Корнет Савин

– Фанни, у меня для тебя сюрприз, поторопись!

Корнет знал, что эти слова точно подействуют. Но за дверью по-прежнему никто не отвечал. Раздражённый Савин стал порывисто дёргать за ручку, потом навалился на дверь плечом и попытался вломиться внутрь. Твёрдые дубовые доски не поддавались. Не выдержав, гость стал барабанить что есть мочи.

Дверь соседней квартиры отворилась, из неё обеспокоенно выглянула старушка:

– Ты чего тут скандалишь? Сейчас городового позову!

Савин дерзко посмотрел на неё и вытер пот со лба.

– Бабушка, какой городовой? Я сам полицейский, – бесцеремонно заявил он. – Лучше скажите, где Фанни?

Старушка хмыкнула и смерила юного нахала подозрительным взглядом.

– Ещё чего!

С этими словами пожилая дама демонстративно захлопнула дверь, не желая беседовать с тем, кто не умеет вести себя прилично.

Растерянный Савин решил разговорить старушку. Он чувствовал, что она что-то знает, поэтому подошёл к её двери и произнёс грозно, как разговаривают полицейские:

– Мадам, это не содействие полиции. Вы помогаете беглой преступнице. А ну-ка, откройте!

Молчание за дверью означало, что соседка Фанни раздумывает. Расчёт Савина оказался верным. Вскоре старушка ответила сквозь дверь недовольным голосом:

– Уехала она ещё с утра, со всеми вещами.

Савин озадаченно посмотрел на запертую дверь. Фанни уехала, значит, решила окончательно бросить князя. Нужно как можно скорее разыскать её! Ведь Фанни наверняка где-то ждёт его и нервничает.

– И куда же он уехала? – уточнил он.

Соседка ответила с явным упрёком в голосе:

– Мне почём знать? Она мне что, родственница? Да и… к слову сказать, эта барышня последнее время редко здесь появлялась… Ступай на вокзал, может повезёт – там её застанешь.

Савин нетерпеливо потребовал:

– Так, немедленно откройте дверь! А то я вас арестую!

В ответ старушка недовольно крякнула и осторожно приоткрыла дверь на ширину ладони.

Однако Савин и не думал больше напирать на несчастную, а сунул в дверной проём свой букет.

– Держите, мадам, это вам.

– За что? – растерялась старушка, шире приоткрыв дверь и недоумённо уставившись на шикарный букет.

– За содействие полиции! – по-военному отрапортовал Николай и кинулся вниз по лестнице, насвистывая на ходу какой-то весёлый мотивчик.

«Ещё немного, и мы с Фанни пройдём под руку, как муж и жена, прямо по этой лестнице, и старушка ещё не раз поприветствует меня, словно знатного офицера», – радовался корнет.

На душе его было легко и радостно, как в тот день, когда Фанни согласилась стать его возлюбленной. Выйдя из парадного, он заметил извозчика, который только что привёз седоков к соседнему дому.

– Стой, стой, голубчик! Сколько возьмёшь до Варшавского вокзала?

– Полтину, – нахально ответил тот, выставив вперёд рыжую бороду.

Цена была непомерно высокой, но корнет не стал спорить. Сейчас главное – догнать свою любовь, чего бы это ни стоило.

Трясясь в карете, Савин мечтательно рассматривал кольцо и чувствовал невероятную гордость. Красавица Фанни бросила великого князя ради него, Николая! Она будет носить драгоценность его бабушки! От умиления по щекам его потекли слёзы.

В карете было слишком душно, и Савин решил приоткрыть окно. Он потянулся к ручке, но экипаж вдруг резко остановился, из-за чего корнета качнуло вперёд. Заветное кольцо выпало из его рук и покатилось под сиденье.

Савин заорал на извозчика что есть мочи:

– Эй, аккуратнее! Чего остановился? Я спешу! Поезжай давай!

Он заглянул под сиденье. К счастью, кольцо не пришлось искать долго – оно блестело в пыли рядом с левым сапогом Савина. Николай потёр драгоценность о брюки и уже собирался положить обратно в бархатную коробочку. Но дверца кареты вдруг распахнулась, и перед корнетом предстал полицейский. Он посмотрел на Савина так грозно, как на злостного преступника.

– Сударь, вам известно, кого вы остановили?! – сердито воскликнул Николай. – Закройте дверь, вы мне мешаете.

Но следователя Путилина не так-то просто было сбить с толку.

