были окружены. Послушаем Чапмена:

Людское мельтешенье суеты

Во имя благ земных

Небесной радостью способно пренебречь.

Пребывая в своих мечтах и заблуждениях, фермер, считающий себя владельцем особняка, не замечает, что вместо того, чтобы стать богаче, он становится нищим, и не он владеет домом, а дом закабаляет и овладевает им.

По-моему мнению, Момус совершенно справедливо поносил дом, который умудрилась возвести Минерва, говоря, что «ей не стоило пренебрегать хорошим советом и поскорее поставить дом на колёса, дабы иметь возможность избежать дурного соседства». Про наши домовладения можно сказать ещё грубее – они столь

нелепы и громоздки, что скорее являются тюрьмами или могильниками, чем жилищами, а дурные соседи, которых мы так чураемся и стремимся избегнуть, это мы сами, со всей ннашей глупостью и подлостью. Я, думаю, ничуть не ошибусь, заявив, что по крайней мере несколько соседских семей мечтают продать свои хутора на окраине города и перебраться поближе к центру в поселок, не имея никаких шансов сделать это, и от их фантастических планов избавиться от собственности их избавить только неминуемая смерть.

Я могу допустить, что большинство умудриться каким-то фантастическим образом наконец приобрести или же снять в аренду приличный дом со всеми удобствами. Настанет ли от этого Золотой Век, сбудутся ли мечты людей? Нет, цивилизация, постепенно улучшая качество наших домов, так и не смогла даже на йоту улучшить нравы людей, которым выпадает жить в этих домах. Здесь нет проблем с возведением роскошных дворцов, есть проблема в появлением благородных идальго и нравственных королей. Но если моральный уровень цивилизованного человека опускается до уровня дикаря, если он трудиться и тратит всё заработанное лишь на удовлетворение первичных, низменных потребностей, откуда следует, что он достоит самого лучшего жилья в мире?

А что можно сказать о несчастном меньшинстве, прозябающем в такой среде? Только лишь то, что по мере того, как избранные всё больше возвышаются над дикарями своими условиями жизни, тем больше сравнительно с их уровнем жизни унижено большинство. Во все времена роскошное существование одного класса компенсируется нищетой другого. С одной стороны – дворцы чудовищно богатых, с другой – приюты нищеты и тайная бедность за семью печатями. Кто знал имена бессчётных рабов Фараона, которые строили им пирамиды для погребения, а их кормили чесноком и луком и хоронили в общие кучи, едва ли с какой либо похоронной процедурой. Их хоронили абы как, и они были никем, и не могли обладать ничем, кроме своего тела.

Простой каменщик, выкладывающий карнизы дворца, каждый день усталый возвращается вечером в лачугу, которая, если бы мы увидели её, наверняка была бы не лучше индейского вигвама. Показуха является помпезной витриной современного общества, но не шибочно ли будет полагать, что если вокруг вас на виду обретаются обычные признаки цивилизации, рекламируемые и возносимые, как идолы, то в ней нет и не может быть колоссальных по численности групп населения, которые низведены до уровня даже не дикарей – животных.

Я сейчас веду разговор об обнищании и деградировании нищих, разговор не о богачах. Увидеть её не представляет никакого труда, достаточно взглянуть на ряды трущоб, протянувшихся вдоль железной дороги – этой новообретённой фишки западной буржуазной цивилизации. Каждое утро я вижу ползающих там около ветхих хижин людей, с перекошенными, распахнутыми нараспашку дверьми, чтобы впустить внутрь свежего воздуха, или Солнца, при том, что там нет ни полена дров, и предположить их наличие в этих домах в принципе невозможно.

Каждый день я прохожу мимо настоящих крысиных нор, мимо собачьих будок и кошачьих конур, и рядом с ними постоянно вижу слоняющихся там людей, старых и юных, они все одинаково сутулы, у них всех улыбка навсегда завяла на устах, и все они даже летом не могут отрешиться от воспоминаний о зимних холодах, когда они замерзают в этих продуваемых всеми ветрами хижинах. Никогда и никто не сможет предположить, что у этих несчастных естть будущее и новые пути возрождения и развития, физического или духовного.

