Жизнь как на ладони. Книга 1

«Да, видать, нелегко быть князем, – в который раз за эту ночь пожалел Езерского Тимошка, – а я-то думал, что барская жизнь слаще сахара. Ан, нет!»

Его внимание привлекла резкая брань у кареты. Ребята взглянули в направлении шума и увидели, как старушонка охаживает знаменитую актрису кулачком по спине. Странное дело, та совершенно не защищалась, да и кучер не бросился на выручку своей госпоже, а равнодушно сидел на облучке и задумчиво изучал начинавшее розоветь небо в клочьях ночных облаков.

«Чудеса, да и только», – заключил про себя Тимошка и хотел было поделиться мыслями с наперсником, как из-за кустов на мальчиков накинулись два человека. Один из них сцапал Тимку за рубашонку и хрипло дал команду другому:

– Хватай его, Вивьенка, да держи покрепче, чтоб не выскользнул.

– Уи, уи! – заверещал женский голос. – Моншер Ладислав.

Тимошка понял, что несчастный князь тоже попался в ловушку и сейчас будет водворён в свои неласковые хоромы.

– Надо защитить Всеволода, а то неправильно получается – бегали вместе, а накажут его одного, – успел подумать Тимошка.

Он перестал вырываться и покорно позволил вытащить себя из их жасминового укрытия. На мостовой с опущенной головой уже стоял князь Езерский.

– Что же вы себе позволяете, ваше сиятельство? – принялся отчитывать Всеволода старый слуга, всё ещё крепко держа Тимошку за шиворот. – Даже и не знаю, как буду докладывать княгине о вашем своеволии. Непорядок это. Ваш папенька так никогда не делал в детстве. Он был очень примерным мальчиком.

Лакей сурово сдвинул брови и встряхнул Тимошку так, что у него голова замоталась из стороны в сторону:

– Ты, небось, князюшку сбил с панталыку? Признавайся, басурманин, кто тебя к князю подослал?

– Отпустите, дяденька, я не убегу, – попросил Тимка и высвободился из рук лакея. – Никто меня не подсылал, я хотел посмотреть, как около цирка циркачи со зверями гуляют, а Сева меня проводил. Не ругайте его, он не виноват.

– Ишь ты, Сева, – хмыкнул слуга. – Сева он для папеньки с маменькой да для государя-императора. А для тебя «ваше сиятельство князь Всеволод Андреевич». Запомнил?

Тимошка кивнул головой:

– Запомнил.

– То-то же!

– Пожалуйста, не браните его сиятельство Всеволода Андреевича, – снова принялся заступаться за друга мальчик. – Я бы без него заплутал. Я совсем недавно в Петербурге живу. Всего два дня. Братишку в больницу привёз. Его бешеная лиса укусила.

– Это я виноват, Никодим, – смело вступил в разговор князь, – мне и ответ держать. Езерские за чужие спины не прячутся.

Француженка что-то бурно ему залопотала, но Всеволод лишь махнул на неё рукой и пояснил Тимошке:

– Заступается.

Все обернулись на звук отъезжающей кареты и увидели, что площадь перед зданием цирка опустела.

– Ну и ночка, – пробурчал лакей Никодим. – Не приведи, Господи.

Он поскрёб рукой лоб под белым курчавым париком и обвёл глазами ребят.

– Пожалуй, промолчим мы с Вивьенкой о вашем вояже, князюшка. Но уж этого пострелёнка одного домой не отпустим, не обессудьте. Не ровён час, ваш дружок снова какой фортель выкинет, а нам потом переживай.

Он вопросительно посмотрел на гувернантку, и та по его улыбке поняла, что дело, пожалуй, заканчивается миром. Обрадованный Всеволод сказал ей что-то по-французски. Она энергично затрясла головой и защёлкала пальцами:

– Ванька, Ванька!

Тимошка уже слышал, что в Петербурге так часто называют извозчиков, и понял, что его хотят довезти до самого дома.

