Из дома домой. Роман-коллаж

Все это я рассказывала Славке, сидя в его машине.

– Не боишься со мной общаться? – имелось в виду, что коронавирус к нам привозят москвичи.

– На все Божья воля, – заметила я, – да и было б, за что цепляться!

Жить я так и не научилась, но и умирать не готова.

2003

Кассета с альбомом Iron Maiden «Piece of mind» приплыла, когда мне было семнадцать. Альбом этот давно записан на тот же диск, что и «Смутное время», и «Химический сон». Кусок моей дикой и умной юности. Любили мы на музыке мозги сворачивать. Прочтя «Легенду о динозавре», захотели послушать «Мэйден», но это случилось лишь через год. В нашей школе металлистов почти не было, а старшие братья и сестры были на диво цивильными. Откуда мы такие взялись?

– Говорят, «Ария» у них все содрала, – сообщала я по-западному настроенному Славе.

– Врут все. «Ария» мелодичнее и серьезнее. Кипелов поет без всякого напряга, а про Дикинсона такого не скажешь. У них совершенно разный тип голосов. Прикалываться наши начали только на «Пытке тишиной», а те еще в 1982-м, когда о проститутке написали, к которой, видимо, всей группой ходили.

– У тебя есть записи? – я решила от слов перейти к делу.

– Нет, они мне вообще не нравятся.

Признаюсь, тогда он меня потряс – обычно такие суждения человек выносит после первых аккордов, а не после дотошного разбирательства в текстах. Вот уж мнение так мнение.

Услышав «Мэйден» на той самой кассете, мы с Анькой тут же начали устанавливать параллели. А, там есть песня «Полет Икара» – ну, конечно же, соответствует «арийскому» «Икару»! Revelations похожа на «Искушение». Чуть позже приплыл диск под названием «Рок ин Рио», и Анька тут же услышала, как похожа The evil that men do на «Рабство иллюзий».

Кажется, был последний день февраля, в воздухе пахло весной. Мы хотели куда-то съездить – в кино что ли, точно не помню. Но поход сорвался, и Анька вернулась со встречи с прошаренными металлистами. Привезла этот диск и видеокассету с каким-то концертом. Мы погоняли чаи и тут же кинулись смотреть. Кажется, ничем тогда нас «Мэйден» не впечатлил. Или качество было паршивое, или настроение не то. Помню только фразу Show them no fear, show them no pain.

– О, это ж как в «Тореро»! «Пусть не знает никто, что творится в душе»! – обрадовались мы.

Смех смехом, а до сих пор ютуб кишмя кишит видосами в стиле: «Ария» и «Мэйден» – найди десять отличий. А ведь Славка был прав.

– Почему ему-то не нравится? – поинтересовалась Аня.

– Вокал его бесит.

Мы согласились, что сам по себе он не так уж и хорош и, вероятно, ничем бы нас не пленил, но мы всегда судили о группе в целом, не расщепляя на ударные, гитары, тексты, ноты, вокалы и аранжировки.

На мой семнадцатый день рождения Аня подарила мне четыре альбома «Мэйден», нарезанные на компакт-диски – компьютера у меня не было, так что полным собранием сочинений хэви-легенды наслаждалась только она. Зато я переводила тексты, переписанные ею вручную, и мы гомерически хохотали над нашим уровнем английского. Недавно переслушала все эти альбомы и в очередной раз подумала – на какой же классной музыке мы росли!

Моему племяннику сейчас пятнадцать. Ему этот рок глубоко фиолетов, музыкальный центр ему не нужен, поэтому сестра предложила мне забрать его в новую квартиру. Я возьму, с радостью. У них вся музыка в ВК, они вешают блютус-колонку на рюкзак, чтобы все вокруг угорали от «битов». Что это такое – в душе не представляю. Видимо, это нужно, когда нет нормального ударника. Новые подростки – как инопланетяне, я совершенно не знаю, что о них сказать. Они сидят в телефонах и хотят много денег просто так и сразу. У них по пятнадцать каналов на ютубе, они берутся учить всех фотошопу, лепке из пластилина, прохождению игр и танкам. Нет, я не брюзжу, не говорю, что мы были лучше. Мы были другими, а те, кто был до нас – еще другее. Просто грустно, что у них нет такой любви, такого фундамента, таких фраз, запавших в душу, которые не дадут спасовать перед трудностями всю последующую жизнь.

