Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения

Урок второй. Мое стремление рассказать эту историю, надеюсь, предупреждает нас о зыбкости наших знаний. Чем больше мы – авторы и читатели – стремимся представить прошлое в изящном обличье, тем понятнее становится, сколь безнадежны наши старания постичь этих персонажей – реально живших людей из давнего прошлого, терзавшихся реальными страстями. Что за нежность, что за пыл, что за тоска заставляли влюбленного спускаться по простыням с замковой стены ради любовных объятий? Что за томление и восторг толкали жену впускать любовника в свою спальню, ложе и лоно? Что за смесь исступления и хитрости породила расчетливую месть мужа? То же касается и остальных персонажей. Мы никогда не узнаем наверняка. В отличие от любовника и кинжала обманутого мужа, как бы мы того ни желали, нам не суждено войти в тело злосчастной Виттории Савелли. Чем искуснее плетется ткань исторического рассказа, тем меньше наше доверие к рассказчику и тем лучше нам видна бездна между тем, о чем рассказывается, и тем, что в итоге рассказано. И тем живее мы ощущаем, сколь грустна и вместе с тем сладка отделенность повествователя от рассказываемой им истории.

От страданий в главе 1 сердце рвется на части. Взгляните только на женщин, особенно на крестьянок, омывавших мертвецов. Однако как быстро в деревню, замок и семью Савелли возвращается видимость нормального хода вещей. Поэтому будьте также внимательны ко всем словам и церемониям, дававшим выход боли и делавшим благодаря следованию определенному коду катастрофу переносимой. Не пропустите напряженный обмен репликами с братом жертвы, направленный на то, чтобы проложить путь к примирению. И отметьте, как аргументы и моральные суждения крестьян смягчают бурлившие эмоции. И наконец, оцените роль разъездного судьи, переводящего любое убийство в плоскость составления протокола и открытия судебного процесса, – еще один шаг к возвращению обычного порядка вещей, еще один ритуал восстановления заведенного порядка, еще один ритуал завершения.

Глава 1

Двойное убийство в кретонском замке

В последнюю ночь своей жизни Виттория Савелли была одета в старую сорочку. Она лежала в постели в своей причудливой спаленке, одна стена которой выгибалась, поскольку была и стеной старинной круглой башни в замке ее мужа. В ту же ночь, последнюю ночь своей жизни, Трояно Савелли оказался в кровати совершенно голым. Он лежал в той же комнате, в той же постели, на теле Виттории. Можно лишь гадать о нотах нежности или ликования, примешавшихся к экстазу соития. Однако под покровом светлых чувств, быть может, таился червь опасения и страха. Ведь Трояно, хотя и носил ту же фамилию, что и Виттория, вовсе не был ее мужем. Значит, это был адюльтер. Это уже и само по себе дурно пахло, но что еще хуже, измена произошла прямо в мужнином доме. Дело принимало еще более скверный оборот из‐за того, что Трояно не мог похвастать ни подлинной знатностью, ни законным происхождением. Ибо он был плодом союза между местным сеньором и простой крестьянкой. Самое же страшное заключалось в том, что Виттория и Трояно на этом ложе предавались греху своеобразного инцеста. Ибо Трояно, родившийся от того же отца, что и супруг Виттории, был его единокровным братом. Однако ничто из сказанного не стало препятствием для безрассудной связи любовников1.