– Поезжай, Тимошка, не отказывайся, – попросил его Всеволод. – Я тебя никогда не забуду.

– Дай Бог, ещё увидимся, – по-взрослому попрощался с ним Тимка. – Если выпадет минутка и я мимо твоего дома буду пробегать, может, повезёт хоть мельком тебя увидеть.

Глядя на такое трогательное прощание, лакей прослезился от умиления и уже ласково подтолкнул Тимошку к подъехавшей пролётке:

– Садись, не задерживайся, да дорогу не забудь показать.

Он расплатился с извозчиком и сурово погрозил ему пальцем:

– Не балуй у меня, доставь парня по назначению. Я твой номер на всю жизнь запомнил.

– Не сумлевайтесь, ваше благородие! Домчим в наилучшем виде, – лихо отрапортовал возница и щёлкнул кнутом. – Вези, касатка!

Коляска, шурша колёсами на резиновом ходу, двинулась по уже знакомым улицам вдоль набережной небольшой речушки с названием Фонтанка. Тимошка, откинувшись на сиденье, думал о том, что князь Всеволод, наверняка, очень одинок в своём роскошном особняке, битком набитом людьми, и живётся ему там в сто раз хуже, чем самым распоследним, но дружным беднякам в их селе. Он вспомнил сельского пастуха дядю Колю, всегда окружённого ватагой детишек, и с грустью подумал, что ещё не скоро увидит его младшую дочку Любку, с которой так весело было бегать на пастбище – относить дяде Коле нехитрую еду, а взамен приносить целые охапки душистых берёзовых веников с чуть липким молодым листом.

– Сюда? – извозчик остановил лошадь около запертых ворот дома Арефьевых.

– Сюда.

Тимошка дождался, когда коляска скроется за поворотом, осмотрелся по сторонам, перелез через решётку и на носочках пробрался в свою комнату. Всё тихо. Он посмотрел на часы: они показывали три часа утра. Тимка разделся, юркнул под одеяло и мгновенно провалился в сон.

Разбудила его горничная Маша. Она с шумом откинула занавеску, распахнула окно, наслаждаясь свежестью ясного летнего утра, и ехидно прощебетала:

– А для тебя, Тимошка Петров, есть новость.

19

Тимошка вскочил с уютной кровати, словно подброшенный вверх тугой пружиной. Первая мысль была о том, что кто-то из соседей заметил его, перемахивающего через ворота, и нажаловался Нине Павловне или Юрию Львовичу.

Тимка тщательно оделся и вышел поздороваться с хозяйкой. В гостиной сидела одна Зиночка. Девочка подозрительно посмотрела на него и вздёрнула носик:

– Тебе принесли посылку. Любопытно, от кого бы это?

Изящным жестом она указала на лежащий на столе свёрток в мелованной бумаге с чёткой надписью «Тимофею в собственные руки». От радости Тимошку прямо в жар кинуло. Точно от дяди Пети! Раз шлёт посылку, значит, у него всё хорошо, и он жив и в добром здравии. Но тут же остановился – нет, наверное, не от дяди Пети, иначе Зиночка не спрашивала бы его, от кого это, и не сидела в карауле около посылки, не сводя с неё удивлённого взгляда.

Мальчик потрогал пакет ладонью. Он был тяжёлый и плотный. Интересно. Тимошка позвал Нину Павловну, с волнением разрезал бечеву тяжёлыми ножницами и развернул похрустывающую свежестью бумагу. Под ней оказалась толстая книга в зеленоватом кожаном переплёте с тиснёной надписью «Альфред Брем. Путешествие по Нилу».

– Весьма загадочно, – заметила Нина Павловна, внимательно исследовав неожиданный подарок, – ни надписи, ни визитки. Дворник сказал, что пакет передал какой-то важный старик. – Она лукаво посмотрела на Тимошку: – Вы делаете успехи в обществе, молодой человек.

