Три Анны

Пошёл слух гулять из первых рук – от горничной уездного исправника Стукова, сплетницы Грушки. В тот момент, когда нарочные из Олунца обрисовывали господину исправнику положение с дорожным разбоем, Грушка, затаив дыхание и боясь пропустить хоть полсловечка, вытирала пыль с бюста гипсовой нимфы. Хотя через закрытую дверь кабинета слышно было плоховато, суть Грушка уловила: потребно держать ухо востро, а не то не миновать Ельску большой беды.

Судили-рядили про бандитов и в доме Весниных, особенно после Аниного своеволия, когда она явилась из дальней прогулки по лесу в сопровождении двух господ. Не сносить бы Ане буйной головушки перед отцовским гневом, не будь один из провожатых не простым дворянином, а титулованным, да ещё братом владелицы пансиона баронессы фон Гук.

Опытный Веснин с мимолётного взгляда понял, кто из новых знакомых дочери разночинец, а кто барин. С фон Гуком купец поздоровался радушно, приветливо, а Алексею Ильичу лишь степенно кивнул:

– Благодарю за дочь, господин Свешников.

Аня обидчиво вспыхнула от такой несправедливости, но укорить отца не посмела: знала, что провинилась и лучше для неё в данную минуту – держать рот на замке.

Известие о разбойничьей шайке Веснин воспринял спокойно:

– Чего зря печалиться – без Божией воли и волос с головы не упадёт.

– Упасть-то не упадёт, – напомнила ему Анисья другую пословицу, – но на Бога надейся, а сам не плошай.

– Это верно, – согласился купец, признавая опасность, тем более что исправник лично предупредил его о шайке неизвестных злоумышленников, явившихся «пощипать» местное купечество.

Давеча в доверительной беседе за рюмочкой сливовой наливки, отправляя в рот кусочек домашней ветчины, господин Стуков поведал, что в соседней волости шайка пустила по миру купца Перелыгина, а обворованный владелец суконной мануфактуры Краснобаев был вынужден за долги продать грузовую баржу.

– Я дорожных грабителей не боюсь, – объяснил дочери Веснин, зазвав её к себе в кабинет для тайного разговора. – Мои капиталы в ценных бумагах да акциях в сундучке лежат, – он выпростал указательный палец и многозначительно постучал им по стене за письменным столом. – А сундучок в сейфе за картиной с лебедями. Ты, Анюта, ежели со мной несчастье приключится, сразу за сундучком пригляди. Тебе средств на всю жизнь хватит, а будешь с умом расходовать, то и внукам останется.

От разговора с отцом Аня расстроилась не на шутку, слишком свежа была рана от смерти матушки, а уж о том, что с отцом может случиться непоправимое, и думать не хотелось, но он как будто угадал её мысли:

– Вижу, растревожил я тебя, моя ягодка. Но ничего – скоро повеселеешь. Задумал я на субботу гостей пригласить. А то ты как из пансиона приехала, почитай и людей не видала. Так что не кручинься, а заказывай себе новое платье, обсуди с кухаркой, какие кушанья к столу подавать, сколько провизии закупить, да поджидай гостей!

Гости в купеческом доме – дело первостатейное, да и батюшку опозорить не хотелось, поэтому перво-наперво Аня поспешила к кухарке Матрёне, славившейся по Ельску отменным умением печь пироги и запекать поросят. Матрёна сызмальства при господской кухне росла, получив поварские умения в самом Санкт-Петербурге. Может, и заправлять бы ей на княжеской кухне, но лет этак в семнадцать приключилась с ней незадача – болезнь непонятная. Чуть задымят трубы на Путиловском заводе да завеют чёрной дыминой над городом – Матрёна начинала задыхаться, словно от грудной жабы. Думала, помрёт. Может, и вправду скончалась бы без времени, не окажись случайно в здешних местах. И так ей хорошо на лесном воздухе раздышалось, что выпросила она у хозяев чистый расчёт и навсегда обосновалась в Ельске.

Матрёна была бабой крепкой, плечистой, лицом круглая, румяная, словно колобок из печи. И говорила под стать своей внешности: внушительно, но мягонько, по-доброму, со столичным выговором, в котором временами проскальзывали французские нотки – результат воспитания француза-повара, месье Жюрвиля.