Да, не мешало бы получше приглядеться к качеству жизни класса, который своими руками осуществляет все величайшие достижения этого века. В той или иной степени положение всех рабочих Англии, этого всемирного работного дома, можно зримо оценит по его представителям. В этом ряду можно было бы назвать

ещё и Ирландию, которая считается исконно цивилизованной страной, и при беглом взгляде даже кажется, что она заселена преимущественно белыми людьми. Сравнивая, между тем, физическое состояние зрелого ирландца с

северо-американским индейцем того же возраста или же с аборигеном островов южных морей, ну, наконец, с любым иным дикарем, которому повезло не выродиться от слишком плотного общения с белыми, убеждаешься в их прекрасном физическом и духовном развитии. При этом не следует

сомневаться, что начальники этого народа ничуть не глупее обычного усреднённого уровня любых правителей стран, по инерции называемых цивилизованными. Физическое состояние ирландцев лишний раз доказывает, что рядом с самой продвинутой цивилизацией бок-о-бок может соседствовать самое махровое убожество и упадок. Едва ли нужно приводить в пример наших рабов в Южных штатах, которые являются источником производства основных продуктов нашего экспорта и сами являются главным экспортным продуктом Юга. Поэтому мы будем разговаривать лишь о так называемом среднем классе и его уровне жизни.

Большинство окружающего нас люда не имеет ни времени, ни интеллекта в принципе задуматься, что такое дом, для чего он нужен, и как должен выглядеть хороший дом, и направляя все свои ресурсы и терпя немыслимые лишения на приобретение собственного жилья, ограничиваются тем, что подсматривают, какой дом у соседа и делает точно такое же строение. И во всём остальном, включая одежду, большинство вдохновляется только завистью. Можно задаться смешным вопросом – неужто нам предписано богами носить только то, на что способна сметка портного? Трудно представить себе, что завершив исторический период широкополых шляп из пальмовых листьев и шапок из меха сурка, мы начнём сетовать и камлать на наступление трудных времён, и только потому, что осознали, что золотой короны нам не видать, как собственных ушей. Один дом можно сделать настолько удобным, комфортным и роскошным, что не найдётся покупателя, которому будет по карману такое совершенство. Трудно понять, почему человеку должно претендовать раздобывать и накапливать всё большее количество разных вещей, а не попытаться довольствоваться тем, что есть. Трудно поверить, что почтенные старцы, обращающиеся к приникающией к ним молодёжи, не найдут других тем для своих обращений, кроме воззвания сгребать под себя в течение своей долгой жизни вещи, и не отвлекаться от этого увлечения до самой смерти, оставив после себя целые коллекции никому не нужных и никогда не использовавшихся калош, зонтиков и завешанных гардинами пыльных гостиных, в которых едва ли обретался хоть один гость.

С каких пор мы стали отучать себя от благородной простоты, какая свойственна обстановке домов арабов или индейцев? Пытаясь воочию представить высочайших благодетелей рода человеческого, тех, кого люди воспевают, как посланцем неба, тех, кто согласно всеобщим представлениям принёс нам божественные дары, невозможно представить их в сопровождении богатой свиты или подводы, набитой элитной мебелью.

Я был бы готов сделать допущение – и это было более чем странное допущение – если бы наша обстановка была более богатой по той причине, что наша духовность и наш внутренний мир более богаты, чем внутренний мир араба или индейца. Посмотрите на подавляющее большинство наших домов! Практически все они завалены вскими ненужными вещами и рухлядью, найдись там хорошая хозяйка, всё это мгновенно перекочевало бы в мусорную кучу, и я не представляю себе никакую утреннюю работу, которая могла бы быть полезнее этой.

Утренная Работа!

О, Утренняя работа! Пред ликом румяной Авроры, под ладные песни Мемнона, каковой же должна быть эта долгожданная утренняя работа, способная обновить человека в нашем старом, рыхлом мире? Прямо передо мной на рабочем столе лежало три куска известняка, и я не замечал их, а потом с ужасом убедился, что ежедневно я вынужден тратить своё бесценное время, стирая с них пыль, когда я не успеваю выметать пыль даже из своей головы, и тогда я с омерзением выбросил эти камни в окно. Не стыдное ли это намеренье – мечтать обзавестись обстановкой. Не лучше ли просто посидеть на траве под своими синими небесами, в конце концов, пыль на страве не копиться, не бывает такого в Природе, если ты рядом не мучаешь землю, вскапывая её своим жестоким плугом.