Тимка покраснел, прижал книгу к груди и торопливо пошёл к себе в комнату. Его душа была переполнена любовью и благодарностью. Он догадывался, что эту книгу прислал для него Всеволод.

«Я буду хранить подарок князя Езерского на самом видном месте, – думал Тимошка, поглаживая рукой яркие картинки неведомых животных и разглядывая страницу за страницей. – Вот она, моя змея».

Он остановился на странице с рисунком королевского питона и долго любовался затейливым узором на змеиной коже. И какая только животинка не появится на свет Божий! Тимошкины мысли перекинулись на ночное приключение и странную старуху, которая второй день кряду попадается ему на глаза.

«Как же звали ту знаменитую актрису, которую шальная бабка лупила по спине? – подумал он. – Кажется, Сева назвал её Евгения Рассолова. Надо будет разузнать о ней у Нины Павловны».

Он услышал неуверенные шаги Танечки по коридору и выбежал ей навстречу поздороваться. Танюша словно бы ожидала Тимошкиного прихода. Она смело протянула к мальчику руку, и он, повинуясь какой-то неясной идее, сложил её пальцы в воронку, наподобие телефонного рожка, и громко сказал, поднеся губы к самому отверстию: «Тима, Тима», – а потом, как вчера, написал на её ладошке большую букву «Т».

Губы слепоглухой шевельнулись в безмолвном ответе, и Тимка обрадовался, что они с Танюшей сумели так быстро подружиться. Он взял девушку за руку и подвёл к открытому окну. Её лицо, освещённое тёплым летним солнцем, было удивительно спокойным и милым.

– Как жалко, что ты не можешь видеть этой красоты и никогда не услышишь моих слов, – сказал ей Тимошка. – Но ты не расстраивайся, мой дед говорил, что у каждого свой путь, и только Господь Бог знает, как для кого лучше.

Во дворе дома Тимошка заметил дворника Ивана Лукина и помахал ему как старому знакомому. Иван шутовски отдал ему честь и вытер вспотевший под пышным картузом лоб:

– Пора на прогулку. Ишь, какой денёк разгулялся. Нынче будет жара.

«А ведь и впрямь пора, – подумал Тимка. – Кирьян, поди, заждался».

На этот раз в больницу его повела горничная Маша. Как хорошо бежать впереди Маши по уже знакомому пути. Если бы девушка по дороге то и дело не останавливалась, чтобы поболтать с прислугой из соседних домов, они дошли бы за десять минут. Приятельницы Маши были, как правило, такие же, как она, – бойкие и симпатичные девушки, едва начинающие обживаться в столице. Особенно Тимошке понравилась острая на язык толстенькая Лена, которая смешно окала и ежесекундно хохотала, прихлопывая по бокам пухлыми ладошками.

– Иди, вон твоя больница, – сказала наконец Маша и подвела Тимошку почти к самому корпусу, около которого выстроилось несколько военных. – Я смотрю, здесь и солдатики есть.

Она проводила глазами строй молодых парней в артиллерийской форме и кокетливо поправила воротничок своей шёлковой блузки.

– Ты, Тимошка, беги по своим делам. Мне барыня приказала через пару часов тебя забрать. Будешь меня во дворе поджидать. А я – домой. У меня столько дел! Столько дел, прям не знаю, за что хвататься!

С этими словами она уселась на лавочку и принялась обмахиваться кружевным платочком, то и дело посматривая в сторону служивых и явно не собираясь в ближайшее время бежать по своим неотложным делам.

Кирьян уже не сидел горестно в палате, как в прошлый раз, а ковылял на забинтованных ногах по коридору, путаясь под ногами сестёр милосердия и распугивая случайно зашедших сюда больных.

– Ишь, как брательник твой разошёлся, – поприветствовал Тимошку фельдшер Яков Силыч, – прямо удержу на него нет, хоть верёвкой к койке привязывай. Уж два раза прикрикивать пришлось, чтоб не баловался.

– Да он и дома такой шустрый.

