Старая знакомая. Повести и рассказы

Н Люсич

Старая знакомая. Повести и рассказы

Следопыт

Разбирая стопку школьных тетрадей, я наткнулся на несколько листков, написанных моим детским почерком. Они были вырваны из разных блокнотов и аккуратно сложены в одну папочку, видимо, моей мамой.

«5 июня. Были в деревне. Ходили по лугу, где пасутся коровы. Увидел чью-то нору. Кто там живет? Может быть, хорек? Около норы лежат две большие гладкие палки, – их кто-то здесь бросил. Вокруг земля истоптана. Похоже, в нору лезла лошадка, пыталась палками выгнать хорька, потом бросила палки и ушла. Папа сказал, что лошадка не может держать палки, потому что у нее нет рук.

30 января. Ходил на лыжах по двору, на снегу увидел след мышки. Интересно, куда же бежала эта мышка? Прошел по следу до куста, но тут он неожиданно прервался. Слева видны кошачьи следы, но их пути не пересекались. Куда же делась мышка? Ничего не понял, потому что мама позвала домой и не дала во всем разобраться.

14 мая. Мы ловили рыбу с высокого берега. По склону полз ужик с точками на ушах. Он испугался нас, упал в реку и поплыл, держа голову высоко над водой. Папа сказал, что ужи любят плавать. Интересно, какой уж это ему рассказал? Потом я увидел на дороге змеиную шкурку. Она была целая, даже с мордочкой и отверстиями для глаз, но без точек над ушами. Как можно выбраться из собственной кожи, словно из комбинезона? Странно это происходит у змей.

Около реки есть заводь, туда намылся белый песок, и образовалась большая лужа наподобие озерца. Зеленая лягушка прыгнула под воду, и я не мог найти, где она вынырнула. А что, если она задохнется там, на дне? Наверное, ужик поможет зеленой лягушечке выбраться из лужи, и они поженятся. Ужик может нарядиться в ту змеиную шубку и будет, как гадючка. Например, будет ползать в ней на работу или на змеиные собрания, и никто не узнает, что он просто ужик».

Я перечитал свои детские заметки, но не мог вспомнить, когда именно это было написано. Желание вести дневник в детстве особенно сильное, но, помимо него, еще столько всего происходит важного, что сосредоточиться на записях больше пары дней подряд не получается. Однако, судя по этим заметкам, мне уже тогда было интересно разглядывать то, что под ногами и делать из этого серьезные выводы.

Видимо, я так и остался следопытом до сегодняшнего дня. Если на улице зима, я обязательно смотрю по следам, кто приходил, кто ушел, а кто дома. Мне интересно, зачем открывали сарай, и почему кошка просидела снег до земли на том самом месте у забора.

Однажды мы с другом шли по песчаной дорожке, а на ней виднелся след трактора, протектор которого имел характерный геометрический рисунок. Меня вдруг заинтересовало, можно ли по отпечатку колес определить, куда ехал трактор – к лесу или от леса. Когда я спросил об этом, он посмотрел удивленно под ноги и сказал:

– Как вообще тебе пришла в голову эта мысль? Для меня не существует даже и самого этого следа!

На днях мы приехали с сестрой в деревню. Была зима, и ей надо было проверить отопление в доме, а заодно встретится с одним знакомым, который обещал помочь разобраться с котлом. Пока она занималась домашним хозяйством, я решил прогуляться до реки. День был морозный, солнечный и безветренный, и я ушел дальше, чем планировал, поэтому на обратном пути решил срезать путь через огород деда Ивана. Он по старости не чинил обвалившийся забор, и местные давно уже протоптали тропинку через его владения.

Подходя к его дому, я устыдился. Вот дед Иван сидит у окна, глядит на меня и думает, какой нахал ходит по его двору? И тут вдруг я заметил, что от его двери идут свежие следы. Думаю, хорошо, значит, он ушел, стесняться нечего. Шагаю дальше, а следы все вьются передо мной… и заворачивают к нашему дому. Зачем это дед Иван пожаловал?

Но никакого деда у нас не оказалось, а на кухне сидел тот самый мужик, которого ждала сестра. Он рассказывал, что только с автобуса, и как трудно было добираться.

– Вы же только что с Речной улицы пришли, от деда Ивана, – говорю я.

– Нет, я на автобусе приехал на 13.40, – врет мужик.

