Леденцы из табакерки

– Да никак сама власть к нам пожаловала! Милости просим. Заходите, не стесняйтесь!

Заметив большого черного жука на груди участкового, она поправила косо повязанный плат на голове:

– Никак хотите сфотографировать меня для «Доски почета»?

Астахов, не расстающийся с зеркальным «Зорким» – наградой за случайное задержание возле сельмага незнакомого автомобиля, как оказалось потом, с разыскиваемыми опасными рецидивистами, щедро пообещал:

– В следующий раз сниму обязательно, если чуть-чуть повеселее и поприветливее встретишь меня.

Терехов тотчас подскочил и руки в боки:

– Нет-нет, сними ее сейчас в фас и в профиль. А что, чем не фотомодель? Наряд фантастический – от кутюрье. Загар местный, но румяна французские. Валяй в полный рост. Фотка выйдет что надо! Достойно, Дуся, будешь украшать центральную площадь райцентра!

– Над своей кралей посмейтесь, – обиделась Евдокия. – Я гостей не ждала. Если бы соизволили известить заблаговременно о своем высоком визите, может быть, я бровки навела и принарядилась принцессой.

– Ты у нас, Дуся, в любых нарядах, как королева, – искренне сказал Астахов. – Только вот муженька нашла себе не очень путевого.

Терехов – хозяйке:

– Одна молодка говорит другой: «Мой муж – ангел!» А вторая: «Мой тоже – не мужчина!»

Верзила Астахов покрутил по сторонам детской головой и, сильно нагнувшись, переступил черный порог.

В избе – полумрак. Серые занавески не пропускали вечернего солнца. Хозяин дома – костистый скотник Еремей сидел за столом перед пустым стаканом. Два таких же отнюдь не с алмазными гранями стояли по кромке стола. Видно было, что на утлых табуретках кто-то недавно скрашивал Еремею скромное застолье. Хозяйка поторопилась прикрыть темный ворох тряпья на кровати пегой занавеской и пропела: «Племянники приехали порыбачить на озере». Женщина отодвинула от стола отполированные временем табуретки, вытерла их грязной тряпкой и, картинно поведя рукой, пригласила работников милиции присесть:

– Самовар ставить или достаточно чайника?

– Темновато здесь чаи распивать, – высоченный Астахов пригнулся, отступая назад к двери. – Лучше поговорим во дворе. Ты, Еремей, тоже отодвинь стакан! Не убежит.

На крыльце, ожидая отнюдь не бросившегося со всех ног к выходу скотника, участковый строго спросил хозяйку:

– Почему до сих пор не устроилась на работу, Евдокия?

– А чо работать? – напевно выводит женщина. Молодые серые глаза никак не соответствуют ни осанке, ни темной одежде. – Все равно скоро, видно, в путь-дорожку. Вот состоится судилище, и прости-прощай, моя деревня! – Женщина прикладывает к искристым глазам не очень белый платок.

Астахову искренне жаль ее. Он помнит смазливую и фасонистую продавщицу сельмага Дуську Филипченко. Перед армией сильно заглядывался на нее. Но к бойкой односельчанке тогда было не подъехать и на козе. Кавалеры шмелями кружили вокруг яркого цветка за прилавком. Быстро подвела легкомысленную Евдокию склонность к красивой жизни – ревизия обнаружила крупную недостачу. Хотя он, Астахов, до сих пор считает виновником случившегося Старкова. В ту пору форсистый зоотехник с гитарой Роман Старков уделял внимания не столько рогатым подопечным, сколько молоденьким дояркам. В сельмаг часто наведывался за вином и конфетами. Не видавшая городской жизни продавщица сельпо по уши втюрилась в веселого щеголя. И пошли на закатном берегу озера пьянки-гулянки. Культурный зоотехник предпочитал исключительно коньяк да шампанское. Они легко доставались с полок магазина. Когда, отсидев год, бывшая расторопная продавщица вернулась, двери в торговлю оказались для нее закрытыми. Пришла дояркой на ферму. И опять тут этот Еремей-Бармалей. Из щеголя в начищенных ботинках он превратился в скотника в кирзачах. Обычно селянин, как бы он не был предрасположен к выпивке, не доходит до крайности – удерживает подворье: скотину надо поить-кормить, сено заготавливать, картошку выращивать. Да мало ли дел в хозяйстве. А коли чист молодец – ни козы, ни овец? У бывшего горожанина Ромы, превратившегося в Еремея, во дворе – одни сквозняки. Гуляй, вольная душа!