Тимошка солидно пожал руку Якова Силыча и схватил пробегавшего Кирьку за подол рубахи:

– Будешь озоровать здесь – всыплю по первое число, – он украдкой показал Кирьяну кулак.

– Мороженое принёс? – вместо ответа спросил брат и скорчил недовольную рожу, когда Тимка отрицательно покачал головой. – Пойдём, что интересное покажу!

Кирьян потащил Тимошку в дальний конец больничного коридора и приоткрыл дверь в одну из палат:

– Видишь мужика? У него ноги поездом отрезаны. Помрёт скоро. Я тут поблизости верчусь, мне посмотреть охота, как его душа отлетать будет. Как думаешь, душа какого цвета? Чёрная или белая?

Он воззрился на Тимошку, ожидая одобрения. Но Тимке его оживление совсем не понравилось. Он сурово нахмурился и строго взглянул на брата:

– Не подоспей к тебе вовремя мой дядя Петя, лежал бы ты сейчас и помирал, как этот мужик. Интересно тебе было бы?

Кирька призадумался и зачесал рукой в затылке:

– Не-а, не интересно.

– То-то же. Ты чем взад-вперёд по больнице гонять от безделья, подошёл бы и спросил, чем можешь помочь этому калеке. Вдруг ему водицы испить захочется, а ты тут с кружкой наготове и стоишь.

Тимошка решительно отправил Кирьку спать, открыл дверь крошечной палаты на одну койку и подошёл к больному, выглядевшему странно коротким под просторным больничным покрывалом. Глаза несчастного были полузакрыты, а по обросшим щетиной щекам размазана чёрная грязь. В каморке было невыносимо душно. В ноздри ударил тяжёлый запах застоявшейся крови и пота. Тимошку затошнило, он подошёл к окну и попытался распахнуть тяжёлые рамы. Не получилось.

Раненый на постели пошевелился и застонал: «Пить, пить». Мальчик поискал глазами кружку, не нашёл и бросился к посту дежурной медсестры:

– Там больной без ног просит пить!

Пожилая сестрица скатывала в трубочку свежевыстиранные бинты. Она нехотя оторвалась от своего занятия и громко возмутилась:

– Твоё какое дело? Пришёл к своему брату и сиди там. Нечего по палатам скакать. Мы без тебя знаем, кто хочет пить, а кто нет.

– Тётенька, ну пожалуйста, разреши попоить умирающего, – взмолился мальчик.

– Сказала нет, значит нет, а ты мне не указ, – отрезала сестра.

От обиды у Тимошки сжались кулаки, но он не отступил.

– Когда я буду лекарем, я всегда буду помогать больным, – чуть не закричал он.

В тихом коридоре его возглас прозвучал так громко, что из соседней палаты высунулся Яков Силыч.

– Почему шум? – спросил он строго.

– Мальчишка разорался. Все бинты мне перепутал, – не шевельнув бровью, соврала сестра.

– Это неправда! – чуть не плача, посмотрел на фельдшера Тимка. – Там больной пить просит, а она не даёт. Неужели дяденька без ног так и умрёт не попивши?

– Ну, Дарья Ивановна, дождёшься ты у меня. Опять у тебя на посту непорядок, – пригрозил женщине фельдшер.

– Да я ничего, я бы и сама пациента напоила, – заюлила сестра, пряча глаза. – На, мальчик, пои своего больного.

Она налила полный графин воды, накрыла его покорёженной жестяной кружкой и подала Тимофею.

– Она сказала «своего больного», – отметил Тимка, – значит, у меня уже есть свой больной. И я должен ему помогать. – Дядя Яков, разреши мне ухаживать за тем безногим. Я справлюсь. И с Кирькой посидеть успею, – горячо попросил Тимошка фельдшера.

Тимка так хотел, чтобы Яков Силыч позволил ему это, что в ожидании ответа у него даже сердечко заколотилось. Но старик не собирался спорить. Он хлопнул Тимошку по плечу и весело сказал:

– Я тоже мальчиком на подхвате в военном госпитале начинал. Раз ты решил выучиться на лекаря, значит, действуй. Если что, зови меня. А с Дарьей Ивановной, – он кивнул на сестру, – я этот вопрос улажу.

