Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

К окончанию речи Коля народ почувствовал покой, оказавшись под внушением силы момента. Никто даже не пошевелился, чтобы уйти с площади. Затем одна пожилая женщина взошла на подиум, обняла его и сквозь слезы тихо сказала: «Мы все благодарим вас»520.

В тот же вечер и на следующее утро Коль говорил со священниками протестантской и католической церкви в ГДР и с лидерами вновь сформировавшихся оппозиционных партий521. Все его встречи в Дрездене ясно показали Колю, что элиты ГДР не разделяют надежд более широкой общественности. Народные толпы в Дрездене не желали никакой модернизированной ГДР, существующей в одиночестве, о чем говорила оппозиция, равно как и некоего обновления старого режима во главе с Модровым и другими переименовавшимися коммунистами (партия ПДС), существующего в некоей конфедерации с ФРГ. Двадцати четырех часов, проведенных среди народа Дрездена, хватило, чтобы убедить западногерманского канцлера в том, что его «Программа из 10 пунктов» уже устарела. В начавшейся гонке со временем все эти «новые конфедеративные структуры», которые он так отстаивал, оказывались слишком тяжеловесными и затратными по времени. У канцлера больше не было намерения поддерживать правительство Модрова – представлявшее собой шаткое, переходное образование, лишенное какой-либо демократической легитимности и лишь пытавшееся оттянуть гибель тонущего судна522.

Внезапно Коль увидел открывшееся «окно возможностей» в самой сердцевине кризиса. Приветствия толп народа Восточной Германии взбодрили его и стали оправданием драматического поступка. Ему предстояло стать машинистом локомотива объединения, и в этом качестве он был готов перевести рычаг ускорения еще на несколько новых зубчиков. К тому же он получил заряд энергии от всеобщего позитивного медийного восприятия своего визита в Дрезден – как дома, так и за рубежом. Общей темой уже на следующий день стало то, что западногерманский канцлер заложил основу для воссоединения и сделал это на земле Восточной Германии523.

Дрезден стал началом подлинного моря изменений в общественном восприятии Коля. Он пошел к людям. Он всегда обращался к восточным немцам со словами «дорогие друзья». Он с очевидным удовольствием купался в обожании масс. Крики «Гельмут, Гельмут!» отражали возникшее у восточных немцев ощущение, что западногерманский лидер стал для них своим человеком. Поскольку все это транслировали по телевидению в обоих Германиях, то очень быстро канцлер со свойственным ему бурным выражением патриотических чувств наполнил немецкие квартиры от Берлина до Кельна и от Ростока до Мюнхена524.

Конечно, подобные приветствия сопровождали и выступление Вилли Брандта на митинге СДПГ в Магдебурге в ГДР в тот самый день. С огромным энтузиазмом встречали и Ханса-Дитриха Геншера в его родном городе Галле и в Лейпциге, куда он вернулся 17 декабря525. Но Коль в Дрездене намного обошел их всех. Очень редко канцлера – часто становившегося объектом насмешек за неуклюжую провинциальность – встречали так восторженно даже в его собственной Западной Германии. Учитывая, что в ФРГ до выборов оставалось меньше года и что германское единство становилось доминирующим вопросом, Дрезден стал самым лучшим завоеванием общественного внимания, о котором канцлер мог только мечтать.

И какого-то международного соперничества тоже не было. В тот самый день, 19 декабря, когда Коль выступал в Дрездене, Эдуард Шеварднадзе стал первым советским министром иностранных дел, который появился в штаб-квартире НАТО526, что стало еще одним символическим сигналом завершения холодной войны. А 20 декабря уже Франсуа Миттеран стал первым лидером из числа западных стран-союзниц, совершивших официальный визит в столицу Восточной Германии, – еще одно событие, соединявшее многих помимо крошащейся Стены527. Но все эти события звучали как легкий шум на фоне большого взрыва, устроенного Колем. Более того, эти инициативы представлялись поразительными только в сравнении с прошлым, в то время как канцлер смотрел в будущее, и все это знали528.

