Жизнь как на ладони. Книга 1

– Тётя Сима, а ты царя видела? – спросил он с набитым ртом.

– Конечно, видела, – няня намазала маслом хлеб и протянула мальчику. – Правда, он не так часто здесь гостит, как его батюшка, Александр Третий. Тот вообще в Гатчине жил. Каждый день в парке гулял. Своей царской рученькой уток в пруду кормить изволил.

– Вот бы и мне царя увидать, – мечтательно протянул Тимка и выглянул в окно.

Он представил, как перед окнами прогуливается сам император в короне и мантии. В руке он держит большой шар – державу, а в другой – скипетр. Как на открытке, привезённой отцом из города.

– Если царь самолично кормил уток, то куда он в это время девал державу и скипетр? Наверное, на камень клал? – спросил Тимошка тётю Симу.

Она рассмеялась:

– Да нешто государь так каждый день наряжается! Я его в самой обыкновенной одежде видала. Такой, как у Петра Сергеевича.

– А я думал, он всегда в царской ходит, – разочарованно протянул Тимошка.

«Поджоги в Гатчине! Поджоги в Гатчине! За три дня сгорело два дома! Покупайте свежую газету!» – раздался на улице звонкий мальчишеский голос разносчика газет.

– Что делается, что делается! – покачала головой тётя Сима и перекрестилась. – Вот уж напасть, так напасть. Люди говорят, что сюда из Франции самого знаменитого французского сыщика выписали, чтоб быстрее поджигателей сыскать. Вчера к Петру Сергеевичу в больницу сразу трёх обгоревших привезли. Он и сейчас там с ними возится.

– Здесь я уже, здесь, – раздался снизу знакомый голос.

Доктор тяжело прошёл в кухню и обессиленно опустился на стул.

– Целый день спасали пострадавших на пожаре. Мать и дочь. Малышка лет шести. Угорели сильно. Едва выжили.

Он пристукнул кулаком по столу:

– Эх, попался бы мне этот варнак, что дома поджигать удумал, живым бы не ушёл.

– Дяденька доктор, – тревожно посмотрел на него Тимошка, – вдруг это те самые разбойники, которые со мной на поезде ехали и хотели украсть твою сумку?

– А ведь верно! – оживился Пётр Сергеевич. – Поджоги как раз и начались с того дня, как тебя под поезд столкнуть пытались. Молодец, Тимофей, верно рассуждаешь! Давай, рассказывай, что помнишь.

Тимка, собираясь с мыслями, поёрзал на удобном высоком стуле, совсем не похожем на лавки в тёткиной избе, глубоко задышал и принялся рассказывать нехитрую историю всей своей коротенькой жизни. Хотя его рассказ занял от силы десять минут, тётя Сима успела пару раз жалостливо поплакать, а Пётр Сергеевич недовольно нахмуриться.

Наконец в кухне воцарилось молчание, изредка прерываемое потрескивающими в плите угольками и бульканьем кофейника.

– Знаешь что, Тимофей, – сказал хозяин и посмотрел на тётю Симу, – оставайся-ка ты пока у нас, а там видно будет.

6

Тимошка жил в доме Петра Сергеевича уже вторую неделю, за этот срок он успел всей душой привязаться к добрейшей тёте Симе и к вечно занятому доктору. Время от времени мальчик подумывал, что нехорошо быть обузой в чужом доме, «лишним ртом», как сказала бы тётка Маня, и тогда начинал изобретать планы самостоятельного зарабатывания денег.

– Завтра мы с тобой пойдём на лотерею-аллегри, – однажды сказал Тимошке Пётр Сергеевич. – Благотворительное общество будет продавать выигрышные билеты, все деньги от которых пойдут в пользу больницы для бедных.

Он радостно потёр руки:

– Хорошо бы оборудовать приличный хирургический кабинет с новейшей лампой для освещения операций.

«Лотерея-аллегри! Выигрышные билеты!» Это известие взбудоражило Тимошку. Даже в его родном селе все знали, что такое выигрыш в лотерею, что уж тут говорить про почти столичную Гатчину.

