Казачий домострой

Долгие годы в школе нам вдалбливали презрительное отношение к самому понятию «домострой». Это отношение к нему начало складываться в дворянской, а потом в разночинной среде, под влиянием западных, в первую очередь протестантских, а затем французских революционных идей. А ведь «Домострой», впервые составленный при Иване Грозном, стал огромным культурным достижением России, поскольку в нем закреплялись и регламентировались наиболее рациональные, проверенные веками, традиционные отношения в семье. Под руководством Церкви из всего многообразия обычаев и традиций отбирались наиболее гуманистические и наиболее пригодные к русскому пониманию и быту. Не случайно «Домострой», как главная книга для семейного пользования, дожил в России до XX века,

Однако, казаками давно сказано: «Писанный закон умирает». Можно развить эту мысль так: во-первых, раз народный обычай или традиция фиксируется, значит, они уже не общеприняты (на живой обычай не обращают внимания, так как он повсеместен и сам собой, разумеется; во-вторых, раз и навсегда закрепленный письменно, он останавливается в развитии и может быть точно так же, только письменно, отменен или заменен на новый, в то время как в обычае живом изменения происходят медленно, незаметно и не вызывают ни недоумения, ни сопротивления. И, наконец, обычай, возведенный в степень государственного ЗАКОНА, неизбежно вызывает желание ему противоречить.

Казаки не имели письменного домостроя, но он существовал и был неоспорим, как руководство, избавляющее от многих лишних забот и проблем, обременяющих создание и существование семьи.

«Бронеходы»

– А как вы отличаете кто казак, а кто не казак?

– Вы африканца от вьетнамца отличите? И я тоже. У казаков и других европейцев не так явно, но разница то есть.

Апрельским вечером 1990 года у меня в квартире раздался телефонный звонок.

– Здравствуйте, вы – казак?… Я тоже…

– Так приходите!

– Иду! Я уже внизу у парадной стою!

Вошел подтянутый, нарядно и дорого одетый, типичный, как из альбома «Типы донских казаков», низовской казак, с дюжиной пива в авоське и букетом роз. Пива я не пью. Розы – жене. Но я его опознал. Неделю назад, с замирающим сердцем, я видел его по телевизору в коротеньком сюжете об образовании Московского казачьего землячества, основанного Гарием Леонтьевичем Немченко, которого я знал по Союзу писателей. А это был Александр Гаврилович Мартынов. Так мы встретились впервые, и жизнь моя более чем на десяток лет резко переменилась, став, пожалуй, самой яркой, но и самой мучительной частью моей биографии.

До телевизионного сюжета, до встречи с Мартыновым, я был уверен, что я – последний казак на планете. Что казаки – далекое прошлое и какой-то мой неотвязный рудимент на грани психоза. А он знал обо мне по моим книгам и моим песням, которые в те годы распространял полуподпольно Магнитиздат, да передавали иностранные радиостанции.

Конечно же, я не поехал, а помчался, полетел в Москву! И все что происходило в 1990 году казалось мне какой-то невероятной сбывшийся мечтой! Учредительный круг Союза казаков, со всеми перипетиями и дебатами, столкновениями и раздорами, но вокруг то все – наши! Вокруг – казаки! Мой народ не погиб! Его можно возродить! Восторг и распахнутые объятья, радость и надежда! «Со страхом Божием и Верою…Да воскреснем!» Такое было время! И когда, до сих пор, летят в меня камни и брань, и ненависть тех, для кого пресловутое возрождение стало отхожим промыслом, и уже по одному этому надо бы им быть благодарными нам – первым, тем, кто в самом начале, когда не было уверенности, что не загонят нас туда, где в заколюченных зонах полегли в вечную мерзлоту наши деды и отцы, за то, что кормит их и нынче извращенная ими казачья идея, сформулированная тогда на первом Кругу, и неплохо кормит. Но теперь, много лет спустя, заложенное тогда в угаре восторга в фундамент возрождения, видится иначе. Тогда могли, но не сняли то противоречие, которое не снято до сих пор: этнос или социум? Вот цитата из очень серьезной работы В.П.Трута «Казачество: происхождение, сущность, реалии, перспективы» Ростов на Дону 1998 г.

