Дерево красной птицы

– Ресурсы государства важнее, чем несколько человек.

Наун в отчаянии сжал руки в кулаки. И на что он рассчитывал? Что для этих стариков из Совета, застывших в далеком прошлом, будет важна его Кымлан и их любовь? Смешно и нелепо. Ярость и отчаяние стучали у него в висках, рождая в голове безумные идеи. Рассудок потерял свою силу, уступая место оголенным, горячим эмоциям. Желанию вопреки всему спасти любимую.

Он вихрем вылетел из зала Совета и ринулся к своим покоям, но при виде высокой фигуры остановился. Его обдало холодом от потухшего взгляда карих глаз – так похожих на глаза Кымлан, но совершенно лишенных жизни.

Ему навстречу медленно шел генерал Чильсук, отец Кымлан.

– Ваше Высочество. – Он склонился в почтительном поклоне. Несмотря на возраст, начальник дворцовой стражи, когда-то воевавший в армии самого Квангэтхо, не потерял горделивой осанки и величественности, которая всегда отличала воинов старой закалки. Воинов прежней Великой эпохи завоеваний.

Наун не мог заставить себя посмотреть ему в глаза. Он знал, как Чильсук любил дочь, и ему страшно было даже представить, что тот сейчас переживает.

– Простите меня, генерал, – прошептал принц, опустив голову.

Отец Кымлан пришел сюда узнать решение Совета, и Наун был в ужасе оттого, что именно ему придется озвучить страшный вердикт. Под взглядом начальника стражи он будто заживо сгорал от стыда и вины за то, что не уберег Кымлан. Ни тогда, ни сейчас.

Чильсук покачнулся, но устоял на ногах. Его лицо исказила мука. Он все понял.

– Я спасу ее, обязательно спасу! – горячо прошептал Наун, но генерал резко оборвал его:

– Нет! Не делайте этого! Не клеймите позором имя моей дочери. Она бы не простила себе, если бы навлекла неприятности на королевскую семью и тем более на вас. – В его потухших глазах вспыхнул огонь.

– Но она же ваша дочь, как вы… – Наун опешил, даже не предполагая, что честь воина окажется для Чильсука важнее жизни единственной дочери.

– Если бы Владыка отдал приказ вызволить Кымлан из плена, я бы первый бросился ее спасать. Но мы – солдаты, и присягнули государю. Если нарушим приказ, то вся наша жизнь потеряет смысл. Я хорошо знаю свою дочь, и она была готова к этому, иначе бы отказалась от похода. Позвольте ей умереть как воину.

Генерал склонил седую голову, и у Науна опустились руки. Единственный человек, на поддержку которого он рассчитывал, только что отвернулся от него. Принц видел, с каким трудом Чильсук держит лицо, и его сердце разрывалось от жалости. Доблестный генерал не мог запятнать свою честь, даже когда на карту была поставлена его семья. Вот почему народ Когурё не проигрывал: верность, самоотверженность и горячая любовь к родной стране всегда были для когурёсцев на первом месте.

Но Наун был молод и пока не научился ставить интересы государства выше собственных. И, несмотря на решение отца и предупреждения Чильсука, решил рискнуть всем.

Едва дождавшись темноты, Наун коротко кивнул верному, молчаливому Набому и тихо выскользнул в двери. Он огляделся по сторонам, уже приготовившись к сражению с охранявшими его стражниками, но с удивлением обнаружил, что возле покоев никого нет. Возможно, отец подумал, что после решения Совета вопрос о пленных закрыт. Но он ошибся. У Науна не было никакого плана – только решимость и любовь, которые приказывали нарушить волю Совета и спасти любимую любой ценой. И даже ценой своего положения. Он не мог просто остаться во дворце и жить спокойной, сытой жизнью.

В королевской опочивальне лампы были потушены, а значит, отец уже спал. Не давая себе времени на раздумья, Наун перемахнул через каменный забор и помчался к конюшне. У него не было возможности заранее подготовить лошадей, поэтому он был собран и готов к предстоящему сражению с караульными. Набом следовал за ним по пятам, не задавая никаких вопросов и по многолетней привычке подчиняясь хозяину.

Дорога была пуста, по пути им не встретилось ни одного человека, и лишь сапоги, шуршащие по каменной крошке, нарушали тишину безлунной ночи. Тем громче и неожиданнее в непроглядной темноте зазвенел металл, когда острый клинок со свистом рассек воздух в опасной близости от горла принца. Наун отшатнулся так резко, что чуть не опрокинулся на спину.

