Полная версия
– Да руки об тебя марать не охота, гнида! Чтоб ты знал о жизни крестьянской, барчук! Как ты рассуждаешь о свободе, не зная, что такое ярмо?
С яростью растолкав товарищей, юный командир вышел, трясясь от злости. Один из офицеров повернулся ко мне и Жану.
– Мне очень жаль, что вы стали свидетелями столь неподобающего поведения двух моих соотечественников. Что ж, и в этом, полагаю есть своя польза. Ваня, – странное русское слово ласкало слух, я знал, что это одна из форм имени, когда хотят показать, что воспринимают человека своим. – чрезвычайно раним. Я не могу винить его за это. Также как не могу рассказать вам, почему так произошло в подробностях. Но поймите одно – он так повел себя, не потому что ненавидит государя, страну, или нашего товарища, Жоржа. Ему очень больно осознавать, что неравноправие – это закон русской жизни. С этим законом боролись, и будут бороться, но методы борьбы бывают слишком неоправданными. Да и, ко всему прочему… выпивка развязывает язык. Думаю, за сим нужно окончить наш приятный вечер, пока он окончательно не стал неприятным.
Я согласился кивком головы, и вывел под руку недоуменного Жан-Мишеля, который, судя по полупьяному лепету, хотел расспросить о судьбе императора и дальнейших планах армии. По пути мы встретили русского офицера Ивана, который стоял и плакал около окопа. Сабля была воткнута в землю, а около него красовался подстриженный косыми ударами куст орешника, который чудом уцелел после всего, что ему пришлось пройти. Мне подумалось, что этот непостижимый, юный и безрассудный офицер – такой же орешник, которому пьяный воин обрубил ветви. Мы были пьяны, и я не решился подойти к нему наедине. Ворошить прошлое – не лучшая идея для того, чтобы начать разговор.
Западный фронт, весна 1918 г.
Несколько месяцев подряд я практически не мог писать, настолько насыщенной и напряженной была окружающая меня обстановка. За это время произошло столько важных событий, что во всех подробностях мы даже не успели их обсудить. Одно ясно – мир уже очень близок.
Русских офицеров уже давно нет с нами, они вернулись домой. Вот только, тот ли дом их ждет, что они покидали? Не думаю. В ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года, страна под названием Россия перестала существовать. На бумаге, разумеется. Бескрайние поля, леса, и даже горы, о которых без устали рассказывали нам Иван, Андрей, и Михаил, безусловно, никуда не исчезли. Скорее, за то время, пока мы все прозябали во французской грязи, новые из них уже нанесли контурами на карты.
Теперь монархия уже не вернется. Социалисты, над которыми мы смеялись у себя в окопах не более трех лет назад, теперь реальная политическая сила, правда, в другой стране. Пропагандисты активизировались и у нас, призывая последовать примеру русских, и развязать мировую революцию против капитализма. Не знаю, какой в этом смысл. Думается мне, что власть всегда одинакова, в чьих бы руках ни находилась. Рано или поздно, возьмет верх диктатура и единоначалие, в той или иной форме. Даже при парламентском управлении, как в Великобритании, или даже у нас, в республике, всегда есть те, кого слушают больше, и те – кого меньше.
Переводя свои мысли в более удобоваримый вид, получается, что как бы не назывался правящий орган, правители, их помощники, а также государственный аппарат, его суть не меняется год от года, в каждом государстве. Есть те, кто правит, и те, кем правят. Так было в Риме, так было в Галлии, так было везде. Повсеместно, и в каждый период истории.
Иногда я склоняюсь к идеям анархизма, но, когда снова исполняю приказы, либо более глубоко задумываюсь о проблеме, я понимаю, что настоящий анархизм плохо реализуем в условиях нашего мира. Слишком многие люди, пользуясь режимом тоталитарной свободы, решат, что им позволено все не только юридически, но и вне рамок закона и порядка. Многие начнут брать то, что им не принадлежит. Другие – убивать тех, кто взял то, что им не принадлежит. Бесконечный круг ненависти запуститься снова, и нужно будет его останавливать, хотя бы для сохранения рода человеческого. Как? Правильно, армией и жандармами. Из чего следует неоспоримый вывод, что без контроля разумная жизнь человечества, лишенная преступлений и беззакония, представляется просто невозможной. Осознание этого, конечно, загоняет меня в настоящую депрессию, но я понимаю, что это истинное положение дел. На войне мне довелось видеть, что бывает, когда порядок ломается на ходу. Наступающая за ним анархия не идет ни в какое сравнение с тем, что в качестве пропаганды предлагается нам их агитаторами. Никакого мирного сосуществования и взаимопомощи, неограниченной законными рамками. Лишь смерть, разруха и убийства. Вот что я видел.
Многие могут возразить мне. Они скажут, что в мирной жизни все иначе. И я поддержу их. Действительно, в мирной жизни искушений поддаться вседозволенности еще больше. В мирной жизни, нападая с известной целью на беззащитную девушку или старика, ты практически всегда уверен, что у них не спрятано ножа в рукаве. Ты не боишься, ты ощущаешь полную свободу…
Кажется, вот он, идеал человеческого бытия. То, к чему наши предки, и мы сами, стремимся годами, но нет! Тонкая граница между истиной и ложью, между пониманием этих вещей и их сопоставлением проходит в этой области как нельзя четко.
Границу между свободой и вседозволенностью так трудно провести людям. Особенно тем, кто вырывается на свободу после заточения, освобождается от заточения морального, душевного, социального. Им практически невозможно явственно ощутить ту грань, за которой столь желанная свобода превращается в злейшего врага. В этом, пусть и не в столь жесткой форме, я готов согласиться с господином Георгием Даниловым. Пусть многие из нас и не ведают, что такое настоящее ярмо, но то что свобода бывает врагом, я узнал на собственном опыте, и опыте моих товарищей. Хорошо, что этот опыт я получил не на войне, с ножом в придачу, который был припрятан в рукаве. Я понимаю это. Хорошо понимаю.
Вседозволенность, как мне кажется, рождается в то время, когда истинная свобода еще не познана, а ложная уже взяла в свои сети не только разум, но и душу человека. Человек начинает думать, что можно все, главное только захотеть, но это далеко не так.
Как бы нам ни хотелось, мы не имеем права похитить человека, который нам нравится. Мы не имеем права просто взять, и убить человека, который нам не нравится. Мы должны взвешивать, думать, и принимать правильные решения. Есть поступки, цена за которые слишком велика. И даже полученная в награду свобода, зачастую, не может ее покрыть.
Рождению такого порока способствует отсутствие страха. Парадокс, правда? Не более двух лет назад, я писал в этих же дневниках, что страх – гораздо опаснее многих пороков, и в это я искренне верю. Но, как и многие вещи в человеке, все имеет две стороны, и создано для того, чтобы выполнять свои задачи.
Если отсутствует ненависть, отсутствует и страх, но вместе с этим появляется вседозволенность. Практически всегда, если человеку не хватает настоящего, укрепленного морального ориентира, происходит именно так. Дело в том, что вседозволенность также бывает разной. И выражена в характере человека она также в разной степени.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