«В 80-х г.г. в самых разных регионах страны отчетливо обозначились тенденции развития нового масштабного социального явления, получившего условное наименование «процесс возрождения казачества». В начале о нем говорили робко и отрывисто, но уже спустя буквально один – два года об этом своеобразном общественном феномене заговорили в полный голос. При этом, правда, мнения, суждения и оценки высказывались самые различные: от одобрительных и поддерживающих до удивленных, равнодушных, саркастических, а порою и до откровенно агрессивных злобно-осуждающих. Многим казалось, что все рассуждения о возрождающемся казачестве не более чем вымыслы. Да и само слово «казак» в массовом общественном сознании в основном воспринималось как весьма архаичный термин, ассоциировавшийся, прежде всего с существовавшей до революции специфической военно-служилой социальной общностью. Даже историческая память о казаках была во многом утрачена. Это являлось прямым следствием проводившейся на протяжении многих десятилетий политики скрытого расказачивания. В результате подавляющее большинство членов общества оказалось попросту неготовым к объективному восприятию начавшегося движения за возрождение казачества и, как следствие, воспринимало его с непониманием и большой настороженностью. Однако, уже первые шаги этого движения свидетельствовали о том, что в сознании казаков и их потомков определяющими являются не социально-классовые, сословные установки, а этносоциальные, этнические. Пережив страшные катаклизмы геноцида расказачивания в годы гражданской войны, долгие десятилетия целенаправленной политики скрытого расказачивания во всех её проявлениях, казачий субэтнос продемонстрировал удивительную стойкость и живучесть, доказав, что определяющими факторами его внутреннего содержания являлись и продолжают являться именно этносоциальные качества»

Вот это следовало возрождать, собирая по крупицам наш народ и его КУЛЬТУРУ! Потому так и тянуло казаков к папахам и лампасам, что на интуитивном уровне было желание вернуть этническую самобытность, вернуться к истокам. Не случайно на Кубани одним из условий приема в казачью организацию было наличие справы. Да и во всех других казачьих объединениях возрождение начиналось с возрождения ни внешности – нет! С горячего желания вернуть утраченное лицо, хотя бы внешние его черты!

Попытка возродить национальный, а не «демократический» Казачий Круг, которого не было с 1771 года, и доводившие до исступления повторяемостью вопросы о ширине лампасов и покрое черкесок – это все оттуда – от желания самоидентификации – так это называется по науке.

Однако, лицо этого нового казачества, мало напоминало лицо истребленного народа, и то что казалось улыбкой возрождения скоро обернулось гримасой…

Я это почувствовал, когда отправился в Первый Конный поход Ростов – Кампличка – Старочеркасск – Ростов. Когда собрались 65 казаков, съехавшиеся со всей страны и даже с Амура, и даже один из Англии, чтобы возродить традицию – отслужить панихиду и молебен на Монастырском острове, на могилах казаков павших в Азовском сидении. Последний раз такой марш-поход, до нас, был в 1919 году. Как нас встречали старики, какой атмосферой восторга были мы окружены! Мне этого хватит на всю оставшуюся жизнь! Но было и другое. А помню как кричал казак на улице Новочеркасска, разбрызгивая слезы:

– Вы, сукины дети, зачем справу ворохнули! Глумиться?! Нас за нее убивали, а вам игрушечки!? – он готов был кинуться на нас с кулаками и такая боль звучала в его матюгах. Как было объяснить, что мы чувствовали тогда, чем и для нас были дедовские гимнастерки, фуражки и башлыки.

Однако, скоро нас «подкрепили» члены военно-исторических клубов. При всем понимании их благородного увлечения, тяжко мне было глядеть на их «реконструкции». На белогвардейскую форму, винтовки с заклепанными стволами и пулеметами без замков. Круглосуточную игру в «их благородия». Я ведь тогда еще все понял и ужаснулся, видя как трагедия превращается в фарс! И ахнул я, услышав, как старик – казак, сплюнув, сказал, глядя на марширующих «господ юнкеров, вольноперов, проручиков и ротмистров», как припечатал: "Бронеходы!"

