Полная версия
Нежный человек
Антон Бахарев
Нежный человек
© Бахарев А., 2020
© Сидякина А.А., предисловие, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Об Антоне Бахареве
Об Антоне Бахареве есть соблазн сказать: потомок Пушкина по тютчевской линии. Но, во-первых, эти слова уже отданы другому поэту. Во-вторых, с момента их написания прошла лавина времён, полная всего-всего. В-третьих, это попросту нескромно. Хотя, при чём тут скромность? И всё же стихи Бахарева являют собой тот случай, когда поэтическая реальность отменяет иерархические табу и историко-культурные закономерности. В них вопреки постмодернизму и разного рода обстоятельствам действительно живёт традиция классической русской поэзии.
Впрочем в его поэтической ДНК много разных нитей: и Есенин, и Рубцов, и Пастернак, и Решетов, и лагерная баллада. Звучат даже отдельные мотивы из Кальпиди: «Ходит смерть в запачканном халате, / Наводя везде привычный шмон» (А.Б.) «Смерть – приходящая уборщица в какой-то униформе темной» (В.К.), хотя явной близости нет.
…Его герой мужественен и гармоничен. Он не оплакивает ни мир вокруг себя, ни себя в мире – при том что рассечённым своим зрением способен видеть и в землю, и в небеса, и в историческую мглу. Его мир парадоксально закончен и завершён. Потому и живуч, что насквозь обитаем. Формальные очертания, поверхности этого мира образованы пушкинской просодией, классической строфикой и точными рифмами. И это не игра, не подражательство и не пародия, всё всерьёз. Поэтическая миссия принимается согласно завещанному: глаголом жечь. Видеть и помнить. И до остервенения писать. С горькой иронией сознавая свою никчёмную беспомощность: «Меня б давно послали к чёрту, / Не будь для них я «сука, Пушкин!» Уже далеко не наше всё, но последняя точка, зависшая над словом. В опоре на неё поэт заново создает свет и тьму. Затем неизбежно стирает между ними границу.
…В стихах Антона Бахарева сложился свой устойчивый поэтический мир. У него есть географические очертания – это пермский север (Вишера, Губаха, Соликамск). Его ландшафты топорщатся тайгой и стылыми реками, он населён лесными зверюгами и людьми, чей поселковый быт, чья укромная жизнь всё так же вписаны в перспективу исторической мглы, в пейзаж сиротства и заброшенности. Твердь земли забита живой пузырящейся памятью, купол небес – условными знаками высоты. Восемь лет назад я бы сказала, что онтологические оппозиции в мире Антона Бахарева образуют прочное сферическое единство, в котором силлабо-тонический логос русской поэтической речи противостоит хаосу и распаду. И вот теперь, вдруг, сказав это, я поняла, что же в нём изменилось.
А вот что: лирический герой закончил строительство и заселение своего мира. Он – остановился. В кинематографе есть популярный приём – расширенный стоп-кадр, когда остановленное мгновение наделяет режиссёра неограниченной властью: он может повернуть движение вспять, он может разорвать причину и следствие, что угодно – макрообраз времени образует внутри себя параллельное пространство.
Антон Бахарев останавливает мгновение, чтобы вытянуть из небытия и втащить в неизбежность происходящего то, без чего наш мир трагически неполон: незримое прошлое и неочевидное будущее.