Это стало совершенно очевидным в одно мгновение 22 декабря – в ту дождливую пятницу в канун рождественских праздников, – когда Коль и Модров официально открыли пункты перехода у Бранденбургских ворот. Глядя на людей, праздновавших единение их собственного города, Коль воскликнул: «Это один из самых счастливых дней в моей жизни!» Для канцлера в конце этого памятного года – прошло менее месяца после его речи о 10 пунктах – Дрезден и Берлин на самом деле означали самые приятные воспоминания529.

***

Конец 1989 г., конечно, не был счастливым для всех и каждого. Когда люди в западном мире собрались за рождественским ужином, экраны их телевизоров заполнили кадры последних мгновений жизни Николае и Елены Чаушеску. Абсолютный правитель Румынии на протяжении двадцати пяти лет и его жена были казнены солдатами его армии, которой он еще командовал за несколько дней до этого.

Румыния была последней из числа стран советского блока, которая пережила революционные перемены. И она была единственной, в которой они сопровождались широкомасштабным применением силы в 1989 г.: по официальным данным, 1104 человека были убиты и 3 352 человека ранены530. Только здесь, как и в Китае, были применены танки, происходили масштабные перестрелки. Это отражало природу чрезвычайно персонализированной и арбитражной диктатуры Чаушеску – самой жестокой в Восточной Европе. Отдалившись от Москвы в середине 1960-х гг., Чаушеску остался в стороне и от реформистской повестки дня Горбачева, и от мирного подхода к осуществлению изменений.

Так почему в таком репрессивном полицейском государстве началось восстание? В отличие от других стран блока Чаушеску смог погасить все внешние долги Румынии – но это стало высокой ценой для его народа: он настолько сократил внутреннее потребление, что магазины стояли с пустыми полками, в домах не было отопления и подача электричества ограничивалась несколькими часами в день. Между тем Николае и Елена жили в показной роскоши.

Несмотря на все эти вопиющие репрессии, поводом к их падению стали не социальные протесты, а этнические трения. В Румынии существовало многочисленное венгерское меньшинство: около 2 млн человек из 23 млн населения страны, к которым относились как к гражданам второго сорта. Точкой напряжения стал западный город Тимишоара, где местного пастора и социального активиста Ласло Токеша ожидало выселение. В выходные дни 17–18 декабря около 10 тыс. человек собрались на митинг в его поддержку, декламируя «Свободы! Подымайтесь, румыны. Долой Чаушеску!» Служба безопасности (Секуритате) и армейские части ответили водометами, слезоточивым газом и огнеметами. Шестьдесят безоружных граждан были убиты531.

Теперь уже протесты охватили всю страну, люди вышли на улицы, вдохновленные примером Польши, Венгрии и Восточной Германии. Режим предпринял ответные действия, и появились данные о двух тысячах погибших. 19 декабря, когда Коль был в Дрездене, Вашингтон и Москва независимо друг от друга осудили «жестокое насилие»532.

В Бухаресте Чаушеску, совершенно потерявший ощущение реальности, 21 декабря попытался остановить хаос и выступил перед огромной толпой, что стало телевизионным обращением ко всей стране и миру. С балкона президентского дворца великий 71-летний диктатор выглядел постаревшим, растерянным, встревоженным, постоянно делавшим ошибки во время выступления. Почувствовав это, толпа прерывала его невнятную речь шиканьем, воплями и свистом – в какой-то момент он замолк на три минуты. Как только солдаты и кое-кто из агентов Секуритате начали брататься с демонстрантами на улицах, режим стал рушиться. На следующее утро чету Чаушеску вывезли с крыши дворца на вертолете, но очень скоро снова задержали и, судив судом Линча, расстреляли – или, точнее, всадили в их тела больше сотни пуль. Их окровавленные тела показали нетерпеливым репортерам.