Встань, страх преодолей…Самоубийство – это уже не война…За честь короны мы умрем…Всем не под силу бремя свобод…Здесь для слабых места нет…Воля и разум – сильнее всяких войн…Лучше быть одному всю жизнь, чем найти свой дом и жить в нем с кем попало…

Ведь если полировать мозги год за годом, да еще с музыкой – разве не повлияет это на личность? Будь у тебя заячье сердце, его не переделать во львиное, но задумаешься непременно. У нас были учителя, искусство для нас было не синонимом развлечения, а скорее – работы ума, интеллектуальным удовольствием. Быть может, это есть и сейчас, не все же любят музыку. Кто-то любит компьютерные игры, кто-то фильмы. Просто, глядя на юного родственника, я сомневаюсь, что они умеют так любить. Привязываться, прикипать, учиться, думать. Ведь он тоже растет один и у него есть своя боль по жизни. Он зол на отца, который инсценировал свою смерть и ушел из их с матерью жизней. Ему страшно потерять маму, потому что она – единственное, что у него есть. Он ее жалеет, видя, как ей тяжело, и пытается где-то и как-то подработать. Он хороший парень, но, вероятно, со временем люди станут полуроботами. Это неизбежно, как банковские карты и сотовые телефоны. Наверное. И это ужасно грустно.

Сложила хлам в мешок. Очередной кусок моей жизни отправляется на помойку. Как долго после меня пролежат в моей будущей квартире никому не нужные вещи? Год, два? Или племяш выкинет их сразу, как только забьют мой гроб? Так же повертит в руках старую кассету и спросит вслух:

– Что это?

Что это за дичь? Бумажные книги… компакт-диски, напечатанные фотографии. Тогда понятно, как люди будут помещаться на восьми квадратах – говорят, такие квартиры в Москве уже проектируют. С инструкциями по применению, должно быть: сюда не поворачивайтесь и не разжирайтесь. На одиннадцать квадратов вы еще не заработали.

2020

– Неужели мы не виделись десять лет, Дан? Не могу поверить!

Он теперь коротко стрижется. Слишком даже, почти наголо. Наверное, действительно, облысел. Зато глаза все те же – цвета кофе, теплые и ласковые.

– Одиннадцать, по-моему.

– Кошмар!

Я знаю, что к маме он приезжал. Знаю, что с Ромой и Ритой общался.

– Тебе никогда не хотелось увидеть меня? – спросил он.

– Хотелось, конечно. Я думала, ты не хочешь…

Он хмыкнул я тяжело вздохнул.

– А я думал, ты.

Нет, ну зачем? Все ясно, точки над Ё расставлены. Мы расстались, у каждого своя жизнь. Ни к чему бередить прошлое, напоминать о себе, мучиться виной. Все правильно. Забавно, что стоило встретиться – наговориться не можем, будто и не расставались. Словно пять лет, что провели вместе, оказались больше и важнее прожитых друг без друга. Впрочем, пожалуй. Я вообще не помню, как прошли эти бестолковые годы.

– Ты не женат? – зачем-то спросила я. Никогда не задавала подобных вопросов.

Он помотал головой.

– А ты замужем?

– Нет. И не была.

И, наверное, не буду. И не побуду.

Его машина уже давно стояла у моего нового дома. Уже несколько раз я чуть не ляпнула: хочешь, зайдем, посмотришь, как у меня все будет? Неужели ему интересно? Да пока там ничего и нет, в смысле мебели. Сесть негде. Полы грязные.

– Жаль, сходить никуда нельзя, а то поели бы пиццы, – улыбнулся он.

Я кивнула.

– Сейчас немного обустроюсь и приглашу тебя в гости.

– К тому же, у тебя скоро день рождения.

Конечно, он помнит. Даже если не поздравляешь, дни рождения некогда любимых помнишь всегда.

– Вот как раз и постараюсь сделать из голых стен уютный дом.

Он поинтересовался, что я буду делать там сейчас. Я пожала плечами – так, приберусь немного, а потом поеду к родителям.

– Так может, отвезти? Зачем мы приехали?

– Нет, все нормально. Я хотела побыть здесь.

Одна, без отца. Работяги вернули один ключ, а раньше я бы и не попала сюда.

– 7Б – ты даже дом выбирала музыкальный? – смеялся он еще когда мы ехали.

– Скорее шизофренический. После «Молодых ветров» ничего хорошего не слышала у них.