Меню обговорили в три минуты:

– Стол приготовлю, барышня, в наилучшем виде, не извольте сомневаться, – сюсюкающим тоном заявила Анне Матрёна. – На горячее изображу расстегайчики из сёмги, бефстроганов из говяжьих медальонов, само-собой, картошечки отварной под баварским соусом. Ну, а на закусочку буженинки построгаем, язычки отварные, грибочки солёные да селёдочку с лучком! Лучше не придумаешь. – Повариха чуть нахмурила лоб и нерешительно посмотрела на Аннушку: – Моя прежняя барыня ещё фаршированную черносливом утку очень уважала. Как предполагаете, барышня, готовить или нет?

– Готовь! – разрешила Аня, оглядывая Матрёнино хозяйство.

Кухня поражала чистотой и нездешней аккуратностью. Составленные горкой разнокалиберные кастрюли громоздились в правом углу, левый угол занимали развешенные по стенам сковороды, а на столике у окна красовались два самовара: парадный, для гостей, и малый, из которого пили чай в течение дня все домашние.

На широкой плите посредине кухни умиротворяюще булькал кофейник, испускающий аромат свежего кофе, шипел жареный лук со шкварками, а в духовом шкафу запекались свиные ножки.

От запахов кулинарного великолепия Аня почувствовала, как проголодалась, и только собралась перекусить, как в дверь кухни просунулось щекастое лицо белошвейки Проклы и нарочито нежный голосок подобострастно произнёс:

– Барышня Анна Ивановна, не изволите ли примерить новый туалет?

С сожалением отставив чашку кофе в сторону – Матрёша выпьет, Анна покорно отправилась на примерку. Времени до званого ужина действительно немного, надо поторапливаться с шитьём.

Отведённая Прокле маленькая, но уютная каморка навевала мысли о костюмерной комнате в пансионе баронессы фон Гук. О том, что комнатка эта жилая, говорили лишь тщательно застеленная кровать в углу да кокетливый столик на тонких ножках. Всё остальное пространство занимали рулоны кружев и тканей, притиснутых вплотную к новенькой швейной машинке фирмы «Зингер», недавно выписанной Весниным из Олунца.

Бережно разложенное платье цвета молодой травы лежало на низенькой кушетке, подобно платью юной принцессы, собравшейся на первый бал.

– Какой красивый наряд, – восхитилась Анна, сожалея в душе, что не сможет покрасоваться в нём перед господином Свешниковым. В последнее время она очень часто вспоминала его улыбающееся лицо и задушевный голос, парящий над рекой. Если бы они ещё раз увиделись, то Аня наверняка сумела бы дать Алексею понять, как схожи их чувства любви к родному краю. Если бы только увидеть…

– Сюда, барышня, суйте ручку в рукав, дозвольте поправить лиф, – безостановочно трещала Прокла, вертя Аню во все стороны, словно тряпичную куклу. – Уж такая вы, барышня, нежная, такая лапушка, ровно горлица, – на все лады расхваливала она девушку, умильно щуря непроницаемо-чёрные глаза. – Батюшка ваш, небось, сам не свой от гордости за свою кровиночку.

Она чуть отстранилась от полуодетой Анны, критически осмотрев портняжную работу со стороны, и как бы невзначай поинтересовалась: – Папенька ваш в Олунце, говорят, обретается. На мануфактуру вскорости уезжать не собирается?

Анна удивлённо пожала плечами:

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Это я так, к слову, – заторопилась швея, перекусывая нитку, которой примётывала оборку к подолу, – думаю, хорошо бы платье вашему батюшке показать, вы не думайте ничего дурного, барышня.

Ответить Аня не успела, потому что внизу раздался топот ног, звуки голосов, и, наспех переодевшись, Аня побежала встречать отца, привезшего из Олунца свежие новости.

* * *

Купец Веснин довольно потирал руки: давненько фортуна его так не радовала. Мало того что удачно сбыл залежалый товар, так ещё и женишка для дочери приглядел. Не выскользнул бы он теперь из рук, словно жирная форель, пойманная в шёлковую сеть. Ох, какой женишок! Какой женишок! Первостатейный. При мысли о том, как он ловко сообразил устроить судьбу единственной дочери, на лице Ивана Егоровича появлялась безудержная улыбка. Распирающее грудь чувство счастья заставило заехать в трактир и выпить за здравие Аннушки рюмочку горькой настойки, продравшей горло не хуже рыболовного крючка. То ли от настойки, то ли от разлившейся по телу благодати из глаз покатились непрошеные слёзы. Остро, до щемящей боли в сердце, пришло воспоминание о почившей жене.

