Братья

Утром он был готов к походу. Несмотря на ночной переполох, герцогиня приказала трогаться в путь. Люди садились в седла, смущенные дурным предзнаменованием. Впрочем, задерживаться по такому случаю тоже не хотелось. Михаил был безразличен к слухам. Он видел, как стражники вели Жака – слугу господина Сабана в ратушу. Там велось дознание.

В двенадцать выступили. Прошли через город, провожаемые колокольным звоном, вышли за ворота. Дорога шла вдоль стены. Невысокая часовня из красного камня пряталась среди деревьев. Бил колокол, птицы чертили небо. Шли молча, осеняя себя крестом мимо свежей насыпи.

– Городское кладбище. Тут хоронили всех, кто умер за недавние дни.

Михаил сел на обочину, поправляя обувь. Дождался, пока остался один. Подошел к могиле. Опустился на колени, взял в ладони горсть земли, поднес к губам, подышал на нее и бережно положил назад. – Их похоронили в одной могиле со всеми. – Подумал он. – Их похоронили, как людей. – Он прислушался, чем отзовется в нем эта мысль, и не почувствовал ничего. Только пустоту. Он встал, отряхнул одежду и, уже не оглядываясь, бросился догонять ушедших вперед паломников.

4

После того, как дож Доменико Сельво сочетался браком с дочерью византийского императора, Венеция обрела восточную утонченность и блеск. Обе страны, казалось, устали от многолетнего соперничества и вражды и, наконец, скрепили союз узами достойного брака. Теперь они открыли друг для друга торговые пути, связали жаркие глубины востока и пространства европейского континента. Зависть и злость генуэзцев, марсельцев и других соперников Венеции была бессильной. Им доставались объедки со стола новых союзников. Венецианцы теперь могли без помех придушить амальфийцев – давнего и настырного торгового конкурента, а византийцы – осадить сицилийских норманов – многоликое чудище, превзошедшее по вероломству и жестокости варварские народы.

Роскошь Венеции затмила Константинополь. И понятно почему. Великие христианские воины Востока – так гордо называли себя византийцы – не успевали отбиваться от набегов и нашествий, которые, как тяжелые волны, накатывались на стены города. Они шли с севера – из глубин причерноморских степей и юга – оттуда, где цветущие долины Романии сменялись отрогами малоазийских гор. Год за годом Византия сражалась и побеждала, более преуспевая хитростью, чем мощью, и теряя силы в этой борьбе. А Венеция, не знающая военных угроз, свободно могла распорядиться богатством, возводя все новые дворцы, сбрасывая в море, как ненужную скорлупу, остатки старых стен и одевая в мрамор набережные и пристани. Теперь там разом стояли десятки кораблей со всего Средиземноморья и далее, вплоть до далекого Кавказа. Город рос бурно – надменный он каждый день умножал свое великолепие. Благодарность небу была благодарностью богача, не знающего меры собственному тщеславию. Базилика Святого Марка, вставшая над его мощами, не уступала великолепию византийской Софии, а во многом превзошла ее выставленными напоказ драгоценными реликвиями. Когда-то эти мощи похитили из Александрии и тайно вывезли, прикрыв соломой, венецианские купцы. Их лукавством гордились, разве торговля не та же хитрость. Евангелист Марк стал небесным покровителем, охраняющим Венецию, а его знак – ее гербом. Именно здесь, более чем где бы то ни было на аскетичном христианском Западе, богатство служило утверждению красоты, как понимали ее сами венецианцы – красоты щедрой, пышной, обрамляющей священные реликвии в золото и драгоценности. Бог явился сюда не босым странником, а богатым купцом, заключившим, как удачную сделку, союз неба и земли и освятившим его во имя державного процветания. Для утверждения служило серебро огромных соборных лампад, беломраморные колонны, великолепие вертепа (мыслимо ли?), выложенного россыпями жемчуга и драгоценных камней, блеск мозаик, золото свода с устремленным ввысь сонмом ангелов. Но, переняв у Византии это почти пугающее великолепие, смешавшие воедино Божьи заповеди и авторитет кесаря, Венеция не без лукавства добавила к ним нечто свое, лишив византийский образ надменной чопорности и нерассуждающего повиновения. Не зря благообразие старцев соседствовало здесь с блеском роскошных туалетов, а запах ладана неизменно дополнялся ароматами благовонных смол, вытяжек и растираний, которыми знатные дамы умащали цветущую плоть.

