Самурейцы. Книга 1. Геройские герои

Виктор Новин

Самурейцы. Книга 1. Геройские герои

Глава 1. Всё путём

Тракт пролегал по лесу как-то коряво. Из-за сильнейшего половодья, размывшего старую дорогу и превратившего её в тряскую болотистую хлябь, торговые караваны вынуждены были искать объездные пути. Кто-то уходил на запад к узким обрывистым тропам Сагеттарских круч*, кто-то выбирал северо-западный водный путь по Хладени*, а всякие бесбашенные навроде Яровита пёрли напрямик через Смурный лес*. Яровит был отчаянно смел, частенько слегка хмелён. И одноглаз. Под стать себе купец и ватагу набрал. Две дюжины молодцов верхами сопровождали многочисленные ценные товары Яровита – охраняли. А торговал Яровит травой. Его отец, отец его отца и дед его деда тоже торговали травой – это было трёхвековое семейное дело. В огромных тюках была трава, в тючках поменьше и совсем крохотных свёрточках тоже была она. Целебень-трава* растёт по-разному и собирается в разное время и разными сборщиками, поэтому ценность её тоже измеряется не одинаково. Выглядит же целебень-трава обыкновенно: буро-зелёные сухие веточки с крохотными сморщенными соцветиями-колючками совершенно лишены листьев. Листья не котируются, к весу не идут, а посему на сортировке и фасовке сразу обрываются и перемалываются на заварку. Бар заварки стоит десять серебряных монет, за кем самой бросовой целебень-травы дают сто золотых. Щепоть травы с Ведьминых болот, собранной жрицей-девственницей из-под жертвенного трупа в тринадцатую ночь от затменной луны, стоит три тысячи золотом или три геммы. Одна гемма – одна тысяча золотом. В год десятник Яровитовой ватаги получает за службу две тысячи серебром, рядовой боец – тыщу-полторы. И Яровит держит в cкладене пять гемм, а за лучшую кобылицу в его табуне намедни торговали двадцать пять монет. Конечно, простой мужик-сермяжник в базарный день мог себе присмотреть вполне приличную клячонку и за пять серебряков, но дороговизна столичной жизни, ни в какое сравнение не идущая с деревенскими мерками, из весны в весну гонит торговые караваны по трактам большим и малым, более-менее людным и совершенно пустынным – таким, как этот.

– Ёлкин пень, не нравится мне всё это, – яростно смахивая со лба крупные капли пота, цедит сквозь зубы Яровит. – Мошка, тварь, и та сгинула. Тишина, как в склепе.

– Чё, хозяин, доводилось что ли бывать в склепе-то? – кривую ухмылку десятника Стыпеня от одного хозяйского взгляда вмиг стёрло.

– Никшни, козява, скалиться дома на печи будешь! Подь лучше к Лазоре, поспрошай: не надо ль ей чего.

– А чё я сказал?– пробурчал Стыпень, разворачивая коня, – вот взъелся, мошка его, вишь ли, не кусает. И меня не кусает. Кудря, вот тебя мошка кусает?

Рыжий молчаливый Кудря несколько секунд прислушивался к своим ощущениям, затем отрицательно помотал головой и зачем-то сказал:

– Сорок нету.

– Вот ведь орясина на мою головушку. Я ему про девку, а он мне про бабку, – Стыпень хотел добавить ещё что-то, но передумал. Тишина в лесу тревожила. Десятник развернул коня и шагом пустил его в глубь обоза. Видит Самур Вседержитель, как ему не хочется говорить с Лазорей. Авось, смилуется владыка небесный, пошлёт ему беседу с кем-нибудь из служек Верховной жрицы. Но, видно у Самура на тот момент нашлись дела поважнее. Поскрёбшись по плотной ковровой ткани седельной палатки, десятник услышал властное «ну!» и удостоился чести лицезреть хмурое лицо немолодой уже, рыжеволосой женщины со светло-фиолетовыми глазами.