Он не признался, но я и не настаивал. Я знал, – люди могут лгать, но следы не лгут.

Приключение

Кода моему сыну было двенадцать лет, мы часто катались на велосипедах. В этом возрасте Паша был бодр и энергичен, но он не любил ничего нового и легко раздражался по мелочам. Если подумать, Паша таким и остался до сих пор, хотя теперь он научился это скрывать.

Как-то раз мы поехали в заброшенный карьер, который находится недалеко и считается городской лесопарковой зоной. Вглубь карьера ведет несколько тропинок, проезженных между высокими белыми склонами, а внизу поднимается молодой осиновый лесок.

На момент выезда я не обратила внимания, но собрались прокатиться мы сразу же после дождя. Вниз съехали легко и весело по белой тропинке из известняка, обогнули осиновую поросль и стали подниматься по противоположному черноземному склону, где дорога раскисла. Очень быстро на колеса намоталась земля, они перестали крутиться, и нам пришлось тащить велики, скользя по грязной дороге. Паша злился.

– Зачем мы сюда поехали? Посмотри, на кого мы похожи!

– Ничего страшного, – успокаивала я по началу, – до дома не так уж и далеко – дойдем потихоньку.

– Это ужасно! Посмотри на колеса! И на обувь!

Я молчала, а он выдерживал паузу на минуту – другую и начинал снова:

–Дурацкая была затея! Мы все в грязи! Велосипеды не едут! Ненавижу эту дорогу!

Я слушала все это, слушала и, наконец, взорвалась:

– Что ты орешь? Это весело! Это же приключение!.. ПРИКЛЮЧЕНИЕ!!! Понял?

Он понял это, но позже, не в этот раз. Когда мы отмывали велосипеды из шланга, снимали грязевую одежду и обувь, он все еще был крайне возмущен.

Но, этим же летом произошел другой случай. На выходных мы гостили в деревне у моей сестры, и вечером пошли прогуляться за реку небольшой компанией – двое взрослых и четверо детей. Мы перешли на другую сторону по деревянному мосту и повернули на тропинку, идущую между лесом и рекой. Только что прошел дождь, и в воздухе стоял туман, а на каждой еловой иголочке висела капелька, пахло дикой мятой, которая в тот год сильно разрослась по берегам. Постепенно мы уходили все дальше и дальше, надеясь вернуться обратно через брод, который был километрах в двух от моста, но тропинка упрямо уводила нас в лес. Мы свернули с тропы, чтобы выйти к реке и пошли через поля в направлении предполагаемого брода. От высокой травы одежда намокла по пояс, стала тяжелой и липкой, а мокрая обувь натирала ноги. Начало смеркаться. Мы не понимали, в каком направлении идем, а возвращаться обратно было уже далеко.

Мы с Ларисой не подавали виду, что заблудились. Дети шли следом за нами, растянувшись длинной цепочкой. Обогнув какое-то болотце, мы резко забрали вправо, и вдруг совершенно неожиданно перед нами появился берег реки, да еще, то самое место, которое мы искали, – именно здесь был брод.

Поскольку ничего сухого на нас уже не осталось, мы прямо в одежде перешли на свою сторону и плавали в ночной реке, как будто, так и было задумано. Над самой водой стелился туман, густой, как в бане, а небо над нами было чистое, темное и звездное.

И вот тогда Паша подошел ко мне поближе и шепнул на ушко так, чтобы никто не услышал:

– Я понял, это и есть приключение, да?

Музыка трамваев

У Миши от рождения было слабое дыхание. Если он заболевал, то кашель невозможно было вылечить месяцами, и в возрасте трех лет ему поставили диагноз «бронхиальная астма». Лечащий врач из областной больницы при выписке сказал: «Отдайте мальчика лет с шести на какой-нибудь духовой инструмент. Он будет дуть в трубу, разовьет легкие и дыхание выровняется».

Когда пришло время, мы отвели Мишу в музыкальную школу для обучения игре на флейте с пониманием того, что все сделали правильно. Примерно через пару месяцев нашего флейтиста вернули обратно. Учительница вывела его в узкий школьный коридор, завешенный портретами великих композиторов и наполненный какофонией музыкальных инструментов, и сказала:

– Мы напрасно теряем время. Он просто не дует, поймите, я не могу его заставить!