Ни архивные, ни опубликованные источники почти ничего не сообщают о трех главных действующих лицах этой драмы: хозяине замка, его супруге и ее возлюбленном. В XVIII веке была написана история семьи Савелли3. Однако она обходит молчанием мужа Виттории, Джованни-Баттисту, одного из наименее примечательных представителей семьи, носивших традиционное родовое имя Савелли. Джованни-Баттиста и Виттория присутствуют в современных генеалогических справочниках; и они оставили некоторые следы в нотариальных актах, среди которых наиболее примечательна запись об их вступлении в брак. События июля 1563 года, к которым мы здесь обращаемся, может быть, и нашли отражение в «авизах», еженедельных новостных листках с известиями из Рима, однако точно этого сказать нельзя, поскольку в их ватиканском собрании есть месячная лакуна, которая приходится как раз на середину лета. Известно следующее. Рогоносец, Джованни-Баттиста, будучи Савелли, принадлежал тем самым к одному из немногих сохранившихся знатнейших баронских семейств Папского государства4. В 1563 году у рода Савелли имелось три основные ветви, у каждой из которых сохранились фамильные земельные владения. На севере расположились Савелли c владениями в предгорьях Сабинских гор и за Тибром, вокруг одинокой вершины горы Соракты. На юге, ниже Рима, жили Савелли с Альбанских гор. Джованни-Баттиста принадлежал к Паломбарской ветви, расположившейся посередине. Они владели замками, фьефами и землями в предгорьях Монте-Дженнаро, к востоку от Рима и к северу от Тиволи. Это живописный холмистый край, пестревший садами, полями и виноградниками. Еще у Савелли имелись дворцы в Риме, наследственные военные должности в Папском государстве и родовое право на доходы от папского главного городского суда и тюрем. Хотя Савелли обречены были уйти в небытие в самом начале XVII века, когда их родовые держания достанутся новой знати, складывавшейся из усиливавшейся куриальной элиты, в 1560‐х годах они еще сохраняли свой вес. Среди членов семьи был даже один кардинал5. Правда, нашего Джованни-Баттисту нельзя назвать крупным землевладельцем. У него был один-единственный фьеф и маленький замок в Кретоне, крохотной деревушке под сенью Монте-Дженнаро, ниже по ее склону от главной цитадели местной ветви Савелли, деревни Паломбара, угнездившейся на самой вершине в нескольких милях к востоку. Там была мощная крепость с высоко взметнувшейся средневековой центральной башней6.

В отличие от рогоносцев Джованни Боккаччо и других новеллистов Возрождения, Джованни-Баттиста не был дряхлым седобородым старцем. Летом 1563 года он только начал вступать в полосу зрелости, пребывая в возрасте двадцати двух – двадцати шести лет7. Для мужчины в ренессансной Италии он женился рано, за четыре года до начала описываемых событий. Нотариальный акт от 19 марта 1559 года описывает, как Джованни-Баттиста и его невеста поклялись в верности и обменялись кольцами. В документе приведено и воззвание, оказавшееся напрасным: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает»8. Что касается Виттории, она была дальней родней своему мужу, дочерью Антонелло Савелли из альбанской ветви. Нам неизвестен ни возраст невесты, ни размер ее приданого, хотя некоторое представление о нем можно получить, зная, что Джованни-Баттиста дал своей сестре Иерониме в приданое щедрую сумму в 12 тысяч скудо (из которых 2 тысячи отводились на свадебный наряд и карманные расходы)9. Сколько бы денег ни принесла в семью Виттория, их оказалось недостаточно, чтобы выплатить обещанную сумму семье жениха Иеронимы, благородным Массими. Хотя Джованни-Баттиста и сдал часть своих земель в Кретоне арендаторам под различные нужды, он в итоге остался в долгу перед своими новыми сородичами. Они получали с него процент обычным путем, пока наконец Джованни-Баттиста не наскреб на уплату просроченного обязательства10.

