Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

И при этом Буш признавал, что советские военные возможности все еще остаются пугающими. Поэтому устрашение оставалось необходимым, и в силу этого требовался сильный блок НАТО – что стало темой выступления Буша в Нью-Лондоне в штате Коннектикут 24 мая в Академии береговой охраны США. Там он очертил будущую военную стратегию США и политику в области ограничения вооружений на несколько предстоящих десятилетий. «Наша политика заключается в том, чтобы использовать любую – я имею в виду каждую – возможность для построения лучших, более стабильных отношений с Советским Союзом, точно в такой же степени, как наша политика заключается в защите американских интересов в свете сохраняющейся советской военной мощи». Они признал, что «среди тех многих вызовов, с которыми мы будем сталкиваться, есть и рискованные. Но позвольте мне заверить вас, что мы способны найти больше, чем долю в новых возможностях… Перед нами открывается возможность сформировать новый мир…»

Новый мир стал возможным, потому что «мы стали свидетелями конца идеи: заключительной главы коммунистического эксперимента. Коммунизм сейчас признан… системой, потерпевшей крах… Но траектория коммунизма – это только одна половина истории нашего времени. Другая половина – торжество демократической идеи» – что очевидно всему миру, от членов профсоюза в Варшаве до студентов в Пекине. «Пока мы с вами сегодня беседуем, – а он обращался к молодым американцам-выпускникам, – мир меняется из-за драматических событий на площади Тяньаньмэнь. Повсюду голоса говорят на языке демократии и свободы»122.

Речь в Академии береговой охраны завершила публичное изложение новой стратегии администрации Буша в отношении европейской сцены отношений по линии Восток–Запад перед саммитом НАТО в Брюсселе 30 мая123. Его далекоидущие рассуждения о мире и свободе, о свободном глобальном рынке и сообществе демократий подготовили почву для последующих заявлений о том, что его внешняя политика не имеет собственных целей, она лишь реактивна, и ему «совершенно не хочется плыть в неизведанные воды». Кроме всего прочего, он раз за разом останавливался на пояснении, каким он видит место американского лидерства в мире, и на разъяснении того, что его администрация понимает под «общими ценностями Запада»124. Как сам Буш сказал во время установочной встречи на Говернорс-айленд, он был намерен взять передышку и действовать предусмотрительно в эру, когда потрясены сами фундаментальные основы международных отношений. «Предусмотрительность» действительно станет девизом дипломатии Буша, и это не исключает ни предвидения, ни надежды. Речи в апреле и мае 1989 г., нередко недооцениваемые комментаторами ввиду драматических событий второй половины 1989 г., делают предельно ясными устремления его внешней политики.

Однако превратить амбиции в достижения – это иная проблема. И первый тест для него был особенно актуальным. Саммит НАТО в Брюсселе имел необычайно важное значение, потому что совпал с сороковой годовщиной создания Альянса и потому что оказался перед необходимостью ответа на эффектное попурри драматических предложений Горбачева по сокращению вооружений, выдвинутых в его речи в ООН.

Осложняло ситуацию и то, что правительства стран НАТО не могли предварительно выработать общую позицию, прежде всего из-за фундаментальных споров по поводу ядерного оружия малой дальности (РМД) – с радиусом поражения менее 500 км. За всем этим обменом аргументацией, окружавшей саммит НАТО, можно было различить малозаметный, но существенный сдвиг в приоритетах союзнических отношений Америки – от Великобритании к Западной Германии125.