Я стала западником, но не благодаря Славе. Просто со временем поняла, что там действительно разнообразнее и качественнее, и когда к музыке относятся, как к индустрии и бизнесу – это не так уж плохо: во всяком случае, приятнее слушать, чем три аккорда о минусах Совка. Однако стоило нашим научиться играть – идейность пропала, а этого родной музыке простить нельзя. Западной можно. Они далеко и не про нас.

Слава уехал, а я поднялась пешком на третий этаж, открыла свою красивую дверь и нашарила не стене выключатель. Тут же вспыхнули зеленым кухонные стены. Сколько таких эпизодов было в моей жизни? Новых старых домов. В основном старых. Бабушкина квартира – первые пять лет жизни. Потом родительская трешка – с пяти до двадцати трех. Потом опять бабушкина – до двадцати восьми. Недолгий год в родительской трешке и возвращение в бабушкину. Через неделю мне тридцать четыре. У меня жилье в собственности.

– Четверть дома моя, а сколько бы он не стоил, я – миллионерша! – говорила Аня.

Мы сидели в ее тридцатилетнем «мерседесе», а на улице сгущались тучи. Она живет в родительском доме с больным отцом и маленьким сыном. Кто бы мог подумать, что все сложится так… две миллионерши!

И вот я хожу по собственным комнатам. Я выбирала эти обои, эти плитки, полы, краску для балкона. Плита, стиралка, микроволновка, и можно будет переезжать. Посуды навалом, баночек для хранения сыпучих я накупила еще давно. Надо будет зайти к сестре, попрощаться с той квартирой. С ней связано только хорошее. Мы прожили там много счастливых лет. Четыре собственника, а досталась хата одной сестре. Спасибо, мне с квартирой помогла. Грех жаловаться – она мне, растяпе, со всем помогла. Современная женщина – круче нормального мужика. Все решит, пробьет и сделает.

Аня не такая. Она повзрослела сначала благодаря замужеству, а потом разводу. Если бы она повзрослела сразу, возможно, развода и не было бы, но это мое мнение. То за мамой, то за мужем.

– Мы не хотим родительский дом продавать.

Еще бы, дом есть дом. Квартиру-то жалко. Раньше в этом доме кипела жизнь. Когда мы с Аней стали общаться, ее брат еще был холост. Когда женился, они стали жить все вместе в этом доме. Потом Аня вышла замуж. А еще чуть позже все развалилось – очень уж родителям не нравился Анин муж. Молодые стали скитаться по квартирам, а брат с женой и уже двумя детьми переехали в дом родителей супруги. До сих пор они там, но как гости.

– Он хочет сюда вернуться, но Оля против. Глушь, дескать, с детьми неудобно. По городу она пешком ходит, а за руль не хочет принципиально. Может, когда парни подрастут, тогда…

То хотели жить большим кланом, когда родители только покупали этот дом. То расхотели – помню, как тяжело было Аниному брату первые годы супружеской жизни, как Оля подначивала его снять квартиру и жить отдельно от родителей, она-де не чувствует себя здесь хозяйкой. Анин муж вообще жил с матерью в хрущевке – логично, что после свадьбы поселились в Анином доме, но надолго никого не хватало. Охладела в сердцах любовь. Смогут ли теперь сродники со своими семьями ужиться под одной крышей?

Сестра звонит.

– Меня двадцать пятого выселяют из квартиры, а в моей еще конь не валялся. Можно мы у тебя пару недель перекантуемся?

Начинается. Что остается в этой жизни? Принять неизбежность.

Аня – моя одноклассница. Подружились мы далеко не сразу – только когда сошлись на почве рока. В школе ее не любили и долгое время, воспользовавшись болезнью, Аня училась дома. Это случилось уже в старших классах, а в младших она ходила в школу, открытую специально для нее пробивной мамой в компании с парой-тройкой таких же. Старшие классы там не предусмотрены, поэтому Аня попала к нам.

В студенческие времена мы часто общались втроем – Аня, Рита и я. Это общение сошло на нет, когда Рита вышла замуж за Рому. Понятно: семья и другие заботы, а мы были вольными студентками.

Когда мы расстались со Славой, я стала чаще общаться с Аней. По сути, кроме нее и Риты подруг у меня не было. Так, в институте пара приятных девчонок, но мы редко виделись.