По меркам замков Кретоне был весьма скромен. Для владетельного синьора Джованни-Баттиста держал немного прислуги: пажа, двух слуг, домоправительницу, бывшую одновременно нянькой, и четырех горничных, одевавших его жену и прислуживавших ей11. Если и были другие, они не упоминаются в дошедших до нас рассказах. Его деревенька тоже была прескверная. К 1563 году она переживала стремительный упадок; в последующие годы Кретоне сжалась до крохотного селеньица, а затем и вовсе почти исчезла12. К концу XIX столетия многие жители, конечно, нарезали себе скромных квартирок и в самом замке. Тем не менее поселение выжило. Кретоне и по сей день сохраняет некую значительность. Там есть площадь на склоне холма с красивым видом; клубы фанатов обеих римских футбольных команд («Рома» и «Лацио». – Прим. пер.), кафе, за столиками которого мужчины режутся в карты. Да и недавно отреставрированный замок еще хорошо держится, красуясь свежей штукатуркой над скопищем неряшливых деревенских домишек в его округе. Насколько я могу судить, о судьбе погибших любовников никто не помнит.

Историю связи Трояно и Виттории сложно реконструировать. К тому времени, как на место преступления приехали следственные чины, влюбленные уже не могли изложить свою версию. Служанки (а многих из них судьи допросили), вероятно, способны были бы многое рассказать, но имели все основания держать рот на замке. Ведь чем большую осведомленность они бы показали, тем меньше сомнений оставалось бы в том, что они обманули доверие своего господина и хозяина, Джованни-Баттисты. Тем не менее намеки, проскальзывавшие в показаниях селян и слуг, не оставляют сомнений, что июльская страсть не была сиюминутным порывом. Влюбленные уже долго миловались у всех на глазах13. Еще на Рождество один селянин, муж Джентилески, сводной сестры Трояно с крестьянской стороны, заметил столь явные приметы любовной игры, что советовал юноше вести себя осмотрительнее.

Марио, муж мой, при мне много раз говорил этому синьору Трояно, особенно на прошлое Рождество, что он замечал некие действия и шуточки, которые тот [Трояно] проделывал с синьорой Витторией, и потом предупреждал его, как бы у него с синьорой не вышло чего дурного. Трояно же разозлился, услышав эти слова, и полагаю, с этого самого дня уже и не заходил к нам более чем два или три раза14.

Толку от этого предупреждения, конечно, было мало. То ли уже к тому моменту, то ли чуть позже влюбленные оказались вместе в постели; Диаманте, одна из юных горничных Виттории, по ее словам, знала об этой любовной связи с Рождества15. Она утверждала, что ей рассказали о ней старшие женщины. В деревне тоже всем было известно о романе16.

Устройство замка

Хотя устраивать интимные свидания всегда непросто, сама архитектура Кретоне словно благоволила влюбленным. Так, комната Виттории занимала торец «пиано нобиле», то есть основного этажа замка, находясь на северо-западе здания. Будучи частью западной пристройки XVI века, она оказалась за стеной старой, мощной круглой башни, которая когда-то укрепляла угол изначального ядра замка17. Ренессансная пристройка, заключившая в себя половину башни, позволила прибавить к пространству пиано нобиле три новых комнаты, из которых спальня хозяйки была самой маленькой. Под комнатой Виттории располагалось два яруса сводчатых кладовых, на первом этаже и в погребе, а над ней – лишь плавный скат крыши. Старинную, более высокую часть замка, венчал небольшой мезонин. Он располагался только по северной стороне и выходил к лестнице башни, а над ним был чердак, равный ему по длине и ширине.

Все эти подробности сыграли свою роль в истории влюбленных. Расположение помещений в замке словно потворствовало их опасным свиданиям. На первый взгляд, сложно было найти более неудачное место для тайных свиданий любовников, чем комната Виттории. В ней была лишь одна дверь, которая открывалась в проходную с двумя кроватями, где спали четыре горничные (damigelle) – две сестры Диаманте и Темперанца, а также Аттилия и Оттавия, а вместе с ними старшая горничная (massara) Силея, пожилая вдова, служившая воспитательницей дочери Виттории18. В передней, где спали служанки, было еще две двери. Одна вела на восток, к главной лестнице и парадному залу в восточном крыле со стенами, украшенными величественными фризами с витыми гирляндами из листьев аканфа, с резными потолочными балками, великолепным камином и изящными ренессансными окнами, из которых открывался головокружительный вид на поля, сады и лесистые склоны Монте-Дженнаро. Именно там обычно спал Трояно.

