Концептуальное позиционирование в русле регионоведения. Опыт латиноамериканистики и не только

Такова в общих чертах логика мотивации рассуждений на заданную тему. Другую функцию выполняет логика интерпретации, которая призвана шаг за шагом отреагировать на императивы мотивации. Отсюда следуют построение, композиция наших очерков, вошедших в эту книгу.

Первый шаг интерпретации – отправление от известных регионоведческих школ, от их достижений, обогащающих концептуальную основу обществоведческого изучения мирового сообщества, изучения междисциплинарного, предоставляющего свое «ноу-хау» отечественной латиноамериканистике.

Второй сюжет – опыт родственных регионоведческих школ, апелляция к тем их достижениям, которые имеют общезначимый характер и обогащают концептуальный арсенал осмысления современной геополитической и геоэкономической картины мирового сообщества.

Третий шаг – погружение в латиноамериканскую проблематику в жанре «кейс стади». Погружение с надеждой на понимание генетики, механизма ее развития с осознанием как творческих стимулов, так и ограничений, продиктованных чаще всего политической индоктринацией – неизбежным спутником советского времени.

Четвертое – попытка оценить концептуальные издержки и концептуальное приобретения отечечественной латиноамериканистики на этапе дезинтеграции СССР и перехода на альтернативный – «продемократический и прорыночный» путь.

Пятый шаг – объяснение побуждений к выходу за пределы регионоведческой (а порой и страноведческой) интравертности. Этот шаг прокладывает путь к сопряжению глобальной, региональной и национально конкретизированной проблематики в соответствии с объективно данной реальностью.

Наконец, шестая ступень анализа ведет к пониманию ключевых особенностей нашего времени на глобальном срезе и того, как латиноамериканский регион вписывается в эту реальность. Отсюда следуют вызовы, которые, на наш взгляд, лягут в основу исследовательской повестки обозримого будущего.

Глава 2

ТЕОРИЯ МЕРТВА, А ДРЕВО ЖИЗНИ БУРНО ЗЕЛЕНЕЕТ?

Сентенция Мефистофеля продиктована явным пристрастием – не ради истины, а ради соблазнения малооплачиваемого научного работника Фауста. В нашем же случае истина ассоциируется с тем, что у советско-российского обществознания серьезный концептуальный задел получен на ниве регионоведения. Причем, такой задел, который так или иначе подкрепляет теоретический багаж отечественной глобалистики, а, с другой стороны, помогает выстроить методологическую платформу страноведческой работы. Слухи о кончине теории, распространяемые Мефистофелем, сильно преувеличены. Та также зеленеет и зеленеет двояко. Во-первых, давая свежую поросль, а, во-вторых, разворачиваясь в последние (допандемийные) годы в сторону «зеленой» повестки, к приоритетам устойчивого развития7. Теперь, когда геополитическая конфронтация переросла в военно-политический конфликт, начав тем самым переформатирование миропорядка, теоретикам приходится рефлексировать в новом ракурсе.

О наработках наших регионоведческих школ нужно, конечно, говорить обстоятельно. Заслуги у них немалые, но не хотелось бы злоупотреблять пространными отступлениями в «историю вопроса». Придется довольствоваться напоминанием о ряде ключевых результатов в каждом конкретном случае, зарезервировав жанр «кейс стади» за латиноамериканистикой. В то же время в предварительном порядке следует напомнить о триаде, которая сложилась в распределении функций и компетенций при изучении реалий мирового сообщества у нас и за рубежом. Речь идет о специализации на проблематике глобального порядка, на региональной и страноведческой тематике. В одних случаях такое распределение сложилось де-факто, в других оно институционализировалось, как это произошло в рамках академической науки советского времени, распределившись на два «этажа» – применительно к вопросам общемирового достоинства, с одной стороны, и регионального плюс страноведческого, с другой. Причем логически очевидно и подтверждено практически, что глобалистика, регионоведение и страноведение не могут плодотворно развиваться без органической взаимосвязи, без плодотворного взаимообмена, в том числе при формировании концептуально-теоретических основ обществоведческого познания зарубежного мира.