Анна Сидякина, из рецензий на публикации«Лето: ничего личного…»
Лето: ничего личного –Лето перенасыщеноШумными листьями, тыщамиИстин различных.Осень: ничего лишнего –Единоличная истина,Осень почти божественна –Но беспомощна.Мысли зимы болезненны,Меланхоличные истиныВ теле очеловечены –И беспочвенны.А по весне бессмысленныИ обезличены истины,Почва – очеловечена.В мире ничего вечного.Про велик
Помню, было мне семь лет,МамаПодарила велик мне,«Каму»,В масле весь и со звонком –Что ты! –Новый велик у меня, с катафотом!И я стал среди больших –Равным!И мужские на локтяхТравмы –Всем на зависть пацанамПрочим…Я на велике с утра и до ночи!Говорил я: «нипеля»,«Цепка»,И трещала в колесеЩепка,Прямо в ванной мыл его,Дома,Мазал велик каждый день солидолом.Что мне «Школьник» и «Урал»(Рама!) –Лучше в мире не найти«Камы»!На четвёртый свой этажВеликНа руках таскал я сам, еле-еле!…Но однажды, среди дняПрямо,Кто-то взял – обворовал«Каму».Как хватило у негоДуху?Все барашки открутил и сидуху.Как я плакал-горевал,Бедный…С той поры прошло лет сто,Верно.Нету велика. Жена.Скука.До сих пор ведь не простил я ту суку.«Уходя по гонобобель…»
Уходя по гонобобельс небольшим, на час, лукошком –заверни в клеёнку карту,соль возьми, котёл и спички;крепко-накрепко избу запри –и каждое окошкозакрести, заговори –как будто к чёрту на куличкиты уходишь на полжизни;кто расскажет, где придётсяшастать – ёрзая душою,заражённой звёздным зудом,по планете; с кем приспичиткоротать солёным пудомнескончаемые зимы;и когда идти – на вёслах,на ходулях, под сурдинку,по башкам, на вы, на помощь;поперёк земной орбиты,перепутав полдень, полночь;по пещерам и сквозь грозы,по пустыне и на льдине…Уходя по гонобобель,не забудь о карабине.Гроза
Воздух вспух – и ринулся вон;лес, разноголовьем косматымшевеля, рванину воронв пламенные угли закатасбросил; и наполнился ветершумом и сверканием листьев,вперемешку; и в пересвистепроводов рассыпался веерискр; и над неистовым лесом,где клубилась грозная сила,вдруг свилась и книзу, отвесно,треснула слепящая жила;И… Прошло! Прошло стороной!Лишь ошеломлённые избыпрошептали: «Боже ты мой…» –и глядят с немой укоризной.«…И там, где нет ноге моей…»
…И там, где нет ноге моейземли почувствовать опорупустого места, и то в горууводят россыпи камней,а то в дремучие долиныпо склонам катятся ручьи,швыряя камни; где лучина перекрестьях троп звериныхсквозь кроны воткнуты во тьмуглазниц белеющих скелетов;где растопить не может летов ущельях снег и потомууходит снова стороною,ничто не требуя взамен;и остаётся вновь зимекружить над строгою страноюи кутать грозные хребтыв свои торжественные шубы,рядить в парадные тулупыкедровой свиты их ряды;и где замешкавшихся птицзима безжалостно и честнохватает на лету за сердцеи в тишине бросает вниз…Там ни единого нет местадуше почувствовать землиопору. Потому вдалихребты чарующе отвесныи упоительна тоскадолин безмолвных, и в печалитак сладко умереть в началепростого птичьего броска.«Там, где вижу отраженья…»
Там, где вижу отраженьячаек – чайки видят рыбок;рыбки чувствуют движеньечаек; мир подводный зыбок;мир небесный – постепенен,облака растут и тают,испаряет солнце тени;рассыпают чайки стаи;серебрятся рыбки в небе,облаков хватают крошки.Ошалевшей чайки трепет.Синева и звон немножко.«Нашёл я оброненный в августе ножик!..»
Нашёл я оброненный в августе ножик!Где кучу порезанных шляпок и ножекОставил, корзину свою перебрав.Там нету ещё ни грибов и ни трав,Но все обозначились наши дорожки!А в погребе тесно проросшей картошке,Как в теле слежавшемся тесно душе.(Но это – про душу – банально уже)И скоро народы пойдут в огороды!Мужчина вонзает лопату в породу,Жена его роется в прошлой ботве,А дети картошку бросают – по две.Но бабка следит и ругает лентяев –Мол, дедушка не был таким вот слюнтяем,Мол, вот был хозяин – в дому, в гараже.(Но это – про дедушку – грустно уже)И будет огромное светлое лето!Приклеит деревни река изолентойК бескрайнему лесу, покосам, полям –И жизнью наполнится наша земля.Хоть полнится смертью… А в августе бабкуМы следом за дедом схороним. И зябкоТак станет в осеннем дожде на душе.(И это – про осень – понятно уже)«Скучно тащится по Каме…»