Британия, представленная премьер-министром Маргарет Тэтчер – знаменитой Железной леди, требовала скорейшего выполнения соглашения НАТО 1985 г. о модернизации ядерного оружия меньшей дальности (88 установок ракет «Ланс», имевших около 700 боеголовок). Она была одержима мыслью об их ценности как оружия сдерживания и как инструмента повышения обороноспособности НАТО. Коалиционное правительство Западной Германии, на территории которой размещалась большая часть этих ракет, вместо этого настаивало на том, чтобы США продолжили переговоры с Советским Союзом о сокращении РМД, опираясь на успешное соглашение сверхдержав 1987 г. о полной ликвидации ядерных ракет среднего радиуса действия (РСД). Министр иностранных дел Ганс-Дитрих Геншер – лидер Свободно-демократической партии (СвДП), младшего партнера в коалиции, настаивал, как и Горбачев, на полной ликвидации РМД. Это называли «третьим нулем» – по аналогии с соглашением о «двойном нуле» – о повсеместной ликвидации РСМ в Европе и Азии. Для Тэтчер, чувствовавшей себя сравнительно безопасно в своем островном королевстве, это оружие было инструментом военной стратегии, но для Геншера и германских левых все это было вопросом жизни и смерти, потому что Германия неизбежно становилась бы эпицентром войны в Европе. Коль считал позицию Геншера слишком экстремистской, но ему не только приходилось умиротворять своего партнера по коалиции и успокаивать общественное мнение у себя дома, поддерживая проведение переговоров о сокращении вооружений, но он был вынужден лавировать вокруг «этой женщины», как он называл Тэтчер и продолжать укреплять силу Альянса126.

И британцы, и немцы в преддверии саммита продолжали маневрировать. Тэтчер принимала Горбачева в Лондоне 6 апреля. Их личные отношения были прекрасными с тех самых пор, как они впервые встретились в декабре 1984 г., еще до того, как он стал Генеральным секретарем и после чего она объявила, что с этим человеком «можно иметь дело»127. Во время их встречи в 1989 г. эта личная «химия» была столь же очевидной, сколь заметными были и их фундаментальные разногласия по ядерной политике. Горбачев начал с экспрессивной речи в пользу ядерного разоружения и «свободной от ядерного оружия Европы» – что было совершенно неприемлемо для Тэтчер – и затем поделился своим разочарованием тем, что Буш не слишком позитивно откликнулся на его разоруженческие инициативы. Премьер-министр, играя свою любимую роль умудренного государственного деятеля, постаралась ободрить его: «Буш совсем другой человек, чем Рейган. Рейган был идеалистом, твердо отстаивающим свои убеждения. Буш более уравновешенный человек, он больше, чем Рейган, придает значение деталям. Но в целом он продолжает линию Рейгана, включая советско-американские отношения. Он будет стремиться к заключению соглашений в наших общих интересах».

Услышав эти последние слова, Горбачев буквально подпрыгнул: «Вот в чем вопрос – в общих интересах или в ваших западных интересах?» И ответ последовал: «Я убеждена, что в общих». Подтекст при этом был ясен: именно она может стать посредником в отношениях между двумя сверхдержавами128.

В частном порядке Тэтчер, тем не менее, высказала некоторую озабоченность новым президентом США. С «Ронни» ей удалось установить близкое, хотя иногда и манипулятивное взаимопонимание, и она не опасалась за безопасность хваленых англо-американских «особых отношений» в рамках внешней политики США129. С приходом к власти Буша ситуация стала менее ясной. Оказалось, что «пауза» новой администрации предусматривает и изучение отношений с Британией. И она чувствовала, что Государственный департамент при Бейкере настроен против нее и склоняется в сторону Бонна, а не Лондона130. Ее опасения не были беспочвенными. Прагматику Бушу не нравился догматизм Тэтчер, и он определенно не был настроен на то, чтобы позволить ей руководить Альянсом. И ему, и Бейкеру было трудно с ней иметь дело, в то время как Коль казался более договороспособным партнером131.

С Бонном вопросы были в отношениях не на личном уровне, а на политическом, что объяснялось глубоким разладом внутри коалиции. В нескольких телефонных разговорах в течение апреля-мая Коль попытался заверить Буша в своей лояльности трансатлантическому партнерству и в том, что он не даст вопросу о РМД повредить саммиту. Его тон был почти что отчаянным, чего не смогли скрыть даже официальные американские записи их разговоров. «Он хотел, чтобы саммит прошел успешно. Он желал, чтобы президент добился успеха. Это будет первая президентская поездка в Европу в качестве президента. Президент – надежный друг европейцев и особенно немцев»132.