– Корнет Савин, вы обвиняетесь в краже бриллиантов из Мраморного дворца, – сурово произнёс он.

Эти слова показались Савину каким-то недоразумением.

– Какие ещё бриллианты? Я адъютант его высочества великого князя Николая Константиновича!

Корнет гневно скривился, чтобы придать уверенности своим словам.

– Уже нет, – отрезал полицейский и крепко ухватил Савина за локоть, побуждая выйти из кареты.

Корнет отдёрнул руку. Но тотчас же к нему подскочили ещё двое полицейских, скрутили его и выволокли из кареты, словно жалкого карманного воришку. Не понимая, в чём дело, Савин попытался вырваться из их рук. Поднялась возня. Обручальное кольцо, которое корнет не успел спрятать в карман, выпало из его руки и покатилось по брусчатке.

– Стойте, подождите! – закричал Савин, наклоняясь за бабушкиным подарком.

Но полицейские лишь крепче скрутили его и потащили к служебной карете.

– Кольцо, моё кольцо! – кричал корнет.

Теперь это были скорее крики отчаяния. Николай видел, как его единственная фамильная ценность провалилась в канализационный сток.

Полицейские запихнули Савина в чёрную карету.

Путилин расправил плечи и довольно потёр усы. Обернувшись к своему экипажу, он почтительно улыбнулся сидевшему внутри человеку. Тот одобрительно кивнул.

Савин невольно проследил взглядом за Путилиным. К своему изумлению, он обнаружил, что в экипаже следователя сидит великий князь. Тот мельком взглянул на Савина, но тут же отвёл взгляд и задёрнул шторку. Князя до сих пор терзали муки ревности. За то, что адъютант посягнул на его бесценную Фанни, князь не то что полиции – самому сатане отдал бы его без сожалений!

Полицейская карета покатила в полицейский участок, а тот, кто вполне мог спасти корнета, по-видимому, не желал заступаться. Савин сообразил, что арест был подстроен князем, и теперь ему остаётся только положиться на волю судьбы.

«Может быть, так надо… Вот только бы Фанни предупредить… ведь, поди, ждёт меня где-то», – размышлял Савин, пытаясь осознать случившееся.

14.

Грязный пол был скользким и холодным, как стекло. Босые ступни прилипали к чавкающей слизи, когда Савин с трудом брёл по затоптанному коридору. Лодыжки, закованные в тяжёлые кандалы, непривычно ныли. Савину казалось, что его ноги изо всех сил сжимают руки злобного великана. Острая боль от кровоточащих ран совсем измотала корнета, и он смотрел полудиким взглядом на таких же заключённых, как и он. На его шее краснели полосы от ударов, нанесённых плетью и прутьями. Тёмная арестантская роба мешком висела на нём, открывая отощавшие плечи.

Сегодня часть арестантов, в числе которых был и Николай Савин, привезли на железнодорожный вокзал в вагонное депо. По распоряжению суда их должны были отправить туда, куда никто не поехал бы добровольно. Конные полицейские то и дело хлестали осуждённых плетьми, заставляя их идти быстрее.

Железнодорожный состав, ожидавший каторжников, издали показался Савину уютным убежищем после вонючего барака, в котором его держали целый год. Яркий дневной свет дарил ему надежду. А её так не хватало в эти дни бесконечных допросов и жестоких избиений!

Савин страстно всматривался в толпу, ища знакомое лицо. Предчувствие не обмануло его – он заметил белое лицо Фанни Лир в обрамлении золотистых локонов. Она казалась нездешним существом, богиней, которая по-прежнему любит его. Душа Николая встрепенулась от восторга, и он что есть мочи закричал, вытягивая голову из строя:

– Фанни, Фанни, я здесь, здесь!

Корнет попытался взмахнуть рукой, но тяжёлый кнут конвоира мгновенно спустился на неё, вызвав жгучую боль. Савин зажмурился, стиснул зубы, но тотчас вновь начал всматриваться в лица провожающих. Увы, это оказалась другая девушка, просто похожая на Фанни. Сердце Николая сжалось от разочарования. Едва родившаяся искра надежды угасла, не оставив ни капли тепла.

Двери в вагоны отворились, и полицейские стали заталкивать заключённых внутрь, пересчитывая их плетьми. Савин ввалился в вагон последним, получив два прощальных удара по спине. Теперь предстоял долгий переезд туда, где он больше не увидит ни великого князя, ни Фанни, ни всего, что было смыслом его молодой беззаботной жизни.