Скучно тащится по КамеТеплоходик с пермяками.Ветер морщит гладь реки,Замерзают пермяки.А по берегу, по Каме,Пьянь гуляет с кулаками –И сжимает кулаки,Дураками дураки.То ли дамы с господами,То ли бабы с мужиками,Тоже ходят вдоль реки,Поправляя парики.Дети бегают по КамеС разноцветными шарами.Ветер морщит гладь реки,Шарик рвётся из руки…Если вечером над намиВдруг прокатится цунами –То останутся на КамеТолько шарик с облаками.«Посередине года – солнце…»
Посередине года – солнце.А по краям – снега, снега…Год – наподобие колодцаВ душе. Белеют берега.Позёмки стылые струятсяИ пеленают сонный взгляд.И остаётся потеряться –Там, где июльские горятЧасы, минуты и секунды,Где пепел улетает вверхИ укрывает снега груды –И тает снег.«Ни разу не слышал свирели. Свирели…»
Ни разу не слышал свирели. СвирелиКак будто бы в небе весеннем дрожали.Свирели как будто бы разоружали,А мы как по нотам – зверели. ЗверелиВ бессильной тоске по покою,Зверели как следствие собственной смерти.Свирели срывались, сверлили как смерчи,Я верил во что-то такое – такое,Что тоже зверел, поднимаясь по нотамК весеннему небу, как будто впервые.Стараясь меж выдохами в перерывеВцепиться хотя бы в кого-то, в кого-то.Нежный человек
Летняя прохлада,Оттепель зимой…Нам так мало надо:Небо над землёйИ земля под небом;Только и всего –Не растаять летом,Не застыть зимой.Человеку есть чемПить и есть чем есть –Чтобы было вечноТридцать шесть и шесть,Но июль взорвётся,Но сожмёт январь –И под носом звёздыВидит божья тварь.Будто нету неба,Будто бездна – тут,Будто в ветках вербыКосмосы растут,И вселенский холодМир сковал навек…И лежит – расколот –Нежный человек!Иван-чай
Иван-чай стоит на Иване,Упираясь корнями в плечи:«Папка, папка, давай повыше!Там же дяденька к нам пришёл!Он сегодня натопит баню,Станет ножкам твоим полегче,И крапиву порубит на крыше –Заживём мы с тобой хорошо!»И Иван поднимает сынаЧто есть силы: «Зови, сыночек!Пусть тебя к моей Марье сносит,Я-то вовсе уже старик…»А кругом нарывает малина,Земляника тайком кровоточит.И неслышно о чём-то проситОслепительный детский крик.«То ли снегирь взорвался…»
То ли снегирь взорвался,То ли рябины плакали,То ли пропойца плевался,То ли избитыми лапамиКот наследил – не ведаю.Вижу деревья голые,Тропку окровавленную,Мальчик идёт в школу.«…И вновь песчаная дорога…»
…И вновь песчаная дорогаМеня уводит в сонный бор,Где сосны в солнечных потокахМолекулярный соль-минорВо мхи серебряные сыплют;И где, неистов – и незыблем,Раскинул волны океан,Корнями свитый на века.Где под ногами шёпот рыбин –В холодной, чёрной глубине,Меж якорей и донных рытвин,Они, навек окаменев,От скуки овладели речью.И, если вспомню, то отвечуЯ им на том же языке,Зажав чешуинку в руке.Тохтуево
Я не жил в селе Тохтуево,Но скажу определённо я:Жизнь в селе – одноимённая.Не спасает даже курево.Шпарят шахты соликамские –Лес кругом, а не надышишься.Но народ и с этим свыкшийся,Пьёт по праздникам шампанское.Между праздниками – водочку,Между водочками – химию;Дети инглиш учат: he, me, you…Что не так? – захлопни форточку.Эй, тохтуевцы – ату его!Топоры по Волге плавают –Железяки, только ржавые.Стопудово из Тохтуева.У тебя подошва слабая?На фуфайке нету пуговиц?Ты, наверное, тохтуевец.Я, пожалуй, то же самое.И, подвигав переносицу,Мы завяжем на три месяца –И столица переместитсяК Соликамску за околицу.Северная элегия