Потом Аня встретила Лешу – будущего мужа. Через год они поженились и, разумеется, Ане стало не до меня. Когда родился сын, как ни странно, общение возобновилось, но уже в другом качестве и количестве: я часто бывала у них дома и пила коньяк с Лешей. Ребенок спал, а Аня, казалось, настолько растворилась в десяти рецептах шарлотки и похудении после родов, что говорить нам стало не о чем. Жили они в ту пору у Аниных родителей, но дом был уже не таким, каким я его помнила.

Долго Аня и Леша переезжали туда-сюда, долго мамы с двух сторон капали на мозги. Аня не работала, Леша уставал. Смешно думать, из каких мелочей складывается счастье, и страшно представить, из-за каких пустяков рушится семья. Брак просуществовал шесть лет, и когда умерла Анина мама, дочь вернулась в родительский дом.

2002

Вода всегда меня успокаивала. Достаточно просто прийти к реке и какое-то время поглядеть на то, как солнце отражается в воде, как мирно плещутся перевернутые облака, послушать плеск воды о бока деревянной лодки, шуршание камышей.

Когда тебе шестнадцать, выводят из себя старшие братья и сестры, требовательные учителя и неясность будущего. Когда тебе тридцать четыре… в общем, то же самое, без серединного пункта.

Мы со Славой пришли к реке в октябре. Это было едва ли не второе наше свидание после «Сплина», и предложила его я.

– Хочется проститься с летом.

О плаваньи речи не было, но побыть у воды хотелось. Либо одной, либо с кем-то из не надоевших людей. Почему бы не с ним? Рита рассказывала, как Рома умилялся нашей загородной красоте. Быть может, и Славу она порадует?

– Что ж, давай сходим, – согласился он в трубку, – далеко идти?

– От моего места жительства километра два, – ответила я.

Он еще не бывал у меня и не знал, где я живу. У нас не было телефонов и навигаторов, зато был наследственный кретинизм и женская логика. Но я как могла объяснила, и он понял.

Я ждала его на остановке минут двадцать. Не хотелось быть дома. Я пожалела, что не надела теплый свитер – хоть и солнечно, а сидеть без движения прохладно. Мой спутник оказался предусмотрительным – принес в термосе чай и бутерброды. Теперь это кажется мне сверхъестественным, а тогда восприняла с благодарностью.

Дорога вниз, идти легко. Слава озирался по сторонам с интересом.

– Еще когда ехал к тебе, думал: куда меня несет? Какая-то трасса, поля, леса и холмы…

Оказалось, он любил гулять пешком и город наш регулярно обходил, но до моего района еще не добрался.

– Дед мой – заядлый путешественник, – сообщил он, – они с бабушкой объехали на машине всю Россию, от Владивостока до Сочи.

– Ты не ездил с ними?

– Пока был маленьким, они не хотели брать меня с собой, – усмехнулся он, – а когда подрос – сам расхотел.

– Осталось лишь повзрослеть и согласиться, – решила сойти за умную я.

– Теперь вряд ли поедут. Деду уже под семьдесят, боятся таких рисковых мероприятий.

Я поинтересовалась, не жалеет ли он, что так и не попробовал это приключение. Он ответил, что все впереди – надо лишь найти подходящую компанию. Я вспомнила, как мы всей семьей ехали на юг на машине. Мне было восемь, сестре семнадцать, мама водить не умела, поэтому сменить папу за рулем было некому. Помню, было жарко, я с удовольствием остывала в роскошном мерседесе с кондиционером папиного друга. Ехали мы колонной – папины друзья с семьями и детьми. Мы на «восьмерке», поэтому кондиционером служили открытые окна. Помню остановку в Воронеже и в Ростове-на-Дону. Дон меня поразил – такой чистый, полноводный и с сильным течением. Приятно было освежиться – до сих пор помню его прохладную изумрудную воду. Не в том смысле, что она цвела – просто на солнце она казалась именно такой.

– Ты с детства на это западала? – Слава посмотрел на меня и улыбнулся.

Я кивнула, хотя никогда не задумывалась об этом.

На берегу никого не было. Деревья почти облетели, а золотые листья покрыла ржавчина, но нам все равно нравилось.

– Костер будем жечь? – спросил Слава, оглядывая берег.

– А у тебя и спички есть? – удивилась я. – Дедова школа?

Он пожал плечами – видимо, тоже никогда об этом не задумывался.

– Давай, когда замерзнем? – предложила я повернулась к реке.