В холодном железном вагоне было слишком тесно. Почти все заключенные стояли, кое-как удерживаясь за выступы в стенах. От движения по рельсам старые вагоны раскачивало в стороны так, что арестанты то и дело валились друг на друга. Савин ухватился за небольшой выступ возле окна. Он всматривался в густой лес. Тёмные заросли бесконечной лентой тянулись вдоль рельсов, вызывая ощущение безысходности.

На повороте поезд внезапно затормозил. Савина качнуло вперёд, и он свалился на пол, больно ударившись ребром. На него свалилось несколько человек, кто-то из них придавил к полу колено Николая, давно нывшее от боли. С трудом сдержав крик, он поднялся и вновь ухватился за свой выступ. Усталость вскоре взяла своё – Николай заснул стоя, прижимаясь к стене вагона и бокам стоявших рядом людей.

Вечером, когда поезд остановился на маленькой станции, каторжникам принесли мешок с нарезанным хлебом и три ведра воды. Кружек не было, и люди жадно зачерпывали воду из вёдер горстями. Солдаты держали их под прицелом ружей в течение всего ужина.

– Даже помолиться перед едой не дали, ироды! – проворчал пожилой арестант и, торопливо перекрестив лоб, впился зубами в ломоть хлеба.

Савин невольно вспомнил мать, всегда читавшую молитву перед едой, вспомнил обеды и ужины в лицее, перед которыми священник отец Павел непременно говорил:

– Помолимся, отроки, возблагодарим Всевышнего за хлеб наш!

Савин подумал о матушкином борще с душистыми мясными пирожками, об отварной говядине с картофелем, которую подавали на обед в лицее, расстегаях со стерлядью при дворе Николая Константиновича… Живот свело голодной судорогой, и Савин быстро перекрестился.

Прошла ночь и ещё полдня в холодном вагоне, пропитавшемся запахом немытых тел и мочи. Поезд время от времени останавливался, но вагон с каторжниками не отпирали. Люди изнывали от усталости, голода и жажды. От отчаяния кто-то запел заунывным голосом:

Голова ль ты моя головушка,

Голова ль моя молодецкая,

До чего тебе дошататися,

По всему ли свету белому…

Несколько человек подхватили песню. Николай чувствовал, что от тоскливой мелодии на глаза сами собой набегают слёзы. Он зажмурился, чтобы никто этого не заметил.

«Я не могу погибнуть на каторге! – мысленно повторял он. – Я что-нибудь придумаю! Непременно придумаю!»

Поезд замедлил ход, а потом резко остановился. Арестанты прервали песню, надеясь, что сейчас им дадут поесть. Дверь и в самом деле распахнулась, и грозный голос конвоира крикнул:

– Выходить!

Заключенные, согнувшись, выходили из вагона под ударами плетей, отсчитывающих каждого, кто переступал порог.

– Построиться! – орал конвоир. – Считаю до трёх!

Заключённые засуетились, не желая получить новые побои, и выстроились в шеренгу. Савин оказался в третьем ряду. Его плечо сильно ныло от полученных ударов, и он пытался умерить боль, растирая пострадавшее место рукой.

– Три! – крикнул конвоир, когда все наконец построились.

Поезд медленно двинулся дальше, оставив арестантов и конвоиров в глухом лесу. В воздухе осталось лишь чёрное облако паровозной копоти. С противным скрежетом состав удалялся прочь.

– На-ле-е-во! Шагом марш! – скомандовал главный конвоир.

Каторжники повиновались, с трудом передвигая затёкшие после мучительного пути ноги.

Савин посмотрел на идущего рядом старика. Его лицо было измождённым, но каким-то добрым, отеческим.

– Слышь, дед, тебя-то за что? – поинтересовался корнет.

– Да ни за что, – отмахнулся старик.

– Вот и меня.

Савин сочувственно посмотрел на старика и уточнил:

– Тебе сколько сидеть?

– Десятку, – отрезал старик, не меняя выражения лица.

– Можно считать, пожизненно, – вздохнул корнет.

Но тут подскочил конвоир и хлестнул Савина по спине так, что тот споткнулся и едва не упал.

– Молчать, шкура!

Савин скорчился от боли и почувствовал, что колено неудачно подвернулось. От боли он остановился и согнулся пополам, растирая повреждённую ногу. Старик подхватил его за плечи и поволок на себе.

Савин ощутил прилив благодарности – впервые за долгое время чужой человек проявил к нему сочувствие.

– Может, сбежим, а, дед? – зашептал Николай в ухо старику.