В городе только и было разговоров про предлагаемые призы. Накануне выходного дня Пётр Сергеевич принёс программу гуляния, и Тимошка, изрядно вспотев от старания, громко по складам прочитал: «2 июня 1903 года, в воскресенье, на военном поле против Дворца, в 2 часа пополудни начинается гуляние с лотереей-аллегри. Главные призы: три лошади, две коровы и коза. Цена лотерейного билета 10 копеек. Драматической труппой под управлением А.Лучезарова будет разыграно сочинение Полевого «Дядюшка на трёх ногах» и водевиль Григорьева «Иголкин – купец». Кроме театра будут выступать музыкальные клоуны братья Акатовы. По заключении гуляний, в 10 часов вечера, будет зажжён фейерверк».

О драматической труппе Тимошка слыхом не слыхивал и фейерверка никогда не видел, но что значит стать хозяином лошади или коровы, представлял даже очень хорошо.

«Больше всего повезёт тому, кто выиграет лошадь, – хозяйственно рассуждал он. – Ах, если бы это был я! Тогда бы на всем белом свете не нашлось такой тётки, пусть даже самой злющей, которая посмела бы обозвать меня дармоедом!»

Тимофей воображал, как въезжает на собственном коне в Соколовку, а со всех сторон к нему сбегается честной народ: мужики завистливо цокают языками, бабы всплёскивают руками, соседские девчонки таращат глаза от удивления, а пацаны просят прокатиться.

«Да если бы у меня была лошадь, то жил бы я себе припеваючи и горя не зная. А Петру Сергеевичу и тёте Симе за их доброту каждый день возил бы из села свежее молочко».

Ночью Тимке приснилось, что он едет на лошади вдоль реки, а с берега напротив ему машут рукой мама с папой.

– Сынок, сынок, – изо всех сил кричит матушка, – омут глубокий, нам реку не переплыть.

– Оставайся там, где стоишь, – вторит ей отец и кидает через реку извивающуюся змею. – Возьми, это тебе пригодится в жизни!

Проснулся Тимошка весь в слезах: надо же такому присниться. И опять непонятная змея. Не иначе как придётся идти в заклинатели змей. Отец зря не посоветует.

– Что-то ты с личика спал, – заохала тётя Сима, когда Тимка пришёл в кухню на завтрак. – Ну да я тебя враз развеселю. – Она покопалась в кармане передника и выудила оттуда медную монетку в десять копеек. – Вот тебе от меня подарочек. Купишь себе лотерейный билетик.

Тимошка чуть булочкой с повидлом не подавился: вот она, удача, сама в руки скачет! Потом в кухню зашёл Пётр Сергеевич и тоже дал Тимке десять копеек. На гулянье паренёк летел, как на крыльях. Да и как иначе, если на нём был новенький матросский костюмчик – в точности, как у барчука, который махал ему рукой из вагона поезда, а в кармашке лежало целых двадцать копеек. Время от времени Тимошка гладил их пальцами через плотную шерстяную ткань и думал, что он, наверное, самый счастливый мальчик на свете.

Военное поле было полно народа. У входа стояли балаганы с призами, в загоне, окружённые толпой крестьян, подрагивали лоснящимися боками каурые кони, а рядом неспешно жевала сено пёстрая тёлка-однолетка.

– Лотерея-аллегри, покупайте билеты! – в широкий медный рупор кричал зазывала и крутил большой стеклянный барабан, в котором, как живые, скакали свёрнутые в трубочку билеты.

– «Аллегри» – это значит мгновенно, – пояснил мальчику Пётр Сергеевич, – купил билетик, развернул – и готово: смотри, какой приз ты выиграл.

Доктор взял Тимку за руку и пристроился в очередь за лотерейными билетами.

– Эй, хозяин, не зевай, а билетик открывай, – весело подбадривал продавец каждого покупателя билета, и все в очереди, затаив дыхание, ждали, когда его обладатель торопливыми пальцами разорвёт скрученную бумажку и огласит свой выигрыш.