– Госпожа Лазоря, я испросить должён, не надобно ли чего тебе и твоим людишкам?

Кряжистый и большеголовый, с мощной бычьей шеей и руками, способными натянуть жилу самострела без ворота, Стыпень боялся двух вещей: Верховную жрицу Лимпы – Лазорю и поноса.

– Почему ход замедлили? Яровит знает, что до заката мы должны быть в Прасте?

– Так ведь эта… Позамешкались из-за оврага. До закатных битов в Праст попасть – это как Самуру угодно будет.

Вмиг потемневшие глаза Лазори недобро сузились – видать, гневалась, что Стыпень не к месту имя Вседержителя помянул. Но жрица промолчала, только махнула рукой, отпуская от себя десятника.

– Ох, язва болотная, глазищи – что твои омуты, того гляди затянет, – тихонечко пробурчал Стыпень, отёр вспотевший лоб, потрепал за ухо своего коня и нагнулся к стремени, отряхнуть глиняный ком, приставший к сапогу.

Уважение к новеньким яловым сапогам спасло ему жизнь. Плотная волна ослепительного белого пламени смертным серпом прошлась по верховых, взрывая головы людей и выплёскивая кровь и мозги на конские спины и крупы, на стволы вековых елей и придорожную грязь забытого тракта. Пятерых не стало в один миг. Стыпень, не успев ещё ничего понять, почувствовал, как на него накатывает самый большой страх его жизни – страх перед слабостью желудка из-за нервного потрясения.

***

– Я больше не могу, бросьте меня здесь, отдайте на растерзание диким зверям. О-о, мои бедные лапки, моя несчастная шкурка, мой некогда роскошный хвостик, – странный зверь кошачьей породы лежал на спине, закрыв глаза. Его хвост беспомощно подрагивал, а тёмные передние лапы выделывали замысловатые пассы.

– Ва-а-ань, переведи-ка мне эту галиматью.

– Хочет, чтобы мы его тут бросили. Говорит, всё его достало.

– А что, ценная мысль. Мне эти стоны и его кислая морда – вот где, – Алёна провела ребром жёсткой ладошки под своим грязным подбородком.

– Сим, ты бы реально заткнулся, а? Знаешь ведь её, стукнет чем-нибудь по твоей меченой башке и бросит кошачий трупик в болото.

Кот прижал тёмные уши к голове и зашипел.

– Повыступай мне тут ещё, сим-сим блохастый, – Алёна демонстративно вынула нож из-за левого голенища. Большим и указательным пальцами правой руки с брезгливой гримасой на лице девушка схватила кота за кончик пушистого хвоста. Из обеих задних лап Сима тут же опасно выдвинулись когти. Иван обречённо скрестил руки на груди и твёрдо решил ни во что не вмешиваться.

Его вчерашняя попытка примирить две враждующие стороны стоила ему четырёх глубоких царапин на шее и приличного синяка на скуле: первое от Сима, второе от сестры. Выражение весёлой агрессии на чумазой Алёниной физиономии вдруг сменилось тревожным ожиданием:

– Цыц, мелкие, чую проблему. Ба-альшую и ши-ибко вонючую.

Абсолютно бесшумно Сим вмиг взлетел на макушку ближайшей ели. Оттуда он помахал лапой в сторону слабого просвета в густом ельнике.

– Он говорит…

– Да поняла уж. Надо как-нибудь на досуге поупражняться в вашем кошачьем языке. Вот ведь судьбинушка подарочек подкинула: братец-козлёночек да котик убогонький, – Алёнушка тяжко вздохнула, заткнула за голенище левого сапога нож, вскинула на плечо тяжёлую торбу и двинулась в указанном Симом направлении. Ивану и коту не оставалось ничего другого, как поплестись за ней.