То что для нас "справа" – наш второй кожный покров, для них – одежка! Для нас – национальный костюм, для них – историческая военная униформа. Сегодня – преображенцев, завтра – казаков, послезавтра – гвардейцев Наполеона, польских улан или егерей Вермахта. Что-то вроде всемирного увлечения игрой в индейцев… На могилах индейцев. Всероссийская игра в «казаков – разбойников", на могилах казаков. Разумеется, люди, имеет право на увлечения, на игру. И в подробной достоверной, живой исторической реконструкции есть свой резон и своя польза. Но ведь для казаков это не было игрой. Для нас тогда начиналось-то все всерьез.

И когда я сказал впервые на первом возрожденном с 1775 года казачьем Кругу:: «Слава Тебе, Господи, что мы – казаки!» – я говорил искренне. Я и сейчас от своих слов не отступлюсь, а случись вернуться в тот год и на тот Круг, и теперь бы все повторил, как происходило, когда мечталось возрождение казачества как движение – религиозно национальное! Сказанные в восторженном порыве мои слова, теперь все считают, старинной казачьей молитвой. Это более всего убеждает в моей правоте! И Круг, который мы пытались возродить во всех этнографических подробностях седой старины, может быть выглядел наивным, может быть излишне театральным, и, разумеется, не устраивал ни потомков комбедов, ни «около интеллигентов» от казачества, однако, при всех ошибках, при всех плевках и помоях вылитых и на Круг и на меня, он живет! Именно так, как мы тогда его проводили!

Но и «мне не смешно, когда фигляр презренный, глумяся, пачкает мадонну Рафаэля…» Как, вероятно, и тому казаку, что кричал и плача прилюдно, бранился. Я понял его тогда, но надеялся, что он не прав! А теперь, глядя на очень многое во что выродилось, так называемое, возрождение – смешно… до слез и до зубовного скрежета.

Но все было – как было, в истории нет обратного хода, а 90-е уже история! И случись всему повториться сначала, я бы вел себя точно так же как в девяностом, даже сегодня! Но многое теперь, когда известны результаты, видится по – другому. Собственно, эта книга – попытка рассказать о той жизни, которая нашим бабушка припоминалась золотым веком казачества – это ведь, кроме всего прочего, это еще их юность! А вот золотого века у казаков никогда не было. Никогда. Жила только мечта о нем.

Рассказ о казачьей жизни XIX начала XX века – не о золотом веке казачества. Это попытка осознать мир казачьей души и повседневной жизни, когда казаки еще являли собою относительную, уже сильно размытую, но все же гармонию. За десятилетие, за год, за час, за миг…. до погибели.

Казачья справа

Отмечаемая всеми историками, как основная особенность казачьих войск «справа», то есть снаряжение за свой счет, на самом деле для казака имела не только экономический смысл и ложилась тяжелейшим бременем на семью, но несла и более глубокое философское содержание.

В понимании наших предков «справа» – это не просто набор необходимых для службы вещей, но и особый, часто мистический, ритуальный смысл, которым казак наделял шапку, шашку, мундир и т. д. «Справа» это не только военная форменная одежда, конь и оружие, это в широком смысле вообще национальный костюм, а еще шире – казачья нравственность, бытовой и хозяйственный уклад, весь комплекс предметов и обычаев, окружавших казака. Казака «справляли» задолго до того, как он шел служить. Это связано не только с огромными материальными затратами на амуницию и вооружение, но и с тем, что казак вживался в новый для него мир предметов, идей и понятий, в новый мир, окружавший мужчину-воина.

Обыкновенно отец говорил ему:

– Ну вот, сынок, я тебя женил и справил. Теперь живи своим умом – я боле перед Богом за тебя не ответчик!

Как правило, это означало, что отец обучил сына и ремеслу, и всему, что необходимо знать хозяину, главе будущей семьи, члену станичного казачьего общества, а не только собрал необходимую амуницию и вооружение, и сын понимал, что больше не вправе что-то требовать от отца. Мера отмерена ему полностью. Он – ломоть отрезанный. Поэтому рассказ о казачьей справе нужно начинать не с рассказа о вещах, а с объяснения внутреннего смысла, который в каждое понятие и предмет вкладывается. Важнейшим и первым было понятие «исправности».