Сладкоголосые напевы с бесшумно снующих лодок, прозрачные тени, скользящие по мостам, серебрянное сияние лагуны и розовое свечение мраморных плит таили в себе чувственную энергию, не желавшую мириться с монашеской аскезой и смирением. И чем более громко звучали здесь призывы к покаянию, тем необузданнее и сильней проявляли себя желания, утверждавшие языческую страсть жить и наслаждаться.

Уже более месяца Михаил жил в Венеции. Они прибыли сюда в начале зимы, когда дальнейшее морское путешествие стало невозможным. Михаил бродил по городу озабоченный, как раздобыть денег для сносного существования. Изношенная одежда еле держалась. Небольшие деньги, с которыми он выходил в дорогу, кончились. Оставались надежды на близящийся карнавал. Тогда, укрывшись под маской, он рассчитывал поправить свои дела. Пока он скрывал актерские способности. Теперь, когда дорога растянулась на несколько месяцев, каждый был занят собой. Из многочисленных попутчиков Михаил сошелся лишь с Альбертом. Но молодой человек утомлял его чрезмерным изъявлением чувств и желанием преданной дружбы. Михаил не любил торжественных признаний. Как актер, он по-своему относился к словам, считая их достойным оружием Януса. Сказать можно, что угодно, высокие слова были нужны для игры, в обычной жизни он предпочитал обходиться без них.

Молодые люди постоянно посещали дом герцогини. Сам Альберт бывал там ежедневно, оказывая знаки пылкой привязанности своей невесте. Михаил присоединялся к нему редко и со скуки. Его никто там не ждал. Герцогиня встречала его равнодушно, не желая простить разочарование, которое он доставил нежеланием следовать в ее свите. Казалось, несколько раз, когда взгляд ее задерживался на Михаиле, в нем можно было рассмотреть неясные огоньки. Они вспыхивали и гасли, как светлячки в глубине темного леса. Спокойное и молчаливое наблюдение за собственным окружением было в характере Миллисенты. Она была не только любопытна, как все женщины, но умна, и пыталась разбавить скромными развлечениями зимнюю скуку. Когда ждешь весны и продолжения путешествия, время тянется особенно долго. Впрочем, жаловаться на невнимание Михаилу долго не пришлось, герцогиня предложила навещать ее регулярно и читать книги, любезно предоставленные самим дожем. Она же доверила ему выбор. До этого Миллисента проэкзаменовала Михаила в искусстве риторики и осталась довольна. Актерское умение придало его голосу выразительность. Перелистывая книгу, Михаил украдкой следил, чтобы ветхость его одежды не бросалась в глаза. Герцогиня никак не обратила на это внимания, но через казначея выдала денег в счет будущего расчета. В новом более достойном виде Михаил стал являться по утрам, когда герцогиня собирала своих фрейлин. Часто он посещал библиотеку дожа, где, пытаясь угадать вкус слушательницы, подбирал книги. Впрочем, большого труда это не стоило, он остановился на старых комедиях и не ошибся. Что касается зрелищ и удовольствий, все женщины одинаковы. Он уносил книги под плащом и стал похож на студента, с чем и поздравил его Альберт.

Если герцогиня была спокойна, ровна и, казалось, почти не обращала внимания на его присутствие, узнавая более по голосу, чем виду, то многие фрейлины проявляли к Михаилу интерес. Он часто ощущал не себе их взгляды. К тому же Михаил оказался единственным мужчиной, допущенным во внутренние покои герцогини. Уж это был повод для пересудов, скрашивающий безделье. Впрочем, сплетни и досужие шутки быстро гасли, как огонь, не имеющий свежего воздуха для горения. Репутация герцогини не знала сомнений, а муж, дожидающийся ее на востоке, известен был вспышками ревности и гнева. Да и сам Михаил – достаточно замкнутый и малообщительный не мог служить хорошей мишенью для двусмысленных намеков.

Так миновала эта зима и приближался весенний карнавал, после которого следовало собираться в путь. За вязанием в покоях герцогини, в паузах, когда Михаил прочищал горло, фрейлины оживленно делились планами. Участие самой госпожи не обсуждалось, она была равнодушна к праздникам, хоть не мешала веселиться другим. Готовился и Альберт. Он советовался с Михаилом по поводу маски. Сам Михаил рассчитывал надеть свою – волчью, а пока давал советы приятелю, из которых тот, впрочем, не мог выбрать наилучшего. О своих планах Михаил умалчивал. Он уже присмотрел место на набережной, где рассчитывал выступить с жонглированием шарами и акробатическими упражнениями. Это то, что он мог делать один, а маска давала возможность остаться неузнанным. На большой заработок он не рассчитывал – на праздник съезжались актеры со всей округи, но все же… Ведь путь предстоял длинный.