Рома-Еремей пропил гитару, но, видно, не утратил былых чар. Евдокия опять с головой окунулась в любовь. Стали жить вместе. Во дворе – один видавший виды мотоцикл «Урал», которого скотник на сколько мог холил, так как тот не просил ни сена, ни комбикорма. А на рыбалку возил исправно. Можно и не совсем трезвым удерживаться за ветвистые рога – постов гаишников на берегу нет. Впрочем, теперь Еремей, успевший надорвать здоровье и терпенье управляющего пил не много. Но часто. И хотя бывший зоотехник уже предпочитал звездочным коньякам и игристому шампанскому простой самогон, далекой от торговли жене обеспечивать постоянную его жажду было трудно. Тем более сама все чаще составляла муженьку компанию. Евдокия продала новорожденного бычка появившейся в деревне бойкой кооператорше Нинке. Наверняка, телятница действовала совместно со скотником Еремеем, но всю вину взяла на себя. Астахов, расследовавший кражу с фермы по заявлению соседки, видевшей из-за забора передачу новорожденного телка, не смог доказать прямого участия бывшего зоотехника в краже.

Лейтенант Терехов, вернувшийся в избу, вывел за рукав на крыльцо упирающегося бычком зоотехника-скотника.

– Уважает милицию – не хочет обременять своим присутствием, – Терехов сердито прислонил к стенке спутника. – Уже свернулся калачиком на кровати!

– Что испек, то и кушай! – проблеял скотник.

Еремей покачивался даже у стены, а темные глаза были недвижны и устремлены вдаль. Но вдруг ожили и приобрели вполне осмысленное выражение. Он приобнял за плечи жену: «Моя трусливая добытчица!»

– Отгадайте загадку, служивые: баба пекла пироги на дрожжах, а вынимала на вожжах?

Астахов строго спросил:

– Почему не на работе? Что за праздник среди трудовых будней?

– Что поболеть всласть нельзя здоровому гражданину общества? Бык-бузатер Гришка прописал мне длительный отдых. А вчера докторша наказала скинуть высокие градусы – вот пью теперь исключительно красненькое!

– Где мотоцикл, Еремей? Что-то я его не вижу во дворе?

– Нема больше дорогого друга, – потянулся неустойчивый скотник к жене с поцелуем. – Продал резвого рысака.

– Но кругом свежие следы от колес. Нарисовал что ли?

С ответом поторопилась Евдокия:

– Так я же говорю, племянники нагрянули. На рыбалку. Следы от ихнего трескучего мотика-козла.

– Еремей, ты сам, что язык проглотил? Кому продал? Племянникам?

– Каким племянникам? – оторопело открыл опять мутные глаза скотник- зоотехник. – А, нет. Охотовед давно просил продать гнедого. Ему и подарил. А почему не отдать хорошему человеку? Охотоведу коляска нужнее – зайчиков подвозить! Ха-ха! Видел сегодня, как он гонял по дороге – человек приобрел крылья! А мне зачем крылышки? В ад улететь? Я не тороплюсь.

Участковые поспешили к калитке. Астахов обернулся:

– Устройся на работу, Евдокия! Для суда потребуется характеристика. Если хочешь, я поговорю с директором.

Женщина спустилась с крыльца:

– Завфермой Стешка-профура не берет меня. Видно, бережет мои белые руки. Но я согласна на работу начальницей.

