Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей

– Ты к Малышу обращалась? – Нет, а примет, а стоит? – Стóит; примет; если сделаешь в точности, как скажу. – Да, постараюсь…

70

Дальше я объяснила девушке куда звонить, что говорить и как себя вести во время общения с Малышом.

– Что, так ему и сказать, что я ваша любимая протеже?

– Да. Так и скажи.

Я знала, что Малыш даст Самаре квартиру. Выстроенная мной мысленная комбинация, основанная только на ощущениях, без видимых аргументов, в то же время, давала уверенность, что девушка квартиру получит. Действительно, так и случилось – Малыш сразу принял ее и пообещал изыскать квартиру.

Но коварного не перекова́рить. И не только такой, как я он не по зубам, но и простым парням с корочкой. Клал Малыш и на корочки, и на их владельцев; видел он всяких, сложные ситуации его только возбуждают. На таких как Малыш нужны безупречные…

После его встречи с Самарой, начались «поиски» квартиры. Собралась марионеточная жилищно-бытовая комиссия, по моим сведениям, впервые за время существования управления, и, всем составом, вломилась без предупреждения домой – куда бы вы думали? – к маме с Мариной.

Осмотрев идеально прибранную, отремонтированную и обставленную «двушку», совладелицами которой по маминому настоянию мы были, члены комиссии пришли к выводу, что Марина не нуждается в жилье. Забрали у нее выделенную однокомнатную квартиру и передали Самаре.

71

Нет смысла говорить, какой удар получила Марина, тридцатипятилетняя незамужняя женщина. В принципе, это ее и убило – сначала личная драма, обида, депрессия, а затем болезнь, врачебная ошибка и страшная, мучительная смерть… давшая мне материал для этого романа.

До конца ее жизни я так и не смогла набраться смелости и рассказать, что или, точнее, кто стал причиной того, что отработав десять лет в налоговой полиции, она, единственная из сотрудников с таким стажем и в таком возрасте, ушла оттуда ни с чем.

Прости меня, сестра. Это была я…

72

После крещения я обрыдала все углы храма. Плакала постоянно. Не могла себе простить того, что сотворила со своей жизнью: с сыном, матерью, сестрой. Своим упрямством, бездарными, необдуманными решениями. Плакала, не в состоянии осознать до конца всего ужаса, содеянного мной. Я рыдала и молилась так истово, что в один день, во время службы, вдруг бóльшая часть моего тела озарилась Светом Богородицы. Хотя свет не проникал в значительную часть моего тела слышала я Марию прекрасно.

Богородица сказала – хотите – верьте, хотите – думайте, что хотите, – но Она сказала: «Нет в этом мире такого греха, который не простил бы нам Господь. Все, что для этого нужно сделать – чтобы мы сами себя простили».

При этих словах Пречистая показала, как происходит прощение, как Его Любовь и Свет проникают в самые потаенные, далекие, дальние уголки и закоулки моего тела, освещая, исцеляя и прощая всякий, любой грех без остатка, без следа, без крошечного, малейшего пятнышка, злопамятства, до самого чистого белого света.

Да, мы сами – ни «он», ни «она», ни «тот», ни «этот», ни поп, ни мулла, ни кто другой, но сами простили себя. Вот так. Богородица не брала с меня подписку о неразглашении, так что делюсь.

73

Не в самооправдание, а в продолжение повествования скажу, что и Марина делила со мной ответственность за потерю квартиры, заработанной ею честной, самоотверженной службой отечеству.

Сразу после того, как члены жилищно-бытовой комиссии побывали у них с мамой, сестру вызвал Малыш. Не скрывая своих намерений забрать выделенную квартиру, он предложил Марине сотрудничать с ним.

Дерзкий вербовщик агентов, нечего сказать.

– Я бросила мужа и поссорилась со мной. Теперь она ни с кем не общается, но она опасна. Она может натворить такое, что приведет к необратимым последствиям. Ты единственная, кому она доверяет. Узнавай о ее планах и сообщай мне. Мой телефон ты знаешь, я всегда на связи. Давай вместе спасем ее. И второе, я хочу, чтобы ты не помогала ей; не давай ей ни денег, ни еды, ничего. Так, сообща, и воссоединим семью. Иману нужен отец, род, мы все. Вернем Я к мужу и ко мне, она нам нужна.

