Сознание, прикованное к плоти. Дневники и записные книжки 1964–1980

Сьюзен Сонтаг

Сознание, прикованное к плоти. Дневники и записные книжки 1964–1980

© The Estate of Susan Sontag, 2012

© М. Дадян, Д. Можаров, перевод, 2014

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2014

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Art Foundation, 2014

* * *

Предисловие

В начале 1990-х годов моя мать иногда предавалась мыслям о написании автобиографии. Меня это удивляло, так как я знал ее как человека, совершенно несклонного рассказывать о себе напрямую. «Писать преимущественно о себе, – сказала она однажды интервьюеру из “Бостон ревью”, – кажется мне окольным путем к темам, которые меня действительно интересуют… Мои собственные вкусы, удачи и невзгоды никогда не представлялись мне образцовыми».

Эти слова моя мать сказала в 1975 году, еще не завершив предписанный ей в клинике необычайно жестокий курс химиотерапии – врачи пытались излечить (впрочем, без особых надежд на длительную ремиссию и тем более выздоровление, как сказал мне один доктор) метастазировавший рак груди, который диагностировали у нее в предыдущем году (то было время, когда родственникам больных рассказывали больше, чем самим пациентам). Вновь обретя способность писать, она принялась за сочинение эссе для «Нью-Йорк ревью оф букс», которые впоследствии были объединены в книгу «О фотографии». Примечательно, что с точки зрения «автобиографии» моя мать полностью отсутствует в этих эссе и даже едва появляется в «Болезни как метафоре» – сочинении, которое вообще не появилось бы на свет, если бы не опыт стигматизации, сопутствовавший онкологическому диагнозу в те годы (а сегодня, в смягченной форме, продолжающий существовать в виде самостигматизации).

Наверное, лишь в четырех случаях прозу Сьюзен Сонтаг можно назвать непосредственно автобиографичной. Первый – это небольшая повесть «План путешествия в Китай», опубликованная в 1973 году, незадолго до ее поездки в эту страну. Во многом повесть эта – размышление о детстве и об отце, коммивояжере, который провел бóльшую часть своей сознательной и печально короткой жизни в Китае и умер, когда моей матери было четыре года (она никогда не сопровождала родителей в британскую концессию в городе Тяньцзинь, а оставалась в Нью-Йорке и Нью-Джерси на попечении родственников и няни). Второй случай – это рассказ «Поездка без гида», вышедший в 1977 году в журнале «Нью-Йоркер». Автобиографичным, в известном смысле, можно назвать рассказ «Паломничество», опубликованный в 1987 году, также в «Нью-Йоркере». Это воспоминание о посещении Томаса Манна, которого моя мать, еще совсем юная, посетила в Лос-Анджелесе в 1947-м. (Манн жил изгнанником в городке Пасифик-палисейдс.) Однако «Паломничество» – это, в первую очередь, упражнение в восхищении писателем, которого моя мать в ту пору ставила выше всех; примечательно, что автопортрет здесь служит лишь фоном. То была встреча, писала она, «смущенного, пылкого, опьяненного литературой ребенка и бога в изгнании». Наконец, следует отметить автобиографические пассажи в конце третьего романа моей матери – «Любитель вулканов», опубликованного в 1992 году (тут она с невиданной для ее опубликованных при жизни вещей и даже интервью прямотой говорит об участи женщины), а также мимолетные детские воспоминания в ее последнем романе – «В Америке» (2000).

«Моя жизнь – это мой капитал, капитал моего воображения», – сказала она тому же журналисту из «Бостон ревью», прибавив, что любит его «колонизировать». В устах моей матери это довольно необычная фраза, учитывая ее полную незаинтересованность в деньгах и отсутствие финансовых метафор в ее повседневной речи. Тем не менее эти слова представляются мне вполне точным описанием ее как писателя. Потому, кстати, меня и удивляло ее намерение писать автобиографию, что, если продолжать капиталистические аналогии, означало бы жить не с процентов, а тратить основной капитал – верх неблагоразумия, если помнить, что он служит материалом для романов, рассказов и эссе.