Миша стоял с флейтой в руке и смотрел на меня взглядом, означающим «не хочу и не буду». С музыкой было покончено.

Кашель, правда, тоже прошел со временем сам по себе, как говорится, перерос.

Похожая история случилась и у моей соседки. В их чудесной артистической семье, где мама играла на фортепиано, а папа пел в опере, было решено отдать дочку на раннее обучение в музыкальную школу. Есть такие классы для особо одаренных детей, куда принимают с четырех лет. Родители повели дочь в музыкальную школу, но та даже не стала сидеть за инструментом. Зажатая между спинкой стула и клавиатурой, она некоторое время глядела на свои руки, лежащие на клавишах, слушала, что ей говорят, а потом резко съезжала со стула под пианино. Брыкс! Урок окончен.

Так и не завелись у нас музыканты в новом поколении.

Я вспоминаю об этом, когда мой оперный сосед распевается в дальнем углу огорода:

– Ми, ми, ми-и-и! А-а-а-а! Ми-и-и…

Правда, мой старший сын все же приобщился к искусству, хотя и не совсем так, как нам это представлялось.

Паша окончил музыкальную школу по курсу фортепьяно, но как-то незаметно для самого себя и для нас. Инструмент совсем не увлек его, – кое-как, на двойки и тройки, он отучился положенные семь лет, и больше никогда не играл и не вспоминал об этом.

Когда Паша перешел в старшие классы, я стала брать его с собой в депо на оклейку троллейбусов.

Трамвайно – троллейбусное депо располагается за высокой стеной почти в центре города. За проходными – зеленая зона размером с приличный парк. В траве проложены рельсы для трамваев, где они стоят друг за дружкой и ждут своей очереди на выезд, а также большой асфальтированный плац для троллейбусов. Мы работали в большом одноэтажном здании, где транспорт моют, чинят, красят и снова выпускают в город. Это здание – большой гараж со множеством парковочных мест, смотровыми ямами, нависающими сверху проводами и металлоконструкциями. Из гаража есть два выезда друг напротив друга, и, если ворота открыты с обеих сторон, они образуют настоящую аэродинамическую трубу. Здесь сумеречно, потому что свет проникает сквозь маленькие закопченные стеклышки высоко под потолком, которые не мылись со времен создания депо. Звуки отдаются гулким эхом, пахнет мазутом и сваркой, рабочие ходят в замасленных спецовках по своим делам, – кто со скрипучей тележкой, загруженной проводами, а кто со ржавыми дверьми от троллейбусов. Только во время обеда они собираются вокруг импровизированного стола, чтобы поиграть в домино, в это время воцарятся тишина.

Наша задача состояла в том, чтобы нанести пленку с рекламным изображением на борта. Работа, вроде, простая, но почему-то, очень изнурительная. Может быть, место для этого не приспособлено – инструменты и пленка на полу, мы всем мешаем, и весь день на ногах. Один мой коллега, склонный к мистике, утверждал, что это из-за колес, на которые наматывается весь городской негатив. Версия спорная, но, кто знает? Правда, возникает резонный вопрос, – куда же собирается весь городской позитив, ведь он тоже должен где-то накапливаться?

Примерно с третьего или четвертого раза Паша почувствовал себя знатоком нашего дела, привык к обстановке, и даже полюбил троллейбусы и депо. Секрет заключался, наверное, в той самой специфической атмосфере, которая сохранилась здесь, бог знает с каких лет.

– Паша, что там у тебя играет? Сними наушники, – ты не слышишь, что я тебе говорю!

Он все время слушает музыку. За подростковый период Паша прошел путь от Rammstein до альтернативной классики. Мне даже интересно, – что теперь? Начинать круг заново? Хотя, способность воспринимать музыку, как и любую другую информацию, с каждым поколением возрастает.

Как-то в воскресенье мы облагораживали старый деревянный трамвай. К приближающемуся празднику нужно было нанести на борта пленку с зелеными вензелями и надписью «Я люблю свой город!». Чудо – трамваю в следующем году должно исполниться 100 лет, но он еще в состоянии проехать круг по городу, протрясая на своих деревянных скамьях десяток-другой важных персон. Этот не вымерший динозавр на колесах – достопримечательность депо, у него даже есть имя Лип Липыч, оно написано спереди, над единственной круглой фарой, расположенной ровно по центру.