Хмыри, хмыри, хмыри, хмыри…Глаза откроешь и закроешь –Со стаканом чумазый кореш,Чабоном делится: «Кури!»Раскисший берег. Март, апрель…И сажа валится с котельной.И Саша валится, отдельноОт Вани, в лодку, как в постель.Всё тут же: клуб и магазин,Каркас конечной остановки.И на велосипеде, ловкий,С одной ногой рыбак один.Он будет, только сгонит лёд,Стоять в реке с утра до ночи:Два колеса, нога, комочекЧервей, клюёт и не клюёт.Кентавр наших дней, навекПрирос он к велику, и дажеОн из портрета стал пейзажем;И, в общем, каждый человек –Не человек, а так, топляк,Что головой в воде качает;И лещ его не отличаетОт валунов и от коряг.…Мой путь как дерево ветвист:От корня – ствол, дороги, тропки,Дрожащий лист, потом короткийВзмах ветра – и на землю вниз.Где, сжаты створками зари,Её кровавым перламутром,Ещё видны, ещё окуркомПоследним делятся хмыри.И где сутулый силуэтВ реке, как будто знак вопроса…Его стирает ночь. Так простоОбозначая свой ответ.Но я пока ещё ползуПо ветке, и пока не с краю,Я в памяти перебираюИ узнаю всех по лицу –Ивана, Сашу, рыбака –В промозглом ветреном апреле…И пепел сыплется с котельной,И живы мы ещё пока.Огонь к огню
Такая ночью в печке тяга,Что страшно вылететь в трубу –Как в космос врежешься, бедняга,И рухнешь со звездой во лбу.А рассказать потом кому-тоО зимней ночи – засмеют:«Ну что за печка, звезданутый?Теперь беспечен наш уют».Но я-то знаю, я-то помню,Как рвался мой огонь к огню,А космоса огонь бездомныйНочами бился в дверь мою!Малой
Передо мной стоит малойИ говорит, блестя соплёй:– Эй, ёптель, угости-ка сигаретой!– А ты не мал? – Ты чё, блатной? –Плюёт малой. – Да нет, родной.Я не блатной, но сигареты нету.Малой живёт вдвоём с отцом,Отец бухает и спецом –Проходчиком колымит по сезону.И хоть он ходит молодцом,Конец не сходится с концом.А деда привезли сюда на зону.И дед был тоже не блатной,Он загремел по бытовой,Зашёл в барак, ему: «А ну-ка, фраер,Давай махорочку, чудной!»А он им: «Сёдня выходной»Его и запинали за сараем.Но он поправился. ПотомАмнистия. Поставил домНедалеко, не мудрствуя лукаво.С женой, скотом и животомПрожил. И умер. Но притомСебе потомка вырастил на славу.Теперь потомок наравнеС отцом, на той же глубине,Ворочает каменьями всё лето.А сын потомка в ноги мнеОпять плюёт. И в сторонеЗакуривает, сука, сигарету.«Я куплю себе всё купе…»
Я куплю себе всё купе –И поеду вот так на юг.Чтоб в вагонной не преть толпе,Не бояться детей и ворюг.И меня назовут «буржуй»,А скорее – «Такой урод!».А я даже в сортир не схожу,Не хочу я ходить в народ.Всё равно человек – один,Хоть обнимется весь вагон.И всё дальше край холодин –С перегона на перегон.«Снилось мне, что я иду по дну…»
Снилось мне, что я иду по дну,Что вдыхаю пасмурную воду,Как туман в октябрьскую погоду,На земле, которой не верну.Озираясь в поиске людей,Вижу рыб, скрывающих зевоту.Будто знают рыбы – никого тут,Им вода в две стороны видней.И они не плавают за мной,И из рук моих не ускользают.Будто рыбы всё на свете знают,Будто я им тоже не впервой.«Я помню, хариус коптился…»
Я помню, хариус коптился –И белый дым лежал огромно,А с облаков срывались птицы,А из реки кивали брёвна,И лето, в скомканной зевоте,На крыши прыскало из нёба,И люди в сонном самолётеНа рыбный дым глядели в оба,Твердя в тревоге и печали:«Горят, горят леса отчизны!»Но, засыпая, улетали;И оставались тропки, избы,А из реки кивали брёвна,А с облаков срывались птицы –И продолжался мир укромный,В котором хариус коптился.«Лежу в земле по всей стране…»
Лежу в земле по всей стране,По городам, по деревушкам –За свет, за дыры на бронеИ просто так, ни за понюшку.А по земле хожу не я –Идут моими же ногамиТе, о которых говорят:«Они давно уже не с нами».Мазурик
Не знаю фамилию, имя,Помню кличку – Мазурик.Пальцы в шрамах и «Приме».Наверное, нынче жмурик.А мог намахнуть литру,Бревно закатить на крышу.Носил круглый год свитер.Наверное, весь вышел.Родился, не пригодился.Ограбил, убил, сдался.А срок отмотал – спился.Наверное, волновался –Когда говорил: «Надо ж,И прожил своё Мазурик…» –И в чёрных губах ландышКрутил на фоне лазури.Герой
Герой отважный, мускулистый,Герой летающий, железный,Зелёный, синий, серебристый,Нарядный, с дамами любезный…А мой герой – он забулдыга,Он матерится на соседку,С женой дерётся за бутылкуИ пьёт сердечную таблетку.Он режет лес на пилораме,По воскресеньям рыбу ловитИ раз в полгода ходит к маме.Там напивается – и воет.Его выводят из оградкиГерои нашего посёлка:Один бьёт с сотни куропатку,Другой в три взмаха валит ёлку.Я среди них – герой четвёртый!Несу закуску и чекушку.Меня б давно послали к чёрту,Не будь для них я «сука, Пушкин».Они мне часто говорили,Плечо отхлопав чёрной лапой:«Пока нас на хер не зарыли,Пиши, пожалуйста, патлатый…»И я пишу, чего от боли,Чего от радости и горя…И над землёй летят герои.И под землёй лежат герои.«Снег сошёл – заборы, лавки…»