Стыпень сидел в кустах ракиты, обильно разросшихся на берегу говорливого ручейка, и страдал. С малых лет он подвергался всевозможным наговорам и обрядам, но ни за какие деньги знахарки и ведуньи не смогли излечить мальчика от позорной слабости. Идя на смертную сечу, сидя на боевом коне, отправляясь в постель к горячей вдовушке с соседней улицы, Стыпень был на недосягаемой высоте.

Однако, любая непредвиденная ситуация могла довести его нервную систему до плачевного состояния. Как сейчас. Десятник сидел на корточках, сокрушался и пытался слушать лесные звуки, чтобы определить, что там на тракте. Как дойдёт дело до разборок с хозяином, хорошей взбучки Стыпеню не избежать. А может статься, что и вовсе из купеческой ватаги погонят. Никаких посторонних звуков, кроме тех, что издавал он сам, десятник не улавливал. Вдруг макушка куста, под которым он примостился, подозрительно зашевелилась. Стыпень поднял голову, пытаясь что-нибудь разглядеть, и в этот момент на его голову упало тёмное, тяжёлое нечто.

***

– А-апчхи, а-апчхи, а-апчхи…

– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, – считал Иванушка.

– Сенница его сейчас ухайдакает, – вынесла вердикт Алёна. Подошла к сидящему на земле и отчаянно чихающему Стыпеню вплотную, наклонилась над ним и вдруг закатила ему в лоб мощный шелобан. Чих прекратился. Вместо него на весь лес понеслась такая отборная ругань, что воспитанный кот тут же в ужасе прикрыл уши лапами.

– Выздоровел, – пробормотал Ваня.

– Во даёт, – в восхищённой улыбке расплылась Алёна, – даже я так не умею. Дядь, научишь меня, а? Не то гляди, опять сенницу напущу.

– У-у, ведьмачка патлатая, – огрызнулся на неё Стыпень, на всякий случай отодвинувшись от девчонки подальше.

– Ведьмачка, не ведьмачка, а такого дристуна как ты, ещё поискать, – не осталась в долгу Алёна.

Стыпень открыл рот, чтобы извергнуть наружу очередную порцию ругательств, но девушка щёлкнула перед его лицом пальцами, и вместо матерных слов из раззявленного рта десятника посыпались маленькие лягушки. Они падали на влажную землю и сразу же безошибочно направлялись в сторону ручейка.

Глаза Стыпеня сперва съехались на переносице, затем разъехались к вискам и медленно прикрылись.

– Обморок, – ещё раз пробормотал Ваня, – глубокий, – добавил он, повернувшись к Симу.

Сестрица Алёнушка допрашивала пленного десятника, а братец Иванушка контролировал процесс допроса, чтобы сестра, увлекшись, не причинила серьёзного урона важному свидетелю.

А важный свидетель, то есть Стыпень, был ой как плох. Когда на очередной вопрос девушки десятник пробормотал совсем уж несусветную чушь, Ваня решительно отстранил разозлённую сестру и поднёс к губам несчастного флягу с водой из ручья. Стыпень жадно припал к горлышку.

Ваня терпеливо дождался, пока их пленник вдоволь напьётся, а потом, не торопясь, вылил остатки воды ему на макушку. Взгляд Стыпеня сделался осмысленным и озлобленным. Он хотел что-то сказать, однако вовремя взглянул на прислонившуюся к облезлой ёлке девушку.

Алёна задумчиво смотрела на мокрого жалкого человека, и в глазах её читалась вполне определённая дилемма: прирезать или пусть сам подыхает. Трясущейся рукой Стыпень начал нащупывать лямки на штанах, чтобы после смерти иметь более-менее приличный вид. Пока он негнущимися пальцами пытался затянуть запутавшийся шнур, его судьба решилась сама собой.

– Выходим на тракт, чую смертушку там немалую, ещё чую силу чародейскую – тёмную. То, что надо.