Вот что сказал моей младшей сестре Малыш, ясно давая понять, что заберет квартиру в случае отказа сотрудничать с ним. После разговора с Малышом, к Марине зашел его заместитель по кадрам Мухадин – она считала его другом, – и дополнил слова Малыша. Ей предлагалось самой выбрать, где продолжать службу и на какой должности.

– Малыш сделает для тебя, что захочешь. Он передаст тебе в управление наш внебюджетный фонд, и это большие возможности. Кроме того, он дал мне поручение изыскать для тебя нормальную трехкомнатную квартиру. Шеф просит только об одном – не помогай Я.

– Как он мог подумать, что я способна на такое? – возмущалась Марина, рассказав мне о том случае… триста лет спустя…

74

Знаете, мне иногда жалко мужчин. С какими глупыми созданиями им приходится сосуществовать, делить права, доверять свою судьбу, детей… Я имею ввиду женщин вообще. Таких как моя Марина, в частности. Но что делать? Из ребра, кости, не иначе как самим дьяволом, мы восходим на тот же уровень, что мужчины. Теперь с ними, с нами, надо считаться, как с равными. Учитывать наши интересы и мнение на работе и в семье, в общественно-политической и любой иной сферах жизни. Но как же это сложно!.. Когда мы такие идиотки!

Чем она думала, скрывая от меня такую информацию, как шантаж Малыша? Как могла не сказать мне о разговоре? Это же бесценный материал, информация, с которой я могла вновь пойти к Старейшине и тот несомненно снова вступился бы за нас, потому что проступок Малыша находился за пределами кодекса чести черкесской номенклатуры – не трогать семью своего врага и не оставлять его без куска хлеба.

Негодяй вторгался в мою личную жизнь, оправдываясь перед Старейшиной желанием воссоединить семью, но чем бы он объяснил прямые угрозы и шантаж Марины? И за что? – за верность семье!

Что такое адыг без семьи, без родни и родины?.. И это вдобавок к тому, что он тайно преследовал ее лично, из-за отказа в его непристойных ухаживаниях…

75

Но сестра не дала мне шанса помочь ей. Лишила таким образом и меня возможности защититься от преследований на самом раннем этапе, когда мы еще были молоды, хороши собой и полны сил.

Чем бы ни руководствовалась Марина она не учла, что наш бывший родственник и начальник покушался не только на ее права и мораль, но вместе с тем – на мои права и свободы, на мою безопасность. Она так же не подумала, что через меня Малыш покушается на благополучие Имана, которому и было-то всего ничего – ребенок, пацан двенадцати лет.

Президент хорошо знал своих людей. Недаром Малыш называл его именно Старейшиной. Устного свидетельства сестры для него, опытного функционера и политика, носителя адыгской традиции, вполне хватило бы в таком несложном деле как наше. Но сестра отказалась от борьбы за свои права и решила бежать, укатить из республики с неизвестно откуда взявшимся хлыщем, который пообещал ей работу за тридевять земель. Хорошо, она быстро поняла, с кем имеет дело и вернулась, но к тому времени поезд уже ушел…

76

Сказать, почему еще она так поступила? В какой-то момент, размышляя о причинах наших проблем, Марина пришла к выводу, что мы, она и я, платим за мои грехи. Себя она, в тот же час, как пришла ей столь грандиозная мысль, причислила к жертве моих грехов.

Грехом же, совершенным мной, блаженная сестра моя называла такое «грязное» дело, как прослушку чужих телефонов. Эту мысль ей внушили тогдашние ее подруги, сами при этом стучавшие на нее в полный рост не Малышу даже, а его подстилке Рагне…

Обалдеть, на самом деле, что некоторые называют грехом или грязным делом, опуская при этом свои подвиги, которые с ходу и не перечислить. Да и то, можно ли рядовых, простых смертных, винить за то, что наши не избиравшиеся «избранники» к сегодняшнему дню такие законы нарисовали, что без мзды и лжи шагу не ступить.