Вторая дверь в комнате прислуги вела на юг, к спальне супруга в юго-западном торце, где почивал сам Джованни-Баттиста, по крайней мере в дни перед убийством, поскольку его жене тогда, как она говорила, слегка нездоровилось19. Комната хозяина была светлой. Одно окно, на солнечной южной стороне, выходило в небольшой огороженный сад, другое, западное, смотрело на одну из улочек Кретоне. Все эти детали сыграют роль в нашей истории. Служанки, жившие между апартаментами господина и госпожи, неизбежно видели всех входивших в комнату госпожи и выходивших оттуда и, вероятно, были всегда в курсе тех случаев, когда Виттория всходила на супружеское ложе. Так как же Трояно мог незаметно очутиться в спальне Виттории, в ее постели и объятиях?

Любовник переносился к ней по воздуху. Точнее, он спускался, повиснув на полосах ткани, привязанных к засову на окне верхнего этажа; Виттория помогала ему забраться внутрь. Башня предрешила успех вылазки. На ее узкую винтовую лестницу, вившуюся к вершине замка, свет проникал лишь через маленькие, четырнадцать дюймов шириной, оконца. Их проема едва хватало, чтобы выбраться наружу при известной ловкости и сноровке. Самое высокое окошко башни как раз смотрело чуть южнее направления на запад, находясь ровно над пологой кровлей пристройки. Оттуда Трояно, вооружившись импровизированными веревками, мог пробраться на северный фасад и спуститься в спальню Виттории. Главная лестница замка, намного более удобная и лучше освещенная, располагалась восточнее. Она поднималась равными широкими пролетами от единственного уличного входа на северном фасаде, чуть восточнее его середины. Во время своих ночных эскапад Трояно, вероятно, прокрадывался из зала, где стояла его кровать, поднимался по главной лестнице на мезонин, на цыпочках прокрадывался в башню, на ее темную, никуда не ведущую лестницу и прикреплял свое верхолазное снаряжение к ее верхнему окошку20.

Именно этим путем шел Трояно на свое последнее свидание и, по крайней мере, еще однажды до этого, а вероятно, гораздо чаще. Как писал Маттео Банделло в одной новелле, у которой, как и у многих других того же автора, трагический финал, когда путь закрыт, любовь проявляет находчивость. Она вооружается очами Аргуса21. Но, как и у ренессансного новеллиста, в Кретоне 26 июля 1563 года смекалка сослужила дурную службу. Ибо внезапно, в разгар любовных утех, дверь спальни распахнулась, и в ее проеме, в мерцающем свете фонаря в руках у пажа предстал муж. Джованни-Баттиста зашел в комнату с кинжалом в руке. С ним пришел еще один слуга, также вооруженный. Позади них в тревоге и страхе теснились служанки. Развязка была стремительной и леденящей кровь.

Но погодите! Сначала взгляните, как хозяин расставил ловушку и потом захлопнул ее.

Западня расставляется и захлопывается

Все действия и уловки, замышлявшиеся против влюбленных, предполагали участие мужской части дворни. Как во многих домовладениях, мужская и женская части прислуги образовывали отдельные союзы и сообщества. Мужчины подчинялись хозяину, женщины – хозяйке. Так, в Кретоне на протяжении семи месяцев из‐за своего рода женской солидарности роман Виттории оставался в тайне. Сложно сказать, насколько это молчание объяснялось сочувствием, а насколько страхом. Впоследствии, после приезда судей, служанки старательно отрицали добровольное соучастие. Поэтому они оправдывали свое поведение страхом. Юная Диаманте сказала приехавшему судье, что, как только служанки заприметили интрижку хозяйки, они – ну, конечно же! – решили рассказать о ней мужу. «Мы думали предупредить синьора, но синьора угрожала нам, обещая надавать тумаков, и мы побоялись»22. Верится с трудом. Разве могли быть сомнения, что не держи они язык за зубами, их покровительницу ожидала бы катастрофа? И мог ли хозяин измыслить такую награду, которая перевесила бы потерю покровительства госпожи и положения при ней, помогла бы пережить позор, в основном в глазах женщин, который пал бы на голову предавшей хозяйку?