Из мрака один за другим появлялись факелы, которые осветили высокую фигуру, вышедшую из-за угла.

Наун мгновенно узнал министра Ёна, который, заложив руки за спину, неспешно приближался к беглецам.

– Что вы делаете здесь в такой час, Ваше Высочество? – Он остановился и знаком показал державшему меч воину опустить клинок.

– А вы? – задыхаясь, спросил Наун и оглядел личную охрану министра. Что он задумал?

– Как видите, пришел спасти вас от огромной ошибки. – На молодом лице с едва обозначившимися бородкой и усиками отражалось глубокое разочарование.

– Это вы убрали стражу от моих покоев? – Наун мысленно прикидывал свои шансы добраться до конюшни, если вступит в бой с охранниками министра. К сожалению, их было не менее двух десятков, и даже такой первоклассный боец, как Набом, не сможет их одолеть.

– Я предвидел, что вы совершите какую-нибудь глупость и опять впадете в немилость. Уж лучше о вашем промахе буду знать только я.

– Это вас не касается. Сделайте вид, что ничего не видели, – быстро проговорил Наун и дернулся в сторону, но меч вновь зазвенел над его ухом, заставляя остановиться.

– Ошибаетесь. Я министр Когурё, и меня касается все, что может навредить стране, которой я служу. А вы сейчас самый опасный враг. – Ён Чанмун склонил голову, словно извиняясь за дерзкие слова.

– Я должен хоть что-то предпринять, разве вы не понимаете? – К своему стыду, Наун услышал в голосе слезы. Это было очень унизительно.

– Хорошо, я вас отпущу. Что же будет дальше? – деловито продолжил молодой министр. – Нарушив приказ государя, вы тайком проберетесь в племя мохэ. Вас непременно схватят, и тогда ваш отец и вся страна окажутся в опасности. Представьте, какие требования выставят мохэ, захватив в заложники такого, как вы?

– Я не могу… не могу отказаться от Кымлан… – прошептал Наун, бессильно опуская руки.

– Вы уже отказались от нее, когда вернулись в Когурё и оставили ее биться с мохэсцами. Вы сделали свой выбор и готовы были смириться с ее смертью. Так что же изменилось сейчас?

– Она выжила и нуждается в моей помощи.

– Вы никому не можете помочь, если у вас нет силы. А сила – это власть.

Тяжелое молчание повисло в узком переулке.

– Что вы хотите этим сказать? – тихо осведомился Наун. В свете факелов лицо министра выглядело устрашающе.

– Вы умны и прекрасно понимаете, о чем я говорю. – Кривая усмешка исказила губы, обрамленные редкой растительностью. – Вы должны стать сильнее, чтобы защитить то, что вам дорого. А теперь… возвращайтесь к себе, пока Владыка не узнал о вашем сумасбродном поступке.

Наун колебался. Бушевавшие внутри чувства раздирали его на части, однако он понимал, что Ён Чанмун прав. Он ненавидел свою беспомощность и необходимость повиноваться, то, что должен проявлять как младший сын. Родившись принцем, он был никем. Его слово было пустым звуком.

– Что мне делать, министр? – Наун чувствовал себя опустошенным и растерянным. Трусливым, жалким и глубоко несчастным.

– Когда придет время, просто возьмите мою руку, и я позабочусь, чтобы вы получили все, чего пожелаете.

Прохаживаясь по тихому дворцу, Наун не переставал размышлять о словах министра Ёна.

Что он имел в виду? Предлагал получить власть? В королевской семье это значило только одно: стать Владыкой, – но одна мысль об этом была равносильна измене. Старшего принца Насэма уже давно объявили наследником престола, и до сегодняшнего вечера Наун не мог даже представить себя на его месте. Это было слишком невероятно. Хотя в истории Когурё были случаи, когда младший сын становился Владыкой, Наун никогда не считал себя достойным трона. Поэтому слова министра стали для него полной неожиданностью. Он не был мудр, как Насэм, не столь образован и, что греха таить, не умел владеть собой так, как следовало Владыке.