Кто-то взял и закрыл дорогу в рай не только бывшим, вроде меня, но всем вообще. Не видать царствия небесного никому из живущих по этим законам, прогибающим, опускающим нас ниже морального плинтуса, ниже индуисткой ямы и христианских заповедей. Я уж не говорю о наиболее строгом к своим последователям исламе.

77

Кто из читателей хоть раз не тащил чего-то с работы, не укрывал доходы от налогов, не сачковал от выплат во внебюджетные фонды и не торговал просроченным товаром? Кто не платил за экзамены, свои ли, своих ли детей? Кто не покупал места врачей, учителей, начальников? Кто из начальников, имеющих доступ к бюджетным средствам, не участвовал в распиле? Я молчу про судей и правоохранителей, экспертов и адвокатов – кто вообще их так назвал и чьи они адвокаты? А строители? Это же полный мрак! И кто, отзовитесь, не подставлял коллегу?!

Так кто из вас считает оперативно-розыскную деятельность грехом? Много таких, хотелось бы знать?

Не соглашусь, что мы платили за мой грех; но за ошибки – да. За то, что вовлеклась в криминальную деятельность Малыша – да. Но это не про грех. Есть действия и последствия, причины и следствия. Неправильные, опасные действия ведут к соответствующим последствиям…

«Я же, если не буду убежден, что случившееся зло, не понесу вреда. Не быть же убежденным, зависит от меня самого», – сказал мудрец. Он сказал, а я забыла и в какой-то момент тоже поверила в ту чушь, что несла про грех моя младшая сестра. Да так истово, что сама Пресвятая Богородица спустилась разуверить в невозможности прощения. Но пока меня услышали там и решили спасти прошла вечность…

78

Через день-другой после разговора с Малышом Марине сообщили, что квартиру у нее забрали и передали Самаре. Затем, еще через несколько дней, мою сестру вызвали в отдел кадров, чтобы предложить на выбор две должности. Не предложить не могли, иначе нарушили бы закон, по которому всех сотрудников расформировывающегося правоохранительного органа трудоустраивали либо в наркоконтроль, либо в МВД. Места, что ей предлагали были вольнонаемными, обязанности наипростейшими и несовместимыми с нашей ментальностью …

Я смотрела на Марину и знала, что не могу ей помочь, мне нечего сказать Старейшине, не с чем к нему идти. Но Марина и не просила ни о помощи, ни о совете. Вслед за мной, она решила, что и ей не нужно ни с кем советоваться. С кем советоваться, если есть свой ум?

Однако, скажу я, не советуются и те, у кого ума нет вовсе.

79

Она не просто не посоветовалась со мной, и не просто скрыла от меня обстоятельства увольнения – разговоры с Малышом и его замом, их условия, – но сделала больше того. Перед тем как уехать из республики – несмотря на мои увещевания оставить вопрос открытым – «быстренько» подала на управление в суд с требованием вернуть ей квартиру…

Это был наш первый, но не единственный «судебный» опыт и теперь я точно могу сказать – никто в этой республике никогда не выиграет суд без взятки или связей. Никто и никогда!

Я предупреждала сестру, что отбить квартиру таким образом не удастся, зато решение жилищно-бытовой комиссии получит судебное подтверждение, так что даже Старейшина – единственный закон и единственный порядок – не сможет вернуть все назад, на свои места, если вдруг Малыш допустит ошибку и даст мне возможность защититься еще раз.

80

Что еще хочу сказать. Впервые столкнувшись с нашей судебной системой, я словно протрезвела. Лишенные любых сантиментов, лирики, подходы судебной системы полезны, на самом деле. Вглядываясь в то измерение жизни, я задавалась вопросом: «Есть ли там, в той системе такие как я? те, с кем я, если придет такой день, когда придет такой день, смогу говорить на одном языке?»

Не зная почему, тем не менее, я знала, что еще не раз столкнусь с судами. Именно учитывая то, тайное на тот момент, знание, я отказалась, в день моего сорокалетия, уходить в писательский затвор. Нужно сделать еще один заход в люди, думала я. Заход, закончившийся окончательным и бесповоротным признанием моего полного бессилия перед этим миром…

81

Прослужив в полиции десять лет, сестренка моя осталась ни с чем. Однако и Малыш, лишив Марину работы и квартиры, своей цели не достиг.