Тот нахмурил брови и устало произнёс:

– Куда? Погляди на меня. Я еле ноги тащу.

– И что, охота тебе здесь помереть? – не унимался Николай.

– А мне разницы-то уже нет, – махнул рукой старик. – Оставь меня в покое, Христа ради!

Посмотрев украдкой по сторонам, корнет снова заглянул в глаза старику, который казался ему таким родным:

– Вижу, что человек ты неплохой. Побежали?

Старик потрепал Савина рукой по голове, словно сына, и прошептал, будто делясь сокровенным:

– Сынок, совершить побег – значит обречь себя на вечные скитания вне закона. Мне здесь спокойнее будет.

Сильный удар плетью положил конец разговору. Оба скорчились от боли. Не выдержав, корнет грохнулся на землю. Запах земли напомнил Николаю о детстве. Родное имение, окружённое дубравой, тёплая речка Межиха, грибы и жёлуди… Как бы хотелось ему перенестись в то счастливое время!

Арестанты старались обойти его стороной. Николай лежал, не шевелясь. «Может быть, подумают, что я умер и оставят здесь?» – наивно надеялся он.

Двое разъярённых конвоиров подскочили к Савину и принялись пинать ногами.

– Вставай, скотина! Кому сказано, вставай!

Боль вызвала у Николая приступ отчаянной ярости. Савин схватил с дороги булыжник и, приподнявшись, со всей силы швырнул в конвоира. Камень угодил точно в грудь. Солдат рухнул во весь рост поперёк дороги. Недолго думая, корнет вскочил и боднул в живот второго конвоира так, что тот тоже свалился. А Савин помчался прочь от дороги, в самую гущу непроглядного леса.

Ошеломлённые такой дерзостью солдаты не сразу сообразили, что делать. Шеренга заключённых сбилась в нестройную толпу. Казалось, другие арестанты вот-вот рванут вслед за дерзким беглецом.

– На прицел! – заорал унтер-офицер. – Нарицын, Скворцов, в погоню за беглым! Остальные – марш вперёд!

Два конвоира бросились за Савиным. Чтобы устрашить беглеца, они несколько раз выстрелили в заросли. Но Савин словно превратился в дикого зверя, спасающегося от охотников. Несмотря на боль и немыслимую усталость, корнет шустро лавировал между стволами деревьев, бойко перепрыгивал через валежник. Даже кандалы на ногах не были ему помехой. Вскоре конвоиры потеряли его из виду.

Задыхаясь от быстрого бега, солдаты остановились и снова сдёрнули с плеч ружья. Послышались громкие выстрелы.

Не оглядываясь, Савин бежал вприпрыжку, продираясь сквозь густые кустарники. Теперь он был в такой чаще, куда, кроме волков и лосей, никто не заходит. Удача изменила ему: зацепившись кандалами за пень, он споткнулся и кубарем покатился в сырой овраг. Удар головой о корягу… и глаза Николая заволокло тьмой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

Савин очнулся от промозглого холода. Лицо его осыпали мелкие капли дождя. Голова страшно ныла, мысли путались. Корнет старался восстановить в памяти произошедшее. Битком набитый вагон, голод и жажда, дорога посреди леса, побои… Неужели он правда швырнул камень в конвоира? Он совершил настолько дерзкий побег?

Николай огляделся. Точно, он в глухом лесу. Вокруг сломанные ветки, сырой склон оврага. Значит, действительно бежал, потом скатился в овраг…

Савин попытался встать, но ноги не слушались. Всё тело было покрыто синяками, ссадинами и ушибами, а на спине чувствовался огромный кровоподтёк. Щиколотки, по-прежнему скованные кандалами, были стёрты до крови. Промокшая арестантская одежда воняла потом и плесенью. Неизвестно, сколько Савин пролежал в лесу. Но уже смеркалось, из чащи доносились подозрительные шорохи. Наверняка здесь бродят голодные волки. Пока совсем не стемнело, нужно искать ночлег.

С трудом выбравшись из оврага, корнет направился в сторону редколесья, надеясь отыскать тропинку к человеческому жилью. Идти было тяжело, каждый шаг отзывался болью. Пройдя полверсты, Савин почувствовал себя таким уставшим, словно бродил по лесу весь день. Но его страдания были вознаграждены. Вдали залаяла собака, за ней ещё одна. Видимо, корнет приближался к деревне: за густыми ветками вдруг мелькнул огонёк. Савин пошёл в этом направлении, и вскоре в сумерках замерцала цепочка огней.