Рабочих в тот день почти не было, только где-то в дальнем углу цеха работал то ли кузнечный мех, то ли какой-то пневмомолот. Он-то и задавал ритм всему пространству цеха, и подчинял себе другие шумы, – лязганье, скрежет, хлопанье, уханье, а также редкие выкрики рабочих. Все вместе это звучало довольно слаженно и даже мелодично. Паша некоторое время прислушивался к звукам, а потом воскликнул:

– О, это прямо новый альбом Einstürzende Neubauten, – имея в виду группу, играющую в стиле индастриал, где в музыку вплетены промышленные шумы.

– Это не их альбом, а твой, – ответила я, – ты услышал и создал эту музыку внутри себя. А всего-то и надо было просто снять наушники!

Приветствие солнцу

Заниматься йогой я начала еще в институте, поэтому, спустя десяток лет, я вполне осознавала, какую мощную позитивную энергию дают организму асаны. К этому времени дети уже подросли, и я решила познакомить их с йогой с малых лет, – пусть знают хотя бы одну коротенькую, но очень эффективную зарядку, которую они могли бы пронести через всю жизнь и всегда найти в ней поддержку, помощь, просто хорошую привычку, которая бывает нужна в сложные периоды жизни. Им тогда было лет двенадцать – тринадцать, не такие уж маленькие детки, но еще и не взрослые. Самое время прививать здоровые привычки.

Я думала, надо научить их, хотя бы, Приветствию солнцу. Это небольшой цикл асан, который делается по утрам, с поклонами и прогибами назад, он отлично тонизирует позвоночник и дает бодрость на весь день.

Кто бы мог подумать, но именно в это время вышел фильм «Американский маньяк». Дети этот фильм смотрели, а я знала только понаслышке. Там была какая-то неправдоподобная история про человека, который привык брать от жизни все самое лучшее – самую вкусную еду, самую изысканную одежду, самые дорогие вещи. Но, потребляя все самое лучшее, он свихнулся и стал маньяком. И, конечно же, по утрам он делал самую лучшую гимнастику – Приветствие солнцу.

На мое предложение обучить их лучшей зарядке на свете, Паша состроил кислую мину и спросил: Ту самую, какую делал американский маньяк, чтобы окончательно свихнуться?

Что можно на это ответить?

Так и провалилась моя затея с йогами и зарядками для детей.

Последний портной

В конце ноября выпал снег. Мокрый, тяжелый, липкий. За одну ночь он перелистнул страницу «сырая осень» на «снежная зима». Когда снегопад иссяк, на улице подморозило, и наступила настоящая новогодняя погода, – белоснежный вид за окном и убедительные минус три градуса. Чего еще желать?

Дома не сиделось, – я поехала по разным делам с той только целью, чтобы походить по снежному городу. В такие дни даже город бывает прекрасен.

В числе прочего, надо было оплатить счет за свет и воду. Инстанция, называемая ЛЭСК – наш монопольный поставщик электроэнергии. Офис ЛЭСКа соответствует всем современным требованиям присутственных мест – большой зал, электронная очередь, оранжевые диваны, девушки с корпоративными платочками на шее и охранник, – невысокий худенький мужчина лет пятидесяти, светловолосый и доброжелательный, в черной форме с надписью «Охрана». Не зная, чем заняться, он медленно ходит взад-вперед от окна номер один до тумбы выдачи билетов. Сразу видно, что должность не обязывает его быть громилой, просто есть такая штатная единица. Вдруг я узнала в нем того портного, с которым раньше мы работали в соседних мастерских.

Еще год назад Александр Иванович арендовал небольшую комнату под ателье, где вместе с женой и двумя наемными швеями выполнял заказы по пошиву одежды. Помнится, однажды в общем коридоре я стала свидетелем того, как он подгонял пиджак по фигуре округлого кучерявого дяденьки. С булавками в углу рта и сантиметром на плече, Александр Иванович олицетворял образ настоящего портного из детской книжки. Когда я шла по коридору обратно, Александра Ивановича уже не было – он ушел с пиджаком к швейной машинке, а дяденька, переполняемый чувствами, обратился ко мне:

– Представляете, это последний мужской портной в городе! Кроме него, некому и костюм пошить!

Я улыбнулась в ответ и кивнула головой в знак уважения.

Прошел год – другой; ателье сначала переехало в меньшую комнату ради экономии, а потом и вовсе перестало существовать.