– Любушка моя, не дожила ты до поры, как наша доченька заневестилась. Даст Господь, ты на её венчание с небес полюбуешься, заглянешь с Чертогов Господних в Дроновскую церковь, что я за упокоение твоей душеньки выстроил.

Сам-то Веснин на дочку наглядеться не мог. Вся в мать удалась, красавица, умница. Правда, своевольна. Вон третьего дня какую проказу учудила – без провожатых в лес кататься уехала! Надо её скорее замуж выдавать. Там пусть муж за ней смотрит.

С замужества дочери мысль плавно перекинулась на разбойничью шайку. Некстати она появилась в здешних краях. Народишко местный тихий, работящий, куда ему каторжникам противостоять. На званом ужине надо будет с местными купцами покумекать, как оборону держать.

Преступления в здешних местах случались редко. Ну разве парни на кулачках подерутся из-за девицы, или соседки друг дружку за волосы оттаскают. На памяти Веснина большая беда случилась лишь раз, в тот год, когда Аннушка на свет появилась. Принялись тогда деревни одна за другой полыхать. Сразу же несколько домов вместе с хозяевами словно корова языком слизнула. Сперва на злой рок подумали да на лесную сушь, а потом догадались, что это поджоги. Стали мужики так и этак прикидывать, как злодея изловить, – ничего придумать не могли. Пристав с урядником с ног сбились, исправник полицейского сыщика из Олунца вызвал – всё без толку.

Поймал поджигателя Веснин. Он первым заметил, что пожар начинается всегда с самого богатого дома в деревне и всегда в ночную пору, а это уже неспроста получается. Посоветовался с женой, с отцом поговорил, да и распустил слух, что у него на складе казна оставлена, якобы для выкупа токарных станков. Слух тот по Ельску гулял, а Веснин с подручными в засаде сидел. Пять ночей караулили, а на шестую ночь услышали тихий шорох и увидели, как из ближних кустов вынырнул мужичонка. Невысокий, щупленький, косматый, чёрный, как жук лесной. Крадучись, вор вылил на оконное стекло плошку мёда, накинул на него кусок рядна и одним движением выдавил внутрь. Приклеенное на ткань стекло даже не звякнуло.

– Ловок, тать, – качнул головой Веснин, дав знак работникам готовить верёвки.

Мужик тем временем ящерицей юркнул внутрь дома и затих.

Уловив запах гари, Иван Егорович перекрестился как перед боем, махнул подручным и первым кинулся в дверь склада, не забыв выставить пост перед окном.

Не ожидавший погони поджигатель торопливо шарил по углам склада, а посреди пола малым огоньком уже тлел костерок, сложенный из сухого мха, облитого жидким дёгтем.

От всего увиденного залила Веснина немыслимая ярость:

– Душегубец! – медведем взревел он, памятуя о безвинных душах, загубленных на пожарищах.

Не растерявшийся вор вывернулся из крепких рук купца, саданул его коленом под дых и вынул нож, чёрной полосой блеснувший в свете красноватых искр:

– Живым не дамся.

Взял тогда Веснин грех на душу – размахнулся и так хватил разбойника по голове, что тот упал замертво.

С год потом Иван Егорович каялся, что не сдержался, не заломал преступника, чтоб суду предать, а порешил смертно. Горяч был. Говорят, что у того лиходея, Васьки Косматова, семья была. Двое огольцов да жена. Своих детей кормил, а чужих смерти предавал.

Да… Хоть дело и прошлое, а вспоминалось о нём тяжело, со скрежетом зубовным. Теперь за давностью лет почти никто в Ельске об убиенном разбойнике не вспоминает, а молодёжь так и вовсе о той оказии не слышала. И Анечка тоже.

* * *

Накануне званого ужина в доме у Весниных легли поздно: протирали мебель, парили, варили, пекли хлебы и наводили последний лоск в гостиной. Не обошлось и без происшествий: две расторопные девки, нанятые для чистки посуды, от излишнего усердия ухитрились промять бок у самовара, а горничная Фаина расколотила две вазы, купленные на Нижегородской ярмарке, и острым осколком чуть не до кости пропорола пятку, залив кровью светлый ковёр перед креслом.

– Ни на кого нельзя положиться, – выговаривала подёнщицам и горничной кухарка Матрёна, колдуя над огромной кастрюлей, из которой поднимался ароматный пар, – у всех руки, что крюки, только и есть надежда, что на нашу швейку Проклушку. Она баба ловкая, любое дело разумеет. Не то что вы, растрёпы.