«Казак обязан быть исправен». В такую формулу наши предки вкладывали очень широкий смысл. Это ясность души, четкость мировоззрения, верность в слове и деле, физическое здоровье и опрятность во внешнем облике. Особую часть понятия «исправность» составляли постоянная боевая готовность, (адмирал Макаров объяснял ее прежде всего, как готовность в любую минуту ринуться в бой и умереть за Родину ), разумеется, строевой, крепкий и здоровый конь, на нем никогда не пахали, не возили грузы, он «сберегался в теле» и постоянно, ежедневно по несколько часов «работался», только для войны, боеприпасы, снаряжение, оружие. И, конечно же, крепкое хозяйство, хотя об этом говорилось в последнюю очередь.

Казак мог быть беден, но не мог быть неисправен. Это также немыслимо, как неопрятный казак. Внешнее проявление исправности – уставной порядок в одежде, здоровье и как следствие веселый дух. В любых условиях тщательно соблюдались правила личной гигиены. На службе казак еженедельно ходил в баню, менял нательное белье, сам стирал, ежедневно мыл ноги, умывался, брился, подшивался – менял ежедневно подворотничок гимнастерки и т.п.

Старшие по званию могли в любой момент, даже в мирное время, приказать строевому казаку раздеться, показать чистоту тела и «исподнего». Это связано не только с требованиями войны – пренебрежение личной гигиеной вело к потере боевых качеств: потертости ног, опрелостям, распространению болезней, но и с высшим духовным смыслом. Постоянное поддержание себя «в форме», как бы сейчас сказали, заставляло казака постоянно помнить о той цели, ради которой он пришел в этот мир – служении Богу через служение своему Отечеству и Народу – ОРУЖИЕМ.

В каждом войске существовали свои правила гигиены, приспособленные к местным условиям. Зимой, за неимением воды, казак ежедневно, обтирался снегом по пояс. В пустынях, где не было воды, казаки каждые три дня на походе прожаривали одежду на солнце, зимой над костром, при отсутствии воды устраивали «сухую баню» – валялись в мелком песке обнаженные и обтирались суконкой на ветру. (Вероятно, способ, восходящий к античным временам, каким пользовались древние греки, и до сих пор владеют жители пустыни).Брились даже в условиях окопной войны. При отсутствии мыла и горячей воды брились «свинячьим способом» – отросшая на щеках щетина подпаливалась и стиралась мокрым полотенцем.

Но это касалось только молодых и неженатых казаков и казаков гвардии, которые носили только усы. Женатые казаки носили, как правило, бороду. Борода тщательно подстригалась и подбривалась. Особый фасон казачьей бороды обуславливался способом бритья. Казаки брились шашкой. Шашка подвешивалась за темляк, и казак брился лезвием у боевого конца. Поэтому бритыми были три плоскости: щеки и шея под подбородком. Так брились до XVII века и позже, когда «опасная бритва» стала входить в обязательный набор казачьего снаряжения, фасон бороды сохранился.

Чуб, хохол, горшок, скобка и оселедец

Особой легендой овеян знаменитый казачий чуб и косо посаженная фуражка. Хотя никаких специальных указаний по этому поводу не имелось, казаки упорно носили чубы и заламывали шапки на ухо. Легенда же сообщает, что на Дону всегда существовал закон личной неприкосновенности всякого, кто пришел просить убежища и защиты у казаков. «С Дона выдачи нет!» Этот принцип соблюдался на протяжении столетий, особенно ярко это проявилось в Гражданскую войну, когда вся гонимая истребляемая Россия искала убежища у казаков.

На Дону никогда не спрашивали беженца, откуда он, что совершил, даже имени – пока сам не скажет, не выпытывали. Укрывали, кормили, защищали. Но горе было тому, кто нарушал законы гостеприимства или пытался насадить среди казачества чуждые им принципы и взгляды, «посеять соблазны». Такой человек бесследно исчезал в степях.

Со времени усиления самодержавного режима в России приток беженцев на Дон усилился, причем среди беглых было много прошедших каторгу. Преступник согласно русским законам «клеймился», но кроме клейма «вор», выжженного на лбу, ему отрезали уши, а в момент пребывания на каторге выбривалась половина головы. Часто в таком виде с еще не отросшими волосами беглецы оказывались на Дону. Посланные за ними «сторожа» требовали «свидетельствования всех казаков». То есть все казаки выстраивались на майдане, и присланный чиновник искал «вора». Вот здесь дня того, чтобы скрыть в строю беглецов, и возник обычай прикрывать одно ухо шапкой, а второе и часть лба закрывать чубом.