Когда глаза привыкли к темноте, Николай рассмотрел поодаль с десяток деревянных избушек. Из труб тянуло дымком. Судьба забросила Савина на окраину Тамбова. Но местность казалась обычной деревней – тусклый свет в узеньких оконцах, соломенные кровли, запах коровников и курятников.

«Значит, будет где укрыться на ночь!» – подумал измождённый беглец и поспешил в сторону жилищ.

Он выбрал двор, находившийся ближе всех к лесу. Забор был сломан, поэтому Савину не составило труда пройти к дому. В окнах старой, покосившейся крестьянской избы горел свет. Нельзя показываться на глаза людям, пока на ногах проклятые кандалы, а на теле – арестантская одежда. Какими бы невежественными ни были крестьяне, сразу же сдадут беглеца полиции!

Савин шагнул к деревянному строению справа от избы. Утлый сруб отдавал древесной гнилью.

«Наверное, сарай», – подумал корнет и обошёл строение с другой стороны.

Дверь была не заперта. К удивлению Савина, внутри оказалось довольно сухо, лишь в одном углу немного просачивалась дождевая вода. На верстаке, сколоченном из грубых досок, лежала увесистая кувалда. Савин сразу смекнул, что, если постараться, этой штуковиной можно разбить проклятые цепи на кандалах. Присев на широкий пень, видимо, служивший хозяевам табуретом, корнет расставил ноги и накрыл цепь мокрым тряпьём, чтобы металл не слишком громко звенел при ударе молотом. Размахнувшись, он со всей силы шарахнул по изгибу стальной цепи. Прозвучал глухой звук, похожий на падение тяжёлого полена, однако звенья не разорвались. Савин повторно замахнулся, но тотчас же замер. За дверью послышались шаги. Мелькнула тень – кто-то подошёл к двери сарая и прислушался.

От страха спина корнета взмокла, он стал быстро искать глазами, где спрятаться. Как назло, сарай был почти пуст, не считая мелкой хозяйственной утвари. Но лежащие на полу старые мешки оказались весьма кстати. Корнет схватил один из них, наспех натянул на плечи и присел, опираясь на длинную скамью.

Дверь резко распахнулась, будто её открыли пинком ноги. Внутрь проник слабый свет, исходящий от окон избы. Вошёл высокий широкоплечий мужчина с аккуратно подстриженной бородой. В руке он держал револьвер. Савин затаил дыхание и застыл, прикинувшись ветошью. Мужчина брезгливо осмотрелся по сторонам, взглянул на мешок, в котором ни жив ни мёртв затаился беглец и, сплюнув, опустил револьвер.

Несколько десятков секунд показались Савину целым часом. Один-единственный выстрел мог бы оборвать его жизнь, если бы хозяин сарая что-нибудь заподозрил. Наконец тот вышел из сарая, поплотнее захлопнув разбухшую от дождя дверь. По отдалённым шагам и скрипу крыльца Савин догадался, что человек вошёл в избу.

Оставаться в сарае опасно. Нужно поскорее избавиться от кандалов, не привлекая к себе внимания, а затем раздобыть хоть немного еды. От усталости цепи казались Савину неподъёмными, к тому же причиняли неутихающую боль. Корнет огляделся и вышел из укрытия. Надо действовать, пока совсем не стемнело.

Направившись к дому, он сначала свернул к обочине, за которой можно было отыскать камень. Савина занимала одна мысль – как избавиться от проклятых цепей. Кувалду он прихватил с собой. Вскоре подвернулся подходящий острый камень. Корнет прижал его к цепи и ударил кувалдой, но опять ничего не вышло.

Во дворе старой избы окончательно стемнело. Заросли орешника наполовину скрывали светящееся окна. Корнет неслышно подкрался и всмотрелся в глубь комнаты. За столом сидели люди, ведущие оживлённую беседу. Савин насчитал на скамье и у печки восемь мужчин. Перед ними, гордо выпрямившись, стояла молодая женщина с худощавым лицом и слегка запавшими щеками. Судя по выражению лица, она говорила решительно и строго. Волосы, стянутые тёмной косынкой, и наглухо застёгнутый замшевый плащ выдавали в ней особу благородного происхождения, которая подобрала нелепый наряд, чтобы не бросаться в глаза.

Савин прислушался к словам женщины. Она страстно говорила:

– Революция требует крови! Мы не можем вывести народ к свободе, просто раздавая прокламации.