Раздельная трактовка регионоведения и страноведческого жанра не всегда позволяет проводить четкие границы. Но, видимо, это и не обязательно, учитывая, что страноведение позволяет вычленить регионально типические черты. Свидетельство тому – специализированный номер журнала «Контуры глобальных трансформаций». Широкий тематический обзор страноведческого номера невольно пересекается с региональными обобщениями8.

Обратившись к регионоведческим школам, начнем с американистики, что оправдано хотя бы алфавитной последовательностью. На этапе биполярного миропорядка американисты сыграли авангардную роль в разработке подходов к обеспечению стратегической стабильности. Возвращаясь к прежнему словарю, можно говорить о базовых условиях сосуществования двух противоположных социально-экономических систем. На этом пути фундаментально проработаны императивы и шансы разрядки международной напряженности. С исчерпанием биполярности исследовательский интерес переключился на детерминанты однополюсного миропорядка. Далее, на этапе, окрашенном пошатнувшейся гегемонией североамериканского центра, получили признание разработки, которые трактуют не только конъюнктуру его отступления, но также способность переходить в контрнаступление.

Холодная война, ее уроки дали обильную пищу для выводов относительно «равновесия страха и угроз», о механизмах дезактивации противоборства, о безальтернативности разрядки в отношениях ведущих мировых держав, которая задает тон в использовании механизмов глобального регулирования. То есть для всего, что в обстановке дезактивации минного поля конфронтации (по большому счету безальтернативной) должно по идее обрести повышенную востребованность9.

Наконец, в последнее время на ниве приращения общезначимого теоретического знания возросла ценность разработок по содержательному наполнению категории лидерства в мировой иерархии, по проблематике, связанной с его эрозией либо с его закреплением. Сегодня американисты ставят вопрос о феномене разделенного лидерства, а также о шансах наступления новой биполярности.

2015.

Другое традиционное тематическое направление – усложнение системы воспроизводства капитала и модификация экономического механизма при достижении более высоких ступеней на путях зрелого (а может быть, и «перезревшего») капитализма. Речь здесь о том, что обильно представлено современной хозяйственной практикой США. Эволюция модели американской экономики, императивы ее модификации, позиционирование основных школ экономической мысли обозначены во многих статьях последнего времени10. В частности, фундаментально представлено диалектичное соотношение частнопредпринимательской практики и роли модернизированного государства11, трактовка противоречивого воздействия глобализационного процесса на экономическую систему лидера западного мира и появления деглобализационного тренда в практике последнего времени.

Особо нужно выделить то, что весомо и отрезвляюще прозвучало в наших пенатах в обстановке увлечения вульгарным неолиберализмом, низводившим функцию государства к роли «ночного сторожа». Книга академика С.М. Рогова, глубоко проникнувшего в механизм «образцового» либерального капитализма, вернула нас к объективности в оценке стратегической роли государства в воспроизводстве общественных благ. Причем в условиях самой (что ни на есть) рыночной системы ради обеспечения сбалансированности общественных структур и институтов.

Впрочем, не лишне здесь сослаться на феномен исторической памяти, которая в случае американского социума хранит опыт рузвельтовского «нового курса», активно использовавшего резервы государства для антикризисного оздоровления хозяйственной системы и ее своевременной подготовки к отражению надвигавшейся военной угрозы.

Панорама американистики окажется, наверное, ущербной без ссылки на весомый вклад в цивилиографию результатов изучения и трактовки конвергенции и дивергенции в историческом процессе формирования нации и общества применительно к условиям США, то есть с учетом большого этнорасового разнообразия общества12. Все это акцентирует свою актуальность на фоне периодически вспыхивающих массовых волнений в среде афроамериканцев.

