Камень Судьбы

Еще додумывая последнюю мысль, его тело стремительно развернулось, а рука с дубиной взметнулась вверх, отбивая лезвие, летящее в затылок. Его другая рука выскочила из кармана; уныло бряцнуло о пол острие тонкого кинжала, не достигшего своей цели; полыхнуло пламя. Бородатое лицо умирающего монаха искривила последняя судорога; он окончательно свалился под занавесь, где лежал, притворяясь мертвым. Ему не удалось совершить еще один, последний грех.

«И все-таки он был близок», – подсказал рассудок Волку (это имя он носил уже очень давно – и на то были свои причины). – «Слишком близок. Ты не почуял его». Человек в плаще склонил голову, принимая укор. Свет упал на лицо, суровое лицо воина, озарив его крупные резкие черты, упрямый подбородок, небольшой шрам на левой щеке, светлые глаза, в которых застыл лед. Он не ждал, что среди этой груды тел, словно разорванных каким-то свирепым зверем найдется кто-то, не в меру живучий. И таящий зло даже на пороге смерти. Хорошо, что все обошлось.

Его мысли вернулись к происшедшему ранее. «Сначала банда Карлоса «Святого», теперь монахи-чернокнижники в проклятом подземелье…». В том, как были умерщвлены те и другие, несомненно, существовала определенная связь. Но кто?… Кто или что смогло бы совершить такое? Расправиться с целым отрядом отлично тренированных и вооруженных поборников Вельзевула? Разметать их всех, словно стадо беззащитных овечек, на которых обрушился неведомый хищник?… Монахов явно застигли врасплох, а ведь они привыкли жить в вечной осторожности и страхе быть обнаруженными даже под землей. Сам он нашел храм лишь благодаря полученной подсказке. «Сумел бы я без нее пробраться сюда незамеченным и справиться со всеми?…» – спрашивал Волк себя и не находил ответа.

Как бы то ни было, след Камня снова терялся. Нельзя было терять времени. Прямо за площадкой, куда вели кровавые следы, он обнаружил еще одну черную занавесь. Отдернув ее, Волк увидел длинный узкий каменный ход, уходящий в темноту. Несомненно, он вел на поверхность, это должны были предусмотреть творцы сего храма. А прямо на пороге лежал косматый старец в темной сутане, по-видимому, главный жрец, не иначе. Его лицо было задрано вверх в последней попытке найти и убить своим взглядом исчезнувшего этим путем неведомого убийцу. Остекленевшие выцветшие глаза, из которых даже смерть не прогнала выражение нечеловеческой люти и ненависти, теперь навсегда были привязаны к сумеречной тьме этого коридора.

Волк шагнул туда, где его снова ждала тьма и неизвестность. Одно он знал точно: что бы там ни было, он будет охотником, а не жертвой. И это несколько утешало.

* * *

Это утро начиналось для сеньора Андрэ Дигуаля, содержателя известнейшего в городе заведения под названием «Дорогой друг», сочетавшего в себе неизменные достоинства бакалейной лавки и трактира, не в пример раньше обычного. Причиной тому послужила назначенная еще неделю назад встреча со своим сводным братом, Филиппом Дигуалем. Немудрено, что он проснулся в весьма пренеприятном состоянии духа (хотя Андрэ и искренне любил своего брата, но что касается сна – то пару часиков еще бы явно не помешали; ему приснилась его покойная супруга, в этом сне она была жива и счастлива, улыбалась ему… но тут чьи-то робкие, но настойчивые толчки безжалостно выдернули его из блаженного созерцания – да так, что он больше ничего и не запомнил из своего светлого сна! – навстречу хмурому утру), разбуженный верным слугой Бертраном, получившим в награду лишь немилосердный пинок. Он сразу вспомнил, что ему предстоит отдать деньги и получить известия, которые также могли оказаться неприятными.

Впрочем, когда кувшин с освежающе прохладной водой, поддерживаемый умелыми руками служанки, брызнул на его лицо и затылок бодрящим потоком, враз сметающим остатки хмельного сна (вчера он с друзьями из уважаемых горожан отмечал у себя праздник – День Святого Дуга, а заодно и почтили память убитого герцога Альбаны, которого в городе, в большинстве своем, любили и уважали), он почувствовал себя намного лучше и одарил миловидную Адриану вполне жизнерадостным шлепком. Затем самостоятельно оделся и, перепоручив своему помощнику Фернандо все обязанности по лавке, отправился на встречу.

До десяти центральная площадь города оставалась практически безлюдной. Ничто не нарушало строгую и величественную тишину и спокойствие, царившие над главной улицей города. Широкая площадь пустела, угрюмо пустовал и сколоченный из крепкого дубового дерева прямоугольный помост, вокруг которого во время казни, как по мановению ока, сбирались толпы народа. Что поделаешь, если казни занимали не самое последнее место в культурной жизни Риоса. С тех пор, как Святая Церковь ввела строгие ограничения на появление в городе бродячих музыкантов, фокусников и танцоров, а также ужесточились гонения еретиков и поиски «нечистых», как называли тех, в ком так или иначе проявлялась магия, колдовство, приходилось довольствоваться тем, что есть. А казни случались чуть ли не каждый день. Так продолжалось довольно долго, до последнего времени, пока казни не сократились.