Астахову явно не хотелось залазить в душную кабину.

– Зайди, зайди завтра в контору! Как тебе известно, безработицы в нашей стране нет.

Забравшись-таки в кабину, Астахов не спешил заводить мотор. С печалью смотрел на полуразрушенное подворье.

– Выходит, охотоведу не к чему было заимствовать мотоцикл у кого-то, мог покатать бухгалтеров в собственной коляске, – радовался напарник. – Во, дела – старуха родила!

– Выходит, что так, – одеревенело кивнул Астахов, оживляя Шерхана.

– И, может быть, не только покатать! – ерзал на сиденье Терехов. – Охотовед – тот еще выродок природы! Не шибко разговорчивый, но чересчур проворный и нахрапистый. Мертвая хватка у жизнерадостного лесовика и болотного сыча. Такой на все способен! Какой поворот! Не зря мы сюда тащились по жаре!

Лейтенант был зол на стража фауны. Тот весной задержал его на озере за охоту на уток без путевки. Всего-то и уложил двух селезней. А перья полетали на весь район!

Терехов не без удовольствия потер белые ладошки:

– Газуй, Боря, к гнезду охотоведа. Прощупаем теперь его перышки!

СТРОИТЕЛИ ХРУСТАЛЬНОГО АМБАРА

Заметив подъезжавшую машину директора совхоза, ярко разнонациональные, но одинаково чумазые строители начали подниматься с травы, отпихивая ногами пустые бутылки.

– Рановато у вас закончился трудовой день! – загремел директорский голос жестью, сорванной с крыши. – Бездельники! Мастера бесконечных тостов! Строители бутылочных стен!

Извергаемый вулкан мало соответствовал добродушному животику и загорелому без признаков желчи лицу.

– Надо торопиться, пока светло сделать как можно больше, а они на травке работают, катают стеклянные кирпичи!

– Так ведь… – выступил вперед бригадир с неславянским профилем, но русским именем Иван.

– Никаких ведь! – Лаптев завернул такую словесную конструкцию, что сопровождавший его секретарь парткома Кочкин покраснел, как мак в палисаднике.

– Егор Кузьмич, как можно?

– Кочкин, не стой под стрелой! Точнее, не пой! Мне твои песни известны!

– Не понимаю, можно же по-другому…

– А не понимаешь, потому что в тебе самом пока нема настоящего огонька и трудового азарта! – огрызнулся директор. И с не меньшим пылом накинулся теперь на вальяжного спутника. – Долго строится – стоимость утроится! Тебе хорошо известно, в прошлом не очень-то урожайном году не смогли уберечь до зернышка собранный в труднейших условиях хлеб. Около ста тонн сдали не сортовыми! И все оттого, что не сумели как следует высушить! Двадцать тысяч рубликов потеряли! Второй зерносклад нужен позарез. И тебя, секретарь, должно бы возмущать, что завезенные сушильные агрегаты скоро бурьяном прорастут, а почти готовые стены новостройки будто к земле приросли! Тебе бы тут с хворостиной стоять, а ты свои бумажки пасешь! И нет печали, что эти горе строители скоро воздвигнут рядом стеклянный амбар! Опять, как вижу, застряли на месте без погонялы!

– Интересный у вас взгляд на партийную работу.

– Но ты же готовишься стать хозяйственником. Не ленись, осваивай дело горбом. Впрягайся сам в тяжелые оглобли, а не дожидайся, когда тебя возьмут под белы ручки и усадят в шаткое руководящее кресло!

– Лучше посидеть сложа руки, чем делать спустя рукава, – не очень к месту, зато философски мудро заметил не поднявшийся с травы рукастый, но не очень-то любящий чересчур утруждать себя каменщик Ильяс.

Директор круто повернулся к строителям:

– Прибью, говоруны-бездельники!