Это полный вымысел, легенда, апокриф, – сотворенный для утверждения постулата о том, что казаки – разбойники, поголовно из беглых преступников. Сколько же должно было быть в России преступников, чтобы в казачьих землях собралось многомиллионное население?

Я думаю это, так называемое, «вульгарное толкование», как например в Питере толкуется название Охта. Дескать, царь Петр I посмотрел через Неву на противоположный правый берег и вздохнул – Ох, та сторона! На самом деле «охти» на языке местных финнов – «болото». Точно также как слово «челдон», правильно «чолдон», расшифровывается, как аббревиатура слов «человек с Дона», хотя на самом деле это самоназвание части народа якутов – "кочевники" (бродяги), и к Дону не имеет никакого отношения.

Косо посаженная фуражка, а чаще бескозырка – уставное ношение этих военных головных уборов в Российской Императорской Армии.. Скорее всего, это происходило от того, что кивер – парадный и боевой головной убор, (в отличие от фуражки – мягкой шапки для хозяйственных работ, в частности, заготовки фуража – отсюда название), украшался высоким султаном, который крепился с левой стороны, и чтобы он не свешивался на сторону, кивер сажали на голову косо – «на правую бровь».

Иное дело – чуб. В средние века казаки носили три широко известные прически. Казаки – черкасы оставляли хохол по всей гладко выбритой голове (похожая на эту современная прическа называется «ирокез»), он дал основание для насмешливого прозвища украинцев – хохол, или оселедец, обе прически носили только воины казаки запорожцы. Оставление одной пряди волос на выбритой голове – обряд, восходящий к древнейшим временам. Так, у норманнов «оселедец» означал посвящение одноглазому богу Одину, его носили воины – слуги Одина, и сам бог.

Известно, что славяне-язычники, воины Святослава Киевского, тоже носили оселедцы. Впоследствии «оселедец» стал символом принадлежности к воинскому ордену запорожцев. Такую прическу носили, после принятия в «вийсковое товаритство», а еще раньше в древности у славян и у многих других народов юноши, прошедшие инициацию, т. е. обряд посвящения мальчика в мужчины. Любопытно, что у соседей казаков – персов – само слово «казак» и означает «хохолок».

А слово «хохол» некоторые историки лингвисты относят к готско – хазарскому хох – готск. – верх, оол – хазарск – сын. ( сохранилось у турок – как оглы, у гагаузов – оглу – смын, вроде славянского окончания вич. – сын Иваныч, Птрович.) Стало быть, избранный – сын неба. Вот те и обидная кликуха!

(Русских же, жителей степных краёв именуют "кацапами" выводя от украинского диалектного названия козла "цап"…Ну уж тогда было бы не совсем по украински "як цап", а не "как цап". Мол, русские носили "козлиные бороды" Это все то же безграмотное " народное" вульгарное толкование. Слово "кацап" – так именуется топор мясника да и сам мясник. А приклеялось это наименование в русским стрельцам, вооруженными огромными боевыми топорами "бердышами" наносившими страшные раны и пешим, и конным, когда с ними впервые столкнулись турки. Волосы втанут дыбом как представишь, что представляло собой поле битвы после того как по нему прошлись "кацапы"!… Прим. автора.)

Две прически были распространены и среди сабиров или севрюков (см. Северщина на Украине, Новгород-Северский, Северский Донец).

Казаки среднего Дона, Терека и Яика стриглись «под горшок», «под арбузную корку». Стригаль надевал клиенту на голову горшок или корку от выеденного ложками арбуза и ровнял волосы по краю. И конечно знаменитый казачий чуб, выбивающийся из под фуражки – самая молодая прическа. Появилась она не раньше ХУ!! века под влиянием польской и даже шире европейской моды: бритый затылок и кудрявый чуб надо лбом. Возможно, такая прическа возникла из необходимости стричь волосы, чтобы металлический шлем или каска не соскальзывали по волосам с головы. В наше время длинные волосы, по этой же причине стали носить битники – пацифисты, демонстрируя своими прическами невозможность надеть на такую волосатую голову военную каску.