На тракте было плохо. Пять обезглавленных людских трупов и столько же конских грудой были навалены на дороге. Телеги с травой стояли нетронутыми, и даже впряжённые в них мулы уцелели. Куда делись остальные люди и кони, было совершенно непонятно. Иван читал по следам:

– Ударило отсюда, потом отсюда, уже сильнее, след на стволе вона какой широкий. Кому головы поотрывало, – все тута, а другие как сгинули. Нет следов, хоть тресни. Сим, для лучшего обзора взгромоздившийся к парню на заплечный мешок, тут же услужливо поднял лапу, готовый от всей души треснуть приятеля. Ваня выследил его манёвр по тени, сцапал кота за шиворот и шмякнул об землю.

– Хэк, – выдохнул Сим и притворился мёртвым. Полежав чуток без движения, кот приоткрыл глаз и убедился, что никто не скачет вокруг него с сочувствием и примочками. Бессчётное количество раз кот проклинал день, когда его угораздило забраться в тот тесный кувшин.

***

Сим, два его брата и сестрёнка плыли на корабле Сатраба Симского Двадцать Седьмого в составе царского выкупа за очередную будущую жену царя. Для захудалого соседнего калифата сватовство могущественного соседа было хуже горькой редьки. Сразу после свадьбы Саттаба Двадцать Седьмого с одной из дочерей дряхлого трусливого калифа Хабая Четырнадцатого весь калифат попадал под патронат Симского государства, что означало полную сдачу одного государства другому без всякой войны и дипломатических перипетий. Слегка подсластить пилюлю калифу Хабаю должен был тот самый корабль, под завязку загруженный подарками от Симского царя. Сорок слитков серебра, двадцать – золота, двенадцать великолепнейших рубинов, каждый с голубиное яйцо, шесть изумительной чистоты и безукоризненной огранки бриллиантов размером с крупную черешню и прочие царские подарки не шли ни в какое сравнение с небольшой плетёной корзинкой.

В ней на время недельного путешествия поселили главную ценность корабельного груза – трёхмесячных симских котят. Самый младший из них и самый любопытный в первую же ночь вылез из корзины и забрался в кувшин с твёрдым сыром. Съел, сколько смог, и удрых. А на рассвете корабль поравнялся с пузатой северной посудиной, нагруженной кедровым брусом и медвежьими шкурами. Самую богатую шкуру капитан северян предложил в обмен на три кувшина крепчайшего симского вина. Один из кувшинов в спешке перепутали. Так Сим попал к северянам. Их капитаном был отец Алёны и Ивана. Было это три года назад.

По своим меркам сейчас Сим был ровесником пятнадцатилетнего Ивана. Алёна с раннего детства воспитывалась старшей сестрой покойной матери – Верховной жрицей Лимпы. Полтора года назад после смерти тётки девочка вернулась в отчий дом. С Симом она уживались плохо. Впрочем, Алёна почти со всеми уживалась плохо. Из Храма Самура Вседержителя девчонку выперли как раз за эту особенность её характера. Она терпеть не могла нынешнюю Верховную жрицу – Лазорю и всё её окружение. Узнав, что свита Лазори направляется по той же дороге, что и они, Алёна сказала лишь одно:

– И тут она мне поперёк пути!

А шли Алёна, Иван и Сим в Краспов Низ на самый большой летний торг в Самуровом княжестве. Туда же вёл караван и купец Яровит. Туда же направлялась и Лазоря со своей свитой. Лазоря ехала на торг, чтобы покупать, Яровит, чтобы и продавать, и покупать, Алёна с Иваном шли только продавать. Продавать Сима. В прошлом году за много тысяч вёрст отсюда они уже проделали это. Денег, вырученных тогда, им хватило на год безбедной жизни. Год назад Сим был котёнком, и цена его была ниже нынешней в три раза. На будущий год кот станет взрослым, и будет стоить три, а то и четыре геммы (без учёта инфляции). Только этот факт и спасал хвостатого бродягу от Алёниной расправы по десть раз на дню, а иногда и по двадцать. Никто из ныне живущих не знал, откуда эти звери пришли в Симское царство*. Внешне похожие на обычных кошек, симосиды были в три-четыре раз крупнее самого крупного кота. Два кота и три кошки, вошедшие как-то в славный город Сим через Северные ворота, навсегда остались в городе: в немногочисленных своих потомках, принадлежащих лишь царской семье, на городском гербе и в благодарной памяти гордых смуглых жителей Сима.