Слуги из числа мужчин, напротив, ничем не были обязаны госпоже. Они находились в услужении у господина и защищали его интересы. Среди участников этой драмы их было несколько. Жак, называемый Джакобо, француз и потому сторонний наблюдатель; он не чурался сплетен. Другой, Стефано, был женат на местной селянке. Он был родом из этих мест, поскольку имя его отца можно связать c Неролой, в нескольких милях от Кретоне. Третий, Доменико, поскольку служил пажом, вероятно, был слишком юн для брака. Все трое приложили руку к ловушке для любовников.

У них была благодатная почва для догадок: нежные объятия, то ли братские, то ли гораздо менее невинные23. Джакобо впоследствии утверждал, что его одолевали сомнения24. Но роль шпиона выпала пажу Доменико. Он следил за парой влюбленных по приказу хозяина, как поведала судьям горничная Силея. Фамильярность их отношений лишала супруга покоя25. Однажды ночью, когда именно, нам неведомо, Доменико лежал на своей низенькой койке, пристроенной под ложем хозяина. Вдруг он увидел, как Виттория идет по коридору в сторону парадного зала26. Тогда он пошел туда же и сам и начал ощупывать простыни на кровати Трояно. Что было дальше, мы знаем со слов Джакобо, который, прежде чем пуститься в бега, рассказал об этом сельскому старосте Лорето. Согласно рассказу последнего, когда Трояно почувствовал прикосновение руки Доменико к его кровати, он с возмущением воскликнул: «Что ты делаешь?! Не видишь, что ли, это мой плащ?»27 Паж же вернулся в комнату хозяина. Неизвестно, сразу ли он сообщил тому об увиденном, но вряд ли он долго хранил молчание.

Быть может, именно из‐за соглядатайства Доменико влюбленные перенесли встречи в спальню Виттории. Нам неведомо, как часто Трояно спускался по черепицам крыши. Неизвестно и насколько служанки знали об этой уловке. Сложно представить, чтобы они не догадывались о происходившем в комнате Виттории. Даже если любовники старались вести себя тихо и осторожно, само решение госпожи спать не в компании служанок, но в одиночестве уже было подозрительно. Не так пристало почивать знатной даме. Служанки – возможно, искренне – рассказали, что Виттория сослалась на недомогание и заперла дверь28. В конце концов Доменико пронюхал о хитрости Трояно. Это было воскресным вечером 25 июля. Возможно, из‐за жары Джованни-Баттиста захотел пить. Владелец замка уже переоделся ко сну и, вероятно, был в своей спальне. Он послал пажа в парадный зал за кувшинчиком с водой. Когда тот зашел со светом в большой зал, ему бросилась в глаза пустая кровать Трояно. Доменико, уже исполненный подозрений, пошел по следу. На башенной лестнице, близ входа в комнату горничных, была дверь. Услышав шум сверху, паж стал взбираться по узкой винтовой лестнице, пока не увидел, как бастард закрепляет свой засов и полосы ткани у верхнего окна. Доменико крадучись спустился предупредить хозяина29. От Силеи, старшей горничной, мы узнаем продолжение этой истории.

И синьор встал в своей ночной сорочке и подошел к дверям комнаты, и он сказал, что видел их. Однако хозяин был один и безоружен, поэтому он не рискнул что-либо предпринимать. И он сказал мне: «Пусть они насладятся этой ночью, потому что следующим вечером все будет иначе»30.