Обычай стричь волосы, неверное, выделял казаков из среды хазар и, впоследствии, половцев, которые носили косы.

Срезанные волосы, во всех древнейших магиях, имеют огромную сипу, поэтому их тщательно прятали: закапывали в землю, опасаясь, что волосы попадут к врагу и тот совершит над ними заклинания, причиняющие порчу.

Во всех казачьих землях сохранился древнейший обычай первой стрижки ребенка. В Киевской Руси этот обычай назывался «постриги» и его совершали в церкви, в присутствии и по благословению церковных иерархов только над княжичами. Летопись зафиксировала, что над Александром (Невским), родившимся, скорее всего, в 1220 году, епископом Симоном в Спасо-Преображенском соборе г. Переяславля совершен обряда княжеского пострига в 1223 году.

Значит, ему было около трех лет, а в шесть лет Александр Ярославович стал Новгородским князем. Скорее всего, этот обычай еще древнее, возможно это наследие культуры кочевых народов, живших в степи прежде казаков. Важно другое, сами казаки свое происхождение ставили очень высоко, приравнивая этим обычаем себя к князьям – воинам. Что кстати служит косвенным подтверждением, что «казаковать» в Дикое поле или Великую степь уходили профессиональные воины высоких родов, а не черный люд, не умевший держать меча. И что такие «ухожаи», хотя и занимали в степи привилегированное положение, однако были редким вкраплением среди местного «аборигенного», степного населения.

Обычай постригов не умирал в казачьей среде никогда. Как и крещение, фактически, запрещенное при советской власти, он исполнялся тайно. Когда мальчику исполняется год, ( во всяком случае, не раньше) крестная мать, в окружении женщин-родственниц, но без матери родной, которая не присутствует и при крещении ребенка, усаживает его на кошму и первый раз в жизни стрижет. Обряд сопровождается благими пожеланиями и ритуальными песнями, волосы тщательно собираются и хранятся в киоте именной иконы, которая дарилась ребенку при рождении и сопровождала его всю жизнь. Если казак брал икону с собою в поход или на службу, то пакет с волосами мать перекладывала в киот своей домашней иконы. Волосы первого пострига всегда оставались в родном доме.

Эти волосы либо укладывались в гроб умершему или его гроб матери, если он бывал погребен на чужбине, либо сжигались с частью его личных вещей, какие не наследовались и не раздавались нищим.

В семь лет казачонка стриг крестный «в скобку», после чего ребенок первый раз шел мыться с мужчинами в баню. Происходило это, как правило, в субботу, а в воскресенье, облачившись в новую, мужского покроя одежду, мальчик первый раз шел к исповеди.

Третий, последний раз, ритуально казака стригли в 19 лет при зачислении в казаки и приведении к присяге на верность службе. За день-два до присяги, соблюдая строгий пост, малолеток шел с отцом и крестным в баню, где его стригли наголо, одевали во все новое и чистое. К присяге он шел «бритоголовым».

Эта третья ритуальная стрижка означала его расставание с гражданской жизнью и вступление в военную. Теперь главной заботой его и его семьи была «справа» и снаряжение на службу. За два года до призыва на действительную, он должен был многому научиться, многое собрать и… отрастить чуб.

Именно с этой стрижкой связана прибаутка:

– Стриженный калдаш, когда денежки отдашь! (Калдаш, калдай (тюркс.) – род кистеня, круглая гиря на ремне).

– Зараз погожу, покель не отслужу…

А вот древний обычай, связанный с волосами: когда казаки хоронили друга, чаще всего предательски, убитого, то бросали в могилу пряди волос, срезанные или вырванные из чубов, что означало их клятву мстить врагу без пощады. Вырванная из чуба прядь всегда означала «проклятие». Помните, у Н. В. Гоголя о предателе Андреи: «Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чуприны и проклянет и день, и час, в который породил на позор себе такого сына». Однако, казаки, вырывавшие, в знак проклятия и мести, пряди волос, знали, что Бог запрещает мстить! И потому считали проклятыми и себя. Решившись на месть, они понимали свою обреченность. «Я – человек конченный! – говорил в таких случаях казак. – И не будет мне покоя ни на том, ни на этом свете…» Кстати, ведь гоголевский Тарас Бульба погиб…