Много веков назад загадочная кошачья семья спасла Сим от нашествия пустынных змееголовов. Эти мелкие юркие твари долгое время считались вымершими. Кочевники изредка находили их кости и черепа, иссушенные  безжалостным пустынным солнцем. Чёрные знахари пустыни Шакрид, владеющие страшными знаниями оживления усопших, наложения вековых проклятий и заговоров, способных извести большую часть рода людского, давали за кости змееголова большие деньги. Потому что даже мёртвая частица этой жуткой твари обладала мощной разрушительной силой. И в самых заветных мечтах своих не смели представить Шакридские  колдуны, чтобы добыть живого змееголова. Никому из тогда живущих не ведомо было, существуют ли до сих пор кланы этих жутких созданий. Ибо никто из встретившихся с ними никогда уже не смог рассказать об этой встрече. В силу знания редких тайн о земных недрах, водных глубинах и поверхностях твёрдых, зыбких и топких доподлинно известно, что тогда ещё, несколько сот лет назад, в природе хоть и крайне редко, но встречались отдельные особи проклятой породы. Сейчас же они вымерли полностью, и память о них канула в веках. Лишь на самой протяжённой Базарной стене города Сима сохранились выцветшие фрески, во всех подробностях запечатлевшие легендарную битву безымянной кошачьей семьи с адскими исчадиями.

По преданию за ночь семья змееголовов, состоящая из пяти-шести особей, была способна истребить большую деревню со всеми жителями, скотом, кошками, собаками и амбарными грызунами. Змееголовы питались только тёплой свежей кровью. Реакция этих тварей была такой, что человеческий глаз не поспевал за их движениями. Так, какие-то размытые тени видел обречённый человек в последние мгновения свой жизни.

А ещё он ощущал жуткий холод, исходящий из их смердящих пастей. По законам природы жили змееголовы: я охотник – ты жертва. Я очень хороший и очень быстрый охотник, которому нужны многие силы для поддержания жизненного огня и продления своего рода, поэтому мне и нужны многие жертвы. Редкими существами были в то время змееголовы, почти исчезнувшими с лика земли. Ан нет же, случилось им в какой-то злосчастный год так расплодиться, что жители всей Шакриды* бежали в страхе из своих домов, бросая скарб, припасы, скот. Хватали детей, немного воды в запас и уходили, куда глаза глядят. Двадцать восемь Шакридских городов больших и малых, богатых и победнее, знатных и похудороднее, поглотила в тот год пустыня. Без малого сто тысяч душ загубили полчища змееголовов. А было того полчища тридцать четыре семьи по пять-шесть особей в каждой. Сбиться в стаю и начать истребление рода человеческого заставили тварей не вечный голод и лютая ненависть ко всему живому, а чёрное проклятие, насланное на Шакриду Сахамарским Триумвиратом*. Симское царство оставалось последним оплотом выживших, обезумевших от страха людей. Верховный Жрец Сима высчитал точный день и час нападения змееголовов. Но даже самому жалкому базарному попрошайке не пришло в голову предложить сдаться на милость Триумвирата. Гордый и свободный народ может быть нищим, голодным, больным. Этот народ может быть гоним и предан своими вождями, грызущимися за власть. Да, он может быть несчастным, обездоленным и проклятым. Но он не может стать покорённым народом. Покорённый народ – не народ, это толпа рабов. У рабов нет истории. Значит, нет и будущего. Так вожди Триумвирата думали о возможном сопротивлении своего южного соседа, также думали и сами жители Сима. А дальше думы шакридцев и сахамарцев расходились в разные стороны, как две дороги от одного придорожного камня. Причин для взаимной  вражды у обеих сторон было предостаточно. Не об этих причинах сейчас идёт речь. Речь идёт о неотвратимости страшной участи всех жителей Сима и соседей, пришедших к его стенам искать спасения.