Таким его строители еще не видели. Да, крут директор совхоза. Когда появляется на стройке, едва не летят кирпичи на голову. Не поленится – все ощупает чуть ли не пальчиком, а потом ткнет сапожищем: «Вот то переделать! И это поломать!» И не пытайся возражать. Теперь же из глаз искры:

– Мастера только ножами махать! Сколько дорогого времени вы, братья по крови, пущенной у пацана, просидели в каталажке? Добро, подоспели на выручку родичи! Не сверкай на меня своими дикими глазами, Рустамчик! Что, и на меня с ножичком кинешься?

Директор набросился на старшего по возрасту:

– Зря, бригадир, связался с этими молодыми уголовниками! Одно кривое окно весь фасад портит! Сам ты, Ваня Оглы, умеешь работать! И еще кое-кто из твоих старых товарищей. А эти строители хрустального амбара тебя совсем не слушаются. Любвеобильный Гурам весь день о девках мечтает. Пожелтевший от табака философ Ильяс с утра косит и без того не очень широкими глазами. Не зря бабы жалуются, что в огородах кто-то по ночам мак вырывает с корнем! Жуете травку, валяетесь на травке! Курорт нашли! Бездельничаете в погожие вечера, а дожди начнутся?! Вас из сельмага не вытащить! Бригаду нахвалили, а теперь делать что? Я тебя спрашиваю?!

Видавший виды бригадир Иван Оглы даже отступил на шаг, на всякий случай. Но директор вдруг стих, махнул рукой:

– Вот что, горные орлы! Летите-ка вы восвояси! И не ждите, что я вас озолочу за такую каждодневную волынку!

Директор развернулся и зашагал к машине. Взобравшийся раньше на заднее пружинящее сиденье Кочкин заскрипел сухим голосом:

– Между прочим, я вас предупреждал, Егор Кузьмич. Дикая бригада – сплошная вольница. Бесконтрольная, как вон эта проплывающая тучка, не знающая никакого партийного нажима!

– А где я возьму подконтрольных строителей? Кто мне сейчас даст? Я бы с большим удовольствием снял бригаду стройуправления с коттеджей для специалистов, но упрямцы отказываются. Зерносклад, видите ли, не их профиль! И пока дождешься плановых да профильных мастеров, вся выгода убытками обернется! Сидеть бы в силосной яме без вольных бригад, – Лаптев грузно откинулся на заскрипевшую спинку. – Не было бы ни животноводческого комплекса, ни птичника! Переплатил копейку – сберег рубли. Иным и заплатить не жалко – работают от зари и до зари. А вот тут попались шабашники в полном смысле: что ни баш, то и шабаш. Главный врач районной больницы Агузов присоветовал эту бригаду, она какую-то пристройку возводила. Хвалил, дескать, работают до сумерек. А они до сумерек за бутылками бегают в сельмаг. Пробовал с ними и так, и этак, ничего не помогло. Как ни досадно, пусть катятся на все четыре. Вот тут явное преимущество контакта с вольнонаемными строителями: никакой бумажной волынки и споров с профсоюзом. В районе мне пообещали наконец-то помочь квалифицированными строителями.

Выйдя из машины возле конторы, Лаптев уже без напора спросил:

– Как, думаешь, секретарь, где гуляют наши девушки?

– Зинаида, небось, с портвейном никак не расстанется. А Раиса с прокурором шашни крутит. Может, у него задержались?

– С прокурором? Раиса?! – удивился директор. – И давно?

– С тех пор, как за кражу бычка на ферме скотницей Дуськой милиция завела уголовное дело. Тогда прокурор Грушевский разглядел нашу красавицу.