Для наглядности Матрёна указывала пальцем, перепачканным в морковном соке, на вездесущую швею, как челнок снующую по дому.

В отличие от Матрёны, Анисья Проклу не одобряла:

– Шастает и шастает, где ни попадя, – ворчала она Анне при виде портнихиного усердия, – из кожи вон лезет, чтоб всем угодить, но вижу, не от сердца это, недоброе у неё на душе затаено. Гнать её надо. Помяни моё слово.

– Ты неправа, нянюшка, – пыталась возражать Анна. – Откуда мы знаем, что у Проклы на сердце лежит? А белошвейка она опытная, с фантазией, полюбуйся, какое прекрасное платье она мне сшила. Не хуже, чем столичная портниха.

Приподнимая край пышной юбки, Аня осторожно кружилась, с восторгом ощущая, как шёлковая ткань приятно скользит вокруг лодыжек.

– Платье очень хорошее, – упрямо поджимала губы старушка, исподволь любуясь на свою красавицу, – а баба плохая. Мутная. И глаз у неё недобрый.

Аня знала, что после упоминания про недобрый глаз, старушка примется рассказывать историю косого Спиридона, который воровал у них кур и уток. По Анисьиному разумению получалось, что ежели бы Спирькин глаз косил на девок, а не на левое плечо, то был бы Спирька мужик как мужик. Честный и справный.

Слушать нянины байки в сто первый раз Анна решительно не желала: её мысли были заняты намёками батюшки о выгодном женихе. Да и отцовские хлопоты о будущем замужестве изрядно портили Ане настроение перед званым ужином. Она даже подумывала одеться подурнее, чтоб испортить о себе впечатление, но не хотелось позорить папеньку: он так трогательно гордился ею. Да и платье, сшитое Проклой, было куда как хорошо: пуговка к пуговке, петелька к петельке, по груди рюша кружевная пропущена, юбка колоколом. Анна своим глазам не поверила, когда себя в нём в зеркале увидела. Подумала: «Да я ли эта незнакомая красавица с гордо поднятой головой?!»

Следом за кокетством прокралась мысль об Алексее Свешникове: «А ну, как бы он пришёл к нам на ужин да увидел меня в этом платье? Но нет, батюшка его не пригласит, а зря».

Гостей ожидалось тридцать персон. Веснин и рад бы пригласить весь город, но в их гостиную больше народу не вмещалось, всё ж таки не губернаторский дом, хоть и не последнего десятка.

Собираться приглашённые начали к пяти вечера. Самым первым пришёл отец Александр – настоятель Успенского собора. Благословив хозяев, он скромно устроился в уголке, проницательно гладя на входящих гостей. Глаз у отца Александра пронзительный, острый.

Все грехи примечает, а потом в разговоре, бывало, ввернёт особо провинившимся что-нибудь этакое. Аня сама слышала, как он полковнице Марковой пенял:

– Куда ты, матушка, смотрела, пока твой сынок горничную за локоток щипал?

Следом за отцом Александром, громыхая на поворотах, подкатил экипаж купчихи Черногузовой.

– Цаца какая, – осуждающе шепнула Анне Анисья, улучив свободную минутку, – с соседней улицы в повозке ехать удумала, честной народ потешать.

Разодетая в красное шёлковое платье, купчиха показалась Анне похожей на спелый помидор среди огуречной грядки. Отвешивая гостье церемонный поклон, она с трудом сдержала улыбку, стараясь не смотреть на обширные телеса в алом наряде.

– Хороша у тебя дочка, Иван Егорович, – натянуто выговорила Черногузова, и её маленькие глазки с ненавистью уставились на стройную Анну с затейливо заколотыми волосами. – Ох, и хороша! Глазом моргнуть не успеешь, как женихи сведут девку со двора.

– Много кавалеров нам не надобно, – с притворной скромностью пробасил отец, – нам по бедности одного захудалого женишка будет вполне довольно.

По многозначительно интонации отца и по тому, как выжидающе он посматривал на дверь, Аня поняла, что вскоре прибудет кандидат на её руку. Ей стало немного жутковато, как случалось во время трудного экзамена, особенно когда она не была уверена в правильном ответе.

Гостей прибывало, а жених всё не появлялся.

«Наверно, уже не придёт», – успокоилась Аня, раскланиваясь с предводителем ельского дворянства, облачённым в генеральский мундир и с орденом Святого Владимира на шее.