Мода создаётся праздностью богатства, историческая роль плебса состоят в рабском следовании их диктаторским установлениям.

Путешествсующий турист, рискнувший искать ночлег в так называемых многозвёздочных отелях, обнаруживет это, только переступив порог этих заведений, потому что трактирщик почти наверняка считает его Сарданапалом, и стоит ему потерять бдитеьность и препоручить себя их попечению, как его моментально лишат всех признаков мужественности. На мой взгляд, особенно смехотворно то, что творится на железной дороге, где на роскошь и помпу тратиться много больше, чем на безопасность и истинные удобства граждан, и дело дошло до того, что вагоны уже практически превратились в светские роскошные салоны, с этими неизбывными отоманками, диванчиками, японскими ширмами и бесконечным множеством всех этих восточных ничтяков, превращающих вагон в салон свиданий для гаремных девиц или в место сбора самых изнеженных поселенцев Небесной Империи. И всё это ныне мы влачим вслед за собой на Запад, когда Джонатан сгорел бы со стыда, даже услышав такие названия. Я лучше буду Золушкой и обходиться тыквой, лишь бы пребывать в спокойствии, чем прозябать и ютиться на бархатных подушках подобных сомнительных заведений. Лучше уж ехать со скоростью улитки на волах, и при этом вдыхать чистый воздух, чем отправиться в иной мир, на небо в роскошном вагоне очередного экскурсионного поезда, всю дорогу наслаждаясь губительными миазмами.

О бесконечных авариях на нашей железной дороге и перевёрнутых вагонах я вообще не говорю!

Естесственная простота жизни и быта первобытного человека по крайней мере обладала тем преимуществом, что он не мог иметь никакого иного обущения, кроме ощущения всегдашнего просителя и гостя матушки Природы. Попав в экстренные обстоятельства, очутившись в опасности, и получив сон и пищу, человек мгновенно оживал и был готов продолжать свои странствия. Старые беды сразу же забывались, новых ешё1 не было на горизонте! Там сиял ваолшебный шар, воскрешающий скверное настроение даже в мёртвых, Солнце! Лёгкие шатры создавали полог над головой пилигрима, а всё остальное время он шёл долинами, взбирался на горы и переплывал реки, чтобы снова преодолевать бескрайние равнины. А ныне люди превратились в орудия своих же орудий. Все потихоньку заняли свои ниши и держатся за них, как мышь держится за свою нору и запас сливовых косточек в ней. Собиратель плодов дикой Природы стал фермером, а тому, кто укрывался под сенью древес, пришлось стать домовладельцем. Мы из кочевников превратились в осёдлых обитателей этого мира, и теперь нам не требуется краткий ночлег невесть где, теперь мы прочно осели на земле и одновременно совершенно забыли о небе. Ибо небо, когда его перестаё1шь бояться, не становится вместилищем полёта мысли и фантазии, а если и становится, то только для очень малой части людей.

Христианство мы восприняли лишь как вариант улучшенного землеустройства. Мы возвели себе фамильный особняк на этом свете, а для того света оставили роскошный фамильный склеп.

Лучшие создания мирового искусства всегда стремились выразить вечную борьбу человека против этого вязкого рабства, но так вышло, что воздействие искусства на человека свелось к украшению и драпировке уродств нашей низкой доли, которая заставляет человека забывать о его высшем призвании. В наших поселках не отыщется места для подлинного произведению искусства, и если бы его случайно забросило к нам свирепым ураганом, ничего бы не изменилось, потому что наша жизнь, наши жилища, наши города и улицы своим видом отторгают его, и уж точно не станут его достойным пьедесталом. Тут не сыщется гвоздя, чтобы повесить картину, или полки, чтобы водрузить бюст героя или святого. Когда видишь, как строятся и оплачиваются – или не могут оплачиваться – наши дома, и каким образом ведётся в них хозяйство, диву даёшься, как под гостем, которому пристало любоваться сувенирами на камине, не разверзнется пол от этой бесконечной лжи, и пусть он тогда очутился в погребе, где у него хотя бы образуется твёрдая почва под ногами. Я не сразу осознал, но теперь не могу не видеть, что ради желанной всеми так называемой «богатой» или «утонченной» жизни человеку надо научиться подпрыгивать выше головы, и это лишает всякого очарования такое существование, даже если украсить его кучами предметов изящных искусств, в конце концов какое может быть занятие искусствами, если ты ради них вынужден прыгать вокруг, как обезьяна по лианам.