Так было, пока жизнь не нарушила его планы. За день до праздника, когда он проходил темным коридором в покои герцогини, женская рука цепко ухватила и притянула к себе. Сама особа находилась за занавесом, которым были прикрыты стены. Сбивчивым шепотом, изменяющим голос, ему назначили свидание. Все было неожиданно, хоть он ощутил на лице горячее дыхание. И тут же, едва договорив, неузнанная обольстительница оттолкнула его и исчезла за скрытой дверью, оставив лишь адрес дома, куда он должен придти на следующий вечер. В день начала карнавала, когда на площади развернется праздник.

Утром Михаил украдкой рассматривал лица фрейлин. Та, что назначила свидание, должна быть среди них. Почти все нетерпеливо ждали наступления вечера. Лишь герцогиня никуда не собиралась, оставаясь с двумя степенными и не склонными к развлечениям дамами. Остальные были взволнованы и не скрывали своей радости. Михаил переводил взгляд, пытался разгадать неожиданную тайну, пока герцогиня не сделала ему замечание за сбивчивое чтение. Только тогда Михаил перестал гадать о своей воздыхательнице и предоставил событиям идти своим чередом. Конечно, он был непрочь пуститься в приключение, махнув рукой на участие в карнавале. Тайное признание разбудило его чувства. Он был готов влюбиться, но не знал в кого, а спокойствие делало его хорошим охотником.

Совсем иначе чувствовал себя Альберт. Он был огорчен. Мати кокетничала и до сих пор не открыла будущего наряда, предпочитая сама отыскать его в толпе. Не раскрывая доверчивому Альберту своих планов, Михаил предложил ему свою маску. Альберт примерил и остался доволен. – У меня есть еще. – успокоил его Михаил и похлопал по мешку, где оставалась маска волчицы. – Клянусь, она другая, нас не спутают. А в этой ты можешь оставаться до конца праздника.

Когда на площади уже гудела праздная толпа, Михаил оделся неприметно, прикрыл глаза черной полумаской, чтобы не слишком выделяться среди возбужденных горожан, и вышел из дома. Теплый воздух дышал сыростью, болотистым запахом стылой воды и близкой весной. Михаил завернулся в плащ и зашагал в глубину улиц. Назначенное место было удалено от карнавальной суеты, дорога была безлюдна. Дом выходил на набережную, было тихо, лишь вода чуть слышно касалась камней. Три раза, как было условлено, он тронул дверь бронзовым молоточком. Она приоткрылась всего на треть, женская рука взяла его за край плаща и ввела внутрь. Сзади лязгнула задвижка, он оказался в полной тьме. Он протянул вперед руки, взял женщину за плечи, почувствовал упор ее рук на своей груди и нашел губами ее лицо.

На рассвете дверь выпустила его обратно, так и не раскрыв тайны. Женщина осталась незнакомкой. Она сама подсказала Михаилу время прощания, когда он поглядывал в угольный квадрат окна, дожидаясь близкого рассвета. Он пытался заговорить, но она молчала, прижав палец к его губам. Так же молча, наощупь, она проводила его и выпустила на улицу. Только так они могут встречаться. Это он понял и не настаивал на большем.

Он вернулся домой, когда начало светать. С площади Святого Марка неслись шум, крики, музыка, по каналу чередой плыли гондолы, заполненные хохочущими полупьяными людьми. Женщины тянули к нему руки. Он возвращал им воздушные поцелуи, любовная удача сделала его – обычно сдержанного – шумным и щедрым. Дома он сразу уснул.

Утром Михаил едва дождался приема у герцогини. Ему казалось, что по лицам фрейлин, он сможет угадать возлюбленную. Не может быть, чтобы она не выдала себя. Первый, кого он встретил по пути во дворец, был Альберт. Михаила поразило его бледное, огорченное лицо.

– Я не смог найти Мати. – Пояснил он. – Я был на том месте, где мы договорились. Но она не пришла. Она сама должна была подойти ко мне. Я показал ей маску. Она знала, а я не мог отыскать ее, если бы даже хотел. Она не открылась мне. Я искал ее повсюду, до самого утра. И не нашел.