Ён Чанмун был прав: сегодняшним безрассудством он едва не поставил под удар благополучие страны. Так почему же министр так сказал? Зачем бросил зерно сомнений в совершенно не плодородную почву, ведь оно там никогда не прорастет? Если его хорошо не поливать…

Ночь выдалась безлунной, а небо с вечера затянули тяжелые облака, обещая пролить дождь. В сумраке Наун едва различал каменный мост, переброшенный через водоем возле покоев принцессы Ансоль. Погрузившись в переживания, он даже ни разу не навестил ее, не спросил, как она, не утешил, ведь Кымлан была важна и для нее.

Поднявшись на мост, Наун оперся на перила и уставился в черную воду, которая не отражала ничего, кроме тьмы в его душе. От пруда пахло тиной и илом.

– Она вернется. – Нежный голосок прозвучал совсем рядом, и теплая рука мягко легла на его плечо.

– Сестра! – Наун вздрогнул от неожиданности и повернулся. Он даже не услышал, как она подошла! Поскольку глаза его привыкли к темноте, в черноте ночи Наун различил блеск глаз и мягкую улыбку Ансоль. Принцесса была гордостью королевской семьи, величайшей драгоценностью, которую ни отец, ни братья не хотели никому отдавать. Красивая, тонкая, добрая, нежная, как небесное создание.

Ансоль встала рядом, повторяя позу брата, и заглянула в непроглядную тьму маленького пруда.

– Ты знаешь Кымлан, она не сдастся просто так. Она же Избранная!

– Но в это никто не верит…

– Главное, чтобы верила она.

Наун посмотрел на тонкий профиль младшей сестры, погружаясь в далекие воспоминания, словно увязая ногами в илистом дне.

– Братик, разреши мне поиграть с вами! – захныкала маленькая Ансоль и сердито топнула ножкой.

Не обращая внимания на просьбы сестры, Насэм и Наун бегали вокруг пруда с деревянными мечами и изображали великих полководцев. Все они были погодками, но братья вели себя так, словно были гораздо старше своей семилетней сестры.

Наун на секунду остановился и показал сестре язык.

– Ты девчонка, тебе нельзя играть с нами!

– Это война! – заявил Насэм, важно выпрямив спину.

– Почему, братик? – совершенно искренне спросила Ансоль. Она была единственной девочкой в королевской семье, и ей очень не хватало подруг. Братья относились к ней свысока и постоянно дразнили, что если она будет себя плохо вести, то отдадут ее в жены конюху. После этого принцесса в слезах убегала прочь, но в этот раз не успела – услышала незнакомый звонкий голосок:

– Глупый мальчишка, думаешь, девочки не могут играть в войну? – Девочка примерно одного возраста с Ансоль спрыгнула с дерева. Она была одета в некогда красивое шелковое платьице, сейчас перепачканное грязью и зелеными следами от травы. На розовых башмачках налипли комья влажной грязи.

– Кто ты такая, замарашка? – Наун высокомерно вскинул голову, но не отвернулся и продолжил с интересом рассматривать незнакомку. Он привык к повиновению сестры, и его удивила дерзость какой-то девчонки.

– А ты? – в тон ему ответила девочка, бесстрашно надвигаясь на принца.

– Я… Да ты хоть знаешь, кто я? – взорвался Наун, поразившись такой наглостью. – Я принц!

Видимо, он ожидал, что его заявление произведет эффект, но девочка лишь усмехнулась и подошла к нему почти вплотную. Она хитро прищурилась, глядя на обескураженное лицо мальчика.

– Спорим, я смогу победить тебя на мечах?

– Ты? Кто ты такая, чтобы… – Он не мог подобрать слов от возмущения.

– Если выиграю я, то ты больше не будешь обижать сестру, – не спрашивала, а утверждала она.

– Негодная девчонка, ты не знаешь своего места! – На щеках Науна выступили красные пятна.

Девочка снова усмехнулась и ловким движением выбила у него из рук деревянный меч, который отлетел в сторону. Не успев среагировать, принц смешно открыл рот от удивления. Застыв истуканом, он наблюдал, как его соперница поднимает оружие с земли и с видом победителя подходит к нему.

– Ты такой глупец! Еще называешь себя принцем! – С этими словами девчонка звонко стукнула его по лбу деревянным кончиком.

Потрясенный ее действиями и неожиданной атакой, Наун невольно отступил назад и, поскользнувшись на мокрой траве, плашмя рухнул в пруд.

– Ваше Высочество! – заверещали подбежавшие слуги.