Женщина бросила на стол типографские листы, похожие на листовки, которые обычно раздавали прохожим на пешеходных мостах и проспектах в Санкт-Петербурге.

Тотчас из-за стола вскочил юноша. Не менее решительно, чем женщина, он воскликнул:

– Вера Ивановна права! Хватит ждать! Я готов хоть сейчас метнуть бомбу в губернатора!

Его глаза горели неподдельной страстью, туловище вытянулось как струна. Сидящий рядом мужчина с бородкой, который едва не застукал Савина в сарае, потянул юношу за край сюртука.

– Остыньте, Степан, – строго проговорил мужчина. – Центр приказал вести агитацию. Время террора ещё не пришло.

Он откинул назад свои густые волосы, сохраняя степенное выражение лица.

– Просто Натансон трус! Как и все в Петербурге. Они там только и могут, что указывать! – крикнула Вера.

Казалось, она вот-вот потеряет самообладание. Корнет не стал медлить. Он почувствовал, что сейчас – самый подходящий момент, чтобы появиться в этом чудном собрании. В своих актёрских способностях и умении импровизировать Савин не сомневался. Тяжело дыша, он распахнул дверь и ворвался в комнату.

От неожиданности все резко вскочили. Гостей здесь точно никто не ждал, на лицах подпольщиков появилось выражение тревожного напряжения. Мужчина с бородой выхватил револьвер и направил его на незваного посетителя. Юноша, который недавно говорил о бомбах, метнулся за широкий сундук. Корнет тепло оглядел присутствующих, словно те были его старыми знакомыми, и устало выдохнул:

– Фух… Слава богу, нашёл!

Глядя на арестантскую робу Савина, мужчина с бородой опустил пистолет. Нежданный гость выглядел как революционер, бежавший с каторги. Прилипшая к телу грязная одежда и измученный вид вполне соответствовали образу.

– Кто вы такой? – спросила Вера, пристально смотря на корнета.

Тот приподнял арестантские брюки так, что открылись кандалы на истерзанных щиколотках, и язвительно произнёс:

– Александр Сергеевич Пушкин, разве не видно?

Услышав эту дерзость, мужчина с бородой снова нацелил револьвер на гостя.

– Извольте всё же представиться, – сурово потребовал он.

– Вас что, не предупредили из центра? – нахмурив брови, спросил Савин.

Присутствующие недоумённо посмотрели друг на друга, надеясь, что кто-нибудь прояснит ситуацию. Юноша по имени Степан осторожно высунул голову из-за сундука, с волнением ожидая развязки.

Нарочно пристукнув кандалами, Савин изобразил рассерженного страдальца:

– Вот Натансон, поросячья морда! Уж я ему устрою!

– Объясните же, откуда вы и что с вами случилось? – сощурив глаза, Вера рассматривала арестанта, выглядевшего слишком уверенным.

Савин устало опёрся на деревянную стену, вытер несуществующий пот со лба и равнодушно посмотрел на присутствующих. Мысль его работала с лихорадочной скоростью, и он живо представил себя в роли политического беглеца.

– Меня этапировали на каторгу, – со спокойной уверенностью рассказывал Савин. – Но товарищи подкупили конвоиров, и те дали мне сбежать неподалёку отсюда. А вас должны были предупредить, чтобы меня встретили, накормили, обогрели.

Степан вышел из-за сундука и сел на пол, скрестив ноги. Все посмотрели на него с укоризной, но он лишь удивлённо проговорил:

– Но никакой корреспонденции не было…

Мужчина с бородой вопросительно посмотрел на Савина, затем перевёл взгляд на товарищей.

– Может, фараоны перехватили?

На лице Веры было написано сомнение. Она чувствовала, что здесь явно что-то нечисто.

– А может, это всё ложь? – нахмурившись, спросила она.

Подозрительность Веры сделала Степана смелее. Он поднялся с пола и стремительно подошёл к Савину.

– Да! Где доказательства? – спросил Степан, так вызывающе, будто собирался вступить в драку со странным незнакомцем.

Савин не удостоил Степана ответом. Придвинув ногой неказистый стул, он утомлённо опустился на него. Деревянные половицы заскрипели, когда корнет принял удобную позу. Он оглядел революционеров спокойно, но с некоторым недовольством, словно они в чём-то провинились.

– Сами подумайте, господа хорошие! Если я вру, то откуда узнал, что здесь заседает революционная ячейка и руководит ею… прекрасная Вера Ивановна?