Михаил молчал. Мати вышла к ним навстречу, Альберт побледнел еще больше, но она даже не взглянула на него и взяла за руку Михаила. И он тут же узнал. Конечно, это была та самая рука, то самое движение, которым она увлекла его в глубину коридора. Ошибиться было нельзя, сомнений не оставалось. Это Мати назначила ему свидание. И тут же, когда он глянул на ее руку, она, вспыхнув, отдернула ее. Опустила глаза, показывая, что ее тайна раскрыта.

– Что это значит? – Взволнованно спросил Альберт.

Мати глянула холодно. – Тебе следовало вести себя достойно. – И повела Михаила в покои герцогини, оставив позади растерянного, оскорбленного жениха. Потом, когда они повернули за угол, она еще раз улыбнулась Михаилу, приложила палец к губам и пригласила в комнату, где их уже дожидались. Несмотря на праздник, герцогиня соблюдала обычный распорядок.

Михаил был смущен, подавлен и рассеян. Мысль, что он стал виновником несчастья приятеля, привела его в смятение. И вместе с тем, он нисколько не жалел о проведенной ночи. Прелесть объятий Мати, воспоминание о свидании заглушали упреки раскаяния. Он знал, что сегодня вечером вновь будет стоять у знакомой двери. Сейчас его мысли путались.

– Если так пойдет дальше, – сказала герцогиня, прерывая сбивчивое чтение, – мне придется подыскать более выразительного чтеца. Который не запинается на каждом слове. Мати, подойди. Я хочу, чтобы вы оба читали по очереди. Тогда наш декламатор не будет таким рассеянным.

– За скромный нрав свой получил Пелей Фетиду в жены… – неуверенно начала Мати.

– Громче. – Приказала герцогиня. – Неужели всем сегодня отказал голос.

– Теперь его слова. – Мати казалась рассеянной и чуть не плакала. Он ледяного спокойствия, с которым она давала отповедь Альберту, не осталось и следа. На Михаила она не смотрела.

– Значит, ты читай. – Разгневалась Миллисента. – Одна бессонная ночь лишила вас обеих голосов. Будьте внимательны.

– Она ж и бросила его. Сбежала. Был он скромник.

Был увалень. И не умел играть в постели ночью…

– По сердцу женщине наглец. – Запинаясь, Михаил дочитал реплику до конца.

– Теперь ты. – Приказала герцогиня фрейлине. – Не спи. Ты должна подхватывать его слова.

– Когда ж ощиплют там его и сзади редьку вставят, Питомец твой докажет чем, что он не толстозадый.

– А пусть и толстозадый, что плохого в этом? – Торопливо закончил Михаил.

– Хватит. – Приказала герцогиня. – Что за бесстыдство? Кто выбрал эти комедии?

– Их дал смотритель библиотеки. Он сказал, во время карнавала хочется чего-нибудь повеселее. Самое время посмеяться над старой сатирой.

– И все же. – Герцогиня обвела взглядом фрейлин. – Это не для наших ушей. Посмотри на нее. Она с трудом выговаривает слова.

Мати, действительно, покраснела и выглядела смущенной.

– Притворщица. – Думал Михаил – Изображает невинность. А сама назначает любовные встречи, отослав жениха на другой конец города.

Так он думал еще не поверженной окончательно и протестующей частью сознания. А сам нетерпеливо дожидался вечера.

– Сегодня я объяснюсь. Нужно это сделать.

Но объяснение не удалось. Каждый миг их встречи был полон. На каждый поцелуй, каждое объятие его возлюбленная отвечала с такой благодарностью и восторгом, что Михаилу казалось, собственное тело не принадлежит ему, оно лишь сосуд с пробужденным пылающим огнем. Все, что не касалось теперь их обоих, утратило всякое значение. Судьба несчастливого Альберта, казалась малозначащим недоразумением, которое он, не колеблясь, готов был преодолеть.

Когда он хотел объясниться, женщина закрыла ему рот ладонью. Она предпочитала оставить все, как есть. Розовый привкус ее дыхания смирил его. Она приблизила свою грудь к его губам, он ощутил укол и отпрянул от неожиданности. Она тихо рассмеялась и поднесла к его губам невидимое распятие, хранящие тепло ее груди. Драгоценный камень, оцарапавший губы, был вставлен в терновый венец.

Время для объяснений так и не пришло. Еще в темноте она выставила его за дверь. Следующую ночь – последнюю ночь карнавала они должны были провести вместе. Он шел домой, когда с проплывающей гондолы женщина бросила ему букет фиалок и рассмеялась громко и счастливо.