В конце концов ничего из этой затеи не вышло. Моя мать написала «Любителя вулканов» и, таким образом, вернулась к романному творчеству, в чем и состояло ее сокровенное желание, даже когда она писала лучшие свои эссе. Успех книги вновь вернул ей уверенность, которой ей не хватало со времени публикации, в 1967 году, «Снаряжения смерти» и очень смешанных отзывов об этой книге, горько ее разочаровавших. А после «Любителя вулканов» началась длительная история взаимоотношений матери с Боснией и осажденным Сараево – что превратилось для нее практически во всепоглощающую страсть. Впоследствии она вернулась к художественной прозе и, насколько мне известно, никогда больше не заговаривала о мемуарах.

Порою, когда в голову мне приходят необычные мысли, я думаю о том, что материнские дневники (а настоящая книга – это второй из трех томов ее записок) – это не просто автобиография, которую она так и не собралась писать (а поступи она так, то автобиография ее была бы, вероятно, произведением высоколитературным и фрагментарным, в чем-то сродни «Самосознанию» Джона Апдайка, которым она восхищалась), а замечательный автобиографический роман, сочинять который она никогда и не собиралась. Если развивать мою фантазию согласно традиционной траектории, то первый том дневников, «Заново рожденная», окажется романом воспитания – ее «Будденброками» (вспоминая монументальное произведение Манна) или, на более камерной ноте, ее «Мартином Иденом» (прочитанный ею в юности роман Джека Лондона, о котором моя мать с нежностью отзывалась до конца жизни). Этот второй том, который, позаимствовав фразу из дневников, я назвал «Сознание, прикованное к плоти», стал бы романом о деятельной, успешной зрелости. О третьем и последнем томе я пока умолчу.

Неубедительность вышеизложенного толкования в том, что моя мать, по ее собственному гордому и горячечному признанию, всю жизнь оставалась «ученицей». Конечно же, в «Заново рожденной» юная Сьюзен Сонтаг вполне осознанно создавала или, точнее, пересоздавала себя – такой, какой хотела себя видеть, вдали от мира, в котором она родилась и выросла. Правда, в настоящей книге речь не идет ни о переезде из южной Аризоны и Лос-Анджелеса ее детства в Чикагский университет, Париж и Нью-Йорк, ни о ее становлении (нет здесь и повествования о счастливых днях – боюсь, что из колодца личного счастья моей матери так никогда и не удалось напиться). При этом ее страсть к постижению нового, к обучению не умерили ни большие писательские успехи, нашедшие отражение в издаваемых дневниках, ни тесное общение с писателями, художниками и интеллектуалами всех мастей и убеждений – от Лайонела Триллинга до Пола Боулза, от Джаспера Джонса до Иосифа Бродского, от Питера Брука до Дьёрдя Конрада – ни возможность свободно, сообразно собственным желаниям путешествовать по миру, о чем она так страстно мечтала в детстве. Если на то пошло, благодаря этому она стала учиться еще более ревностно.

Для меня одно из самых удивительных обстоятельств рассматриваемой книги дневников заключается в легкости, с которой моя мать перемещалась между мирами. Отчасти это было связано с присущей ей глубинной двойственностью, а также с противоречиями в ее мышлении, каковые вовсе не умаляли ее достоинств, а, напротив, делали ее интереснее, придавали ей глубину и, скажем так, устойчивость к интерпретации. Существенно важно, что, хотя мою мать всегда отличало довольно нетерпимое отношение к дуракам (а ее определение дураков было по меньшей мере экуменическим), в общении с людьми, которыми она искренне восхищалась, Сьюзен Сонтаг оставляла столь милую ее сердцу роль учителя и становилась ученицей. Поэтому для меня самые выдающиеся страницы «Сознания, прикованного к плоти» – это упражнения в восхищении. И хотя восхищение она могла испытывать перед разными людьми, наиболее мучительным и трогательным это чувство было, пожалуй, в отношении Джаспера Джонса и Иосифа Бродского. Читая посвященные им строки, я лучше понимаю те эссе моей матери, которые были данью почтения любимым авторам (в частности, я подразумеваю ее эссе о Вальтере Беньямине, Ролане Барте и Элиасе Канетти).