Препирательства в канун саммита не смущали Буша. Он знал, что целью Коля является «сильное НАТО» и что канцлер «привязывает его политическое существование к этой цели»133. Но все-таки прогнозы перед саммитом оставались неясными. «Буш приезжает на переговоры с разделенным НАТО», – такой заголовок вынесла на свои страницы «Нью-Йорк таймс» 29 мая. Газета заявляла, что настойчивость Бонна в вопросе сокращения РМД на немецкой территории порождает опасения в Вашингтоне, Лондоне и Париже по поводу ни много ни мало «денуклеаризации» центрального фронта НАТО. Газета отметила, что предварительно согласованного коммюнике нет, следовательно шестнадцати лидерам стран НАТО «придется самим вырабатывать» его на саммите. Один из натовских делегатов признался – «честно говоря, я не знаю, возможен ли компромисс»134.

Когда президент приехал в Брюссель, у него оказалось при себе кое-что неожиданное. Он представил союзникам предложение о радикальном сокращении вооружений, но речь шла не о РМД, а об обычных вооружениях в Европе. Подготовить такое предложение в Вашингтоне было совсем не просто, но опасение союзнического кризиса в Брюсселе побудило Буша заставить всех как следует поработать. «Инициатива о паритете в обычных вооружениях», как окрестил ее президент, предполагала, что с каждой стороны останется по 275 тыс. военнослужащих, что означало вывод 30 тыс. американцев с территории Западной Европы и 325 тыс. советских солдат из Восточной Европы. И соглашение об этом должно было быть достигнуто между сверхдержавами в срок от шести до двенадцати месяцев. Этой инициативой Буш хотел проверить, насколько Горбачев готов к долговременным непропорциональным сокращениям, которые ликвидируют превосходство Советской армии в Восточной Европе, на чем и основывалось советское доминирование в странах-сателлитах. А непосредственно в момент выдвижения эта инициатива, с точки зрения «Нью-Йорк таймс», означала «драматический сдвиг в повестке дня саммита» и возможность «утопить дискуссию о ракетах». Так оно и произошло. После девяти часов интенсивных дебатов союзники приняли предложения Буша о сокращении обычных вооружений в Европе и прежде всего – ускоренный график. В свою очередь Соединенные Штаты подтвердили свою готовность «начать переговоры о достижении частичного сокращения американских и советских сухопутных ядерных сил», как только «начнется» осуществление соглашения об обычных вооружениях. Эту сделку приветствовали геншеристы, потому что она означала близкую перспективу переговоров о РМД, а Тэтчер и Миттеран, представлявшие две ядерные европейские державы, были удовлетворены тем, что не происходит никакой эрозии принципов натовского ядерного сдерживания как такового. Все это устраивало и Буша: он стремился к снижению угрозы применения обычных вооружений в Европе и был тверд в том, что в вопросе ядерного оружия не должно быть никакого «третьего нуля»135.

Итак, саммит НАТО, казавшийся сначала таким неопределенным, завершился очевидным успехом. На завершающей пресс-конференции царила почти эйфорическая атмосфера. Коль с энтузиазмом заявил, что у него появился «исторический шанс» на «реалистический и значительный» прогресс в деле контроля за вооружениями. Он не мог удержаться от того, чтобы пошутить над своим злым гением (фр. bete noire) Тэтчер, которая, как он сказал, прибыла в Брюссель с решительным настроем противостоять любым переговорам по РМД и яростно противиться любым уступкам немцам. «Маргарет Тэтчер отстаивает свои интересы со свойственным ей темпераментом  – отметил канцлер. – У нас разный темперамент. Она женщина, а я нет»136.

Столь замечательно гармоничный исход встречи в Брюсселе – «мы все выигравшие», провозгласил Коль137 – стал большим подарком НАТО в год его сорокалетия. И на самом деле Коль чувствовал, что это «лучший из возможных подарков на день рожденья» для Альянса138. Но это был немалый дар и Бушу, которого дома атаковали и за то, что упустил лидерство в Альянсе, и за то, что отдал дипломатическую инициативу Горбачеву. Теперь, однако, с таким компромиссным пакетом, он перевернул всю ситуацию. Как с удовлетворением заметил Скоукрофт, после таких «фантастических результатов» пресса «уже никогда больше не вернется к теме весны – что мы якобы лишены дальновидности и стратегии»139. Брюссель, по мнению одного американского репортера, стал «часом Буша»140.