Только подумайте, в какую переделку угодила Силея. Ей пристало хранить верность и госпоже, и господину. Как бы она ни поступила, ей придется предать одного из хозяев. На стороне Джованни-Баттисты была мужская власть, местные связи и кодекс чести. На стороне Виттории, вероятно, привязанность и женская солидарность. Силея пошла путем благоразумия, она промолчала и тем самым решила судьбу хозяйки. Одно-единственное слово, сказанное наутро украдкой, могло бы спасти по меньшей мере одну жизнь, а быть может, и две. Ведь Джованни-Баттиста хотел очень точно выбрать момент для мести.

Законы общества и семейной политики были единодушны в том, что, если любовникам суждено умереть, смерть должна настигнуть их на ложе измены. Согласно правовым традициям, восходящим ко временам Древнего Рима, ревнивого мужа часто прощали, особенно если он действовал в порыве страсти и убивал жену и ее любовника, застигнув их за прелюбодеянием31. Но у Джованни-Баттисты все было не так просто; в драматический момент разоблачения он оказался безоружен и нерешителен. Ему был нужен второй шанс. Пусть факт измены все так же не вызывает сомнений, но сам обманутый муж окажется уже более подготовлен. Поскольку повторное разоблачение будет для него меньшим ударом, но все же воспламенит его, это будет возможность нанести верный удар и вместе с тем оправдать расправу перед законом и кузенами Савелли, родственниками жены. Поэтому он расставил ловушку и стал ждать. На следующий вечер, будто бы собираясь лечь спать, муж, как всегда, удалился в свои апартаменты в сопровождении пажа Доменико. Он оставил Джакобо на страже в доме напротив, а Стефано – внизу на улице, с северной или западной стороны. Из этих наблюдательных пунктов они могли подглядывать за окнами башни и спальни Виттории32. У Джакобо был с собой мушкет, чтобы прикончить Трояно, если, спасаясь бегством, тот рискнет выпрыгнуть из окна33. Западня сработала. Около полуночи Трояно вновь пролез в окошко башни и по веревке спустился в окно Виттории и в ее объятия34. Увидев, как она помогала любовнику пробраться к ней, соглядатаи начали действовать. Один из слуг бросил камушек в западное окно покоев хозяина. Доменико услышал стук и сказал: «Синьор, час настал»35. Вскоре Стефано поднялся и присоединился к ним. Джакобо с мушкетом все еще сидел в засаде.

Не ведая о надвигающейся развязке, Темперанца, одна из младших служанок замка, именно в этот момент пошла в туалет, который, судя по всему, располагался этажом или двумя выше: Джованни-Баттиста услышал ее удаляющиеся шаги по ступеням лестницы. Обознавшись, он ринулся за девушкой с обнаженным кинжалом и воплем: «Ах, изменница, хочешь убежать!» Как рассказывает ее сестра Диаманте, в последнюю минуту Доменико остановил хозяина: «Не надо, синьор! Это же не синьора! Это Темперанца!»36

Затем трио мстителей входит в комнату горничных с горящим факелом. В постели Темперанцы потихоньку засыпает ее сестрица Диаманте37. Силея уже спит, как и Элена Савелли, двухлетняя господская дочь. Когда вошли мужчины, Элена испугалась, расплакалась и разбудила няньку38. Диаманте успела достаточно проснуться, чтобы увидеть, как трое мужчин подошли к запертой двери39. У входа мстители, быть может, задержались, чтобы прислушаться к звукам плотских утех, но лишь на мгновение. Ведь, когда они распахнули дверь, Диаманте смогла увидеть Трояно, все еще лежавшего на госпоже40.