Однако Румыния в 1989 г. стала исключением. Повсюду смена режимов происходила замечательно более мирным образом. В соседней Болгарии Тодор Живков, находившийся у власти 35 лет, дольше, чем кто-либо еще в блоке, был смещен 10 ноября. Мир это едва заметил, потому что СМИ были заворожены падением Стены предыдущей ночью. В любом случае, это был всего лишь дворцовый переворот: Живков был заменен на своем посту его собственным министром иностранных дел Петром Младеновым. И лишь постепенно стала чувствоваться сила народа. Первые уличные демонстрации в Софии начались неделей позже 18 ноября с требованиями демократии и свободных выборов. 7 декабря разрозненные оппозиционные группы сформировали так называемый Союз демократических сил. Находясь под давлением, власти решили пойти на дальнейшие уступки. Младенов 11 числа объявил, что Коммунистическая партия не претендует на монополию на власть и многопартийные выборы состоятся следующей весной. Впрочем, внезапная отставка Живкова не привела ни к какой фундаментальной передаче власти народу, как в Польше, или к появлению радикальной программы, как в Венгрии. Из этого понятен предпочитаемый в Болгарии термин «Перемены». Через несколько недель настоящий динозавр Варшавского договора был тихо отправлен на свалку истории533.

Самой эмблематичной из всех национальных революций 1989 г. была революция в Чехословакии. Чехам из первых рук был известен коллапс ГДР, с тех пор как «трабанты» всех цветов радуги двинулись по их проселкам, а беженцы наводнили Прагу. Но их собственная коммунистическая элита имела бескомпромиссную твердолобую репутацию, и поэтому перемены пришли в страну позже. Лидер партии Милош Якеш отвергал все попытки реформ сверху, по типу Венгрии и Польши. И у этого был свой контекст. Воспоминания о 1968 г., а прошло всего 20 лет, были все еще памятными и болезненными, но их оживили сцены с Берлинской стены 9–10 ноября. Неделей позже, 17 ноября мероприятие в память о чешском студенте, убитом нацистами пятьдесят лет назад, быстро переросло в демонстрацию против режима, разогнанную полицией силой. Это стало искрой. Со следующей недели ежедневные студенческие протесты стали расти как на дрожжах, вбирая в себя интеллигенцию, диссидентов и рабочих, распространяясь по всей стране. К 19-му числу оппозиционные группы в Праге оформились в «Гражданский форум» (в Братиславе – столице Словакии – движение стали называть «Общественность против насилия»), и к 24-му числу они уже вступили в переговоры с коммунистическим правительством, в котором доминировали умеренные, пришедшие к власти после того, как в отставку ушла старая гвардия из окружения Якеша. Двумя ключевыми фигурами оппозиции – каждая по-своему символичная – были писатель Вацлав Гавел, ключевой деятель движения «Хартия 77» недавно освобожденный из тюрьмы, и словак Александр Дубчек, руководитель Пражской весны в 1968 г. Формальные переговоры за круглым столом прошли 8 и 9 декабря. На следующий день Президент Густав Гусак назначил первое некоммунистическое правительство Чехословакии с 1948 г. и затем ушел в отставку534.

От скорости перемен захватывало дух. Вечером 23 ноября Тимоти Гэртон Эш – ставший свидетелем беспорядков в Польше в июне и начала революции в Чехословакии, – беседовал с Гавелом за кружкой пива в подвале любимого паба Гавела. Британский журналист пошутил: «Польше понадобилось 10 лет, Венгрии 10 месяцев, а Восточной Германии 10 недель; вероятно, Чехословакии понадобится 10 дней!» Гавел взял его за руку, улыбаясь своей знаменитой улыбкой победителя, позвал команду видеожурналистов, пивших пиво в том же баре, и попросил Гэртона задать свой вопрос вновь, на камеру: «Если бы это было возможно, то это было бы сказочно!» – вздохнул Гавел535. Его скептицизм совсем не был показным. И в то же время революция заняла пусть не десять, но двадцать четыре дня, а 29 декабря Национальная ассамблея избрала Вацлава Гавела Президентом Чехословакии в священных залах Пражского Града.

На тот момент это было лишь переходное правительство – свободные выборы должны были состояться в июне 1990-го – трансформация на самом деле была поистине глубокой. Она стала «бархатной революцией»: мягкой и тихой, временами даже веселой. По сравнению с Польшей, Венгрией и ГДР политика оппозиции в Праге формировалась любителями, но они смогли научиться на ошибках других, а также на ошибках их предшественников. И что еще более важно: революция в Чехословакии прошла без болезненного экономического кризиса, с которым пришлось бороться правительствам в Варшаве и Будапеште. Таким образом, к Новому году Чехословакия уверенно вышла на дорогу демократии и рыночной экономики536.