Тем же вечером сразу после завершения пресс-конференции президент отправился в Бонн, купаясь в теплых лучах славы141. На государственном ужине в великолепном ресторане XVIII в. президент провозгласил тост за другое сорокалетие – самой Федеративной Республики. «В 1989 году, – возвышенно провозгласил он, – мы ближе к осуществлению нашей целей мира и европейского согласия, чем когда-либо со времен основания НАТО и Федеративной Республики». Он добавил: «Я не могу себе представить лучших германо-американских отношений, чем сейчас»»142.

Утром следующего дня, 31 мая, флотилия Буша–Коля поднялась вверх по Рейну к живописному городу Майнцу, столице земли Рейнланд-Пфальц – родной области Коля143. «Соединенные Штаты и Федеративная Республика всегда были крепкими друзьями и союзниками», – провозгласил президент, – но сегодня у нас есть и еще одна роль: мы партнеры по лидерству»144.

Это была поразительная фраза, ставшая подтверждением зрелости американо-западногерманских отношений, сложившихся за предыдущие сорок лет, что стало еще более очевидным после того, как на саммите проявилось заметное снижение роли Тэтчер и «особых отношений» с Лондоном. То, что Бонн назвали «партнером по лидерству» Вашингтона, было ей решительно не по нраву: она с сожалением признала, что это «подтверждает то, что американцы сейчас думают о Европе»145.

Тэтчер задел тот аспект высказываний Буша, в котором он говорил о партнерстве, но в своей речи в Майнце президент больше сосредоточился на том, что для него означает лидировать. «Лидерство, – провозгласил он, – имеет парную константу: ответственность. И наша ответственность заключается в том, чтобы смотреть вперед и замечать приметы будущего. На протяжении сорока лет ростки демократии в Восточной Европе дремали, скрытые под мерзлотой тундры холодной войны… Но любовь к свободе невозможно отринуть навсегда. Мир ждал достаточно. Пришло время. Пусть Европа будет целостной и свободной… Пусть Берлин станет следующим – да будет Берлин следующим!»146

За два года до этого его предшественник Рональд Рейган, стоя перед Бранденбургскими воротами и обращаясь к советскому лидеру, призвал: «Господин Горбачев, снесите эту стену»147. Теперь, в июне 1989 г. новый президент США снова бросил перчатку, начав новое пропагандистское наступление на харизматичного советского лидера. Фраза «Пусть Берлин станет следующим», с одной стороны, была рождена, чтобы стать заголовком, но она открыла то, что администрация уже принялась за вопрос объединения Германии. Буш сказал в своей речи в Майнце: «Пограничная полоса из колючей проволоки и минных полей между Венгрией и Австрией убирается фут за футом, миля за милей. Точно так же снимаются барьеры в Венгрии и так же они должны пасть повсюду в Восточной Европе». Но нигде разделение между Востоком и Западом не было таким явным, как в Берлине. «Там эта смертельно опасная стена разделила соседей и братьев. И эта стена высится как памятник поражению коммунизма. Он должен пасть».

Обращаясь прежде всего к Германии, Буш показал, что смотрит намного шире. Воля к свободе и демократии, продолжал настаивать он, поистине глобальный феномен. «Эта идея охватывает Евразию. Именно из-за этой идеи пошел процесс брожения во всем коммунистическом мире от Будапешта до Пекина»148. К июню 1989 г. Венгрия несомненно двигалась в этом направлении, но здесь изменения происходили мирным путем. На другой стороне мира, однако, силы демократического протеста и коммунистического подавления жестоко схлестнулись, что имело драматические глобальные последствия у Запретного города Китая.

***

15 мая ближе к полудню Михаил Горбачев прилетел в аэропорт Пекина, чтобы начать свою историческую четырехдневную поездку по Китаю. Сойдя со своего бело-синего аэрофлотовского самолета, он принял приветствие китайского президента Ян Шанкуня. Они прошли вдоль почетного караула из нескольких сот китайских солдат, одетых в форму оливкового цвета и белые перчатки. Раздался 21 залп приветственного артиллерийского салюта.