Фельдшер улыбнулся Тимошке сквозь длинные седые усы и снова скрылся в палате, откуда уже слышался нетерпеливый зов больного: «Яков Силыч, помоги ради Бога, натри поясницу, дюже кости ломит».

Когда Тимка прибежал к умирающему, тот уже даже не стонал, а только безнадёжно-тоскливо смотрел на бившуюся в стекло жужжащую жирную муху.

– Пей, дяденька, – Тимошка поднёс к запёкшимся от жара губам безногого кружку с водой, и тот принялся жадно пить, стуча зубами об её жестяной край.

Мальчик намочил водой край бинта, валявшегося рядом, и бережно обтёр больному лицо.

– Потерпи, потерпи чуток, ты поправишься, вот увидишь, – приговаривал мальчик так, как говорила ему мама.

Ему отчаянно хотелось помочь этому незнакомому человеку и хоть чуть-чуть облегчить его страдания.

Мужчина невнятно замычал и заворочался. «Буду сидеть около него, – решил Тимошка, – вдруг ему что понадобится».

Он пристроился на краешке постели да так и просидел всё отведённое ему время, не сводя жалостливого взгляда с лица своего больного. Кирька, похоже, набегавшись за утро, крепко спал, сестра милосердия не заходила, а больной снова впал в забытьё.

– Тебе пора, – заглянул в палату Яков Силыч, – за тобой такая раскрасавица явилась, что впору картину с неё писать. Эх, где мои молодые годы! Я бы за такой барышней хоть на край света побежал!

Он молодцевато подкрутил ус и уже серьёзным голосом пообещал:

– Я пригляну за твоим больным. Не волнуйся, всё будет в порядке.

20

– Ты представляешь! – возмущённо сказала Тимошке запыхавшаяся Маша. Она ждала его на улице под раскидистым старым тополём и, казалось, буквально кипела от ярости. – Ну, люди! Ну, люди! Не дают приличной девушке прогуляться!

Она погрозила кулаком куда-то в пространство и дёрнула Тимошку за руку:

– Пойдём отсюда, покуда эта старая карга ещё чего не учудила.

– О чём ты говоришь, Маша? – непонимающе спросил Тимка. – Ты объясни толком.

– Да что тут объяснять, – затараторила горничная. – Сижу я спокойно себе на лавочке, никого не трогаю, вдыхаю благоухание сирени, – она зарделась и потупила глаза, – которую мне знакомый солдатик подарил, а из кустов полоумная бабка как выскочит! Выхватила у меня цветы и ну бежать! Весь букет! Представляешь! – Маша сокрушённо покачала головой. – Кто же из знакомых теперь поверит, что мне кавалер симпатию оказал?

Тимошка остановился от удивления:

– Что ты говоришь, Маша?! Мне с этой старухой тоже довелось знакомство свести! Только знаешь, она совсем не злая и не воровка. Она мне мою вещь вернула.

– Да знаю, что не злая, – немного остыла девушка. – Эту бабку весь наш околоток знает. Она тут дни и ночи ошивается. Вроде как блаженная. Где кусок хлебца перехватит, где переночует, а где и сама подаст нищему кой-какую копейку.

Тимошка хотел было рассказать Маше, что этой ночью видел, как бабка лупила по спине знаменитую артистку Рассолову, но вовремя спохватился – тогда придётся признаться и в своей ночной прогулке.

– Давай пойдём домой по этой улочке, – предложила Маша и свернула в тесный проход между домами.

Тимошка уже знал про знаменитые петербургские проходные дворы, поэтому совсем не удивился, когда перед его глазами открылась небольшая площадь, от которой лучами бежали улицы, ровные, как пять пальцев одной руки.

– Это место называется «Пять углов», – пояснила Маша, – нам туда.