Мне представляется справедливым назвать этот том «политическим романом воспитания», как раз в смысле взросления, достижения личностью зрелости. В первой части книги моя мать часто гневается и ужасается американской войне во Вьетнаме – она была одним из самых последовательных и резких критиков этой войны на американской общественной сцене. Мне кажется, что даже она сама, оглянувшись в прошлое, нахмурилась бы из-за некоторых фраз, которые она высказывала во время посещений подвергавшегося американским бомбежкам Ханоя. Впрочем, я публикую их без колебаний, так же как я привожу многие другие дневниковые записи, которые тревожат или причиняют мне боль. Что касается Вьетнама, остается лишь добавить, что ужасы войны, вынудившие ее на крайности, вовсе не были порождением ее воображения. Возможно, она вела себя неразумно, но это не умаляет чудовищности войны, которая разворачивалась у нее перед глазами.

Моя мать никогда не отрекалась от своей антивоенной деятельности. Однако она разочаровалась и, в отличие от многих своих современников (я не стану называть имен, но проницательный читатель поймет, о каких американских писателях поколения моей матери идет речь), публично отринула веру в идеи коммунизма – и не только в его советском, китайском или кубинском воплощении, а как системы. Не могу сказать наверняка, изменила бы она свои чувства и взгляды, если бы не ее большая дружба с Иосифом Бродским – пожалуй, единственные за всю ее жизнь сентиментальные отношения с равным. Значимость для нее Бродского, несмотря на отдаление в последние годы его жизни, невозможно переоценить – с эстетической, политической или человеческой точки зрения. На смертном одре в Мемориальном госпитале Нью-Йорка, в предпоследний день жизни, когда она хваталась за воздух, хваталась за жизнь, а заголовки газет пестрели сообщениями об азиатском цунами, она вспоминала только двух людей – свою мать и Иосифа Бродского. Перефразируя Байрона, его сердце было ее судом.

Сердце ее, увы, часто бывало разбито, и в этой книге много повествуется о романтической утрате. В некотором смысле это создает превратное впечатление о жизни моей матери, ведь она склонна была писать в дневник, в первую очередь, в пору несчастья и гораздо меньше обращалась к нему, если все у нее было в порядке. Но хотя соотношение может быть не совсем верным, мне кажется, что несчастье в любви было в той же мере частью ее, как чувство самореализации, которое она черпала в творчестве, и страсть вечного «ученичества», которую она привносила в свою жизнь (особенно в те периоды, когда она ничего не писала), то есть желание быть идеальным читателем великой литературы, идеальным ценителем, зрителем и слушателем великого искусства. Так, в согласии с ней самой, другими словами, с тем, как она прожила свою жизнь, настоящие дневники колеблются между полюсами утраты и эрудиции. То, что я пожелал бы для нее другой жизни, вряд ли имеет значение.

Неоценимую помощь в редактировании настоящего тома дневников оказал Роберт Уолш, любезно согласившись просмотреть подготовленную к печати рукопись. При этом он выявил и исправил множество ошибок и заполнил ряд лакун.

Ответственность за оставшиеся ошибки несу, конечно, я один.

Дэвид Рифф

Сознание, прикованное к плоти

1964

5/5/1964

Правая рука = рука агрессивная, рука, которая мастурбирует. Следовательно, предпочесть левую руку!.. Сделать ее романтичной, наполнить чувствами!

* * *

Для Ирэн я [Мария Ирэн Форнес – любовница СС в Париже в 1957 году, а затем ее спутница в Нью-Йорке с 1959 по 1963 год] – линия Мажино.

Сама ее «жизнь» зависит от того, чтобы отрицать меня, держать линию обороны.

Всё свалили на меня. Я – козел отпущения.

[Запись выделена вертикальной чертой на полях: ] До тех пор пока она занята отгораживанием от меня, ей не нужно сталкиваться с собственными проблемами.

Я не в силах уверить – убедить ее – посредством разумных доводов – что дело обстоит иначе.

Ей лишь удалось убедить меня – когда мы жили вместе – не нуждаться в ней, не цепляться, не зависеть от нее.

* * *

Для меня это все уже не важно – удовольствия нет, только сожаление. Почему же я упорствую?

Потому что я не понимаю. Я на самом деле не воспринимаю перемены в Ирэн. Мне кажется, что я могу все вернуть – путем объяснений, показав, что я ей подхожу.

Но ей необходимо отвергнуть меня – как мне необходимо было держаться за нее.