Мой бывший сосед Александр Иванович устроился работать охранником в тот самый ЛЭСК, а его жена ушла шить праздничное облачение для епархии. Оказалось, что есть еще небольшая ниша, которую еще не занял вездесущий китайский бизнес, готовый обеспечивать одеждой весь мир.

Я сидела на корпоративном диване с талоном в руках и поглядывала на последнего портного нашего города, ставшего охранником оранжевых диванов. Вот он стоит или ходит из угла в угол день за днем, забывая свое умение и теряя навык. По-моему, это трудно – весь день ничего не делать, но за это ему платят зарплату.

Целительница

Баба Тося жила в Горячеводске, южном городке, населенном представителями самых разных национальностей. Кроме русских семей, здесь жили армяне, азербайджанцы и кабардинцы, но ее соседями по двору были цыгане.

У цыганской жизни свой уклад, – они селятся целыми кланами в больших домах, покупают одинаковую одежду всем женщинам своей семьи и готовят еду сразу на весь табор. Мужчины зарабатывают продажей конопли и мака по своим цыганским каналам, торгуют ворованными машинами и часто сидят по тюрьмам. Цыганки с началом лета уезжают продавать поддельный мед, который варят из сахара в течение короткой зимы. Полгода за детьми присматривает одна из родственниц, которую вовремя не выдали замуж, и теперь ей приходится быть мамкой всему подрастающему поколению многочисленной семьи. Детей учат в местной школе, но только до четвертого класса, чтобы они умели считать деньги и расписываться, а остальную науку считают излишней. По поликлиникам цыгане ходить не любят, хотя также болеют, как и все остальные люди.

В роли врача баба Тося оказалась совершенно случайно, поскольку она не имела никаких познаний по этой части, и особого призвания тоже. Ее целительство началось с одного случая, когда шустрый цыганенок Ромка упал с велосипеда, пытаясь перепрыгнуть на нем через канаву, и баба Тося взялась помочь смазать йодом ссадины и синяки, потому что худющей визгливой Каринке, присматривающей за десятком племянников, он не давался. Когда Ромка был полностью обработан, йодовую сетку нанесли на большую шишку за ухом у деда Богдана, а также помазали все болячки у детей, прибежавших посмотреть на лечение.

С тех пор так и повелось. Если соседи нуждались в медицинской помощи, то тяжелая баба Тося, кряхтя, брала свой волшебный пузырек, вату и спички, и со знанием дела шла лечить цыган.

Йодовая сетка помогала от бронхита и вывиха, от непонятной сыпи, шишек и синяков, а от любых ранок – сам Бог велел. Со временем баба Тося обрела статус знахарки, и одно только появление ее внушительной фигуры говорило о том, что помощь пришла, и скоро все наладится.

Сама целительница в лечении своем никогда не сомневалась, потому что была твердо уверена, что люди не болеют такими болезнями, которых нельзя вылечить йодом и добрым словом.

Ноев ковчег

Дед Юра и его внук Сева сидели за кухонным столом и занимались каждый своим делом – старший подтачивал напильником прокладку для машины, а младший играл с космическим кораблем, у которого открывалась дверца, и туда помещались солдатики и космонавты. Сева был молчаливым ребенком, и умел слушать, поэтому дедушка всегда ему что-то рассказывал. Сказок он не знал, поэтому вспоминал разные истории из жизни или просто озвучивал вслух мысли, приходившие в голову.

– Твой корабль похож на ковчег, если его на бок положить. Знаешь, что такое ковчег? Это большая крытая лодка. Есть такая история, что древний предок по имени Ной, предвидя всемирный потоп, взял каждой твари по паре, посадил их в огромную лодку и вместе со всеми этими животными пережил потоп, плавая по воде. Потом остальные люди утонули, а Ной заселил землю снова, и каждая пара животных размножилась, распространяя свой вид по земле.

– А зачем по паре? – спросил Сева машинально.