– Бежим? – прошептала незнакомка и, схватив Ансоль за руку, кинулась наутек.

Воспоминание об их первой встрече теперь казалось далеким, как внезапно выглянувшая из-за облаков луна, осветившая и погруженный в темноту двор, и маленький пруд, и печальную Ансоль. Но если Кымлан верит, что она Избранная, то в это должны верить и они. Верить и ждать ее.

Глава 4. Мунно

Мунно не смыкал глаз целую ночь. Он ворочался и прислушивался к тому, что происходит по ту сторону ширмы.

Сегодня Кымлан была необычайно тиха: то ли потому, что ее поймали на попытке побега, то ли из-за того, что из Когурё пришел ответ, который, как она и говорила, не сулил для пленных ничего хорошего.

Владыка даже не пытался торговаться. Просто написал, что не пойдет ни на какие условия, да еще и пригрозил, что если нечто подобное повторится, то мохэ пожалеют о своих преступных деяниях. Преступных! Когурёсцы и впрямь не имели ни совести, ни чести. Как разбойники, захватывали все, что хотели, прикрываясь тем, что много лет назад мохэсцы покорились Квангэтхо.

Мунно с детства слышал историю о поединке между Владыкой Когурё и вождем племени Сумо, после которого его народ начал каждый год выплачивать непосильную дань. Для отца и всего племени это стало чудовищным позором. И говорить об этом без слез он не мог. С юных лет Мунно впитал боль поражения своего деда и ненависть к когурёсцам, которые поставили мохэ на колени.

Завтра должны прибыть остальные вожди кланов, чтобы прийти к общему решению насчет пленных.

Мунно уже поплатился за свою инициативу отбить дань. Когда отец узнал, что сын напал на принца Науна, то рассвирепел настолько, что едва не убил его. Но сделанного не воротишь, и поэтому он созвал Совет племен, чтобы решить, как быть дальше.

Все вожди были против того, чтобы даже пытаться торговаться с Когурё. Раз уж захват дани не удался, то нужно по-тихому убить пленных и замести следы, чтобы не навлечь на себя гнев Владыки. Однако письмо, которое Мунно хотел отправить в Когурё, было равносильно признанию вины в нападении. На разбойников или тюрков все свалить уже не получится.

– До каких пор вы будете ползать в ногах у когурёсцев? – вскричал Мунно, обводя разъяренным взглядом насупившихся вождей. – Если мы и дальше будем вести себя как рабы, то останемся ими навсегда! Пора подняться с колен!

– Не говори о том, чего не знаешь, мальчишка! – громыхнул отец, яростно сверкая глазами. – Если бы не ты…

– Как долго мы будем отдавать наших людей, еду и лошадей этим изуверам? Пока все не умрут от голода? Мы должны защитить народ, неужели вы этого не понимаете? – Мунно был зол, но прикладывал немало сил, лишь бы сохранять внешнее спокойствие и выглядеть достойно в глазах вождей. Все-таки однажды он станет следующим ханом племени Сумо, и вести себя как незрелый подросток было нельзя: на место будущего вождя претендовали многочисленные родственники из других кланов.

Да, организовав этот поход, Мунно поступил безрассудно, но он больше не мог смотреть в глаза несчастным, которые, связанные словно скот, печальным караваном уходили на чужбину. Как будущий вождь, он чувствовал себя ничтожным и бесполезным предателем, неспособным на главное – защиту собственного народа.

– Если Когурё узнает, что нападение на принца твоих рук дело, они уничтожат нас, – произнес вождь племени Хэйшуй, хан Кимун. Он был хитрым и изворотливым правителем, который никогда не начнет войну, если не будет уверен в победе. – Поэтому торг здесь не только не уместен, но и губителен для всех племен мохэ.

– Вы совсем гордость потеряли! – вспыхнул Мунно, но усилием воли заставил себя сидеть ровно и спокойно. – Чем ниже мы склоняем голову, тем глубже нас втаптывают в грязь. Неужели вы этого не понимаете? Мы покажем Когурё, что они должны с нами считаться! Мохэ не их рабы!

– Допустим, – обманчиво мягко произнес Кимун. – Ты упустил принца, но взял в плен генерала, приближенного Науна, который был его правой рукой.

Мунно неохотно кивнул, интуитивно чувствуя, что они коснулись опасной темы.