Это должно было произойти завтра через час после захода солнца, а сегодня на рассвете в город вошли эти Пятеро. Шли на четырёх лапах, свечками держа свои длинные хвосты, изогнутые на концах. Короткая густая шерсть Пятерых опалово поблёскивала в лучах восходящего солнца. Хвост, лапы, уши, нос и подбородок отливали антрацитом. Глаза цвета чистейшего бирюзита* не выражали ничего. Сим – город ранний. На рассвете собираются кумушки у городских фонтанов: воды набрать, новостями поделиться, и все важные дела каждый уважающий себя горожанин старается сделать до утверждения беспощадного светила в зените. Пятеро чужаков дошли до самого большого фонтана и остановились. Народу на площади было много, и он безмолвствовал. Журчала вода, животворящими каплями искрясь в отблесках начинающего новый день светила, да привычно поскрипывало гончарное колесо слепой Сайдигат. Старуха удивилась враз наступившему безмолвию, оставила свою работу, омыла сухие морщинистые руки в чане, стоящем у открытой двери, и вышла. Безошибочное чутьё столетнего человека направило Сайдигат к фонтану. Когда между старухой и одним из чужаков осталось расстояние вытянутой руки, она остановилась. Сайдигат вынула из многочисленных складок своего рабочего пджаба* небольшую ярко расписанную глиняную пиалу, зачерпнула прохладной фонтанной водицы и протянула перед собой:

– Выпей, добрый человек.

Кошка, стоящая к Сайдигат ближе всех, вдруг поднялась на задние лапы, передними обхватила пиалу и начала жадно лакать воду.

– О-о, как тебя замучила жажда.

Старуха улыбалась. Кошка бережно опустила пустую пиалу на землю, встала на четыре лапы, встряхнулась, сбросив с усов несколько капель, и благодарно потёрлась о ноги Сайдигат.

– Вот и хорошо, – сказала старуха, продолжая улыбаться. – Пусть твои спутники тоже напьются. Будьте гостями славного Сима.

Так Пятеро и остались в городе на этот день и эту ночь, а потом ещё на один день. На вторую же ночь была Великая битва.

***

– Р-р, мыр-р-р, фр-р-р, мра-а-а-у-у-у!

– Вот так последнему змееголову перекусили его страшную голову, смердящую навьим холодом. Вот так мы победили злобное племя Великой тьмы!

– Вань, а, Вань, какого лешего ты мне эту бодягу в сотый раз переводишь? Тут же и без толмача всё ясно. Ты лучше спроси у этого хвастуна, откуда у него такое подозрительное пятно во лбу. Насколько я знаю, у настоящих симосидов два цвета в масти: опал и антрацит. А эта рыжая отметинка между ушами у тебя откудова взялась, а, Симыч? Небось, по соседству с твоей матушкой какой-нибудь шустрый рыжик обитал? Симыч, чё молчишь?

Хвост Сима сразу увеличился в объеме втрое.

– Слышь, Алён, а какого рожна ты  вечно его задираешь? Ведь знаешь, что кот ответить не может.

– Ответить-то он, конечно, не может, но дать ответ – запросто!

– Как это? – опешил Ваня.

– Как-как, а вот так, – девушка начала вытаскивать из кармана своей походной куртки разноцветные атласные ленты, безжалостно измочаленные кошачьими когтями и зубами. С появлением на свет божий всё новых ленточек выражение кошачьей морды становилось всё безмятежней.