Долгожданный китайско-американский саммит показал, что отношения между двумя странами возвращаются к чему-то «нормальному» после трех десятилетий идеологического противостояния, военной конфронтации и регионального соперничества. Советский лидер определенно рассматривал визит как «водораздел». В письменной речи, розданной репортерам в аэропорту, он отметил: «Мы прибыли в Китай в доброе весеннее время. Весна – это расцвет природы, пробуждение новой жизни. Повсюду в мире люди связывают с ней пору обновления и надежд. Это созвучно и нашему настроению». На самом деле ожидалось, что визит Горбачева подтвердит примирение двух самых больших коммунистических стран в тот момент, когда обе они с трудом осуществляют глубокие экономические и политические изменения. «У нас многое есть что сказать друг другу как коммунистам, даже в практическом плане», – отмечал перед встречей Евгений Примаков, ведущий советский эксперт по Азии. «Нормализация происходит в то время, когда обе страны изучают, как социалистические страны должны относиться к капитализму. Раньше и мы, и они думали, что социализм может распространяться только через революции. Сегодня, – добавил он, – и мы, и они подчеркиваем значение эволюции». И в Азии, и в Америке опасались, что этот визит может стать предпосылкой для создания китайско-советской оси, положив конец использованию Соединенными Штатами многолетнего конфликта между Москвой и Пекином149.

Горбачев приехал в город, охваченный политическими беспорядками. Уже прошел месяц, как студенты, приехавшие из разных мест Китая, но в основном пекинские, вышли на улицы. Их недовольство властями копилось на протяжении нескольких лет, но сейчас непосредственным поводом для их возмущения стала смерть бывшего Генерального секретаря КПК (1982–1987) Ху Яобана, того человека, который в 1986 г. посмел заявить, что Дэн «устарел» и ему пора уходить в отставку. Но вместо этого Дэн и другие сторонники твердой линии в руководстве заставили в 1987 г. уйти самого Ху, которого студенты потом стали считать защитником реформ. В течение нескольких недель после смерти Ху 15 апреля 1989 г. больше миллиона человек выходили на протесты в Пекине, осуждая растущее социальное неравенство, непотизм и коррупцию, требуя демократии как панацеи от всего плохого. То, что началось как законопослушный протест, очень быстро переросло в радикальное движение. Ставки быстро росли с обеих сторон, после того партийная газета «Жэньминь жибао» в своей передовице 26 апреля характеризовала демонстрации не иначе как «беспорядки» и объявила студентов «бунтовщиками», действующими по «хорошо продуманному плану» в анархических целях. Их обвинили в непатриотичном поведении, «нападках» на Коммунистическую партию и даже в отрицании и партии, и социалистической системы150.

13 мая, за два дня до прибытия Горбачева в столицу, тысяча студентов начала голодовку на площади Тяньаньмэнь, расположившись на одеялах и газетах прямо возле Памятника народным героям. Визит советского лидера был удобным моментом для юных китайских протестантов, потому что давал беспрецедентную возможность выразить их недовольство перед глазами всего мира. Они держали в руках плакаты на русском, английском и китайском языках. На одном можно было прочитать «Приветствуем настоящего реформатора», а на другом – «Наша общая мечта – демократия»151. Горбачев, имя которого они знали из местных средств массовой информации, для них сочетал в себе все то, чем не обладали китайские лидеры: демократ, реформатор и человек перемен. Их целью было рассказать о себе Горбачеву напрямую – поверх лидеров режима – и заставить таким образом собственных лидеров идти на уступки. Студенты подготовили письмо с шестью тысячами подписей и передали его в советское посольство с просьбой встретиться с Горбачевым. Ответ был осторожным. Посольство объявило, что Генеральный секретарь поговорит с представителями общественности, но не сообщили никаких деталей, ни времени, ни места встречи152.

Руководство КПК оказалось в затруднительном положении. Недели ушли на тщательную подготовку к переговорам: китайское правительство хотело, чтобы все прошло без сучка без задоринки, а вместо этого весь центр столицы оказался заполнен тысячами демонстрантов, повторявших для мировых СМИ: «У вас есть Горбачев. А что есть у нас?»153 Массовые студенческие протесты были главным раздражителем, особенно если учесть присутствие 1200 иностранных журналистов, прибывших, чтобы осветить саммит, а теперь пользовавшихся малейшей возможностью, дабы взять интервью у протестантов и передать в эфир кадры погрузившегося в хаос Пекина. Правительство ничего не могло сделать, чтобы остановить их, потому что о репрессиях узнают по всему миру. Это был «провал», как кратко выразился Дэн. В своем кругу он говорил: «Тяньаньмэнь – символ Китайской Народной Республики. Ко времени появления Горбачева она должна быть в порядке. Мы должны поддержать свой имидж на международном уровне»154.