Это, конечно, не Дон, но мне хватало. Лета мы с отцом проводили здесь. Он рассказывал, что каждый берег был закреплён за ребятами из конкретного поселка, и стоило кому-то чужому сунуться куда не надо – начинался мордобой. Так развлекались уличные парни без интернета. Славу это забавляло.

– Сейчас летом тут и московские номера можно увидеть. Не то, что городские приезжают.

Мусорные берега покрыты опавшими листьями, поэтому за поруганную красоту не стыдно. Я подошла к мостику – кусок бетонной лестницы, ступеньками уходящий в темную воду. Присела на корточки, провела рукой по глади – вода обожгла холодом. Я вздохнула. Почему-то становилось грустно при мысли о том, что отплавалась до мая.

– Ты был в Питере? – я повернулась к Славе, который стоял за моей спиной и к воде почему-то приближаться не спешил.

Он помотал головой.

– А я была этим летом.

– И больше всего тебя впечатлила Нева? – усмехнулся он, присев на корточки.

– Угадал! Нева впечатлила своей неуместностью. Я привыкла, что река в лесу, понимаешь? А тут – город как город и вдруг – река! Да такая – синяя, широкая…

– Грязная, промышленная.

Эту привычку я ненавидела в своем отце: все мог опошлить и почему-то думал, что это жутко смешно, и мы все начинали хихикать над его затертым шутками, хотя он бы не обиделся, если бы их проигнорировали.

– Да ну тебя, – буркнула я, – не видел, а знаешь лучше всех.

– Извини, – он примирительно поднял руки ладонями ко мне, – расскажи про Питер. Я просто не Неву хотел там увидеть.

Рассказывать уже не тянуло. Настрой испорчен. Рита считала меня танком непрошибаемым, а какой я могла быть, когда все твои восторги, стоит их выказать даже в малой форме, тут же натыкаются на пошлость, непонимание, перебивание, «повтори на бис» или «ой, извини, я отключился»? Знаю людей, на которых это не действует, и они как ни в чем ни бывало продолжают: «ну так вот…» Я к таким не относилась.

– Если я тебе начну рассказывать про дворец Меньшикова или Царское село, ты скажешь: стоило ли за этим ехать? Я бы на концерты сходил, атрибутикой затарился бы, дисков накупил – там же колыбель русского рока! Куда нам косорылым вас интеллектуалов удивлять, – я отвернулась и сунула руку в воду.

– Я не хотел тебя обидеть. Видимо, это сделали еще до меня, а мне достаются недосказанные слова, – он подошел ко мне поближе. Сел на корточки и заглянул мне в лицо.

Я давно решила, что обида – не для меня. Вообще не понимаю смысл этого чувства. Этакая декларация своего инфантилизма – все мне должны, а не дали. Есть претензия – разберись. Или разозлись нормально. Это я, как могла, и объяснила Славе, но про невысказанные слова он оказался прав. Одному не выскажешь, а другой выслушает. Вот и получается: обидел нас один, а получает за это другой.

– Меня в детстве веселила поговорка: на обиженных воду возят, – признался он, – так и представлял себе телегу с канистрами, в которую впряжен какой-то обиженный.

Я засмеялась. У меня было так с папиным выражением «в Москве дышать нечем» – думала, как только мы въедем на территорию столицы, сразу задохнемся. Должно быть, там живут сверхлюди, которым кислород не нужен.

Какое-то время мы молча смотрели на воду. Я чувствовала, что Славу она ничем не привлекает, успокаивать его не нужно, а созерцать есть что поинтереснее – горы, город с колокольни или озеро Байкал. А тут какая-то речушка за городом.

– Этим летом я впервые доплыла до моста, – похвасталась я.

– До того?!

Мост тут один, и плыть до него – почти километр. А ведь еще обратно!

Я кивнула. В двенадцать лет подвигом было переплыть Белое озеро, а там жалкие семьдесят метров. Плавать я училась долго и трудно. Перепробовала и спасательные круги, и жилеты, и нарукавники, и пенопластовые доски. Папа долго со мной возился, преодолевая мой страх. Кто-то из сверстников поплыл на море, и все говорили: там вода соленая, сама тебя держит. Я дважды была на Черном и раз на Средиземном – ничего там не держало, а поплыла я в дивной красоты пруду, в сосновом бору, по дороге из Москвы домой. Было мне десять лет.

Потом папа стал давать мне задания, тренировать и укреплять. В тринадцать лет я переплыла уже двадцать озер, и у меня кружилась голова, когда я выбиралась на берег. Этим летом – кролем до Лопуховки и разок до моста.