Так много всего изменилось за два месяца. В начале процесса в ноябре 1989 г. в Восточной Европе еще были в состоянии видеть будущее для коммунизма, пусть и в реформированных государствах. Но в течение нескольких недель никто уже не сомневался в том, что происходит необратимый упадок. И к концу года «те, кто опаздывал», как Горбачев выразился в Восточном Берлине, уже определенно были наказаны (Чаушеску, Живков и Хонеккер), в то время как те, кто никогда не позволял себе молчать (особенно Гавел и Мазовецкий), заменили тех лидеров, которые их раньше преследовали.

Тот факт, что Горбачев находился над всеми этими разнообразными национальными выходами из коммунизма и при этом не вмешивался, также предоставил Колю больше свободы действий и дал надежду на осуществление его миссии в 1990 г.: подвести обе Германии как можно ближе к единению. Канцлер отразил это в своем новогоднем послании, выразив надежду, что предстоящее десятилетие будет «самым счастливым в этом столетии» для его народа, обещая «шанс на свободную и объединенную Германию в свободной и объединенной Европе». Это, сказал он, «прежде всего зависит от нашего вклада». Другими словами, он напомнил своим соотечественникам немцам – столь долго находившимся под грузом прошлого, – что теперь они получили возможность сформировать свое будущее537.

Но эта новая архитектура не могла быть построена одними немцами. Ледник коммунизма отступал – тая прямо на глазах, открывая путь подымающейся Западной Европе, а застывшая двухблоковая структура Европы времен холодной войны раскололась. Теперь эти части надо было собрать вместе в какую-то новую мозаику, что требовало не только совместных действий, но также творческого участия сверхдержав.

Другими словами, Коль, может, и имел какие-то проблемы в отношениях с Миттераном и особенно с Тэтчер, но все это не были камни преткновения. Когда дело дошло до строительства нового порядка вокруг объединенной Германии, достичь этого можно было, только если работать вместе с Бушем и Горбачевым. Впрочем, оба эти лидера в конце 1989 г. глубоко погрузились в собственные проблемы: как им, пусть и с опозданием, добиться эффективного личного взаимопонимания. И более того, как справиться с очень деликатной проблемой выхода из холодной войны в самом центре Европы.

Глава 4.

Сохранить Германию в мире после падения Стены

На фото:

1. Встреча на Мальте. Джордж Буш и Михаил Горбачев. Теплоход «Максим Горький», 3 декабря 1989 г.

2. Гельмут Коль в гостях у Михаила Горбачева на Ставрополье. 15 июля 1990 г.

3. Гельмут Коль, Джордж Буш и Джим Бейкер. Кэмп-Дэвид, 24–25 февраля 1990 г.

3 декабря 1989 г. Это было почти невероятно. Джордж Буш и Михаил Горбачев, лидеры Соединенных Штатов и Советского Союза, сидят вдвоем на Мальте, непринужденно шутят на совместной пресс-конференции в завершение саммита. И все это происходит лишь через месяц после падения Стены и чуть больше чем через неделю после неожиданного оглашения Колем в Бундестаге его «Программы из 10 пунктов».

«Мы стоим на пороге совершенно новой эры в американо-советских отношениях, – провозгласил Буш. – И мы каждый по-своему вносим вклад в преодоление разделения Европы и прекращение здесь военной конфронтации». Президент был весьма оптимистичен относительно того, что они «смогут добиться длительного мира и преобразовать отношения Восток–Запад в отношения постоянного сотрудничества». Это, сказал Буш, то «будущее, которому председатель Горбачев и я кладем начало прямо сейчас здесь, на Мальте»538.

Советский лидер был с ним полностью согласен. «Мы оба констатировали, что мир уходит из одной эпохи – “холодной войны” – и вступает в новую эпоху. Правда, это все еще начало, мы в самом начале пути длительного мирного периода». Он прямо сказал: «Новая эпоха требует и новых подходов. И надо от многого того, что было создано в период “холодной войны”, решительно отказаться, и прежде всего от ставки на силу, от конфронтации, от гонки вооружений, от недоверия, от идеологических схваток. Все это должно уйти в прошлое»539.