Снег сошёл – заборы, лавкиВон из глины, вкривь и вкось:Не выносит стылой давкиТо, что врыли на авось.И что вкопано на славу,Не бежит хромой судьбы:Как беспомощные травы,Гнутся дюжие столбы.Лишь, пожалуй, на погостеНет надёжней глубины:Из земли не лезут кости –Только надписи видны.«В недетской страсти третий лишний…»
В недетской страсти третий лишний,Стою, горюющий подросток,И жадно рву ночные вишниПод фонарём в селе Покровском.А где-то в городе далёкомСвернулась девочка в калачик,Ей невозможно одиноко,Она в подушку слёзы прячет.Ей суждено моей любовьюСтать посреди февральской вьюги,Но впереди у нас обоихЕщё пятнадцать лет разлуки.«Просыпаешься: дождик. А ты…»
Просыпаешься: дождик. А тыНикуда, в общем, не собирался.Обвалилась на пол мошкара вся,А в сенях фонареют коты.Греешь чаю – чтоб стало тепло.И признав, что немного обидно,Прилипаешь к окошку – где видноСвет заплаканный через стекло.«Глядя в бинокль на переливающуюся звезду…»
Глядя в бинокль на переливающуюся звезду,Я ждал дня, чтобы снова сбежать с пацанамиЗа гаражи и железную дорогу – где, как цунами,Песчаный обрыв. И сосны. И до сих пор жду –Не то вспоминая, не то придумывая слова,Которые так явственно и невероятноГоворила вылезшая из облаков огромная голова,Говорила громко и непонятно.«Птичка еле видная летит…»
Птичка еле видная летитВ вышине, как пулька из рогатки.Ей, как пульке, не упасть обратно,У неё такой на землю вид!А у нас – апрельские ручьи,Наперегонки несутся спички,И шумит за лесом электричка,И копёр настойчиво стучитВ бездну, с девяти и до пяти…Достучится. Свистнет электричка.Птичка улетит, утонет спичка.Пулька упадёт – но не найти.«Так всё обыденно и просто…»
Так всё обыденно и просто –Деревья, мокрая трава,И в анорачке не по ростуТы руки прячешь в рукава.А сапоги – с тремя носками,Под капюшоном красный нос.И мы шагаем с туескамиЗа земляникой под откос.Гроза, огромная, как остров,За горизонт, гремя, ползёт…Так всё обыденно и просто –И так невероятно всё.«Над полусном заныл комар…»
Над полусном заныл комар –Надсадный знак начала лета! –И так обрадовало это:Я разметался, как кальмар,И звал: «О, вестница тепла,Цеди меня, младая самка!» –И выгибалась наизнанкуМоя рубиновая мгла…А с утренним кукареку,Объятый солнечным пространством,Я к насекомому подкрался –И припечатал к потолку.«Поедем в деревню…»
«Поедем в деревню,Поможем хоть бабке:Подрежем деревья,Потяпаем грядки,Нельзя же всё летоПросиживать в чатах,Порадуем деда,Покажем внучаток!»Вот так и сказалиРодители Тане,Боясь на вокзалеДевичьих рыданий.Но Таня спокойнаИ радостна даже,Проворной рукоюПакует поклажу:Ведь, помнится, был там,У клуба на танцах,Громила и дылда,С глазами испанца!Ещё – у соседейПлемянник поджарый,На велосипеде,На всякий пожарный.«Здесь неразличимо дно колодца…»
Здесь неразличимо дно колодцаИ хрустят ракушки на зубах,Южное безоблачное солнцеВялит падаль кошек и собак.Не дыша проходишь, как андроид,К улице, где дом твой и твой сад –И стекает с крыши рубероид,И цветы безумные стоят!Южная элегия
На лавочке у МСО,Где завершался моционПацанский наш – под фонарёмДва алкаша сидят втроём.Они кивают пустоте –Ушедшей то ли по статье,А то ли вовсе на века –Не разберёшь издалека.Но чтобы лучше рассмотреть,Не подходи к ним и на треть,Там есть особая черта,Где не поможет ни черта.Где, расцелованный в лицо,Ты вроде с ними пьёшь винцо –Но так же ясно, словно днём,Они виднеются вдвоём.«Водопроводная вода…»
Водопроводная водаВсегда немного впереди нас:Она сгущается на минус,Когда ещё не холода.И вот её казённый хлор,И сладкость ржавого железа –А ты лишь кожицу порезал,Проверив бритвенный набор…Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
