Полная версия
Ржавчина
– Губу не раскатывай, Сол. У нее даже месячные еще не начались, а в шкафу – коллекция барби.
Парни ржут как дикие лошади. Эйприл испуганно оборачивается, распахнув глаза. Губы дрожат так, словно ее ударили.
– Какой же ты придурок, Август! – выкрикивает она, едва сдерживая слезы, и убегает прочь. Я, победно ухмыльнувшись, провожаю ее взглядом. Ничего, переживет. Возможно, через пару лет еще спасибо скажет.
– Так это значит, я могу прийти завтра? – возвращает меня на землю девичий голос, в котором появляются полные надежды нотки.
Тонкие металлические браслеты холодят кожу на шее, когда она встает на цыпочки, притягивая меня ближе. У ее губ вкус малиновой помады. Я ненавижу малину, но все равно целую, подталкивая девчонку к стене дома, в тень, пока она не упирается лопатками в рыжие кирпичи. Здесь нас никто не увидит. Ее язык ласкает мой, а руки обхватывают плечи. Поцелуй еще покалывает на губах, когда, резко сжав ее подбородок пальцами, я отстраняюсь.
– Август? – испуганно шепчет она, не понимая, что случилось, и вцепляется в мою руку.
– Если я еще хоть раз увижу свою сестру с вами…
Договаривать не приходится. Девчонка, сообразив, кивает, выскальзывает из-под моего локтя и смывается. Ее запах еще какое-то время остается на коже. Я с тоской и бессилием поворачиваюсь к стене, разглядывая свою ладонь со следами от раскрошившихся кирпичей.
– Умоляю, скажи, что ты ее не отшил, – раздается из-за спины голос Сета.
Наверняка одна из ее подружек с удовольствием составила бы компанию и ему.
– Увы.
Сет запрокидывает лицо к небу и обреченно смеётся. Этот смех означает, что я недоумок.
– Друг, я чувствую твою боль, – вторит ему Сол.
– Клянусь, после прошлого боя этот сукин сын приперся в Вегас, морда вся разбита, сам в хлам, а девки на него гроздьями вешаются.
– Ну, так иди на ринг, – предлагает Сольдо.
Я бы за эти слова пожал ему руку, но говорю только:
– Те девчонки того не стоили.
– Ну, знаешь ли, это не помешало мне утешить одну из них прямо в раздевалке.
Сольдо выразительно поднимает брови, а Сет горделиво вскидывает подбородок.
– Придурок, – ухмыляюсь я.
– Ну, это же ты оставил малышку неудовлетворенной. Ей еще повезло, что есть Сет, который всегда готов помочь.
– Ладно, не будем.
Нет у меня времени на эти бессмысленные беседы. Попрощавшись с парнями, спешу в провонявшую маслом и халапеньо забегаловку, где подрабатываю пару раз в неделю. Я попал сюда год назад – заметил на двери объявление и зашел. Денег перестало хватать именно в тот момент, когда мы перебрались по эту сторону ржавого забора. Пять лет прошло, а ничего не изменилось. Поэтому когда мне предлагают вечерние смены, чтобы подменить кого-то, я соглашаюсь. Деньги есть деньги. Да и Джулс так проще объяснить, откуда они у меня в карманах. Если с моей вечно разбитой мордой она смирилась, то драться никогда бы не позволила. Вряд ли кто-то может реально представить, что такое старшая сестра в гневе, и в случае с Джулс лучше никому этого никогда не знать. Поэтому я делаю вид, что завязал. Она делает вид, что верит. Так и живем.
До конца рабочего дня я успеваю перехватить подгоревший сэндвич – он все равно бы отправился в мусор, – выхлебать кофе, который сегодня слишком горчит, поставить на и так засаленный фартук пару новых пятен и привыкнуть к размышлениям о том, что теперь со своей жизнью делать. А самое главное, как избавиться от присутствия в нейБезрезультатно.