Но, похоже, учитывать надо не только эти волнения, но, в частности, и латиноамериканскую «реконкисту», чреватую отложенными, но не отмененными этносоциальными конфликтами. Симптоматично, что представления российских американистов согласуются с ощущениями прозорливых представителей научного мира США. Не обойтись без упоминания Самуэля Хантингтона и его книги с интригующим названием «Мы». Символичны озабоченность и критические признания, прозвучавшие в последней книге Фрэнсиса Фукуямы. Рассуждая о нелегкой судьбе либеральной демократии, политолог говорит о беде ее апологетов, которые неспособны осознать неотвратимо растущее разнообразие североамериканского социума13.

Африканистика советского периода внесла в теоретический арсенал результаты неоднократных попыток сконструировать концептуальный фундамент исследования тех ситуаций, когда выбор падал на социалистическую ориентацию развития, оперируя, разумеется, принятым на то время «строительным материалом» марксизма-ленинизма. Не думаю, что итог получен лишь на потребу партийных идеологем. Отнюдь. Ведь параллельно шло погружение в многоукладную структуру экономического базиса, в проблематику тех особенностей, с которыми связано формирование политической надстройки, учитывая пределы вестернизации, эффект трибальизма, причины и последствия этноконфессионального соперничества.

Африканистам принадлежит особо значимый вклад в изучение феномена колониализма, а затем эффекта деколонизации на волне 60-х годов. Много трудов положено на исследование прерывистого и явно болезненного становления национальной государственности. И, конечно, в целом в осмысление опыта формирования в регионе современной институциональной структуры на ранних этапах ее утверждения.

Общезначимыми оказались результаты изучения демографических процессов. Они сначала подвели к пониманию закономерности популяционного «взрыва», затем позволили убедиться в объективности появления хронического «избытка» населения и, наконец, изучить действие выпускного клапана эмиграции14. Короче, результат явствует: демографический взрыв в комбинации с демонстрационным эффектом (теперь на почве Интернета) однозначно сулит миру масштабный миграционный переток на многие десятилетия вперед15.

Обильная ресурсная обеспеченность африканского континента стала детерминантой его вовлечения в мировой хозяйственный оборот. Изучение соперничества ключевых протагонистов современной авансцены в получении преференциального доступа к богатствам континента позволяет коллегам из Института Африки РАН дать свой срез мировой расстановки сил и возможностей контролировать распределение конкурентных преимуществ на верхнем этаже мировой иерархии.

Что нам дало востоковедение? Во-первых, экстра-плодотворную и, на мой взгляд, еще недостаточно реализованную концепцию «переходной многоукладности». Она имеет действительно универсальное значение для понимания сложного процесса формирования экономики и общества развивающихся стран. Помимо смыслового обогащения самой категории «уклад» (на среднем уровне теоретической абстракции), отработана технология познания многоукладной структуры в ее многовариантной практике.

Концепция переходной многоукладности позволяет отойти от линейного понимания процесса социально-экономического развития, видеть в нем разнокачественность этапов, диалектику усиления восходящих укладов и ослабления нисходящих, видеть в этом движении тормоза цивилизационной инертности и деструктивный потенциал вестернизации. При этом многоукладность не сходит на нет. Она дополняется в одних звеньях (преимущественно авангардных) и замещается в других – в угасающих субсистемах.

По публикациям последнего времени хорошо видно, что наши востоковеды не считают возможным вести изучение современного состояния экономики и социумов Востока без апелляции к глобальным процессам, без учета противоречивого воздействия последних на региональные тренды. Убедительно звучат аргументы ученых в обоснование тезисов о пределах глобализации, о переформатировании былого (западноцентричного, американоцентричного) миропорядка. Жесткие схемы включения в экономические и политические объединения перестают быть доминирующей формой международного сотрудничества на долгосрочную перспективу. Все чаще расчет делается на ситуативное партнерство, на межгосударственное объединение под конкретную задачу16.