* * *

«Все что не убивает меня, делает меня сильнее». [Парафраз Гёте.]

В Ирэн ко мне нет ни любви, ни милосердия, ни доброжелательности. Для меня, в отношении меня она стала безжалостной и черствой.

Симбиотическая связь разорвана. Она от нее отказалась.

Сейчас она лишь предъявляет «счета». Инес, Джоан, Карлос!

Она говорит, что я покалечила ее «эго». Я и Альфред [американский писатель Альфред Честер].

(Напыщенное, хрупкое «эго».)

И ее не умиротворит и не излечит ни раскаяние, ни извинения, ни устранение из моего поведения того, что действительно наносило ей вред.

Вспомни, как она восприняла «разоблачение» в «Нью-Йоркере» [кинотеатр на Манхэттене, где демонстрировали иностранные и повторные фильмы; в 1960-е и 1970-е гг. СС посещала его по несколько раз в неделю] две недели назад!

Она говорит: «Я – каменная стена». «Скала». Это – правда.

В ней нет отзывчивости, нет снисходительности. Ко мне – только суровость. Глухота. Молчание. Ее «оскорбляет» даже одобрительное бормотание.

Отвергая меня, Ирэн создает вокруг себя оболочку. Защитную «стену».

* * *

– Почему я не кормила Дэвида грудью:

Мать не кормила меня. (Я оправдываю ее тем, что так же поступаю с Дэвидом – все нормально, это мой ребенок.)

Я рождалась тяжело, причинив м[атери] сильную боль; она не кормила меня; после родов она провела в постели целый месяц.

Дэвид родился крупным (как и я) – сильные боли. Мне хотелось отключиться, ничего не знать; мне и в голову не приходило кормить его грудью; после родов я провела в постели целый месяц.

* * *

…

Любить = ощущение пребывания в насыщенном состоянии

Подобно чистому кислороду (в отличие от воздуха)

* * *

Генри Джеймс –

Все основано на своеобразной стилизации сознания

Личность и мир (деньги) – никакого осознания тела; он пренебрегает и множеством других способов бытия-в-мире.

* * *

Биография Эдит Уортон. Банальная чувственность, которую периодически увенчивает строгий интеллектуальный вывод. При этом ее разум не преобразует события – т. е. не обнажает их многогранность. Он лишь следует за банальным изложением.

* * *

…

5/8/1964

Онтологический страх, «Weltangst»[1]. Мир пуст – или он дробится, распадается на мелкие кусочки. Люди – заводные куклы. Мне страшно.

Вот что означает для меня «подарок»: я не стала бы покупать это для себя (слишком изящно, т. е. роскошество, излишество), но я покупаю это для тебя. Отказ от себя.

В мире существуют люди.

Спазмы в груди, слезы, вопли, которые, если я закричу, кажется, никогда не прекратятся.

Мне нужно сбежать куда-нибудь на год.

6/8/1964

Проговорить чувство, впечатление – означает ослабить его – и вытеснить.

Иногда чувства бывают очень сильными: страсть, одержимость. Например, романтическая любовь. Или горе. Тогда человеку необходимо выговориться, иначе он надорвется.

* * *

Желание утешить. И – в равной степени – быть утешенной. (Непреодолимое желание спросить: любима ли я по-прежнему; и непреодолимое желание сказать: я тебя люблю, отчасти из боязни, что другой забыл об этом с тех пор, как я говорила эти слова в последний раз.)

«Quelle connerie» [«Какой вздор»]

* * *

Я ценю профессиональную компетентность + силу и думаю (с четырех лет?), что это, во всяком случае, достижимо скорее, чем быть «просто по-человечески» привлекательной.

* * *

Я не могу вытеснить свою одержимость И[рэн] – горе, отчаяние, вожделение – другой любовью. Сейчас я неспособна любить кого-то другого. Я храню «верность».

Но одержимость необходимо исчерпать, любыми способами. Я обязана направить часть этой энергии на что-либо иное.

Если бы я могла начать новый роман…

* * *

Мать меня учила: «Я тебя люблю» означает – «Никого другого я не люблю». Ужасная женщина – она всегда отрицала мои чувства, уверяя меня, что я сделала ее несчастной, что я «холодна» к ней.