Когда закрываю дверь, на улице уже темно. По дороге Ли присылает сообщение, что завтрашний бой отменяется. Какого-то городского мажорчика избили недалеко от Полей Атланты. Теперь по городу шастают патрули, а значит, всем команда одна: не высовываться.
«Будь готов, – добавляет Ли спустя еще минуту. – Если удастся договориться, перенесем в Вегас». Я, конечно, могу его понять – он не хочет и не собирается терять деньги, но драться в Вегасе не люблю. Поэтому заранее смиряюсь: если Ли решил, переубеждать его бесполезно. Единственное мое желание сейчас – это, не раздеваясь, упасть в кровать. Чтобы отрубиться хотя бы на сутки.
Дом встречает не желанной темнотой, а зажженным светом и детским плачем. Значит, Джулс сегодня в ночную, а Эйприл с ребенком не справляется. Я стаскиваю толстовку с плеч, вешаю на крючок. Выключаю старую настольную лампу, бросающую длинные тени на желтые обои, и вхожу в комнату.
Ноэль8 Оливер О’Доннел встречает меня, сидя на белой простыне и заливаясь слезами. Ручки его крепко держатся за прутья кровати. У малыша небесные, почти аквамариновые глаза и светлая кожа, а волосы черные и тонкие, как пух. Совсем не как у меня или Джули.
– Эй, – наклоняюсь я к нему – и тут же получаю порцию слюнявых пузырей. Зубы режутся. – Разве в это время тебе не полагается дрыхнуть?
Он, конечно, не отвечает. Ведь Ноэлю нет и года. И о том, что он сын Джулс, не знает никто, кроме нас троих Согласитесь, «я усыновила младшего брата» звучит куда благозвучнее, чем «залетела на парковке от сраного мудака». В общем, мы решили не портить ей будущее.
– Ну, наконец-то. Вот сам теперь и укладывай, – все еще дуясь, заявляет Эйприл. Тряхнув волосами, сестра тут же смывается, не забыв добавить: – Придурок.
Хлопает дверь, и мы с пацаном остаемся одни. От громкого стука, он пугается и начинает орать еще громче. Я скольжу усталым взглядом по стене – обои на ней давно пора бы обновить, – сажусь на край матраса и опускаю голову, зарываясь руками в волосы. Слушаю детский плач – и монотонный, в унисон, шум крови в ушах. Мне бы давно привыкнуть, но до сих пор такие ночи вызывают только чувство безграничного ужаса. Если Эйприл не удалось уложить его до десяти, эта пляска продлится еще минимум пару часов. А в шесть мне вставать в школу. «Как же я катастрофически устал», – думаю на секунду, но тут же надавливаю на глаза, чтобы проснуться, и, встряхнувшись, поднимаюсь.
– Ну что, бро, потусим? – улыбаюсь я, уже заранее зная, что раньше двух сегодня не лягу. Беру Ноэля на руки, вытираю ему рукавом слюни и выключаю свет.
Глава 8. Анна
Теперь я иду в школу с гораздо большим воодушевлением, потому что у меня появился новый друг. Он все-таки помог отыскать мою парту. Его зовут Эрик, и мы можем разговаривать. Он учит меня новым словам на амслене9, потому что его язык гораздо богаче чем мой. Теперь я могу показать такие редкие слова как «кринж» и даже «селфи».
Эрик говорит, что в штатах около полумиллиона таких, как мы. Когда я думаю о его словах, мое сердце замирает. Потому что в эту секунду еще пятьсот тысяч человек поднимают руки, чтобы сказать «привет», «до встречи», а может робкое «я тебя люблю», а это целое море людей, и значит, никто из нас не будет одинок.
Мы с Эриком приезжаем на школьную стоянку в одно время, идем навстречу друг другу и улыбаемся. Иви отворачивается, делая вид, что занята. Ревнует. У меня никогда не было подруг, кроме нее. Времена Августа она не застала. К тому же после случившегося в кабинете мисс Остин я так и не решилась прийти на игру, и Иви до сих пор дуется.