– Так было надо, – ответил дед Юра и на некоторое время задумался, – знаешь, Сева, это очень интересный вопрос. Почему так устроено, что у потомства должно быть два родителя? Так ведь происходит в большинстве видов. Даже деревья, и те двуполые! Все эти пестики и тычинки… Почему нельзя было сделать так, чтобы дети просто отпочковывались от родителя по весне или когда он наесться как следует? Тут какая-то тайна, я подумаю над этим, но едва ли эта загадка мне по зубам. Вот что интересно, – все люди знают про Ноя и великий потоп, и эта история с ковчегом во времена моей молодости подвергалась разным насмешкам. Например, зачем он собрал скорпионов, мышей или навозных жуков, ведь в новый мир их можно было просто не брать? Как он смог всех отловить, и чем кормил животных в течение того года, пока они плавали в закрытой лодке? Но, знаешь, сейчас мне кажется, что все там верно описано, только в словах, понятных древним людям. Эта была просто притча того времени, чтобы доступно объяснить то, что произошло. И потоп этот, тоже, как мне кажется, был не настоящим, а скорее метафорическим. Просто однажды что-то истребило всю жизнь на Земле, и она была заселена заново из ковчега. И вовсе это не лодка, а что-то наподобие космической станции с набором генетического материала внутри. Когда на Земле не осталось почти ничего живого, эта станция расконсервировала образцы и заново заселила Землю. Вот что я думаю.

Под непонятные речи деда Сава уже три раза победил армию врага, и не услышал почти ничего, кроме знакомого слова.

– Консервы? – оживился он, – а какие – сгущенка?

– Нет, другие, с семенами, с насекомыми, с бактериями. Я так думаю, там были почти все виды животных и птиц, которые живут сейчас на Земле, ну, кроме тех, что не выжили. Вот подумай, разве может инфузория-туфелька долго-долго плавать, пока не превратится в рыбу? И, если она все же превратится в рыбу, то уже не должно больше остаться туфелек – все стали бы рыбами, из рыб – ящерицами, а из ящериц – собаками. И так далее. Если придерживаться утверждения, что человек – венец творенья, то никого бы и не осталось на земле, кроме него – все живое постепенно эволюционировало бы в человека. Но это не так! Даже инфузория-туфелька пожелала остаться собой, не превращаясь ни в кого.

– Туфелька, как в той сказке, где ее потеряла принцесса?

– Нет, это – про Золушку, а я говорю про теорию Дарвина.

– Понятно. Я хочу сгущенного молока!

– Подожди, послушай. Я думаю, что его теория эволюции, это, скорее, систематизация биологических видов по сложности, то же самое, что таблица Менделеева в химии. Так – да, тут я не спорю. Но говорить о том, что из простейших развились другие виды, это то же самое, что утверждать, что водород был прародителем гелия, а через миллион лет гелий стал литием… Все-все, сейчас будет тебе молоко.

Дед Юра встал из-за стола и направился к холодильнику.

– Покажу тебе потом в атласе папоротник, – всегда им восхищался! Кусты папоротника росли у нас в палисаднике, когда я был маленьким. Представляешь, этому растению более 400 миллионов лет! Что до меня, так это и представить невозможно! Папоротник еще динозавры ели, и вот, пожалуйста, – растет у нас в палисаднике! Почему он не эволюционировал в баобаб? И размножается спорами, древним способом, который сейчас у растений не в моде. Знаешь почему? Потому что вид остается видом, – не получится из папоротника ничего другого. Только они, видимо, более раннего посева, чем последняя высадка биоматериала на нашей планете… Одно слово, допотопные!

Сева пил молоко и думал, какой же древний у него дед, – миллион лет живет с папоротниками в палисаднике, и помнит, как его динозавры ели.

Яблоки

Раиса Ивановна, давняя бабушкина подружка, как-то раз по осени пригласила нас с мамой на свою дачу. Она сетовала на то, что «яблок дюжа много энтим годом, и нет уж сил их убирать, все закромя переполнены». Не зная, что именно она называет словом «закромя», мне привиделся некий деревянный сарай, пронизанный тонкими лучиками света, падающего сквозь щели досок. Представилось, как там стоят ящики с яблоками, переложенные свежей стружкой и благоухающие ароматом поздней антоновки. По приезду выяснилось, что «закромя», это две компостные ямы, в которые Раиса Ивановна выбрасывает падалицу. Дело в том, что она не ест яблок. По деревенскому обычаю Раиса Ивановна всю жизнь воздерживалась от яблок до Яблочного спаса, а потом перестала их есть вовсе, и на данный момент ее задача состояла в том, чтобы просто наводить порядок под деревьями. Каждую осень она сгнаивала весь урожай, не видя в яблоках ничего, кроме лишней заботы.