– Си-им! – укоризненно покачал головой паренёк.

В ответ Сим присел на задние лапы, а передние недоумевающе развёл в стороны.

– Вот, а ты ещё меня попрекаешь, – удовлетворённо сказала Алёна.

Так за нехитрыми разговорами, которые больше смахивали на препирательства, они дошли до окраинных изб Праста. По всему видать, что в этих ветхих временных лачугах обитали огородные сторожа. Сил у троицы ползти до поселковых ворот уже не было, и они направились к крайней лачуге. Круглощёкая аппетитная луна освещала крошечный дворик перед домишком, отгороженным от приличного куска огородной земли невысокой плетёной изгородью. Калитка была закрыта на засов. Дверь в домик распахнута настежь, чтобы позволить ночной прохладе беспрепятственно проникать внутрь. Звуки, исходящие из глубины дома, поражали воображение.

– Сим, хватит тормошить меня, я сам гадаю, что за чудище обитает в этом убогом жилище. Его слыхать аж  в столице.

– Эй, хозяин, – звонко крикнула Алёна, которой надоело переминаться с ноги на ногу. Звуки стихли. Стало слышно чьё-то недовольное бормотание. На пороге возникла высоченная тощая фигура и заверещала тонюсеньким голоском:

– Чагой-то шляетесь тутова по ночам? Хто такие будете?

– Баушка, не серчай, мы дитятки малые: сестрица Алёнушка и братец Иванушка, а с нами котик серенький, ущербненький.

При последних словах Сим, готовый пасть замертво прямо на месте, встрепенулся и нацелил когти в сторону тощего зада девушки. Иван приставил к носу кота кулак.

– Калитку отоприте да входите. Железки свои за порогом оставьте, мой тихун железо не привечает.

Путники вошли в домишко. Старуха сняла свой громоздкий остроконечный головной убор, бережно поставила его в углу и тут же стала ростом почти с Алёну. Всё убранство лачуги состояло из колченого стола, лавки, накрытой вытертой овчиной, пары расшатанных приседок* да громоздкого ларя с откидной крышкой. Старуха с трудом подняла крышку, достала из недр початую краюху хлеба, завёрнутую в пёструю тряпицу, и чугунок с холодной картошкой. Потом, слегка замешкавшись, с самого дна вытянула длинный пахучий свёрток. Сим тут же блаженно замурчал.

– Ишь ты, мигом учуял, блохастик.

Сим на «блохастика» совершенно не обиделся. Сейчас он бы не обиделся и на что-нибудь похлеще, лишь бы и ему кусочек достался. Мяса они не ели давно. Приличной дичи в Смурном лесу отродясь не водилось, а есть, что попало, было опасно. Впрочем, как и пить. Один шибко шустрый как-то раз напился без спросу, теперь каждое полнолуние рога о деревяшки чешет да копытцами сучит. Последний раз путники ели горячее три дня назад. Сплавившись на плоту по Хладени-матушке, Алёна, Иван и Сим вынуждены были начать свой путь через лес, – это была самая короткая дорога. Понятное дело, что «самая короткая» – не значит «самая безопасная». А совсем даже наоборот. Они выбрались из быстротечных вод Хладени, предоставив плоту совершать своё дальнейшее путешествие уже впустую. Прежде чем начать утомительное восхождение по крутому скалистому берегу, Иван с Симом уговорили Алёну потратить полдня на отдых и рыбалку. Прилично наловили рыбки, наварили ароматной ушицы, наелись от пуза. Несколько самых крупных рыбин навялили в дорогу. Алёна подтрунивала над приятелями, презрительно кривила алый ротик, приговаривая:

– Ловись, ловись, рыбка, большая да великая. Всё равно попадёшься маленькая да малюсенькая, крохотная да крохотусенькая. Бестолковые эти ваши хлопоты – рыбу удить. Вот охота – это да! Это дело стоящее.