– Ладно, у меня все равно первым испанский, – говорит она, оставляя нас вдвоем.
На входе в школу Август задевает Эрика плечом, отталкивая с прохода так сильно, что тот врезается спиной в металлический шкафчик.
– Эй! – едва удержавшись на ногах, успевает выкрикнуть Эрик, но О’Доннел даже не оборачивается. Эрик вовсе не хлюпик и не тихоня, но даже я понимаю: дать отпор кому-то из Ржавых парней он вряд ли в состоянии. – Какого черта он творит?
Жаль, я не смогу объяснить, что у Августа на уме, – сама его действий давно не понимаю. Знаю только, что теперь он на меня не смотрит. Ему настолько неприятно находиться со мной в одном помещении, что он постоянно демонстративно отворачивается. У нас несколько совместных уроков – и если на математике у мисс Остин его выкрутасы не проходят, то на истории ему вполне реалистично удается изображать больного, вечно смываясь с урока, лишь бы я не маячила у него перед глазами.
«Не обращай внимания».
Я отворачиваюсь, не желая продолжать разговор, но Эрик трогает меня за локоть, вынуждая посмотреть на него.
«Ты с ним знакома?»
Чувствую, как внутри все сжимается.
«Мы были друзьями. Раньше».
В эту минуту я рада, что мы можем говорить без свидетелей, потому что даже Ив никогда не рассказывала про наши с Августом отношения. Эта история случилась так давно, что уже кажется неправдой. А может, разум просто пытается стереть болезненные воспоминания.
«Когда-то у наших семей был общий бизнес. – Я достаю из кармана рюкзака ручку. Их осталось мало, но несколько мне удалось сохранить. На корпус нанесен логотип из двух переплетенных «О» – «Олридж – О’Доннел». – После одной из налоговых проверок на фирму завели уголовное дело. На Майкла, маминого мужа, ничего не нашли, а отца Августа посадили».
«И надолго?»
«Пожизненно».
– Вот же черт! – удивленно раскрывает рот Эрик.
«Мама говорит, если он будет вести себя нормально, могут выпустить досрочно. Лет через десять – пятнадцать».
– Ого, – присвистывает Эрик. – Поэтому он тебя так возненавидел?
«Нет, не думаю. Расследование длилось больше полугода. Все это время наши семьи продолжали общаться. К тому же Август всегда говорил: даже если Майкл и подставил его отца, я ведь в этом не виновата».
«А он действительно его подставил?»
Я пожимаю плечами.
«Если честно, правды до сих пор никто не знает. Но мы всегда сохраняли нейтралитет».
«Может, он выяснил что-то еще?»
«Например?»
«Вдруг отец смог доказать ему, что ваша семья виновна? Поэтому он на тебя взъелся».
«Нет, – грубо перебиваю я. – Август бы никогда не стал относиться ко мне иначе из-за этого».
«Много времени прошло, он мог измениться».
«Не мог».
– Аннет… – уже голосом.
«Не мог, – останавливаю я его, потому что уверена на сотню процентов. – Здесь что-то иное. Вот только я сама не понимаю что».
«Да нет там ничего, – отмахивается Эрик. – Просто некоторые считают, что могут вести себя как подонки. Вот и все».
Его шпилька колет слишком больно.
«Август не подонок!»
«Поверь, за свою жизнь я повидал их достаточно, чтобы судить».
«Тебе семнадцать, Эрик. Что ты там повидал? И давай закроем эту тему».
«Мне кажется, ты просто пытаешься найти ему оправдание».
Невозможно повысить голос, если его нет, – но если бы я могла, то сделала бы это обязательно.
«Ты просто не знаешь его так, как я!»