– Я никогда не будет работать. Ничего, Муха, приползет, никуда не денется, – успокаивал Малыш брата, требовавшего немедленно меня ему вернуть. С супругой Ларисой Малыш был более откровенен: – Если бы я знал, что она заставит меня купить квартиру, я бы ее убил. Пусть теперь сидит там и грызет стены.

Говорить Малышу такие слова было легко. Я заметила, сподобилась хотя бы теперь понять, справедливости не существует. То, с чем мы имеем дело в повседневной жизни можно называть как угодно, только не справедливостью. И главное, нет какого-то пятачка, на котором мог бы поставить ногу и передохнуть на пути к вечности нищий, неудачник, человек, оказавшийся в трудной жизненной ситуации.

Хотя, казалось бы, столько говорено о социальной защите и справедливости, могли бы ее уже воплотить в жизнь.

82

В моей республике всю проявленную в жизнь справедливость воплощал президент – Старейшина, как звали его Малыш, прокурор и остальные, примостившиеся под «зонтиком». Меня под зонтиком президента не было; никто и не стремился. Присутствия этого человека в должности хватало, чтобы республика жила мирной жизнью в условиях если не справедливости, предусмотренной законом, то хотя бы справедливости на понятиях.

И поскольку президент меня не родил, а возможность зайти к нему на прием я уже использовала, даже несмотря на то, что в круг объектов преследований напрямую, открыто, в статусе врага, вошла и Марина, не сообщив о разговоре с Малышом, она лишила меня права снова к нему пойти с веским, понятным ему основанием.

Без этого крохотного, как может показаться для непосвященного, эпизода с требованием не просто предать близкого человека, но заморить голодом мальчика, стоявшего за моей спиной, сам факт перераспределения жилья внутри системы казался малозначительным: «Забрали квартиру у сестры – и что? Сколько кругом нуждающихся? Потерпи, перетерпи, найди решение сама…» То же касалось выдавливания с должности, со всех возможных должностей.

83

Нашего президента знали многие; одни его любили, другие боялись, и все уважали. Он слыл человеком мудрым и культурным. Несмотря на это попадались субъекты вроде Малыша, боявшиеся его до смерти. Существовало мнение, что до́ смерти его боялись и другие примостившиеся, да и не только они. Поговаривали, что кое-кого из друзей Мухи, завершивших свой земной путь в конце девяностых, именно по его приказу отправили на тот свет. Но об этом мне ничего не известно, хотя, судя по реакциям на него Малыша, вполне допускаю.

Между тем хочу отметить, президент работал по четко установленным правилам. Хорошо понятный известной категории моих соплеменников свод правил, или кодекс, целиком описывать не буду, потому что, во-первых, я пишу не историю региональной номенклатуры, а только свою личную; во-вторых, подозреваю, что не все положения знаю. Вообще, кодекс этот проявлялся по мере возникновения проблемы: возникла ситуация, например, и, параллельно, всплывает, вплывает в умы соответствующая статья.

Каждый знал, как нельзя поступать, что считать бесчестием, позором, за какое нарушение платой станет должность или хлебное место, а за какое – жизнь.

84

Среди часто применяемых положений кодекса были те, что уже озвучила: любовницу и семью не трогать, без куска хлеба человека не оставлять. Нормальные статьи, и понятные.

Придя на должность, президент пополнил кодекс одним важным положением. Имею ввиду статью, которой воспользовалась я. Именно ее наличие снискало Старейшине всенародное уважение. Такую простую и полезную, в первую очередь для самой номенклатуры, статью, впоследствии, после смерти президента от тяжелой болезни, преемники его отбросили как ненужную. Или непосильную, так вернее. Отбросили они не только эту статью, но и заляпали грязью весь кодекс поведения. Теперь вроде как у нас этого кодекса и нет. Между тем, именно благодаря той неписанной статье из рядового президента республики родился Старейшина.

85

Президент понимал – смотреть на мир глазами аппарата, «примостившихся», гибельно для руководителя. Потому он держал прямую связь с согражданами, своими избирателями. Опираясь на народ, он не руководил, но правил, как не удалось ни одному из его преемников. Вся республика ходила в его агентах. Старейшина всегда знал, кто из его людей что делает: что ест и пьет, с кем спит и, напротив, не спит.