– Лопуховка – это вон тот полуостров, – пояснила я Славе.

– Суровый у тебя предок. В чемпионы готовит?

– Говорит, хочет вырастить из меня здорового человека.

Я не сказала тогда про свой диабет и про то, что папина идея провальна в принципе. Но, видимо, физической выносливостью он пытался компенсировать мои возможные выверты. Во взрослой жизни понимаешь, как важен банальный иммунитет, даже если ты хроник. Легче жить. Одну он меня в дальнее плаванье не отпускал – мало ли, сахар скакнет, утонешь и в чашке чая.

– Ромка рассказал, Рита его в каком-то лесу у вас выгуливала, может, сходим как-нибудь?

– Хочешь и наш район освоить? – я выпрямила затекшую спину. – Давай на берегу посидим?

Он молча встал и первым сошел с бетонного мостика.

– Я, в свою очередь, могу показать тебе другие – наверняка город для тебя загадка?

Я кивнула. Город казался мне шумным и утомительным, своей деревни мне для счастья хватало. Слава разубедил меня: город – это не проспект. Чуть отклонишься – там другая жизнь и та же деревня.

– Хорошо, – согласилась я, – покажи мне большой мир.

– А потом мы с тобой отправимся в кругосветное путешествие, – улыбнулся он.

Я стала замечать, какая красивая у него улыбка и родные карие глаза – такие же у мамы и сестры. У меня серо-голубые, папины.

– Давай чаю налью, у тебя уже губы синие, – предложил он.

Я согласилась.

2020

Пока моих не было, а такое случается редко, я заглянула в давно не разобранные шкафы еще бабушкиной стенки, бросила взгляд на пыльный сервант. Прикидываю, какую посуду взять с собой. С одной стороны, смешно теперь глядеть на это накопительство, на эти бесполезные вещи, которые что-то стоили в прошлом, и кто-то думал, они будут что-то значить и через три поколения. С другой же – у нас были праздники. Была посуда, которую доставали только по особым случаям, были блюда, которых приходилось ждать, были наряды, были скатерти. Жизнь была настолько четко сегментированной, насколько упорядоченной, что в наш век смытых границ начинаешь тосковать по такому. У нас уже нет разницы между домом и работой, потому как на работе мы сидим в сети, чтобы отвлечься, а дома решаем деловые вопросы по смартфону. Психика расшатывается, нервы звенят, жизнь становится непонятной, накапливается усталость и постоянная потребность в смене занятий или хотя бы зрительных образов.

Я помню, насколько лучше чувствовала себя, когда на меня по нескольку раз в день не обрушивались подробности жизни едва знакомых из соцсетей. Я смотрела полнометражные фильмы, слушала заранее скаченные лекции и книги, и никто не вторгался в мое личное пространство. Сейчас не сможешь побыть с собой даже если живешь один. Какое время твое, а какое улетает неизвестно куда и на что, ничего не оставляя взамен, кроме песка в глазах и зависти?

Теперь тарелки с золотой каемочкой не нужны – для микроволновки они не годятся, а я без нее никак. Хватит с меня котелков и сковородочек.

Были у меня планы до этого вируса – вот перееду, соберу тех девчонок, этих, а с кем – поодиночке. Всех вместе нет – такого общения я не понимаю, да и они могут не поладить. Вот и собрала. Все по домам сидят как зайцы, а родная сестра скорее меня в мою квартиру въедет.

Славка звонит. Висим на телефоне по часу. Пишемся в соцсетях по полночи. Такого в моей жизни уже лет шесть не было. А тут вторая молодость.

– Что в Москву-то не едешь? – спрашиваю как-то.

– Делать там нечего, – отвечает.

– Заболеть боишься?

– Так ведь и говорят, что из Москвы к вам бацилла пришла. Инкубационный период две недели, а как пройдут, давай погулять сходим?

Пишу, что можно у меня встретиться – мы теперь с предками живем в бабушкиной квартире, а это старая сталинка с сараем и гаражом – ну ты помнишь! Папа там лавочку сделал, столик можно вынести. Хорошо под сливой.

– А твои как к этому отнесутся? – спрашивает.

А им-то что? Для них Славка почти как родной. Расстались мы по обоюдной дури, никто не перед кем не виноват. Это ж не сестрин первый муж, который из-под венца сбежал, а потом его все равно приняли как ни в чем ни бывало. Каждый достоин того, что получает.