Эрик останавливается. Мы застываем посреди коридора, рассерженно сверля друг друга взглядами. Я чувствую, как краснеет лицо. Мы стали друзьями всего неделю назад, но уже умудрились поссориться.
«Хорошо, хорошо, успокойся. – Он поднимает руки и отворачивается, ероша волосы на затылке. – Я просто хочу разобраться».
В этот момент мне становится стыдно. Стыдно и обидно. Ведь я и сама не понимаю, почему так отчаянно пытаюсь обелить Августа. Возможно, Эрик прав, а я просто устала притворяться и делать вид, что дружбу еще возможно вернуть. Но до конца учебного дня эту тему мы больше не поднимаем.
После уроков я иду на отработку к мисс Остин. Сегодня наша с Августом первая «совместная среда». Когда я открываю дверь класса, он уже там.
– А она что тут забыла? – вскидывается он так, будто я специально себе наказание устроила. Хотя в какой-то степени это и так. – У меня серьезные подозрения, что ты меня преследуешь, Лягушка.
– Мистер О’Доннел, угомонитесь, пожалуйста, и выполняйте задание. Проходите, Анна, – с абсолютным спокойствием произносит учитель, снова глядя на Августа, и добавляет: – Да, и давайте обойдемся без обидных прозвищ.
До конца урока мы даже не смотрим друг на друга. И не разговариваем. Когда звенит звонок, Август убегает впопыхах, как вор с места преступления. Неужели ему настолько неприятно меня видеть? От этой мысли становится так больно, что приходится обхватить себя руками.
«Новую реальность нужно просто принять», – говорю я себе. Знаю: нас связывает лишь привычка. Она словно поводырь, что каждый раз тянет за рукав. Но любую привычку можно вырвать из сердца, как сорняк. Надо только решиться. Вернувшись вечером из школы, я сажусь на подоконник и смотрю в окно дома напротив. Оно занавешено другими шторами, заставлено другими цветами, а живут там другие люди.
«Аннет, прости за сегодня, – пишет мне Эрик. – Я перегнул. Могу позвонить насчет доклада?»
Мы сдаем его вместе. Эрик долго договаривался, чтобы нас выслушали после уроков и мне не пришлось выступать публично. Он внимательный и заботливый, а главное – понимает меня без слов. Впервые за два года я задумываюсь о том, что смогу делать то же, что и другие. Встречаться с парнем, держать его за руку, не испытывая дискомфорта и не ощущая собственной ущербности.
«И ты прости меня, – отправляю я ответ. – Жду в скайпе. Включай камеру».
Когда он присылает смайлик, я улыбаюсь.
Глава 9. Анна
В пятницу Паола Мендес приглашает всех на вечеринку в честь Хеллоуина. Я не иду. Хотя живу в Штатах больше шести лет, терпеть не могу этот праздник. И пусть моего мнения большинство не разделяет, со мной внезапно соглашается Эрик. Поэтому вместо того, чтобы толкаться в примерочных, выбирая повторяющиеся из года в год пыльные костюмы, мы прыгаем в его старенький «додж» и срываемся в Вильямсбург.
– Почему сюда? – спрашивает Эрик, когда мы выходим из машины.
«Потому что в семнадцатом веке Хеллоуин не праздновали, – смеюсь я, раскинув руки в стороны, и, делая всего шаг, перемещаюсь на двести пятьдесят лет в прошлое – в колониальный город. Эрик вытаскивает у меня из волос листок, упавший с ближайшего дерева. – Хэллоуин стали праздновать в Америке гораздо позже, – поясняю я, проходя мимо усадьбы, некогда принадлежавшей губернатору, и маня Эрика за собой. – Все эти атрибуты, вроде гирлянд из паутины и резных тыкв, появились лишь в конце девятнадцатого века. А здесь их еще не придумали».
Мимо проходит строй солдат, облаченных в красные мундиры. Эрик провожает их изумленным взглядом.