Зная, как и чем живет республика, он следил за соблюдением баланса при распределении ресурсов между номенклатурой и остальными гражданами, нациями и конфессиями.

Старейшина первый, и единственный, заявил о необходимости решения черкесского вопроса, признания его геноцида Российской Империей. С тех пор этот вопрос ни разу не поднимался на таком уровне. Это при всей, нарастающей пропорционально угрозам, важности этой темы.

Неужели никогда больше не будет президента, обладающего государственным мышлением, понимающего актуальность сохранения единства России, важность обретения союзников по всему миру?

86

Прежде чем озвучить наконец правило, вписавшее Старейшину в историю народа, скажу об одном непременном условии его применения. Правило распространялось только на того жителя республики, кому доставало терпения дождаться слова президента и не искать разрешения своего вопроса за пределами республики.

Итак, неписаное правило гласило: каждый житель субъекта имеет возможность хотя бы раз зайти к президенту; с какой бы просьбой зашедший в кабинет президента не обратился, ее обязательно удовлетворят. Президент всегда входил в положение обратившегося и принимал его сторону в любом споре между отдельным гражданином и системой. Он никогда не отказывал просителю – как у нас сейчас заведено сплошь и рядом – по причине, что «вопрос не входит в его компетенцию». В его компетенцию входили все вопросы – всё, что касалось его республики и ее граждан. Президент сказал – значит вопрос будет решен так, как он сказал. И точка.

Это правило помогло не только мне – многим.

87

Несмотря на грязную ложь, прямой навет, президент услышал меня и заставил региональное управление налоговой полиции обеспечить нас с сыном жильем. Как уже писала, спустя год после моего увольнения по собственному желанию.

Пригласив под клятвенное обещание приобрести квартиру, Малыш выдернул меня из органов госбезопасности, использовал и кинул через семь лет службы, «разоблачив» во мне шпионку. Но даже это было только малое зло, что он причинил мне и моей семье. Большее зло, настоящее, нас ждало впереди. Будучи неизбежным, судьбоносным, станет ли оно полезным для меня, для нас, сможем ли мы сделать его точкой опоры, что перевернет, изменит наш мир или напротив – зло уничтожит нас, отправит в небытие?

Оказавшись без работы, под колпаком бывших налоговых полицейских, перешедших в милицию, мы вступали в полосу жизни, в измерение, где нет ни денег, ни работы, ни друзей, ни родственников, ни даже самого времени, которое словно остановилось. Были лишь Святой Дух и выбор – остаться человеком или стать подстилкой для бесов…

88

Шел 2004-й год. Обычный будний день. Я заметила, самое ужасное, страшное начинается в обычный день… Сыночек мой, отучившись в школе, пришел домой. Школа находилась рядом, на соседней улице; времени на дорогу не больше десяти минут; Иман ходил пешком. Позвонил Муха и попросил сына к телефону.

Отец с сыном говорили довольно долго. Иман сначала слушал и затем, словно убеждая отца, несколько раз повторил, что любит его. Потом мой мальчик начал плакать: – Я тебя люблю, папа. Правда, люблю.

Я взяла у сына трубку, спросила, что происходит. Услышав в ответ трехэтажную брань, отключилась, но тут же последовал новый звонок – Муха снова просил к телефону Имана. И снова мальчик заплакал, повторяя, что любит отца. Где-то после пятого-седьмого звонка, я набралась смелости не звать к телефону сына, однако звонки поступали непрерывно. Какое-то время я, машинально, послушно, – как же освободиться от этой послушности? – то брала трубку и пыталась выяснить, что происходит, то сбрасывала, то старалась просто игнорировать. Потом отключила телефонный аппарат от сети, но через час, подключив его вновь, вновь услышала трель…

89

Вдруг я увидела свои мысли. Где-то, отдельно от меня, они суетились, перекликаясь, волнуясь и не зная, что делать. Такое со мной было впервые. Мысли походили на перепуганных подростков, живых маленьких человечков. Взглянув на них, я решила их успокоить. Отключила вновь аппарат и села на пол; прислонившись спиной к стене, расслабилась – тогда я еще умела расслабляться: так, что происходит? что нужно понять и что делать?