– Я понимаю логику твоих поступков. Ты подумал, что из-за знатного вельможи Когурё может уступить. Однако я слышал, что тем генералом оказалась девчонка. – Вождь племени Хэйшуй неприятно ухмыльнулся, и на щеках Мунно проступили красные пятна.

Ему нечего было возразить. Он поймал руками пустоту, и это было правдой.

– Как хорошо вы осведомлены о том, что творится в нашем племени, хан. Восхищаюсь вашими способностями, – холодно проронил Мунно, лихорадочно ища в уме доводы, способные убедить Совет.

Однако примчавшийся Даон повернул обсуждение в совершенно неожиданную сторону.

Он доложил, что девчонке стало совсем худо, и один из пленных умолял спасти ее в обмен на тайну Когурё. Это известие воодушевило вождей и убедило в том, что Мунно вложил им в руки поистине сильный козырь.

На рассвете гонец отправился с письмом к Владыке.

Ответ пришел через семь дней, в котором, вопреки ожиданиям, говорилось, что враг на переговоры идти не намерен. Все было напрасно. Оставалось только решить, что делать с пленными и как обезопасить себя от военной угрозы, которая теперь нависла над мохэ черной тучей.

Когурё не прощало такой дерзости.

– Значит, все было ложью. – Мунно швырнул под ноги Кымлан исписанную черными символами белую ткань, на которой стояла печать государя Когурё.

– Пророчество существует, – возразила она, медленно поднимая с пола послание. Разгладив на коленях измятое полотно, Кымлан как будто с нежностью провела пальцами по начертанным знакам. – Только в него никто не верит.

– Из-за этого они отказались тебя спасти? – Мунно не понимал, почему девушка не отводит глаз от письма, в котором Владыка отрекается от нее и отправляет прямиком на смерть. – Потому что…

– Потому что я женщина, разве не очевидно? – Кымлан подняла на него болезненно блестящие глаза, а потом аккуратно свернула послание и сунула за пазуху, словно оно было самым настоящим сокровищем. – Разве может женщина стать героем? Все посчитали это ошибкой.

– Но не ты. – Мунно внимательно наблюдал за пленницей. Ему вдруг стало любопытно. До этого момента он не только не видел в ней женщину, но и не рассматривал ее как человека. Единственное слово, которым он называл ее про себя, – это «враг». Теперь же он подумал, что она была человеком, таким же, как и он, как и другие мохэсцы. Ей было больно, страшно и обидно, но вместо того, чтобы покориться обстоятельствам, она решила идти напролом. И вот чем все закончилось.

«Воин Когурё»? Да какой из нее воин! Кымлан… Даже имя ее, такое нежное и благозвучное, как нельзя лучше подходило девушке. Высокие скулы, мягкий овал лица, пухлые губы… Ну какой из нее солдат? Если бы не то Пророчество, возможно, она уже стала бы невестой какого-нибудь знатного человека, носила шелковые платья с широкими, доходившими до пола рукавами, которые были в моде у когурёских дам, и готовилась стать хорошей женой и матерью. Но вместо этого она ждала смертного приговора с перевязанным плечом, рана на котором едва затянулась. Ужасная судьба для юной девушки.

– Я всю жизнь росла с мыслью, что мое предназначение – преданно служить моему народу. Когурё все для меня. Все, что мне дорого, находится там, и… – Она на мгновение запнулась. – И даже маленькая весточка из родного края для меня сейчас ценнее всех богатств мира. Даже если я всю жизнь заблуждалась, мои чувства были искренними. И я ни о чем не жалею.

Кымлан затихла, глядя в пол, как будто смутилась своей внезапной откровенности.

В груди что-то заныло, и Мунно поспешно отвернулся, пытаясь сбросить наваждение. Он сочувствовал попавшей в беду женщине, а ее безоговорочная верность вызывала у него восхищение. Таких подданных нужно было ценить больше золота, но, видимо, Даон оказался прав: когурёсцы безжалостно разбрасывались талантами и были равнодушны к истинной преданности.

Мысль о том, что жизнь юной девушки завтра оборвется возле Священной рощи, была невыносима и почему-то злила Мунно.

Он развернулся и, взбежав по ступеням, вышел за дверь.