Он повалился на скрипучую кровать, закрыл глаза и погрузился в сладостные воспоминания. Трудно сказать, сколько времени он провел так. Это был не сон, но что-то близкое, что отрывает от привычных повторяющихся картин бытия, каким видится оно из утренней хмурой мглы: поисков хлеба и тепла, и так каждый день, все дальше от начала, ближе к концу. Это было одно из редких воспоминаний, которые не даются умом, которые нельзя предсказать, которые вбирают в себя весь мир и удивляют, потому что само ощущение равно прозрению, рождению заново, пониманию, как и во имя чего дается жизнь.

За дверью раздались крики, топот ног и в комнату ворвались люди. Михаил знал всех. Его попутчики, они и раньше не жаловали его. Михаил – с репутацией любимчика герцогини – не вызывал дружеских чувств. Но теперь лица были налиты тяжелой хмельной злобой. Михаил очнулся от грез и сел на кровати. Один из вошедших схватил его за воротник рубахи и рывком поставил на ноги. Михаил ударил его в лицо и отскочил к стене, пытаясь защититься. Но десяток ударов, сыплющихся со всех сторон, опрокинули его на пол. Очнулся он уже на набережной. Его окатили водой прямо из канала, и он встал, шатаясь и дрожа от холода. Вдалеке над заливом вставал густой белый туман. Руки его были связаны.

– Иди. – Удар в спину, и толпой они отправились к дому герцогини. Его вытолкнули к креслу, на котором восседала Миллисента. Последний удар поставил его на колени. Герцогиня рассматривала, будто видела его впервые – безразлично и холодно. Стояла напряженная тишина. Наконец, Миллисента произнесла, медленно выговаривая слова. – Объявляю тебе и всем, кто слышит меня сейчас. Ты обвиняешься в убийстве кавалера Альберта. Отвечай, правильно ли ты понял мои слова.

Михаил попытался вскочить, но новый толчок бросил его лицом вниз.

– Пусть встанет. – Распорядилась герцогиня. – Не мешайте ему говорить. Пусть защитит себя во имя справедливости.

Стоять было трудно, он шатался. Тяжелый гул стоял в голове, мешал пробиться к помраченному сознанию. Он ощущал за спиной толпу негодующих людей, обернулся и первое, что увидел – оплывшее от слез лицо своей возлюбленной. Мати рыдала, не скрываясь, в голос. Ни капли сочувствия или снисхождения не нашел Михаил в ее взгляде. Только злобу.

– Говори. – Приказала герцогиня. – Тебе, должно быть, есть, что сказать.

– Не знаю. Я не видел Альберта со вчерашнего дня.

Герцогиня, не спеша, оглядела его. – Ты говоришь, нечего сказать. Так? – Михаил молчал. – Кавалер Сальмон повтори свои слова.

– Сегодня, только начало светать, мы обнаружили Альберта без чувств, раненого на ступенях площади Святого Марка. Мы привели его в сознание. Он очнулся только на мгновение, прежде чем умереть. И назвал имя своего убийцы.

– Ты можешь повторить его? – Бесстрастно спросила герцогиня.

– Он здесь. – Михаила толкнули в спину. – Альберт умер, едва мы попытались поднять его.

Михаил протестующе замотал головой и рванулся вперед, будто искал защиты у герцогини, но его держали крепко.

– А что говорит кавалер Дергуа?

– То же самое.

– Ты слышал это со слов Сальмона.

– Нет. Я слышал своими ушами. От Альберта. Раненый прямо указал на Дюплесси. Он назвал его отчетливо.

– И ты готов поклясться, что не ошибся.

– Я готов дать клятву.

– А ты, Вольпик.

– Слово в слово. Я готов подтвердить слова обеих. Альберт назвал Дюплесси. Я слышал своими ушами.

Герцогиня молчала, пристально разглядывая Михаила. – Что ты можешь ответить на слова этих достойных людей? Их трое, они слышали твое имя. Ты можешь опровергнуть их?

– Нет. – Михаил был в отчаянии. Голова его мутилась. – Но я не могу объяснить. Я не видел Альберта со вчерашнего вечера. Мы были приятели.

– Хорошо. Может быть, ты хочешь представить свидетеля в свою пользу?

Михаил склонил голову. Единственным человеком, который мог подтвердить его невиновность, была Мати. Но она молчала.