Как если бы дети были обязаны вернуть родителям любовь + вознаграждение! Но ведь они не обязаны. Причем у родителей есть такие обязательства по отношению к детям – по крайней мере, в виде физической заботы.

* * *

От матери: «Я люблю тебя. Взгляни. Я несчастлива».

Она заставила меня признать: счастье – в неверности.

Она скрывала свое счастье, бросала мне вызов – сделай меня счастливой, если можешь!

Терапия приводит к дезадаптации [психотерапевт СС на то время, Диана] (Кемени)

* * *

Усмешка Мэри Маккарти – седые волосы – старомодный красный костюм с рисунком. Сплетни женщин, посещающих клубы. Она – это [ее роман] «Группа». С мужем она ласкова.

* * *

Боязнь, что другой уйдет: боязнь, что тебя оставят

Боязнь, что уйду я: страх возмездия со стороны другого (также расставание – но как месть за мой уход).

8/8/1964

Мой человеческий горизонт шире писательского. (У некоторых писателей – наоборот.) Лишь частичку меня можно обратить в искусство.

* * *

Чудо – всего лишь происшествие, в иллюзорной обертке.

Изменения – жизнь – проявляются в происшествиях.

* * *

Моя верность прошлому – моя самая опасная черта, она обошлась мне дороже всего.

* * *

Чувство собственного достоинства. Оно сделает меня привлекательной. И в нем секрет хорошего секса.

* * *

Лучшее в СВ [философ Симона Вейль] – в ее внимании. Во внимании к воле + к категорическому императиву.

* * *

Никто не может попросить другого изменить чувство.

* * *18/8/1964, Лондон

«Разнообразие Однородного придает Красоте законченность». – Сэр Кристофер Рен

Бастер Китон: Кандид с фронтальной лоботомией

[Описание прозаика Джеймса Джонса: ] У него плечи вырастают из ушей

Эманация медиума – это (вытесненная) семенная жидкость; медиумы XIX века – необычный симптом пробуждения «современной» женской сексуальности

см. «Бостонцы» [Генри Джеймса], книгу Падмора

«Психология и физиология “мгновения”»

Мэри Маккарти способна делать со своей улыбкой все, что угодно. Она может даже улыбаться с ее помощью.

* * *

Женщина с поражением головного мозга, которая даже после излечения, почти полного, не в состоянии следить за развитием событий в фильме.

«Битлз», единство в четырех лицах.

Вагинальные моллюски двенадцатилетних девочек.

Дексамилы [СС имеет в виду дексамил, разновидность амфетамина, «творческая зависимость» от которого сформировалась у нее в середине 1960-х гг. и который она, с уменьшением дозировки, применяла до начала 1980-х] в Англии называют «Пурпурные сердца» (они пурпурного, а не зеленого цвета [как в США]) – подростки глотают их по 20 штук за раз, с кока-колой… После чего (в обеденный перерыв) заваливаются в «укромное местечко» (лица старше 21 не допускаются) и [танцуют] Ватуси.

* * *

Хемингуэй написал пародию на «Уайнсбург, Огайо» Шервуда Андерсона; я имею в виду его второй роман – «Вешние воды» (1926), написанный непосредственно перед «И восходит солнце» («Фиеста»).

* * *

Арнольд Гейлинкс (1624–1669), бельгийский философ – последователь Декарта; [Сэмюэль] Беккет, в студенчестве, читал его – [Гейлинкс] полагает, что разумный человек нигде не свободен, за исключением пределов собственного разума, и не стоит тратить усилий, пытаясь контролировать свое тело во внешнем мире.

* * *

Прилагательные:

Пунктирный

Обезьяний

Наглый

Ухающий

Лаконичный

Опьяненный

Зернистый

Клевый Яркий

Гнилостный

Похотливый

Апоретический

Сжатый

Пенистый

(Точечный?)