Она повернулась и быстрым шагом пошла в противоположную от дома сторону.

– Маша, ты, наверное, дорогу перепутала, – попытался вернуть девушку к действительности Тимошка, но горничная не останавливалась, а прибавляла ходу.

– Мы скоренько, – не оборачиваясь проговорила она, – живой ногой туда и обратно. Я только солдатику за букет спасибо скажу. Ты Нине Павловне не говори, что мы сюда бегали, ладно?

Тимошка согласно кивнул. Ему было интересно ходить по незнакомому, завораживающе красивому городу. Он засмотрелся на большое здание с куполами и башнями, похожее на дворец, и потянул Машу за рукав:

– Там сам царь живёт?

Маша захохотала, и на её щеках появились задорные ямочки:

– Ой, выдумаешь, царь живёт! Да это вокзал! Оттуда поезда в Царское Село и в Павловск отправляются. Я тоже один раз ездила, – похвасталась она, – меня Нина Павловна гулять в Павловский парк брала.

– Вон они, казармы Семёновского полка, «семенцы» по-нашему, – Маша перевела дух, указала на длинные жёлтые здания, тянущиеся вдоль улицы, и сменила быструю походку на медленный прогулочный шаг.

Мимо них то и дело проходили стайки нижних чинов, с интересом провожая глазами раскрасневшуюся девушку с мальчиком. Деловые унтер-офицеры отдавали приказания на построения, козыряя подъезжающим на пролётках офицерам в нестерпимо блестящих на солнце сапогах.

– Эй, красавица, не проходи мимо, – шутливо окликнул Машу кареглазый солдат, – у меня сестра такая, как ты, давай познакомимся.

– Прохода не дают воспитанной девушке, – вздёрнула носик горничная, – негде променад сделать.

Она нарочито безразлично два раза прошлась вдоль здания туда и обратно, крепко держа Тимошку за руку. Паренёк так засмотрелся на крепких рослых солдат в бледно-зелёных гимнастёрках, что вздрогнул от неожиданности, когда у него за спиной чей-то тоненький голосок пронзительно вывел короткую частушку:

Медна мера загремела,Красна девка заревела.Не реви, родная мать,Иду с японцем воевать!

Он резко обернулся – чуть позади них стояла давешняя старушка, лукаво перебирая пушистую охапку цветов. Сегодня она снова водрузила себе на голову странную шляпку с чучелом птицы, и теперь заморская птаха казалась сидящей на кусте пряной сирени.

– Это мой букет! – вскинулась на бабку Маша. – Отдай сию же минуту!

Старуха отскочила, притопнула тоненькими ножками и запела:

Ты не вей, матаня, кудриНа моей головушке,Всё равно мне пропадатьНа чужой сторонушке.

– Да ты, бабка, никак войну нам пророчишь! А ну, брысь отсюда! – командным голосом зыкнул на старуху пожилой унтер-офицер. – Ты мне агитацию тут не разводи.

Старуха игриво погрозила служивому пальцем и посеменила по пыльной мостовой, беспрестанно кланяясь рядовым и бросая под ноги молодым солдатам гроздья белой сирени.

– Причём здесь ваша война? – завелась Маша перед унтером. – Старуха у меня цветы умыкнула, а вы со своей войной встреваете!

Военный сурово посмотрел на распалившуюся горничную, и она мгновенно притихла под его тяжёлым взглядом:

– Ты, барышня, глупость сейчас сказала, война – дело серьёзное. Не бабское. Не дай Бог, враг зашевелится, не до букетиков нам будет. А старуха-то не зря беду предсказывает. Ох, чует моё сердце, не зря…

Весь обратный путь Тимошка думал о войне. Он вспомнил, что последняя война была с турками. Его дед Илья воевал тогда канониром на пушечной батарее. Как же старуха сказала? Тимошка мысленно перебирал её слова: «Всё равно пропадать на чужой сторонушке». Интересно, что она имела в виду? Дед Илья тоже воевал на чужой сторонушке. Она называлась «Болгария». Дедушка рассказывал, что наша армия освобождала болгар от иноземного ига. Что такое «иго», Тимошка не знал, но представлял нечто ужасное. Всякий раз, когда дед вспоминал войну и своих погибших друзей-солдатиков, он плакал.