В воскресенье 14 мая накануне начала переговоров студенты дали ясно понять, что они не намерены принимать во внимание призывы к их патриотизму со стороны китайских властей, требовавших очистить площадь. Наоборот, 10 тыс. человек встали в центре Тяньаньмэнь на круглосуточную вахту, а в дневное время толпа на площади насчитывала 250 тыс. Высшие руководители партии неоднократно беседовали со студенческими лидерами, обещая удовлетворить их требования и предупреждая о серьезном международном уроне для Китая, если они не послушаются. Все было напрасно. Фактически упрямство студентов вынудило в последнюю минуту внести изменения в китайский протокол – что изменило всю динамику саммита155.

Пришлось отказаться от огромной красной ковровой дорожки, способной покрыть широкие ступени, ведущие в Большой народный зал, выходящий фасадом на площадь Тяньаньмэнь. Вместо этого в спешке организовали церемонию встречи в старом аэропорту Пекина, откуда кортеж автомобилей по улочкам и переулкам инкогнито добрался до бокового входа в Дом народных собраний. И только оказавшись в безопасности внутри здания, Горбачев смог по достоинству оценить щедрый банкет, данный от имени президента Яна156.

Ситуация была деликатной и для Горбачева. Единственным подходящим ответом, казалось, было полностью игнорировать внутреннюю политику Китая и делать вид, что все идет нормально. Но частным образом члены советской делегации признавались, что были шокированы. Сидя по большей части в темноте, они гадали, действительно ли Китай куда-то проваливается. Быть может, страна проходит через какую-то всеобщую «революцию», политически находится при последнем издыхании? Горбачев пытался действовать с надлежащими «предосторожностями и правомерно», как он выразился позднее, но, увидев ситуацию, находясь на месте, он почувствовал, что им следует уехать домой как можно скорее157. Обязанный встречаться с прессой во время визита, он позволял себе лишь неопределенные ответы. Он уворачивался от вопросов о протестах, признавая, что видел демонстрантов с плакатами, требующими отставки Дэна, но при этом говорил, что он не берет на себя «роль судьи» и даже не позволяет себе «строить умозаключения» о том, что происходит158. Конечно, говорил он, лично он выступает за гласность, перестройку и политический диалог, но Китай находится в иной ситуации, и он совсем не собирается становиться в позу «китайского Горбачева». На самом деле он говорил собственным сотрудникам по приезду, что не намерен идти китайским путем, и не хотел, чтобы Красная площадь была похожей на площадь Тяньаньмэнь159.

Точно так же китайское руководство не хотело, чтобы Пекин шел по пути Будапешта и Варшавы. Визит главного защитника коммунистических реформ породил напряженные споры внутри КПК. 13 мая Дэн прояснил свою твердую позицию политическому реформатору Чжао Цзыяну. «Мы не должны ни на дюйм отступать от базовых принципов, на которых строится правление коммунистической партии, и мы отвергаем западную многопартийную систему». Чжао не был убежден: «Когда мы допускаем некоторую демократию, дела могут внешне выглядеть хаотическими; но эти небольшие “неприятности”

являются нормальными в демократических и правовых рамках. Они предупреждают большие потрясения и в долговременном плане создают стабильность и мир»160.

Премьер-министр Ли Пэн занял ту же позицию, что и Дэн, предвзято и крайне негативно оценив человека из Кремля и его повестку реформ: «Горбачев много кричит и мало делает», – записал он в своем дневнике. Допустив ослабление монополии партии на власть, он «сам себе создал оппозицию», в то время как КПК сохраняет за собой контроль и тем самым «объединяет великое большинство руководителей». Ли также осудил гласность за то, что она развязала этнические беспорядки внутри СССР, особенно на Кавказе, и за то, что она вызвала политические потрясения в Восточной Европе. Он предупредил, что такая опрометчивость может привести к полному разрушению Советской империи и распространению этой заразы на сам Китай. Дэн и Ли в основном говорили так в своем кругу, чрезвычайно подозрительно относившемся к советскому визитеру – особенно учитывая его вдохновляющее воздействие на молодых членов его китайского фан-клуба161.