– Сервиз! Гип-гип, ура! – ликовал охрипшим голосом зазывала, а военный оркестр тут же начинал играть поздравительный «туш».

– Коза! Вы стали счастливой обладательницей наилучшей породистой козы! Позвольте поздравить вас с приобретением! – заходился от счастья продавец, чмокнув растерявшуюся барыню прямо в пальчики, зажимающие счастливый билет.

– Коза, ну и повезло же барыньке! – тихонько охнул кто-то за Тимкиной спиной.

Мальчик обернулся. Сзади него стояла бедно одетая женщина с маленькой девочкой и тревожно провожала глазами каждый выигрыш.

– Как думаешь, билетов на всех хватит? – спросила она Тимку.

Мальчик пожал плечами и весело запрыгал, потому что уже приближалась его очередь.

«Лошадь, лошадь, лошадь, – твердил он про себя. – Пожалуйста, Господи, пусть я выиграю лошадь».

Он протянул деньги подмигнувшему продавцу, и тот лихо закрутил барабан с заветными бумажками. Тимка выбрал глазами две из них и решил, что постарается вытащить именно их.

Барабан остановился, и продавец призывно распахнул стеклянную дверку:

– Пожалуйте, милостивый государь.

Тимофей приметил свои билетики и без колебаний выбрал две розоватые бумажки.

– Открывай парень, не томи, – весело завыла толпа.

Мальчик взглянул на Петра Сергеевича. Тот разрешающе кивнул головой и улыбнулся:

– Разворачивай, чего же ты ждёшь?

Тимофей раскрутил первую бумажку и увидел три слова: «Билет без выигрыша».

– На «нет» и суда нет, – подбодрил Пётр Сергеевич, – открывай следующий.

Тимка засопел, на всякий случай перекрестился, развернул второй билет и охнул: там был нарисован каурый конь с тележкой.

– Гип-гип ура! – в упоении заголосил продавец билетов. – Выигран главный приз – лошадь с тележкой-шарабаном! Юноша стал победителем! Поаплодируем победителю, господа!

В толпе загомонили. Пётр Сергеевич крепко взял Тимку за руку и отвёл в сторонку:

– Поздравляю с выигрышем, молодой человек.

Тимофей чувствовал себя на седьмом небе. В один миг он превратился из никому не нужного нахлебника в состоятельного мальчика.

«Буду извозом зарабатывать, а то и огород кому вспашу, – солидно обдумывал он свой выигрыш, – лошадь в деревне завсегда прокормит».

Только жалко было расставаться с Петром Сергеевичем и тётей Симой, но не век же на чужой шее сидеть. Взрослый уже, да и грамотный к тому же. Вон, соседский Колька в такие же годы уже половым работал в столичном трактире.

– Рад? – опечаленно спросил его доктор.

– А то! – встрепенулся Тимошка. – Вы не думайте, Пётр Сергеевич, я к вам с тётей Симой буду часто в гости наведываться, да с гостинцами. За всё ваше добро отслужу, – вспомнил он, как говаривал его отец.

– Да я и не думаю… – Пётр Сергеевич отвернулся и заговорил с подошедшим Андреем Ивановичем, а Тимошка хотел было двинуть за выигрышем, но вдруг услышал в стороне негромкий приглушённый плач. Он присмотрелся. Плакала та женщина с девочкой, что стояла позади него.

– Тётенька, что ты плачешь?

Женщина подняла на него красные глаза и криво усмехнулась:

– А, счастливчик… Легко тебе, барчук, живётся – вишь, лошадь с шарабаном себе на забаву выиграл. А я, вместо хлеба, на последние десять копеек билет купила, думала, хоть козёнку получу, чтоб моя дочурка с голоду не померла, да вот пустышку вытянула. Вдова я, погорелица. Слыхал, небось, про пожары в Гатчине?

Тимошка согласно мотнул головой и закусил губу.