«Наверное, очень страшно погибнуть в чужой стране, – думал мальчик, – и на могилку к тебе никто не придёт, и русскую молитву над тобой не прочитают».

Тимошка вздохнул.

«Хорошо, что на той турецкой войне русская армия победила и освободила от ига болгарских братушек, теперь будет кому нам на помощь прийти, если враг нагрянет».

На подходе к дому Тимошка усмотрел быстро промелькнувшую мимо них закрытую карету, и ему показалось, что за глянцево отсвечивающим стеклом маячит светлая головка его нового друга Севы – князя Всеволода.

– Ах, как благостно быть при деньгах, – завистливо вздохнула Маша, глядя на сытых лошадей барского выезда, резво перебирающих копытами по брусчатке. – Карета – это тебе не конка.

Она презрительно покосилась в сторону забитого простым людом фанерного вагончика, который с трудом тащила по рельсам понурая мохноногая лошадка.

– Была бы я барыней, нипочём бы на конке не ездила. А ещё накупила бы себе серёг, как у генеральши Мосиной, что на третьем этаже живёт, вот с такими брульянтами, – она сунула Тимошке под нос свой розовый ноготок на мизинце. – А шубу справила бы, как у актрисы Евгении Рассоловой. С соболями. Ты представляешь, какая у неё шуба? – напористо спросила Тимку горничная.

Он не представлял. Поэтому отрицательно мотнул головой и подумал, что, наверное, в Петербурге нет ни одного человека, который бы не знал знаменитую приму Императорского театра.

Маша раскланялась с важным почтальоном в форменной тужурке и с огромной брезентовой сумкой через плечо:

– День добрый! Нет ли мне письмеца какого или открыточки?

– Пишут тебе, Марья, пишут, – ответствовал мужчина. – А вот господам вашим есть весточка. Только что доставил по назначению.

Он поправил фуражку с гербом и многозначительно посмотрел на девушку. Тимошка встрепенулся:

– Это от дяди Пети! Маша, пойдём скорее!

Маша подобрала юбки, так что стали видны высокие шнурованные ботиночки, и, совсем как девчонка, перепрыгнула высокий порожек ворот:

– И то верно, время поспешать к обеду. Скоро Юрий Львович со службы прибудут, надо на стол подавать.

В квартире Арефьевых царила тишина. Зиночка, забравшись с ногами в кожаное кресло, рассматривала Тимошкину книгу про животных Африки, Танюша безмолвно перебирала руками бархатную тряпочку, время от времени поднося её к своей щеке, а Нина Павловна озабоченно читала какую-то бумагу. Рядом лежал белый конверт, и Тимка понял, что это и есть то письмо, про которое говорил почтальон.

21

Нина Павловна со вздохом сложила бумагу и убрала её в конверт, не забыв запереть письмо в ящик орехового бюро на гнутых ножках:

– Это от Петра Сергеевича. У него всё хорошо, завтра санитарный поезд прибудет на место. Он пишет, что для врачей уже подготовлен палаточный лагерь и поставлен полевой госпиталь. Пётр Сергеевич передаёт тебе поклон и велит прилежно готовиться в гимназию, – пояснила она Тимошке, но в её голосе чувствовалась необычно тревожная интонация, которую она постаралась скрыть за искусственным спокойствием.

Мальчик забеспокоился. Весь вечер он напряжённо ловил каждое слово и каждый взгляд, которым обменивались хозяева квартиры, но атмосфера дома была по-прежнему уравновешенной и безмятежной: Нина Павловна музицировала, а Юрий Львович пересматривал толстую кипу газет, накопившихся за неделю.