– Рад тебя видеть, Аннушка, – по-простому расцеловал её в обе щеки генерал, – уверен, ты достойно украсишь наше скромное общество.

– Вы очень добры, ваше превосходительство.

Генерал всегда вызывал у нее симпатию своей скромностью и чистосердечием.

Склонившись перед ним в реверансе, Аня подняла голову и встретилась глазами с только что вошедшим бароном фон Гуком. По груди скользнул холодный комок и застрял где-то вблизи сердца.

«Неужели это и есть папин избранник? Тятя что-то говорил про дворянина. Нет! Нет! Только не он!» – мысленно закричала она, заливаясь краской.

Изысканную красоту барона выразительно подчёркивала военная форма кирасирского полка, своим синим цветом гармонирующая с его глазами. Прищёлкнув каблуками, фон Гук с достоинством наклонил голову, отдавая честь хозяевам и гостям:

– Счастлив оказаться в вашем обществе.

– Ой, я сейчас умру от восторга, – тихонько охнула рядом с Аней толстая жена директора Ельской гимназии госпожа Мухина, пожирая глазами нового гостя. – Я думала, столь блестящие офицеры бывают лишь в дамских романах! А как молод! Лет двадцати пяти, а уже майор! – Она вопросительно посмотрела на Аню, лукаво погрозив ей пальчиком и пунцовея на щеках мелкими яркими пятнами, безостановочно затараторила, явно желая немедленно услышать подробности личной жизни фон Гука: – Признавайся, Анечка, откуда у вас появился господин барон? Как часто вы принимаете его в вашем доме? Наверняка ты тайно влюблена в такого дивного красавца…

– Я не имею чести быть близко знакомой с господином бароном, и мне не придёт в голову в него влюбляться, – возмущённо отчеканила Анна, отпрянув от Мухиной.

Она представила, сколько пересудов вызовет появление фон Гука у них в гостях. Наверняка завтра жители Ельска примутся на все лады обсуждать, какая золотая рыбка заплыла в сети купца Веснина.

Да что там завтра, уже сегодня! Девушка заметила, как вокруг барона образовалась толпа из дам, наперебой старавшихся обратить на себя его внимание, и ей стало противно и неловко. Она ни за что не стала бы выставлять себя на посмешище, стремясь покрасоваться перед мужчиной. Будь он трижды красавец-барон.

– Аннушка, доченька, познакомься с моим самым дорогим гостем, – словно сквозь вату услышала она голос отца и, обернувшись, увидела перед собой батюшку, обнимавшего за плечи невысокого, плотного молодого человека с завитыми у висков кудряшками рыжеватых волос.

– Кто это? – невольно вырвалось у неё. Реплика выглядела невежливо, и Аня смешалась.

– Платон Платонович Груздиков, сын фабриканта Платона Логиновича, – отрекомендовал отец нового гостя.

Успевшая взять себя в руки Аня сдержанно поклонилась, недоумевая, что в этом завитом барашке могло понравиться её отцу.

– Платон Платонович недавно окончил Коммерческое училище в Петербурге и уже успел выйти в почётные граждане Олунца.

Выразительно подмигнув, отец привлёк Аню к себе:

– Прости, Аннушка, что не дворянин, но уж больно выгодный жених. Единственный наследник. Ты будь с ним поласковее, – добавил он ей на ухо, щекотнув бородой шею. – Авось понравитесь друг другу.

Как ни был смешон в глазах Ани новоявленный жених, с её души упала неимоверная тяжесть. «Если бы папиным протеже оказался фон барон, я бы не пережила! Да и Гук не отступился бы от сватовства, есть в нём какая-то скрытая сила. А с Груздиковым я справлюсь как с мухой на подоконнике», – подумала она, подавая руку Платону Платоновичу. Он не преминул поднести к губам Анины пальцы:

– Божественная…

От господина Груздикова нестерпимо разило ароматом Кёльнской воды, под названием «О-деколон», а его рука оставила на Аниной ладони влажный след, вызывающий брезгливость.

– Божественная, – повторил Платон Платонович, исследуя взглядом Анино лицо и глубоко дыша от избытка чувств. – Ваша несравненная красота достойна поклонения изысканного общества. Вы должны блистать в Петербурге!

Он угодливо изогнулся перед Аней и, похохатывая, принялся рассказывать о столичной жизни, как из рога изобилия сыпля именами знатных господ, известных миллионеров и титулованных особ.

Слушать болтовню Груздикова Анне было невыносимо.