«Только не говори, что никогда здесь не был», – удивляюсь я, глядя в его распахнутые глаза.
«Мы недавно перебрались в Вирджинию», – поясняет он.
«Боже, сколько красоты я тогда должна тебе показать!»
Если бы могла, закричала бы от радости, потому что обожаю это место до глубины души. Обожаю за запах, стук копыт, за шум улиц и музыку из открытых окон, за то, что здесь нет пыльных и скучных музеев: весь город – музей. Ежедневно несколько сотен человек надевают одежду времен войны за независимость и просто живут. Ходят по улицам, запрягают лошадей. Трудятся в крошечных магазинчиках и лавках, создавая то самое волшебство.
«Гляди. – Ухмыльнувшись, Эрик кивает на гору тыкв, сваленных у порога одного из домов. – Как ни сбегай…»
«Это просто тыквы! – морщусь я. – Никакого подтекста».
«Почему ты так не любишь этот праздник? Только посмотри, разве они не милые?» – жестикулирует Эрик. Уголки его губ упрямо ползут вверх.
«Нет, этим меня не купишь. – Я качаю я головой. – Как бы люди суть этого праздника ни прятали, его смысл не меняется».
«А разве он вообще есть? Это же просто веселье».
«У всего в этом мире есть смысл, Эрик. Ты как будто приобщаешься к загробному миру, даже если не хочешь этого. Можешь считать, что между светом и тьмой я просто выбираю свет».
«Ты могла бы нарядиться ангелом».
«Разве это не свободная страна? – улыбаюсь я. – Я же могу выбрать просто не участвовать?»
– Туше, – смеется он, уже вслух. Подходит к установленным прямо на центральной площади колодкам для головы и рук и добровольно заковывает себя в них. – Сфотографируй меня! Должно же хоть что-то остаться на память, – просит он, жестом предупреждая, чтобы я отошла с дороги – цокая копытами, в город въезжает старинная повозка, запряженная четверкой лошадей.
Я делаю пару снимков на его камеру, но когда возвращаю ее, Эрик берет мою руку в свою. И, кажется, сам от этого невинного жеста смущается. Хочется сказать хоть что-нибудь, чтобы разбить неловкость, но он не отпускает мою руку, а говорить одной рукой я не мастер, поэтому приходится молчать. Но только мне.
– Спасибо, что привезла меня сюда, – благодарит Эрик, медленно отпуская мою ладонь.
«Очень надеюсь, что ты не из вежливости», – прищуриваюсь я, стараясь, чтобы он смог прочитать все и по моему лицу. Эрик смеется.
– А ты забавная. Давно знаешь амслен?
«Пару лет».
– Я гораздо дольше. Мой младший брат родился глухим. Поэтому еще в младшей школе нам всем пришлось язык жестов выучить. Наверное, это было самое счастливое время в моей жизни, – произносит он и тут же морщится, сжав пальцами переносицу. – Жесть! Фигово, наверное, прозвучало, да? На самом деле, я не то имел в виду. Мои родители всегда заняты, а в те месяцы нам приходилось каждый вечер проводить вместе. В общем, это было забавно. Мы поначалу часто ошибались.
Я касаюсь его плеча, привлекая внимание, чтобы ответить:
«Нет, это очень мило. Я и не помню, чтобы после переезда мы с мамой проводили столько времени вместе. Все ее свободное время занимал новый муж, а мое… – И тут же понимаю, что снова назову имя, которое не стоит называть. – В общем, я считаю это отличным времяпрепровождением».
– А как родные понимают тебя? – вдруг спрашивает Эрик, видимо, в надежде выпытать мой самый потаенный секрет. – Они тоже говорят жестами?
«Нет, – признаюсь я. – Мне приходится с ними разговаривать».
– Что?
Он даже останавливается, ошарашенно глядя на меня.
– Ты можешь говорить?
Я поднимаю глаза к небу, заламываю пальцы.