Никакого особенного ответа я не получила, просто вскочила, быстро оделась (на сборы, по давней привычке, уходило несколько минут) и пошла в прокуратуру, которая, как и школа Имана, находилась рядом с домом, в тех же десяти минутах ходьбы, но в другом направлении. Пройдя к дежурному прокурору, написала свое первое заявление в правоохранительные органы о защите от двух братьев – Мухи и Малыша.

Вернувшись домой, включила телефон. Если правильно понимаю ситуацию, Муха позвонит и скажет что-то более конкретное, чем про любовь сына. Ждать не пришлось и пяти минут: – Все хорошо, живите спокойно, я больше не буду вам звонить, – сказал он совсем другим, спокойным тоном, и отключился. Такой момент, когда знаешь наверняка, что-то случилось, и это только начало.

90

На самом деле из этого эпизода следовало, что за квартирой ведется визуальное наблюдение. Чтобы дойти до прокуратуры, написать там заявление и вернуться домой мне понадобилось меньше часа. Можно, конечно, предположить, что дежурный прокурор, проявив особое рвение, прочел заявление и уведомил Муху – или Малыша, – но это маловероятно. Обычное заявление на бывшего мужа. Сколько таких за день принимают прокуроры? Скорее всего, ко времени моего возвращения домой, заявление не сдвинулось со стола дежурного и пролежит там до утра.

Но Муха каким-то образом узнал о моем походе в прокуратуру. Единственный возможный способ, с учетом всех обстоятельств – это наружное наблюдении, слежка. Вот это да. За мной, безработной, ходит наружка! Сразу вспомнились слова, что я многократно говорила Марине.

Но ведь прослушка, тем более слежка – процесс трудоемкий, дорогостоящий; я не предприниматель, не лидер и не член организованной преступной группы, я не являюсь носителем секретной и совершенно секретной информации…то есть, конечно, я – носитель, но я же дала при увольнении подписку о неразглашении сведений, полученных мной при осуществлении законной оперативно-служебной деятельности. Я не собиралась разглашать никакие сведения вообще, но намеревалась жить своей жизнью; если Малыш вынудил меня говорить с президентом – он сам виноват. Зачем же усугублять ситуацию еще больше?..

91

Команда прекратить давление, отданная Мухе, меня не успокоила. Решат вопрос с прокуратурой и снова начнут. Как бы выяснить, что происходит? Сразу вспомнила, что так и не научилась агентурной работе. Как получать информацию, находясь в полной изоляции по старым связям, в условиях отсутствия навыков агентуриста? Вопрос.

Но опасения, что не смогу узнать, что происходит оказались напрасными. Во время дачи объяснений по существу моего заявления, прокурор сообщил, что тяжело заболел президент; республика осталась без руководителя. Мое предположение, что произошло нечто важное, подтвердилось.

Малыш входил в ближний круг, в «семью». Опасаясь поползновений на свои права, он напряг если не всех своих врагов, то многих. Такое мнение сложилось у прокурора с родственными связями в доме правительства. В ходе беседы он дал понять, что мое заявление, хоть и единственное письменное, далеко не единственное устное. Прокурор сделал вывод, что Малыш считает свои действия превентивными, на всякий случай, чтобы «враги» не высовывались, чтобы помнили…

91

Муха звонил теперь каждый день – по двадцать, пятьдесят, сто раз. Никаких просьб, пожеланий – поток брани. Я отключала телефон, но потом снова включала, беспокоясь о маме и сестре. Мы почти не выходили из дома. Каждый выход сопровождался приключением, смысл которого – я тебя преследую, я за тобой слежу, я знаю о тебе все, ты у меня под колпаком.

Вот один такой пример. На который можно бы и не реагировать, если вы в потоке бурной жизни, но у нас жизнь редко бурлит, а потоками льются только кровь и вода с ледников…

Естественно, сидя дома, я подрабатывала: вязанием, шитьем. Нашлись хорошие клиентки, три сестры, которым все время нужно либо что-то заштопать, либо связать. Продержалась так несколько месяцев, зарабатывая на коммунальные и еду. Пока до сестер не добралась Рагна…