На Мальте не заключили никаких новых соглашений, даже не приняли коммюнике. Но посыл саммита был совершенно ясен – его символом стала первая в истории совместная пресс-конференция лидеров сверхдержав. Холодная война, определявшая международные отношения на протяжении более сорока лет, казалась явлением прошлого.

Прошел целый год с того времени, когда эти два человека последний раз встречались на Говернорс-айленд в Нью-Йорке в 1988-м, когда Рейган еще был президентом. Тогда Буш заверил Горбачева, что он надеется основываться на том, что уже было достигнуто в американо-советских отношениях, но ему нужно «немного времени», чтобы разобраться с этими вопросами. Это небольшое время обернулось двенадцатью месяцами, в течение которых мир перевернулся с ног на голову540.

Исходным дипломатическим приоритетом для Буша было продолжить открытие Китая, но этого стало труднее добиваться после Тяньаньмэнь. И только после своего европейского турне – после саммита НАТО в мае и поездок в Польшу и Венгрию в июле – президент на самом деле начал понимать размах перемен в Европе. С тех пор как он стал свидетелем празднования двухсотлетия Революции 1789 г. во время саммита в Париже, в его ушах стал непрерывно звучать язык революции, и он решил, что настало время встретиться с Горбачевым, чтобы наладить личные отношения, необходимые для того, чтобы справиться с растущим смятением. И она стала таким достоверным свидетельством «перемены взглядов», как позднее признал Буш в своих мемуарах, Мальта была поворотом на 180 градусов541.

Советский лидер, конечно, всегда был готов к встрече, но определенно согласовать место и время для нее удалось лишь 1 ноября. И когда они на самом деле встретились через месяц после этого, Железного занавеса уже на существовало: Восточная Германия распадалась, в Болгарии произошел дворцовый переворот, а в Чехословакии вовсю шла «Бархатная революция». Буш опасался, что политические лидеры не смогут удержать под контролем эти замечательные революционные перемены. В особенности он боялся, что Горбачева могут подтолкнуть к использованию силы, чтобы сохранить блок и укрепить советское могущество. Именно поэтому президент противился нетерпеливым призывам праздновать триумф демократии – к недоумению многих американцев, особенно причастных к политике и средствам массовой информации. Буш чувствовал, что в американских национальных интересах надлежит, во-первых, помочь Горбачеву остаться у власти, потому что он твердо придерживался реформ, и, во-вторых, держать войска США в Европе для утверждения влияния США на континенте. В условиях перемен на геополитической карте обмен мнениями между сверхдержавами становился жизненно важным для мирного управления событиями. Поэтому ему и Горбачеву надо было поговорить, даже если им нечего было подписывать.

За десять дней до встречи 22 ноября Буш послал советскому лидеру письмо: «Я хочу, чтобы эта встреча принесла пользу для укрепления взаимопонимания между нами и заложила основу хороших отношений». Далее: «Я хочу, чтобы встречу посчитали успехом». Он настаивал: «Успех не означает подписания документов, по моему мнению. Это означает, что вы и я будем откровенны друг с другом настолько, что две наших великих страны смогут обойтись без напряженности в отношениях, которое возникает, если мы не знаем хода мысли друг друга»542

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

‘Atomares Wintex’ Der Spiegel 8/1989 20.2.1989; ‘NATO-ÜBUNG: Schlag Zuviel’ Der Spiegel 11/1989 13.3.1989; ‘Der Iwan kommt – und feste druff’ Der Spiegel 18/1989 1.5.1989; ‘Schlacht von gestern’ Der Spiegel 29/1989 17.7.1989.