Сурико-красный

Хитрый

Гортанный

Нервирующий

Лазурный

Плотный

Никчемный

Стрельчатый

Зубчатый

Обтекаемый

…

19/8/1964

Рассказ: «Бесконечная система пар»

…

* * *

Жаргон кокни: рифмование плюс смещение в сторону, как «ход конем»

Breasts = Bristol (city → titty) [Дословно: Груди = Бристоль (город → титька)]

Teeth = Hampsteads (heath → teeth) [Дословно: Зубы = Хэмпстед (пустошь → зубы)]

Глаголы:

Зарубить

Отслоиться

Вибрировать

Взбрызнуть

Рвануть

Скрежетать

Ускользнуть

Обменять

Искажать

Притупить

Стукнуть

Скулить

…

* * *

Жутко ощущать, как твою оболочку (кожу) прокалывают.

Отожженный…

* * *

[Американский писатель Уильям С.] Берроуз:

Язык = контроль

«Террористические» атаки на язык (методом нарезок)

ср. с Comment J’ai écrit… («Как я писал…») [французского писателя-экспериментатора Рэймона] Русселя…

Бегство в космос (научная фантастика) в противовес истории

«Мягкая машина»

«Нова Экспресс»

«Голый завтрак»

«Разговор мертвых пальцев»

* * *

«Bumtrinkets» (Анальные побрякушки) – кусочки фекалий, налипшие на волосы вокруг анального отверстия (ср. Сесиль Бамтринкет в «Празднике башмачника» [драматурга XVII века Томаса] Деккера)

То же: «dingleberries»

* * *

Существительные:

Плюмаж Панцирь

Параметр Свалка

Неологизм Сосуд

Кишки Персифляция

Шелуха Темп

Фетровая шляпа Фурор

Кашица Полиритмия

…

* * *

«Une incertitude de jeunesse» [«неопределенность юности»] ([первой пьесы Бертольда Брехта] «Ваал»)

* * *

Эссе о научной фантастике

1. Фильмы лучше, чем книги – почему?

2. Содержание

Фигура ученого как сатаниста («Фауст» [Гёте], По, [Натаниэль] Готорн)

• восприятие ученого как человека, высвобождающего силы, которые, в отсутствие надлежащего контроля, могут уничтожить его самого.

• ср. прежний взгляд на ученого (Просперо и др.) как на тронувшегося умом волшебника, лишь отчасти контролирующего силы, с которыми он пытается упражняться.

Современная аллегория в научной фантастике:

Современное отношение к безумию (быть «захваченным»)

Современное отношение к смерти (сожжение, исчезновение без остатка)

* * *

Богатое собрание метафор (Джонатан [Миллер, британский писатель и режиссер]) из следующих областей:

1. Компьютеры

2. Гидравлика

3. Фотография; оптика

4. Физиология ракообразных

5. Архитектура

6. Шахматы + военная стратегия

[Примеры использования Миллером таких метафор:]

«Теперь буду обходиться собственными силами – как ножной стартер мотоцикла».

«Ярды прозы».

«Последняя самоубийственная атака Пиккета на…».

«Хромированная обаянием».

* * *

Джонатан: пересечение психиатрии и эстетики

…

* * *

Британская поп-музыка

Лонни Донеган

Крис Барбер

…

Клифф Ричард + его группа «Шедоуз»

Силла [Блэк]

Хелен Шапиро

…

Мерси [Бит]:

«Битлз»

«Дэйв Кларк 5»

«Роллинг Стоунз»

«Притти Сингз»

«Бёрдс»

…

Дасти Спрингфилд

* * *

…

Развитие мигрени:

Потеря перспективы (расплющивание изображения) → «фортификационный феномен» (белые линии – увеличивающиеся к центру; односторонние) → тошнота и рвота → острая гемикрания (участок, откуда исходит острая боль)

* * *

ОБОНЯНИЕ – крупнейшая сенсорная зона мозга и самая примитивная

Очень мощная, но не выраженная – с ней ничего нельзя поделать (только именование)

Сплошное ударение, без синтаксиса

Обоняние служит источником чувства, полностью очищенного от мысли (в отличие от слуха или зрения)

Осмология, в противоположность логологии

* * *

[Французская писательница XX века Натали] Саррот –

«Тропизмы» (первая книга) – сродни «стихотворениям в прозе» – так их называла Саррот.

Первый тропизм написан в 1932-м.

Сборник издан в 1939-м (издательство «Деноэль»), переиздан в 1957-м «Эдисьон де Минюи», содержит 6 новых тропизмов, написанных в период с 1939 по 1941 годы.