Помнится, кто-то сказал мне, что рекордные прыжки без шестов ивсякой поддержки, на основе только одной мускульной силы, принадлежат кочевым арабским племенам, где, как утверждается, многие умеют прыгать на расстояние в 25 футов в длину

Я вспоминаю, что рекорды прыжков без шеста или иной поддержки, с помощью одних только мускулов, принадлежат кочевым арабским племенам, где, говорят, умеют прыгать на 25 футов в длину. Лишённый опоры человек наверняка падет на землю, и не способен одолевать таких расстояний. Первый вопрос, который возникает у меня при виде любого собственника такого недостойного достояния – вы кто, один из 97 несчастных банкротов, или один из трех преуспевших счастливцев? Попробуйте ответить на эти каверзные вопросы, и я, так и быть, соглашусь порадоваться вашим безделушкам и даже, может быть, сочту их прекрасными.

Вряд ли найдётся упрямцы, готовые впереди лошади запрягать свою телегу – это и непрактично и выглядит уродливо. В жизни есть вещи фундаментальные. До того, как приняться украшать стенны наших домов красивыми погремушками, следует вымыть и осистить эти стены, упростить и очистить нашу жизнь, положив в её основы вещи подлинные, крепкие и прекрасные, а лучше всего человек ощущает приход новой, прекрасной жизни не под тёмными крышами и не в кирпичных стенах, но под открытым небом, где не сыщешь ни домов, ни домоуправов.

У старого Джонсона в его «Чудотворном Провидении» есть рассказ о первых обитателях нашего городка, своих современниках, где мы находим, что они первоначально рыли себе норы в склоне холма, выбрасывая землю наружу, на бревенчатый настил, и поддерживали дымный очаг у самой высокой стены».

«Они не собирались строить себе домов, – пишет он, – пока земля, с благословения небесного, не напитала их своим хлебом», когда как первый урожай был у них так скуден, что «никто после так долго не нарезал ломти так тонко». Секретарь Новых Нидерландов, провинции Страны, в 1650 г. писал по-голландски, довод до сведения тех, кто мечтал там селиться, подробный отчёт, утверждая, что «жители Новых Нидерландов и в частности Новой Англии, если не могут себе позволить сразу выстроить себе отличный дом, какой, как им казалось, им подобал, рыли в земле прямоугольную яму, напоминавшую приямок погреба, глубиной в шесть – семь футов, любой потребной им ширины и длины, потом обкладывали древесиной вперемешку с корой, в общем, всем тем, что было под руками, только для того, чтобы земля не проседала, на дно укладывали доски и из досок же набивали потолок, а над ним устанавливали крышу из перекладин, на которые укладывается кора или сухой дёрн, и потом живут в таких землянках большой семьёй в сухости и тепле годами – по два, три, четыре года, причём в зависимости от размерам семьи ставят перегородки или обходятся без них. Когда колония только образовывалась, такой порядок жизни был свойственен не только беднякам, но и самые богатые и именитые люди Новой Англии не брезговали им, и вот почему: так нужно было, во-первых, чтобы не убивать массу времени на постройку и потому рисковать остаться без урожая, а во-вторых, чтобы им и в голову не приходило обижать своих работников, которых они в зп редким исключением, почти всех привозили со старой родины. Это были терпеливые, взвешенные люди, знавшие жизнь и умевшие где надо подождать. Но проходило года три-четыре, и вослед трудам и полям возделанной земли, они возводили себе великолепные дома ценой в несколько тысяч».