– Вот мы с Алёнкой эти бедолаги и есть, – она ткнула заскорузлым пальцем в прижавшуюся к её ноге девчонку и махнула рукой. – Видать, нам судьба такая. На пожаре не сгорели, так под забором сгинем, как собаки.

Тимофей ещё раз посмотрел в полные отчаяния глаза женщины и медленно протянул ей свой билет:

– На, возьми. Нешто я не понимаю, сам вволю наголодался.

Баба кулём повалилась на колени прямо в липкую грязь, размазанную сотнями сапог:

– Век за тебя, кормилец, буду Бога молить!

Тимофей растерялся было, но почувствовал на своём плече тяжёлую руку Петра Сергеевича. Он поднял голову и увидел посветлевшее лицо доктора:

– Молодец, сынок, ты всё правильно сделал. Никому теперь тебя не отдам.

7

– Решил я, Серафима, усыновить нашего Тимошку согласно закону, – сообщил Пётр Сергеевич, когда все собрались у самовара на вечерний чай. – Что скажешь? – посмотрел он пытливо на тётю Симу и прижал к себе Тимку.

Та всплеснула руками, прослезилась и громко зашмыгала носом:

– И правильно удумали, барин. Бог сироток привечает, авось, и вам через него счастье выпадет. Богоданный-то сыночек – такой же родной.

Пётр Сергеевич потемнел лицом и невольно взглянул на портрет жены и сына:

– Я думаю, Маша одобрила бы мой поступок, да и Вадим не возражал бы. Он был очень открытым мальчиком, чутким к чужому горю.

Экономка всхлипнула и закрыла лицо фартуком.

– Ну, хватит, Серафима, полно. Не рви мне душу, – приказал Пётр Сергеевич. – Начнём готовить нашего Тимофея в гимназию. Надо ему документы выправить. Вели дворнику заказать мне экипаж, во вторник поедем в церковь, где Тимофея крестили, и выпишем ему метрическую справку. Не годится человеку без документов жить.

От этих слов Тимкино сердечко так и подпрыгнуло.

– Поедем ко мне в Соколовку? А тётка Маня меня назад не потребует?

– Силком тебя никто не отберёт, не волнуйся, – успокоил его Пётр Сергеевич. – Да ты ведь говорил, что не нужен тётке. Может, лукавил?

Тимофей так энергично затряс головой, что чай из чашки брызнул во все стороны:

– Ей Богу, дядя Петя, правда, правда не нужен, – покраснел мальчик. – Я подумал, что, может, вы меня вернуть хотите, – добавил он шёпотом.

– Не выдумывай ерунды, – подвёл итог Пётр Сергеевич, – а собирайся в путь.

Назавтра выехали спозаранку. И то сказать, путь не близкий – почитай, двадцать вёрст, да всё лесом. Тётя Сима сунула в повозку вкусно пахнущую свежими пирогами корзиночку, прикрытую чистым полотенцем, и тайком от доктора запихнула в карман Тимофею петушка на палочке.

«И почему дядя Петя не разрешает есть леденцы? – размышлял Тимофей под мерный стук лошадиных копыт. – Говорит, что они вредные. А в чём там вредность, если они такие вкусные? Я мог бы всю жизнь только леденцами и питаться».

Пётр Сергеевич завернул мальчика в клетчатое одеяло, и Тимошка, надышавшись пряным хвойным воздухом июньского леса, незаметно для себя крепко уснул. К деревне подъезжали за полдень. Тимка вытянулся в струнку. Было радостно и одновременно тревожно: а ну, как что-то пойдёт не так, как задумано? Вдруг тётка заартачится и не захочет отдавать Тимофея Петру Сергеевичу? Да и как-то неловко было показываться перед деревенскими друзьями в барчуковом наряде.

Он вложил свою ладошку в руку доктора, и тот успокаивающе сжал горячие после сна Тимошкины пальцы. Так рука об руку и въехали они в большое село Соколовка.

Первая, кого они увидели, была бабка Мирониха с пустыми вёдрами на коромысле.