«Да. Но не проси меня делать этого. Пожалуйста».
– Но почему?!
«Долгая история».
– Нет, подожди.
Его улыбка тускнеет. Мы опускаемся на лавку под дубом, лицом друг к другу, чтобы удобнее было общаться. И я вижу, что Эрика буквально разрывает от любопытства.
«Почему тебе это интересно?» – спрашиваю я.
«Потому что я с самого утра рассказываю о себе, а о тебе до сих пор ничего не знаю».
«Да я не особо интересная».
«Но не мне».
Теперь уже он вгоняет меня в краску – так что, кажется, даже температура воздуха поднимается на пару десятков градусов.
«Если тебя интересует, хорошо ли слышу я, то ответ – да. В детстве у меня не было проблем со слухом или голосом, – говорю я. – Все случилось чуть меньше двух лет назад. Паршивое стечение обстоятельств. В нашем гараже произошел взрыв. Меня чудом спасло то, что я стояла в стороне. Осколками разбитых стекол повредило горло. Но мне повезло. Могла обгореть или покалечиться. Так что заржавевший голос – не такая уж большая плата».
– Я бы хотел его услышать, – вдруг серьезно произносит Эрик и берет мои руки в свои.
– Извини, – лишь губами. – Но я не могу.
И, высвободившись из его ладоней, поясняю:
«Он навсегда останется покореженным. И я не хочу, чтобы люди слышали меня такой».
– Ты поэтому всегда что-то носишь на шее?
Мне нравится его прямолинейность, поэтому и ответ я даю максимально честный:
«Да. Поверь, у меня там такой узор из швов, что никому не захочется разглядывать».
Не то чтобы эти шрамы сильно меня заботили. Да, они уродливы, но я никогда особо не старалась их скрывать. Хотя сейчас на мне сразу два чокера. А всего их у меня двенадцать, под любой цвет и стиль одежды. Когда все случилось, мама купила мне несколько свитеров с горлом и четыре платка на зиму. Кажется, ее мои шрамы смущали даже больше, чем меня саму. Я повесила их в шкаф, но так как большую часть года в Вирджинии стоит атомная жара, решила, что все-таки чокер – лучший вариант.
– Можно? – спрашивает Эрик. Его рука тянется в мою сторону, и я отклоняюсь.
«Нет, извини».
На такой уровень близости я пока перейти не в состоянии. Как будто Эрик сделал шаг ко мне, а я – два от него.
– Это ты меня извини, – тушуется он. – Зря я так сразу.
«Все нормально. Думаю, стоит сначала узнать друг друга поближе, прежде чем заниматься столь интимными вещами», – шучу я, разбивая повисшую между нами неловкость.
– А вот это мне нравится, – смеется Эрик, подавая мне руку. И мы, болтая о всякой ерунде, встречаем закат в Вильямсбурге на лавочке – возможно, ровеснице самого города.
Когда поздним вечером его машина останавливается напротив моего дома, мы оба замолкаем и какое-то время просто сидим в темноте и тишине.
«Спасибо за компанию, – благодарю я от души. Показываю на пакет из закусочной, – И за еду».
Никто и никогда, кроме родителей – ну, и Тобиаса, вынужденно, – не угощал меня ужином, пусть даже это всего лишь картошка фри и кола.
– Я провожу, – говорит Эрик, явно не желая прощаться в машине.
Я киваю, хотя сама, медленно вылезая со своей стороны, думаю, что было бы куда лучше просто помахать друг другу, бросить «увидимся в школе» и закрыть дверь. Мы подходим к моему дому.
– Ну что, до завтра?
Эрик пристально, но с ноткой сомнения смотрит мне в глаза и как будто хочет склониться ко мне, поцеловать, но так и не решается. Поэтому я сама делаю шаг назад, расставляя все точки над «i». Пусть пока будет так.