Поднявшись на второй этаж, Лаптев заглянул через порог в пустую бухгалтерию. Главбух Крутова была на месте. Она доложила: никаких сообщений из района. Директор прошел в кабинет, тяжелым пальцем накрутил номер начальника райотдела милиции. Демин заверил, что поднял на резвые ноги и быстрые колеса почти весь личный состав. Организованы поисковые группы. Поставлено в известность областное управление внутренних дел, и отделу обещана помощь соседей. Начальник милиции не скрывал раздражения, но укор свой постарался смягчить – выбрал розгу потоньше:

– Как ты мог, дорогой Егор Кузьмич, бросить на произвол работников бухгалтерии с огромной суммой?! Считай, бросил совхозную зарплату на ветер!

Знал бы деликатный милицейский начальник, каким ржавым серпом пилит себя Лаптев. Оставил без колес девчонок! Милиция катается на его транспорте, а он, вечный скряга, пожалел машины для своих девчат. И все из-за этого проклятого сенокоса, гори он синим пламенем. Тьфу, чего он мелет, балабол неотесанный.

– Родной дочери устроил такое испытание! – зверем проскрипев зубами, застонал по-детски дородный Лаптев. Он наплескал полстакана водки. – Родной и любимой! Только слепой может не видеть явного сходства цветущего заместителя главного бухгалтера и замшелого пенька – директора совхоза.

Водка обожгла гортань и распрямила пружину длительного напряжения. Подперев лобастую седую голову мозолистой крепкой ладонью, Лаптев глядел в потемневшее окно. Там, как на экране, он увидел себя поджарым и энергичным бугаем, бегущим на свидание на окраину областного центра. Первая проседь в волосах, в душе – юный полет. Лицо сияет, как новые ботинки. Яловые сапоги слушатель совпартшколы оставил под кроватью общежития. Полгода встречался председатель колхоза Лаптев с черноглазой буфетчицей Капой из обкомовской столовой. О рождении дочери он узнал, работая уже после учебы отцом крупного хозяйства. Бывая по служебным делам в областном центре, приносил кудрявой черноглазой малютке и куклы, и апельсины, приобретенные у матери в обкомовском буфете. Постепенно бесконечные хозяйственные хлопоты и кроткая теплогрудая бухгалтерша под боком Василиса, потеснили тлеющие чувства к далекой увядающей буфетчице Капе Федотовой. Круглые затылки подрастающих сыновей заслонили легкие кудряшки не дергающей по вечерам за нос девочки. Бывая в областном центре, он уже не прельщался сытными обедами в обкоме и не спешил на окраину города с апельсинами. А потом и вовсе вычеркнул из памяти кудряшки с бантиком. Напомнила о прошлом сама бывшая буфетчица Капа, выросшая до заместителя директора общепитовской столовой в своем микрорайоне. Некогда ласковый голос зазвенел требовательно. Мол, пора – пора проявить отцовские чувства. После окончания десятилетки девчонке высокого полета без трудового стажа престижного вуза не видать. Мама просила сделать целевое направление в институт от совхоза.

– Раиска собралась в сельскохозяйственный? Хочет стать агрономом?

– Агрономом, пожалуй, слишком. А вот на финансиста выучиться смышленой девочке совсем неплохо.

– Финансист нам не требуется, – отбивался Лаптев, только недавно пристроивший в совхозную бухгалтерию племянницу председателя соседнего колхоза «Чапаев». – И все это не так просто, как тебе кажется.

– Если обком партии узнает о моральном облике руководителя крупного хозяйства, думаю, жизнь его вряд ли станет легче. Подозреваю даже, гораздо сложнее! – Работница общепитовской точки перешла на сковородное шипение. – Шибко будет им интересно узнать, как мы в сумерки пели диссидентские песни в комфортном буфете под охраной милиции. И как после песен резвились. Какие скачки устраивали на теплом обкомовском полу! Мне терять нечего. А тебя, будь уверен, не погладят по шерстке. Подкинут резвому жеребцу горсточку соли под вечно вздыбленный хвост!