– Ахти мне! – заголосила старуха так, что от её крика шарахнулся в сторону собиравшийся прокукарекать петух. – Никак это Тимка Петров! А разряжен-то, ну чисто королевич! Гляньте, люди добрые! Мы думали, что он в лесу пропал, а он целёхонек! Да с барином!

Она критически осмотрела Петра Сергеевича, сбавила тон и подскочила к повозке:

– Слышь-ко, барин, ты Маньке мальчонку не отдавай. Заест она его поедом, как пить дать заест.

– Поехали! – Пётр Сергеевич тронул возницу, и тот послушно натянул вожжи.

– Тимка! Гляньте, люди добрые, Тимка Петров! Живой и невредимый! – раздавалось со всех сторон.

Хотя Тимошка предполагал, что именно так всё оно и будет, но всё-таки не выдержал и спрятался за широкую спину своего названного батюшки.

– Вон он, наш дом, – показал мальчик на просторную крепкую избу в два этажа, – его мой дед Илья построил. Мы там все вместе жили, пока родители и дед от холеры не померли.

Пётр Сергеевич согласно кивнул и привлёк Тимошку к себе:

– Есть такая беда в России. Целые деревни от этой болезни вымирают. Самое обидное, что причиной тому – заражённая вода. Стоит только начать кипятить воду, и болезнь отступает.

– А ты смог бы вылечить маму и папу? – заглянул Тимошка в лицо доктору.

– Не знаю, – честно признался тот, – но обязательно попробовал бы. Я уже два раза ездил на холерные эпидемии. Один раз в Ростов Великий, а потом – в далёкую Среднюю Азию.

Повозка плавно остановилась у калитки, и Тимошка легко взбежал на родное крыльцо. Дверь была подперта поленом.

– Наверное, все на огороде, – предположил мальчик, – ведь пора картошку сажать.

Раздвигая заросли калины и бузины, Тимофей повёл Петра Сергеевича за угол дома, где у Петровых был большой огород.

– Муха! – обрадовался мальчик, когда ему под ноги с мяуканьем бросилась пёстрая кошка. – Муха, Мушенька, как ты тут без меня?

– Это ещё матушкина кошка, – объяснил он доктору. – Можно я её с собой возьму?

Пётр Сергеевич улыбнулся:

– Возьми. Будем надеяться, что Сима нас с ней не выгонит.

– Не выгонит, дядя Петя, – горячо прошептал Тимошка и прижал к себе худенькое кошачье тельце. – Небось, голодная. Тётка-то её не очень жалует.

– Доброго здравьица, барин. Дачу снять изволите? Это мы завсегда, со всем нашим почтением, – пропел из-за угла ласковый женский голос.

Тимошка вздрогнул: прямо на него, улыбаясь во весь рот и наскоро поправляя сбившийся платок, шла тётка Маня. Она льстиво согнулась и отвесила Петру Сергеевичу приветственный поклон:

– С сынком, барин, желаете въехать? Сынок-то у вас какой хорошенький – копия папашенька.

Она перевела взгляд на Тимошку, осеклась и стала как-то неловко, боком сползать по стене дома.

– Чур меня, чур, – закрестилась тётка, – ты же в лесу сгинул…

Она осмотрела Тимку с ног до головы и даже дрожащей рукой подёргала его за нарядную курточку.

– Не сгинул, как видите, – вежливо сказал Пётр Сергеевич. – Мы с Тимофеем, собственно, приехали за тем, чтобы сообщить вам, что я усыновляю этого мальчика.

От звука его голоса на бабу словно ушат холодной воды вылили. Она резко вскочила, подбоченилась и вздёрнула голову:

– А ты, господин хороший, кто таков есть, чтобы мне указывать?! Мой племяш! Что хочу, то с ним и делаю! Он мне ещё за хлеб-соль не отработал. Я его всю зимушку кормила, поила, лучший кусок от своих детей отрывала, сама недоедала. Не бывать такому, чтоб мои дети в деревне в навозе копались, а Колькин Тимка в барчуках в городе жил. Хочешь – бери себе вместо Тимки моего Кирьку. Или, вон, Катьку забери, она девка справная. Готовить, стирать тебе будет.