«До завтра, – улыбаюсь, глядя на часы, и, не сдержавшись, добавляю: – Ты еще успеешь вырезать пару тыкв».
«И ограбить пару домов на конфеты», – со смехом добавляет он, отступая к машине спиной вперед и салютуя на прощание.
Я жду, пока автомобиль тронется с места, и только потом закрываю дверь. Пару секунд стою, не двигаясь, но ловлю себя на том, что невольно улыбаюсь.
Над презентацией я засиживаюсь до глубокой ночи – пока ровно в двенадцать на телефон не приходит сообщение от Ив: «С днем рождения, детка!»
Вот уже несколько лет подряд она поздравляет меня самой первой. Хорошо хоть не стучит посреди ночи в окно, как три года назад, когда решила сделать сюрприз. У мамы тогда едва не случился приступ. С тех пор она Иви недолюбливает – по ее мнению, приличные девочки по ночам в чужие дома не залезают. Ив же считает, что мама до сих пор слишком меня контролирует. А я думаю, что они обе правы. Поэтому не перечу маме, но при любой возможности сбегаю с ночевкой к Ив. Ведь только у нее мы можем восседать на кровати с печеньем, мороженым и даже чипсами прямо из пакета, и никто не скажет, что мы срач разводим. Родители Иви никогда без стука к ней не заглядывают, а из соседней комнаты не орет панк-рок. Вот он, настоящий уголок американской свободы!
«Готова получить свой подарок?» – пишет она.
«Только не говори, что это!»
«Уверена?» Я буквально вижу, как она довольно ухмыляется.
«Да, все. Хватит меня дразнить!»
Выключив свет, я засыпаю в предвкушении.
***
Сегодняшнее утро начинается так же, как и сотни предыдущих, но стоит зайти в школу, я получаю наводку от подруги: «Не забыла? Твой сюрприз уже ждет!» Улыбаясь во все тридцать два, пишу: «И где же он?»
«Ближе, чем ты думаешь. Подними взгляд…» – и улыбающийся смайлик в конце.
Я встаю, делаю пару шагов по коридору, оглядываясь по сторонам, но не вижу ничего необычного. Самой Ив тоже не видно.
«Холодно», – раздается писк телефона.
Я улыбаюсь шире. Разворачиваюсь и иду в другую сторону.
«Теплее», – подбадривает Иви.
Передо мной лестница. На мгновение я замираю, не зная, куда направиться, и наконец наугад делаю шаг вниз.
«Еще».
«Только не говори, что ты спрятала мой подарок под лестницей».
Я спускаюсь на один этаж. Дальше дверь ведет в спортивную кладовую, где всегда темно.
«Горячо!» – мелькает на экране.
Липкая неприязнь темноты на секунду сворачивается под ребрами. Но я знаю Ив, прямые и незамысловатые способы ей не по душе. Предвкушение сюрприза добавляет храбрости – я дергаю за ручку двери и шагаю вперед. Внутри пахнет краской и резиновыми мячами. Они хранятся слева от входа, в огромной корзине. Вдруг дверь захлопывается, и мою спину обдает холодным потом. Потому что я внезапно понимаю: никто из моих американских знакомых никогда не играл в «холодно – горячо». Никто, кроме одного человека, которого я сама этой игре и научила.
Глава 10. Анна – прошлое
– Холодно!
Я едва не подпрыгиваю от нетерпения, глядя, как Август, следуя моим указаниям, пытается отыскать подарок.
– Теплее!
Он подходит к письменному столу и поочередно заглядывает в ящики. Моя улыбка становится шире.
– Почему нельзя придумать более точные подсказки? Например, три шага влево, поворот и прямо до упора?
– Потому что так в эту игру не играют, Август. Ну, давай же, быстрей! Я безумно хочу уже попробовать мамин торт!
На самом деле это отговорка – мне просто не терпится его порадовать. Подарить что-то такое, чего не найдешь в магазине. Что-то, напоминающее только обо мне.