Заслуживает серьезного внимания типологическая разработка, предпринятая академиками РАН В.В. Наумкиным и В.Г. Барановским17 на историческом материале вековой жизни ближневосточного ареала – зоны имевшей, имеющей и сохраняющей стратегическое положение в геоэкономическом и геополитическом смысле. Один из ключевых выводов их работы гласит: сопряжение глобальных и региональных мегатрендов имеет место быть, и оно предопределяет результирующую траекторию, но в противоречивом соотношении, при котором региональный воспринимает действие глобального, но придает ему специфическое содержание, часто идущее вразрез глобальному. «Развитие на региональном уровне впитывает в себя некие глобальные тенденции, но отнюдь не определяется ими полностью. Более того – может даже им противоречить, тормозить исходящие от них импульсы и производить прямо противоположные по направленности, характеру воздействия на социум и реальным последствиям. Но и глобальные мега-тренды не являются лишь общим знаменателем (или суммой) тех процессов, которые развиваются в региональном контексте. Хотя корректирующее воздействие последних может быть исключительно весомым»18.

И еще одно общезначимое наблюдение, высказанное недавно В.В. Наумкиным: глобализация сегодня не отменяется, но она сопровождается противоположным трендом. Причем контрглобализационный эффект достигается геополитическим действием. Геополитика все чаще поедает достижения экономической глобализации.

Трудами многих своих поколений отечественное востоковедение внесло весомый вклад в цивилиографию, в понимание роли мировых религий в качестве стержня локальных цивилизаций, в объяснение устойчивости цивилизационных реальностей, социокультурных идентичностей народов Ближнего, Среднего Востока и Северной Африки. Обозначенная тема перекликается ныне с вопросом допустимости экспорта либо трансплантации иноцивилизационных структур в устоявшуюся на протяжении веков общественно-экономическую среду. А в случае допустимости такого экспорта необходимо привлечение внимания к специфическим формам адаптации. Нельзя не признать: коллегам из востоковедческих рядов удалось серьезно пополнить теоретическую аргументацию по этому поводу.

Работа на дальневосточном треке дала два очевидных и плодотворящих достижения. Во-первых, то, что связано с изучением преобразований, обеспечивших восхождение современного Китая, – реформирование экономического базиса, перевод его на рыночную платформу при сохранении основ политической надстройки. Полагаю, что анализ и интерпретация китайского (а также вьетнамского) опыта вновь подводит нас к теме конвергенции двух систем, активно обсуждавшейся на финале «перестройки».

По ходу дела позволю себе лирическое отступление. Раз уж устами президента Российской Федерации (на валдайской встрече 2021 года) в полный голос говорилось о кризисе капитализма как системы, то хотелось бы понимать: что за этим кризисом должно последовать логически? Если не социализм, от которого многократно открещивались с высоких трибун, то что же еще? А, если не социализм, то, может быть, все же некая конвергентная модальность? Хотя бы постольку-поскольку мы отрицаем фукуямовский «конец истории»19. И тогда нам придется оценить результаты преобразований под брендом «социализма ХХI века», получившего прописку в Латинской Америке в начале нашего века. Пока осуществляемого, откровенно говоря, без убедительного позитива.

Другой внушительный итог – изучение опыта «новых индустриальных стран», которые прорвали порочный круг «периферийной обреченности». Таким образом, аргументация конвергентности сегодня может отталкиваться не только от шведской либо норвежской «печки», как это чаще всего практиковалось ранее. Кстати, к последнему сюжету резонно добавить рассуждения о социализме с российской спецификой, если мы хоть как-то всерьез воспринимаем аналогичную китайскую идеологему. Почему нет?

Но, конечно, трудно обойтись без превосходных степеней в оценке монументального труда – пятитомной энциклопедии, посвященной исследованию философского наследия духовной культуры Китая, издания, вышедшего под редакцией академика РАН М.Л. Титаренко20 и удостоенного Государственной премии РФ. Излишне сегодня говорить о вкладе духовного мира Поднебесной в философское достояние современной мировой науки.