Тимошка даже зажмурился от ужаса: а ну как Пётр Сергеевич и впрямь передумает и усыновит Кирьяна или Катюху.

«Значит, так тому и быть, – вдруг вспомнил он мамину любимую приговорку. – Видно, не судьба мне…»

Но Петр Сергеевич, казалось, не обратил внимания на слова тётки. Он устремил на разъярённую женщину спокойный взгляд и тихо спросил:

– Как я понимаю, часть этого дома принадлежит Тимофею?

Баба замолчала, только глаза сузила от злости.

– Мы оставляем её вам. А это примите за потерянную корзинку.

Он вынул из кожаного портмоне новенький рубль, положил его на крыльцо:

– До свидания.

Пётр Сергеевич взял Тимошку за руку и уже совсем было собрался уходить, как вдруг мерное кудахтанье кур во дворе прервал детский крик:

– Спасите! Помогите! Умираю!

Все обернулись на этот отчаянный вопль и дружно ахнули: в калитку ввалился окровавленный мальчик лет семи.

8

– Убили! Кирьку моего убили! – птицей кинулась к мальчонке тётка Маня. – Кто тебя истерзал?

– Лиса! Меня лиса покусала!

Ребёнок, задыхаясь, хватался за мать окровавленными руками и как будто оправдывался:

– Я её и не трогал вовсе. Она сама из-за куста как выскочит и ну кусать, ровно бешеная!

– Бешеная! – тётка Маня вздрогнула, внезапно обессилев от страшной мысли.

– Бешеная… – эхом подхватил Тимошка и с жалостью посмотрел на Кирьяна.

Он хорошо помнил, как прошлым летом от укуса бешеной лисы погиб деревенский печник дядя Сеня. Умирал он долго и мучительно. Мальчишки бегали к его избе, заглядывали в окна и с замиранием сердца смотрели, как добрый и безобидный дядя Сеня клубком катается по полу и бьётся головой о ножки стола. Мама говорила, что при этой болезни люди не могут пить, поэтому её ещё называют «водобоязнь».

– Смотрите, ребятишки, без спросу в лес ни шагу, – предупреждала она Тимошку, Кирьку и Катьку, – от этакой хворобы ни один лекарь не вылечит. Да крепко запомните: ежели лиса или собака сама на людей бросается – быть беде.

Тимошке стало так жалко Кирьяна, что из глаз сами собой побежали непрошенные слезы. Хоть и вредный парень Кирька, нравный да капризный, но всё ж таки братушка – родная кровь.

– Мальчика необходимо срочно отвезти в больницу на прививочную станцию и привить от бешенства, – решительно сказал Пётр Сергеевич. – Занесите ребенка в дом. Я его перевяжу, я врач. Да поторапливайтесь, – скомандовал он тётке Мане.

Баба опомнилась и перестала выть:

– Ты лекарь?

Она вцепилась в полу пиджака доктора и поволочилась за ним по пыльному крыльцу, стуча коленями о ступени:

– Не дам! Не дам тебе своего Кирьку! Пусть дома умрёт, а в больницу везти не дам! Вы его там докторскими ножами зарежете и ядовитыми зельями опоите!

Доктор отпихнул обезумевшую женщину, взял Кирьяна на руки и понёс в избу, не обращая внимания на то, что кровь пачкает светлый рукав его пиджака.

– Сообщи вознице, что едем в Петербург, я заплачу, – сказал он Тимошке через плечо и принялся за перевязку.

Мальчик со всех ног кинулся к экипажу.

«Только бы скорее добраться до этой прививочной станции, – думал он, – а там дядя Петя обязательно вылечит Кирьку, раз обещал».

Но кучер неожиданно для него наотрез отказался:

– Хоть убей, барчук, не поеду. У моей лошади копыто сбилось, не дойдёт она до Петербурга. – Он расстроенно махнул рукой и стыдливо отвёл глаза. – А другой лошадки у меня нет. Обезножит эта – хоть в петлю лезь. Чем детей кормить?