– Господин Груздиков, кажется, меня зовёт батюшка, – сделала она робкую попытку прервать поток слов.

Он на секунду замолчал, снова поцеловал ей руку и, не дослушав, перешёл на рассуждения о политическом устройстве Российского государства. Время от времени кандидат в женихи прерывал повествование, с тем чтобы задать самому себе новый вопрос и с удвоенной силой излить на окружающих новую порцию сведений.

Поняв, что в собеседниках Платон Платонович не нуждается, Аня покорно склонила голову и под сбивчивый говорок кавалера принялась обдумывать, как тактичнее сказать отцу, что больше никогда в жизни не захочет встретиться с сыном фабриканта Груздикова, будь он трижды фабрикант и миллионщик. Никогда в жизни!

Дорого бы она дала, чтобы сейчас рядом с ней стоял другой человек – жизнерадостный, сильный и немногословный. Такой, с которым приятно и горячо поговорить, и сладостно помолчать.

– Мадемуазель Веснина, позвольте с вами поздороваться, – раздался рядом с ней хорошо поставленный мужской голос.

Даже не глядя, Анна знала, кто встал рядом с ней. Она неохотно перевела глаза на говорившего и с холодной вежливостью поинтересовалась:

– Добрый вечер, господин барон. Вы один? Я не вижу Алексея Ильича.

Его спокойное лицо не выразило никаких эмоций:

– С того дня, как мы с вами познакомились, я не встречал господина Свешникова и не могу знать, почему ваш батюшка не послал ему приглашение.

– Жаль.

Александр Карлович молча склонил голову, но ответить не успел, потому что едва не был сбит с ног резвой дочерью почтмейстера Наденькой.

– Господин майор, господин майор, – бесцеремонно вцепилась она в фон Гука, выкатывая глаза от преувеличенного восхищения, – мы с маменькой взволнованы! – Наденька понизила голос, вибрирующий на низких тонах: – Говорят, что ожидается новая война с турком. Правда ли?

– Сударыня, у вас нет ни малейших причин для волнения, – бесстрастно успокоил девицу барон, и Аня уловила на его губах лёгкую тень улыбки, – наша доблестная армия не даст вас в обиду.

– Правда? – Наденька что есть силы замахала веером, рискуя затушить свечи в высоком шандале. – Вы весьма, весьма меня успокоили. Ах, вы такой душка!

Чуть приподнятая бровь фон Гука выдавала его иронию по отношению к Наденьке. Неизвестно почему, но Ане стало обидно за почтмейстершу. «Он презирает всех дам без исключения, – сердито рассудила она, – наверняка мы кажемся ему глупыми, провинциальными особами с куриными мозгами».

Чуть привстав на носочки, Аня охватила глазами залу, наполненную разряженными купчихами в ярких нарядах и дородными купцами в сюртуках. Его превосходительство генерал оживлённо беседовал с директором гимназии господином Мухиным, купчиха Черногузова заливисто хохотала над шутками почтмейстера.

«Ну и пусть презирает, сколько хочет! Меня его мнение нисколько не интересует!» – думала Аня, глядя, как качается пламя свечей, отражаясь в высоких бокалах богемского стекла. Изо всех сил Аня старалась не обращать внимания на ненавистного барона, но, куда бы ни отворачивалась и с кем бы ни заговаривала, она постоянно чувствовала рядом с собой его незримое присутствие. Казалось, что взгляд Александра Карловича повсюду преследует её, как репей прилипая к платью, шее, украшенной скромной ниткой жемчуга, скользит по фигуре, придирчиво сопровождая каждое движение. Пригласив гостей за стол, Аня, наконец, почувствовала облегчение. Затиснутый между объёмистой купчихой Черногузовой и не менее пышной госпожой директоршей Мухиной, фон Гук был едва виден.

«Так барону и надо, – заползла в голову злорадная мысль, – живым эти дамы его не выпустят».

Разговоры гостей постоянно сползали к обсуждению новоявленных разбойников.

Особенно тревожился отец Александр:

– Я ожидаю важный пакет из столицы, – доверительно сказал он Веснину, поглядывая на сидящую рядом Анну, – надеюсь, нарочный беспрепятственно доберётся до Ельска.

Аня их не слушала. Разбойники рыскали где-то там, за дальним лесом, а здесь, в этой зале, люди были веселы и беспечны, и их наверняка не может коснуться ничто ужасное. К тому же, капитан-исправник на ужин не пришёл, а значит завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра, город услышит хорошую новость о поимке преступников.