Что же дало изучение европейского опыта в пределах современного Евросоюза? Во-первых, конечно, то, что вытекает из богатой практики интеграционных процессов21, из экспериментов с преодолением неравенства условий и возможностей отдельных участников. В свете все более настойчивых интенций отхода от доллара и перехода на расчеты в национальных (либо альтернативных) валютах заслуживает пристального внимания изучение опыта создания коллективной резервной валюты в ЕС. Во-вторых, думаю, что в круг плодотворных итогов европеистики входит сегодня осмысление результатов разработки и осуществления Брюсселем «зеленого курса». Разумеется, в части его конструктивных итогов. Наконец, аналитически и методологически значима оценка возможностей и пределов гармонизации социальных прав на пространстве Евросоюза. Но сегодня очевидно: исходные различия слишком велики для расчета на скорое выравнивание национальных ситуаций.

Рассматривая соотношение общего и особенного в интеграционном опыте ЕС, лидеры отечественной европеистики говорят сегодня о переоценке первого и недооценке второго. К такой точке зрения склоняют кризисные тенденции, отчетливо проступающие в современной практике Евросоюза. В свою очередь, недооценка многообразия в рамках ЕС заводит в тупик и в политической практике, и в аналитической работе.

Творческий анализ отношения участников Евросоюза к проблематике безопасности, к военному строительству на коллективной основе осуществлен академиком В.В. Журкиным22. Это исследование дает ключ не только для оценки прошлого опыта, увенчанного Лиссабонским договором. В книге В.В. Журкина мы находим ключ для понимания противоречивой реальности последнего времени. Автономный проект ЕС в сфере безопасности и обороны остался в потенции, но на практике во многом лишился первоначального импульса. Пока возобладала «круговая порука», навязываемая Вашингтоном и цементируемая механизмами НАТО.

Внося вклад в теорию международных отношений, европеисты нынешнего поколения обращают внимание на симптомы эрозии западоцентричного мира. Среди прочего это прослеживается, по мнению чл.-корр. РАН Ал. А. Громыко, на путях эволюции политической философии, которая ныне проявляет себя как «родственник» экономического неолиберализма23. Коллеги из Института Европы держат в поле зрения ключевые тенденции, определяющие сегодня смену ориентиров мирового развития, последствия кризисного спада в глобальном и региональном разрезах. В коллективной монографии, вышедшей под редакцией Ал.А. Громыко, дан обстоятельный анализ сочетания глобальных факторов и региональных тенденций24. Концептуально новым можно считать анализ проекции актуальных глобальных изменений и центробежных процессов, происходящих в мире, на региональный уровень – в пределах Европы. Неолиберально сориентированная модель мирового порядка уходит в прошлое. Ее вытесняет полицентризм, который не имеет пока четких очертаний и понятной структуры. Иллюзии бывших гегемонов сталкиваются с амбициями сторонников нового мироустройства. В этих условиях обращается внимание на риски дестабилизационных и кризисных процессов на европейском и на мировом пространстве. Междисциплинарный анализ, представленный авторским коллективом монографии «Европа в кризисном мире», позволил дать комплексную картину современных тенденций и вызовов, стоящих перед Евросоюзом: в сфере интеграции и безопасности, в социально-экономической сфере.

Итак, автор прошелся «галопом по Европам» (а также и другим регионам), глядя на достижения коллег как бы «со стороны». Это, разумеется, оправдано, когда не подменяет, а дополняет самопознание, когда отражает общий настрой на взаимодействие в отработке концептуального позиционирования.

Казалось бы, логично продлить предпринятый обзор переключением на латиноамериканистику. Но в данном случае, исходя из профессионального опыта автора, полезнее, на мой взгляд, другое – на ее примере показать многофакторный процесс формирования концептуальной основы регионоведческой школы, прекрасно понимая, что аналогичная задача для других объектов подвластна лишь непосредственным представителям соответствующей школы.