2

О драматических, революционных событиях 1989 г. написано очень много. См., например: Victor Sebestyen. Revolution 1989: The Fall of the Soviet Empire. Pantheon, 2009; Michael Meyer. 1989: The Year That Changed the World – The Untold Story Behind the Fall of the Berlin Wall. Simon & Schuster 2009; Ludger Kühnhardt. Revolutionszeiten: Das Umbruchsjahr 1989 im geschichtlichen Zusammenhang Olzog 1995. О 1989 годе как продукте социальной революции и «власти народа» см., например: Padraic Kenney. A Carnival of Revolution: Central Europe 1989. Princeton UP, 2003; Charles A. Maier. Dissolution: The Crisis of Communism and the End of East Germany. Princeton UP, 1997; Konrad H. Jarausch & Martin Sabrow (eds). Weg in den Untergang: Der innere Zerfall der DDR. Vandenhoeck & Ruprecht, 1999. Сравни: Adam Roberts & Timothy Garton Ash (eds). Civil Resistance 5 and Power Politics: The Experience of Non-Violent Action from Gandhi to the Present. Oxford UP, 2009; April Carter. People Power and Political Change: Key Issues and Concepts. Routledge, 2012. О 1989 годе как результате «реформ сверху», совершенных национальными коммунистическими элитами с одобрения Михаила Горбачева, см., например: Stephen Kotkin with Jan T. Gross. Uncivil Society: 1989 and the Implosion of the Communist Establishment. Modern Library, 2009; Constantine Pleshakov. There Is No Freedom without Bread: 1989 and the Civil War that Brought Down Communism. Farrar, Straus & Giroux, 2009; Gordon M. Hahn. Russia’s Revolution from Above, 1985–2000: Reform, Transition and Revolution in the Fall of the Soviet Communist Regime. Taylor & Francis, 2002; Jacques Lévesque. The Enigma of 1989: The USSR and the Liberation of Eastern Europe. Univ. of California Press, 1997.

3

Francis Fukuyama. ‘The End of History?’ The National Interest no. 16 (Summer 1989). Pp. 3–18; idem. The End of History and the Last Man. Hamilton, 1992. О «пост-1989 оптимизме» см.: Thomas Bagger. ‘The World According to Germany: Reassessing 1989’. Washington Quarterly 41, 4 (Winter 2019). Pp. 53–63.

4

Ср., например: George Lawson et al. (eds) The Global 1989: Continuity and Change in World Politics. Cambridge UP 2010; Richard K. Herrmann & Richard Ned Lebow (eds). Ending the Cold War: Interpretations, Causation and the Study of International Relations. Palgrave Macmillan, 2004; Bernhard Blumenau et al. (eds) New Perspectives on the End of the Cold War: Unexpected Transformations? Routledge, 2018.

5

Их мемуары и автобиографии, а также ключевые биографии, см., например: Mikhail S. Gorbachev. Memoirs. Bantam 1997; idem, Wie es war. Ullstein 1999 [Издание на рус. яз.: Горбачев М.С. Жизнь и реформы: в 2-х книгах. Москва, АПН, 1995]; William Taubman Gorbachev: His Life and Times W. W. Norton 2017 [Таубман У. Горбачев: его жизнь и время / Пер. с англ. М.: Международные отношения, 2017]; Archie Brown. The Gorbachev Factor. Oxford UP, 1996; George Bush & Brent Scowcroft. A World Transformed. Vintage Books, 1998; George Bush. All the Best, George Bush: My Life in Letters and Other Writings. Scribner, 2013; Jon Meacham. Destiny and Power: The American Odyssey of George Herbert Walker Bush. Random House, 2015; Timothy Naftali. George H. W. Bush. Times Books, 2007; Helmut Kohl with Kai Diekmann. Ich wollte Deutschlands Einheit. Ullstein, 1996; idem, Vom Mauerfall zur Wiedervereinigung: Meine Erinnerungen. Knaur-Taschenbuch, 2009; idem, Erinnerungen 1982–1990. Droemer 2005; idem, Erinnerungen 1990–1994. Droemer, 2007; Hans-Peter Schwarz. Helmut Kohl: Eine politische Biographie. Pantheon, 2014.

6

Eduard Shevardnadze. The Future Belongs to Freedom. Sinclair-Stevenson 1991 [Шеварднадзе Э.А. Мой выбор: В защиту демократии и свободы. М.: Новости, 1991]; James A. Baker with Thomas M. DeFrank. The Politics of Diplomacy: Revolution, War and Peace, 1989–1992. G. P. Putnam’s Sons, 1995; Hans-Dietrich Genscher. Erinnerungen. Siedler, 1995; idem. Unterwegs zur Einheit: Reden und Dokumente aus bewegter Zeit. Siedler 1991; Gerhard A. Ritter. Hans-Dietrich Genscher, das Auswärtige Amt und die deutsche Vereinigung. Beck, 2013.