Мунно был уверен, что солдат казнят, и считал ужасной расточительностью убивать здоровых, сильных мужчин, которых можно выгодно продать работорговцам в Цзинь или Силлу. А Кымлан…

Нет, нельзя поддаваться слабости! Это всего лишь когурёская девчонка, которая не знала своего места и ввязалась в то, что ей оказалось не по зубам. И Мунно не виноват, что завтра она умрет! Она враг и должна остаться врагом.

С этими мыслями он подошел к стойлу и приказал отвязать Исуга. Мощного черного коня подвели к хозяину, и Мунно ласково погладил блестящую шею. Исуг был ему верным другом вот уже семь лет, с тех пор как отец подарил ему на десятилетие молодого породистого жеребца. Он не раз выносил его из, казалось бы, безнадежных схваток с тюрками и киданями. Конь был очень умным и удивительным образом чувствовал хозяина.

Однажды Мунно отправился вместе с дипломатической миссией в империю Цзинь, и по дороге на них напали разбойники, которых в горах было бесчисленное множество. Отряду мохэсцев едва удалось отбиться и сохранить дары, которые они везли Императору Поднебесной, но Мунно тогда сильно пострадал. Загнанный в угол разбойниками, он был вынужден прыгнуть в горную реку, где едва не утонул. Его несколько дней искали по всему ущелью, но все их попытки остались тщетны. Только Исугу удалось найти хозяина. Мунно по-прежнему помнил теплое дыхание коня и ворсистую влажную морду, которая толкала его и тыкалась в щеку, пытаясь привести в чувство.

Мунно искренне считал его своим другом и относился почти как к человеку. Когда его одолевали сомнения или тяжелые думы, он всегда выводил Исуга и скакал куда глаза глядят. Он будто сливался воедино с мощным, быстрым телом жеребца, и ему казалось, что он слышит биение сильного сердца животного, бешеный ритм которого вторил его, человеческому. В такие моменты, – когда ветер трепал одежду, пряди волос хлестали по лицу, а мимо проносились леса, поля и далекие вершины холмов, – его мысли вдруг прояснялись, и все вставало на свои места.

Вот и сейчас Мунно мчал вперед по наугад выбранному направлению и обдумывал, что завтра скажет на Совете. Разум очистился, и в голове четкой цепочкой выстроились аргументы, которые должны были подтолкнуть старейшин к нужному решению. Первым и самым важным было спасение мохэ, а уж с пленными он как-нибудь разберется.

Повернув коня назад, Мунно поскакал домой с уже готовым планом действий.

Поутру его разбудил хмурый Даон, легонько тряхнув за плечо. Слуга, который уже давно стал близким другом и знал его лучше всех, понимал, что творится у Мунно в душе.

– Она спит? – спросил Мунно на мохэском, сев на постели.

– Нет. Тебе не стоило оставлять ее здесь. Это все только усложнило. – Друг, как обычно, говорил прямым текстом, даже не пытаясь сгладить углы.

Мунно криво усмехнулся:

– Да знаю я… Но дело сделано, теперь я не могу повернуть назад.

Он чувствовал себя разбитым и уставшим и уже предвкушал реакцию ханов на письмо, пришедшее из Когурё. Старый хитрец Кимун, который давно пытался подмять под себя Сумо, наверняка попытается обвинить во всем Мунно и потребует, чтобы он взял на себя ответственность за случившееся.

– Ты рискуешь навлечь на себя гнев вождей, в том числе и твоего отца. Подумай, стоит ли ради никчемной девки рисковать будущим. – Своей честностью Даон нисколько не облегчил ему задачу, лишь увеличил тяжесть вины перед отцом и племенем. Он был совершенно прав: главам племен не понравится, что Мунно оставил пленницу у себя, дал ей еду, защиту и кров. И теперь его доброта могла обернуться против него самого.

– Я это и без тебя знаю. – Он болезненно сморщился и досадливо махнул рукой. – Они уже прибыли?

– Да, собираются в шатре.

– Доложи, что я скоро буду.

Даон коротко поклонился и быстро скрылся из виду, оставив друга наедине с раздиравшими его демонами.

Откинув тяжелую ткань, Мунно вышел из спальни и напоролся на острый взгляд темных глаз. Ему хотелось сбежать, только бы не говорить о неизбежном решении Совета. И почему он боится? Ему нечего стыдиться! Она была пленницей и прекрасно знала, что будет в случае, если ее государь ответит отказом. Сама ведь готовилась умереть, так почему же смотрит сейчас так, будто упрекает его в чем-то?