«Надо бежать к лавочнику, у него есть лошадь», – вспомнил Тимошка и понёсся по узкой деревенской улице, срезая углы и перемахивая через заборы.

– Тимка, Тимошка! Откуда ты взялся? – бежали за ним друзья-приятели, пытаясь остановить и расспросить поподробнее, что с ним приключилось.

Школьная подружка Лушка поймала его за курточку и стала обнимать.

– Потом, Лушка, недосуг мне, беда у нас, – вырвался он из цепких девичьих пальцев, оставив в её руках две пуговицы.

Лавочника, дядьку Ефима, Тимка увидел издалека. Слава Богу! Дядька Ефим, как всегда в это время дня, сидел на завалинке около покосившейся двери лавки и задумчиво плевал в кучу песка шелуху тыквенных семечек, одновременно отпихивая сапогом наглого петуха, норовившего вскочить хозяину на руки.

– Тю! Никак Тимка Петров! – хлопнул он ладонью по коленке. – А бабы говорили, что ты в лесу пропал. Вот сороки! Языки бы им поотрезать. Да нарядный какой! Разбогатела Манька, что ли? Надо с неё долг взыскать, а то она мне аж десять рублей задолжала.

– Дядька Ефим, дайте лошадь до Петербурга, Кирьку бешеная лиса укусила, – перебил Тимошка торговца, – доктор говорит, что его надо срочно везти в больницу на прививочную станцию.

Мужик перестал жевать и немигающе уставился на мальчика:

– Бешеная, говоришь? Беда! Помрёт Кирьян, хоть вези его на станцию, хоть не вези. От бешенства все помирают.

– Дядя Ефим! Дай лошадь Христа ради! – заревел Тимошка.

– Да нет у меня лошади, – пожал плечами Ефим, – на дальнее поле с сыновьями отправлена картоху сажать. Чай сам знаешь, земельный надел у нас немалый, работы много. – Он призадумался. – Хотя, постой, спроси у батюшки Василия. Вроде бы его попадья говорила, что они уже отсажались.

«Точно!» – обрадовался Тимошка. Как же он забыл про сельского священника отца Василия? У него ведь тоже лошадка имеется. Батюшка часто ездил на ней в дальние деревни навещать больных, совершать требы да и просто поддержать свою паству добрым словом и отеческим наставлением. Батюшка точно даст! Тимофей не раздумывая кинулся дальше: – Брысь, Буян! – крикнул он на ходу Ефимовой собаке, собирающейся любовно схватить его за штаны. – Видишь, какое горе у нас!

Батюшка жил на горе, возле старинной каменной церкви красного кирпича, утопавшей в зелени вишнёвого сада и кущах цветущей сирени. Духмяный воздух был такой густой, что у мальчика на мгновение закружилась голова.

– Отец Василий, отец Василий, – сухими от быстрого бега губами выдохнул Тимка, едва завидя невысокую батюшкину фигуру в холщовом подряснике, – отец Василий, лошадь бы нам. Кирьку в Петербург свезти, его бешеная лиса покусала.

– Тимошка, ты? – опешил батюшка. Но больше не стал ни о чем расспрашивать и без лишних разговоров вывел из конюшни свою каурую кобылу Диану и сказал: – Помоги запрячь.

Тимка пулей метнулся в сарай за сбруей и через несколько минут уже подъезжал с батюшкой к тёткиному дому. Пётр Сергеевич ждал его у изгороди. Он приветственно, как давнему знакомому, кивнул батюшке, взял у него из рук вожжи и крикнул в глубину дома:

– Несите мальчика.

Дверь приоткрылась, и Тимка увидел бледную тётку Маню с забинтованным чистыми тряпками Кирькой на руках. За ними тащилась испуганная Катька, а из кухни доносилась развесёлая песня пьяного дяди Васи, тёткиного мужа. Кирьян чуть всхлипывал и с опаской поглядывал на строгое лицо Петра Сергеевича.

– Благословите, батюшка, нас на успешное лечение, – склонил голову доктор перед отцом Василием.