В пылу разворачивающейся драмы Джованни-Баттиста тем не менее не забыл соблюсти законы вендетты. Он знал прописанный на этот случай сценарий и в разгар кровопролития следовал ему. Возможно, прежде всего он обратился к сводному брату. Селянин по имени Чекко, узнавший обо всем от Джакобо, который все еще сидел в засаде и никак не мог видеть развязки, оповестил суд, что хозяин будто бы воскликнул: «О, вероломный брат, после всего, что я сделал для тебя, так [ты отплатил] мне!»41 Досужие домыслы! Ничего не скажешь, слова подходящие, но не подтвержденные никем из бывших на месте действия. Силея, которая как раз все слышала, передает гораздо менее мудреные речи: «Вот чем я отплачу за себя!»42 То, что Джованни-Баттиста что-то сказал брату, почти не вызывает сомнений. Однако, что бы он ни говорил, все сходятся в том, что он нанес в лоб Трояно стремительный удар кинжалом и сразу приказал Стефано: «Убей его, но я не желаю, чтобы кто-либо поднял руку на синьору». Силея, хотя и поднялась не так шустро, как Диаманте, все же успела подойти к двери и услышать эти слова43. Пока слуга забивал Трояно кинжалом, беспорядочно нанося удары, Джованни-Баттиста обратился к супруге44. Несколько версий его слов в общих чертах совпадают. Силея при первом допросе, когда бред от болотной лихорадки начал туманить ее мозг, дает самый любопытный вариант: «Ах, изменница, ты урезала нос – мне, синьору Лудовико, и дому Савелли». На следующий день, когда жар утих, Силея вместо этого выбрала менее яркую формулировку: «Ах, изменница, вот какую честь ты принесла дому Савелли. Ты урезала нос дому Савелли!»45 Ранняя версия, произнесенная в горячке, наиболее знаменательна. Не лишним будет погрузиться в ее поэтику, даже если она частично могла быть плодом воображения и бреда больной служанки. В Италии эпохи Возрождения «урезание» носа являлось знаком крайнего презрения. Непоправимо обезображивая человека, оно каралось по закону и упоминалось в местных речах и обычаях. Как жест и понятие оно часто ассоциируется с прелюбодеями и рогоносцами46. В грамматике и в кровавой практике это действие требовало дательного падежа, носы можно было «урезать» людям или сообществам. В первом рассказе Силеи речь Джованни-Баттисты развивалась в форме восходящей градации вовне, от него самого к более широкому кругу затронутых жертв, за которых он мстил. Порядок перечисления воспроизводил градацию не по значимости, а по положению, от центра вовне. Измена Виттории затронула ее мужа, брата Лудовико и весь дом Савелли. Лудовико, таким образом, послужил оправданием для более жестокой мести. Джованни-Баттиста мог теперь утолить свою жажду крови.

Вряд ли хоть одна история нападения, разбиравшаяся в итальянских судах, обходилась без воинственных словес. Как паладины из «Песни о Роланде», давние враги, случайные соперники и вовсе вольные наемники, не знакомые с жертвой, часто, прежде чем нанести смертельный удар, произносили инвективы. Редко когда у жертвы оставалось время для ответа. Виттория не была исключением. Беспомощная, она лежала на спине и успела лишь трижды воскликнуть: «О, господин, вот как ты поступаешь со мной!» «Да, с тобой изменница!» – прорычал убийца. Он ударил жену в лоб и перерезал ей горло, наполовину отрезав голову и в то же время отсекая три пальца на руке, которой она тщетно пыталась закрыться. Затем Джованни-Баттиста ударил Витторию в голову и наконец вонзил кинжал глубоко в грудь47. Отражал ли алгоритм кровавой расправы инструментальную или экспрессивную функцию мести? Сложно сказать. Именно перерезая горло, «scannare» по-итальянски, было принято тогда забивать скот на бойне. Мне доводилось встречать эту формулировку в случае другого убийства молодой женщины из‐за поруганной чести48. А голова и сердце Виттории были соучастниками акта прелюбодеяния. Но ни один местный глоссатор не подтверждает такую трактовку. Уже в разгар бойни Джованни-Баттиста поднял глаза и увидел сжавшихся в дверном проеме служанок. «Убирайтесь отсюда, или я убью вас обеих. Идите, позаботьтесь о малышке»49.