Глава 3

ВРЕМЯ ВОДИТ НАШИМИ ПЕРЬЯМИ

Многолетняя причастность к делам латиноамериканистики и знание ее «изнутри» позволяют автору более обстоятельно остановиться на результатах концептуальной работы на этой ниве. Причем по возможности совершить это в жанре диалога с представителями других регионоведческих школ и отечественной глобалистики, с одной стороны. А с другой – апеллируя к представлениям зарубежных коллег, которые шли параллельным курсом, находя отклик в нашем обществоведении. Не думаю, что удастся таким образом соблюсти все названные ориентиры. Но пусть это будет сделано хотя бы частично. Иначе говоря, обращение к латиноамериканистике будет реализовано здесь как своего рода «кейс стади» (уже анонсированный). То есть как пример формирования одной из регионоведческих школ, осуществлявшегося с учетом родственного опыта в стране и за рубежом.

Коль скоро латиноамериканистика рассматривается в обозначенном ключе, хотелось бы прежде всего обратиться к содержательной стороне дела. Это реально в том случае, если по мере сил будет восстанавливаться баланс между концептуальным науковедением и статистической наукометрией, баланс, явно нарушенный в последние годы в пользу второго. А это также означает, что придется отдать должное той печати исторического времени, которая так или иначе модифицирует наши научные и мировоззренческие представления. Порой они (будем откровенны) непроизвольно мимикрируют под историческое время. Имеются в виду его метаморфозы в отечественной практике, в событиях на пространстве изучаемого региона и, разумеется, императивы, задаваемые глобальным контекстом.

ЛКА с достаточными на то основаниями традиционно рассматривалась в общих границах развивающегося мира, в огромном массиве развивающихся стран25. Но это множество на сегодня потеряло былую, пусть относительную определенность. В обыденном понимании речь идет о странах, отстающих в своем экономическом развитии, но теперь с бóльшим либо меньшим успехом встающих на догоняющую траекторию. Сохраняются и те, что остаются в плену устойчивого отставания и социально-экономической архаики. В свое время эксперты ООН и ряда других общемировых организаций, выстраивающие страновое типологическое ранжирование, оказались в замешательстве после исчезновения «второго мира» во плоти советского лагеря. Тогда смысл категории «третий мир» отпал сам собой. А в мировых реестрах и рейтингах появились категории «транзитных» государств и «нарождающихся рынков». Между тем неизменно продолжало хорошо работать деление геоцивилизационного порядка. И косвенно это подкрепляло репрезентативность регионоведческих школ, с одной стороны, а с другой – фундаментальность цивилизационного подхода.

Дискуссия в жанре переоценки ценностей развернулась еще на исходе «перестройки» второй половины 80-х. Тогда коллеги из ИМЭМО (Р.М. Аваков и М.А. Чешков), предчувствуя распад былой концептуальной основы, действовавшей при совокупном исследовании проблематики развивающихся стран, подняли вопрос о теоретическом самоопределении «третьемироведения». По моим представлениям, на финале советского времени аргументация в пользу такой позиции оказалась недостаточной, о чем было сказано в статье 1989 года26.

В центре дискуссии оказались тогда четыре полемических узла. Во-первых, место и роль нашего регионоведческого сегмента в широком контексте общественных наук. Во-вторых, то, что обещало нашим интерпретациям обращение к качествам взаимозависимого мира (к эффекту глобализации). В-третьих, возможности и пределы адаптации капитализма к новым условиям существования в его периферийной зоне. Четвертое – выводы, которые последовали по результатам ревизии того, что принесла практика социалистического выбора и социалистической ориентации развития в периферийной зоне мирового хозяйства. Тогда в научной трактовке преимущественно сказывались предчувствия. А на сегодня мы имеем свершившийся факт распада «второго мира». Отнюдь не до конца, но, определенно, в его советском сегменте. С неизбежностью пострадала логика выделения «третьего мира». Сузилась и зона государств, неопределившихся в своем историческом выборе. Рынок все более масштабно «поедал» их остатки. Переходная многоукладность эволюционировала в сторону повышения веса того уклада, который ассоциируется с развитым капитализмом.