Упирающийся, давно не жеребчик, Лаптев не стал больше бить копытом, но рысью взял с места – сделал все, что от него потребовала бывшая пышногривая кобылка. А когда инкогнито лично познакомился с совхозной стипендиаткой, жизнь его наполнилась новым содержанием. Он стал отцом взрослой девушки-красавицы. Лаптев приобрел дополнительную жизненную устойчивость. К отцу двух сыновей пришло новое, ранее не испытанное чувство отцовства, рожденное на нежности. Он испытывал гордость за дочь и ощущал заметную прибавку к собственной значимости. Хотелось каждому прихожему студентику-сопляку похвастаться, что улетевшее по коридору эфемерное создание его родная кровинка. Помимо обязательной стипендии студентка получала другие подарки якобы от совхоза. А ко времени окончания института Лаптев приготовил дочери место в бухгалтерии, уволив постаревшую любовницу Василису. Но как и прежде упрямая Капиталина ни за что не хотела, чтобы ее независимая дочь отдавала какие-то непонятные долги совхозу.

– Девушка должна только матери, которая одна вырастила ее!

– Но выучил ее совхоз! Сметанку слизала и хвост показала! Пусть внесет свой ученый вклад в сельское хозяйство.

– Только через мой труп! Не пущу дочку-красу в твое навозное царство!

– Мы дадим ей коттедж с ванной!

Однако твердо запротестовала не потерявшая бойкости мать, видимо, по этой причине, а, может быть, не совсем угасшим чарам, выросшая до директора столовой.

– Девочка как бутон. А цветок может расцвести только на асфальте.

Лаптев афористично пытался воздействовать на некогда хорошо понимавшую его возлюбленную:

– Беда, коли из нашего цветка вырастет лебеда!

– Не ломай девчонке крылья. Ее уже ждут в облпотребсоюзе.

– Я затребую ее в хозяйство – на природе она шире расправит крылышки. Беги- жалуйся в свой обком! Погляжу, что из этого получится. Ведь стипендиатка обязана отработать затраченные на нее средства.

– Тебе дороже родная кровинка или затраченные чужие средства?

– Получишь дочь только в положенный срок! – успевший на большом хозяйстве погрубеть отрезал Лаптев.

Рядом с дочерью-красавицей Лаптев терял грубые слова и замашки. Он становился прежним мягкотелым председательком маленького колхоза, ездившим в троллейбусе в спальный район областного города. Директор совхоза опекал новую сотрудницу бухгалтерии как только мог и не мог. Вызывал путающуюся в простейших бумажках девушку в кабинет чаще, чем главбуха, чтобы лишний раз полюбоваться расцветшими ланитами. Скучал, если не видел хоть день, отлучаясь в область. Поправлял прижимистую начальницу девушки Крутову, если ему казалась недостаточной намеченная премия едва справляющейся с обязанностями молодой специалистки по цифири. Нередко брал с собой в поездки по хозяйству – готовил из востроглазой девчушки главного бухгалтера. Зоркие работницы конторы замечали повышенное внимание директора к молоденькой городской моднице, но строго не осуждали руководителя. «Седина в бороду – бес в ребро! – покачивали головами с пониманием. Времена настали другие, за чистоту морали партия уже не сражалась так жестко, как прежде. На альковы тоже, кружась, спустилась все дозволяющая благодать. Перестроечный свежий ветер сдул с кроватей запрет, стыдливость, оглядку. Даешь секс проснувшейся стране! Если шуры-муры в рабочее и нерабочее время еще оставались под пристальным прицелом, то только исключительно из-за любопытства. Партийные боссы на постельные вывихи теперь смотрела как на подвиги. Лаптев собирался открыться дочери. Вот только хотел при удобном случае подготовить жену и сыновей. Сегодня же он обязательно повинится перед верной Елизаветой.

Когда Лаптев тяжело переступил порог своего просторного дома, добрая жена Елизавета уже крепко спала.