Герцогиня выдержала паузу. – Итак, в присутствии этих людей я подтверждаю, тебе нечего сказать в свою защиту. – Она подняла руку. Вперед, отодвинув Михаила в сторону, вышел статный мужчина в длинном плаще. На рукаве был нашит лев с вскинутой лапой.

– Передай Совету и правителям Венеции, что мы нашли убийцу. Ты видел сам. Мы накажем его своим судом.

– Я хотел высказать пожелание наших судей, справедливость должна восторжествовать.

– Таково и наше намерение. – Подтвердила Миллисента. – Мы оплатим долг убитому до того, как покинем город.

Венецианец поклонился и, пятясь, отошел вглубь зала. Герцогиня ровным голосом объявила. – Кавалер Дюплесси. От имени всех наших людей объявляю, ты обвиняешься в убийстве кавалера Альберта Персье. Хорошо подумай, что ты можешь сказать в свою защиту. Подготовь эти слова для справедливого и честного суда. После этого у тебя не будет возможности оправдаться. – Она обратилась ко всем. – Кавалер Дюплесси будет заключен в подвале этого дома. Завтра, когда закончится карнавал, мы дадим ему возможность выступить перед судом. Если он не сможет оправдаться, свидетельства этих господ будет достаточно для признания вины. Пусть решит суд. И мы поступим, как подобает поступить.

Толпа ответила герцогине одобрительным гулом. Вслед за коридором, лестница вела в подземелья дворца. Со сводов густо капала вода. Одежда покрылась слоем влаги, обувь промокла. Факелы чадно дымили. Михаил был стиснут стражей. Но он и не думал бежать, он был потрясен и не мог понять, куда его ведут. Его втолкнули в каменный мешок, и двери с грохотом затворились. Наступила глубокая тишина, только капли продолжали стучать, будто шел редкий летний дождь. Михаил нашел лавку, повалился на мокрый камень и забылся в полусне.

Вода попала в светильник, он вспыхнул, зашипел и стало совсем темно. Ни звука не доносилось из-за толстых стен. Он с горечью подумал, как нынешняя тьма отличается от темноты минувшей ночи. Еще раз, чуть успокоившись, он вспоминал недавние события и не мог найти им объяснение. Арест, ошеломляющее известие о смерти Альберта, обвинение в убийстве. Ему хотелось кричать, этого не может быть. Он не был на площади Святого Марка этой ночью. И тут он вспомнил, как еще недавно сжимал в объятиях невесту своего приятеля, как предавал его, как мечтал убрать со своего пути. Порывы, продиктованные страстью, казалось, давали повод для снисхождения. Но для живых. А для него свершилось возмездие. Справедливость восторжествовала. Ценой жизни обманутого приятеля, а теперь и ценой его собственной жизни. Оправдания ему не было. Странно, что в своих размышлениях, он ни разу не вспомнил недавнюю возлюбленную. Он видел перед собой глаза, исполненные скорби по убитому жениху. Он гнал эти воспоминания, чтобы не предаться ярости. Недаром, покойная Люэна любила говорить, каждая женщина рождается актрисой, хоть играет на свой лад и готова превратить самую жизнь в сцену для лицедейства. Какое целомудрие и скромность она разыгрывала, удерживая возле себя несчастного Альберта, и сколь многоопытной женщиной показала себя в его объятиях. Он подумал об этом с внезапной горечью и тут же отогнал эти мысли, утешившись, что свидание оказалось последним. Было ясно, часы сочтены, он не сможет ничего объяснить. Слов умирающего было достаточно, чтобы осудить его. Он вновь забылся и очнулся от звука открываемого замка. Темная фигура вступила в клеть. Безразличный, он поднялся и пошел, ведомый двумя охранниками. На этот раз шли дольше, какими-то другими коридорами, поднялись по лестнице, и тут, к своему удивлению, Михаил узнал покои герцогини. Она сидела в кресле, недалеко от горящего огня. Она была одна, без свиты. Миллисента приказала начальнику караула усилить наружные посты и отправила его, оставшись наедине с Михаилом. Некоторое время герцогиня молчала, рассматривая его, будто впервые, и, наконец, заговорила.

– В течение двух недель ты читал мне, и мне жаль потерять тебя. Но тяжесть твоего преступления слишком велика. – Миллисента сделала долгую паузу, дожидаясь возражений. Михаил молчал, и она продолжила. – Ты говоришь, что не убивал Альберта.