НЕ В СВОИ САНИ НЕ ЛОЖИСЬ

Алексей проснулся от того, что над головой прокатилась пустая водовозная бочка. Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Но, обозрев чистый белый потолок, высокие подушки, возле которых покоилась его непутевая голова, он снова смежил веки. Но уже от счастья. С удовольствием потянулся, пригретый чистой постелью и солнечными лучами, вольготно проникающими через не очень широкое окно. В комнату впорхнул солнечный зайчик – светящаяся Любаша, похожая движениями на резвую и гладкую козочку.

– Извини, подойник в сенцах с крючка сорвался!

По утрене свежая, гибкая девушка подлетела к кровати, подставляя для поцелуя румяную еку.

– Плохой крючок. Вот ты у меня не сорвешься! – Алексей, насквозь пронизанный желанием, властно и грубо потянул крепкими руками Любашу на высокие подушки, но коза пружинно отскочила.

– Не шали, дикий охотник!

– Любаня, еще так рано! Не стучи копытцами! Продлим тихую буйную ночь!

– Леша, петушок давно пропел! Пора-пора! Я уже сбегала – накормила телят! Сейчас и тебя, лежебоку и лесного бродягу побалую теплой стряпней. Попотчую одичалого зубра домашними шаньгами. Надоели, небось, тебе хвойные перины и лесные орехи, мой ненаглядный замшелый отшельник! Но не расслабляйся чересчур, милый! Вскакивай и умывайся! А ко мне, неугомонный весенний селезень, не приближайся – от меня духами телятника пахнет! Не лесной медуницей. Приласкаешь меня и сразу разлюбишь. Я смотрю, ты даже спишь мимо подушек, вольный лесной обитатель. Ты не Алексей, а Леший! Милый, милый Леший!

Леший тянул белые, но грешные руки:

– Вкусно пахнет свежим клевером! Завидую твоим питомцам. Дай хотя бы ушко пожую!

– Капканчик расставляешь, охотник?! Ничего не получится! – Косуля упорхнула к высокой печке.

Горбунков снова прикрыл глаза. Не просыпайся, если спит еще твоя совесть! Поваляй дурака, коли не дурак. Впереди предстоят нелегкие объяснения дома. Зачем бежать вприпрыжку? Полежав, он очень неохотно расстался с крахмальными простынями. Когда мокрый оторвался от умывальника, Любаша, ожидавшая его с полотенцем, прижалась к мускулистой груди. «Какой ты у меня спортивный, замшелый Леший!»

Пока Леший с удовольствием уминал картофельные шаньги с молоком, девушка не сводила с него восторженных глаз. Лишь это и мешало Алексею глотать по целой теплой шаньге, забывая о сметане. Когда только Любаша успела напечь такую вкуснятину. Вот ведь как получается, одни хорошо пекут – другие допекают. Не равноценно. Видимо, восторг читался на небритом лице, Любаша рассмеялась:

– Не думай обо мне чересчур хорошо. Это маманя напекла с рассвета. Родители хоть и живут отдельно, за стеной, но столы наши вплотную. Даже ночью подкармливать меня не забывают, прилежно готовят на выданье.

Алексей притворился несмышленышем и никак не отреагировал на явный, хоть и безобидный намек. Беззастенчиво продолжал глотать умелую стряпню и пожирать ненасытным взглядом лесного самца налитую весенними соками деревенскую дикарочку, неиспорченное дитя природы. Коза с синими глазами! Натягивая жесткие, как кора ясеня, рабочие штаны, охотовед продолжал насыщаться пышущей упругой статью, которой было тесно в ситцевом сарафанчике. Какой подарок преподнесла ему судьба! А ведь мог никогда и не встретить это солнечное создание. Счастливый случай! Не задержи он молодого парня, охотящегося весной на озере без путевки, не отними с трехэтажным укором простенькое одноствольное ружье, наверняка бы, не сидел сейчас за белой скатертью. Бойкая девушка с тихими глазами-озерцами приехала в район, к охотоведу, выручать копеечное ружье.