Все-таки, не мог не признать Андрэ, Святая Церковь сумела добиться мира и порядка в городе. Еретиков становилось все меньше, а что до прочих… Преступления, разумеется, все еще совершались, в частности, газеты писали о зловещем и неуловимом «Ночном убийце», навевающем ужас на весь город своими страшными деяниями, творимыми под покровом тьмы. Случались и грабежи, шулерство, мелкое воровство. Но зато прошло уже больше полугода, как казнили последнюю ведьму.

Это зрелище Андрэ видел своими глазами. Тогда как раз светило яркое, ослепительное солнце (чего не наблюдалось уже давно), вопреки уверениям тех смутьянов, что утверждали, будто ведьма вызовет бурю, и та унесет ее за облака. Площадь были забита битком, стоял непрерывный шум и гам. Но все гудение многотысячной толпы, заполнявшей площадь Шардан, названной так в честь своего архитектора, построившего также Собор Пресвятой Левы, было перекрыто ужасными воплями женщины, извивающейся в огне. Ее звали Анна, ходили мрачные слухи, что она публично прокляла имя Господа и убила своего ребенка. Как бы то ни было, ее смерть была ужасна. Андрэ невольно зажмурился. Еще не раз и не два после этого дня по ночам ему снились ужасные крики, и руки этой женщины, протягиваемые к нему, перекошенный рот, в то время как плоть на ее руках и лице морщилась, как печеное яблоко, и опадала в огне. Именно с той поры он перестал посещать казни, которые, впрочем, не особо жаловал и до этого.

Андрэ не оспаривал справедливость решений Церкви, как и то, что люди, гибнущие в пламени костра, лишаемые попеременно ног, рук, головы, задыхающиеся в петле, вероятно, виновны в своих преступлениях, но… все же сердце пожилого торговца кислыми винами и солеными колбасами противилось столь жестокому наказанию. Естественно, что свои мысли на этот счет он держал исключительно при себе. Мягкосердечие – порок, во все времена требующий большой скрытности и осторожности.

Сегодня утреннее небо над Риосом сияло иссиня-серой лазурью перевернутой воды. Точно взор человека, который после третьего бокала вина затягивает непроглядная муть, небо было замутнено грядой пустых бесформенных туч, в которых тонул невидимый солнечный диск. Собор Пресвятой Девы своими остроконечными длинными верхушками, казалось, уходил в это небесное варево.

Возможно потому, что широкое пространство центральной площади Шардан не было залито ярким солнечным светом, а, возможно, тому виной было его дурное пробуждение, но Андрэ почувствовал себя как-то неуютно.

Поток бодрости куда-то незаметно улетучился. Казалось, какое-то напряжение, неспокойный дух, витал в окружающем воздухе. Было душно, точно перед грозою. «Так и есть, будет дождь», – подумалось Андрэ.

Глядя в низко нависшую над ним облачную гряду, он вспомнил свой сегодняшний сон. Точнее эпизод из него ослепительной вспышкой возник перед его глазами: снова эта площадь, заполненная людьми, невыносимая жара в воздухе, так что больно «вдыхать, и горящий костер. Он стоит совсем близко, и видит, как языки пламени, точно преданные псы, смиренно лижут ноги женщины, той ведьмы. («Но нет,» – пытается протестовать разум, – «я же тогда был вдалеке, я не мог все это видеть…»).

Но он видит в мельчайших деталях, как жадно вздымается ее грудь, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, как шевелятся ее чуть полноватые губы с родинкой в правом уголке, нашептывая нечто, что его слух не может ухватить. Темные глаза исполнены страдания. Но он не в силах оторвать взора от ее ног («О, боже, нет!..»), которые как-то пугающе меняются в усиливающемся пламени, что уже охватило легчайшее платье; кисти рук, связанных за спиной, отчаянно извиваются в тщетной попытке освободиться. Но нет, путы стянуты на совесть, и женщина дико кричит от боли, так что у Андрэ закладывает уши. («Нет, это всего лишь сон, пожалуйста…», – молит он).

Он делает несколько шагов вперед и падает, обезумев, на колени, у самой огненной границы, жар пышет ему в лицо, и он почти физически ощущает ее неимоверные страдания. Кольцо огня смыкается, и остается лишь лицо, на которое словно накинута ржавая сеть. Глаза женщины обращены к небу, к счастью, он не видит их выражения, шею свело в мучительном усилии, и она кричит, кричит, а ее слова словно раскат грома разносятся над забитой людьми площадью: «Возмездия! ВОЗМЕЗДИЯ…». Он больше не в силах этого слышать, его перепонки готовы лопнуть. Андрэ хватается за голову и… просыпается.

Все это за мгновение пронеслось перед ним, и Андрэ содрогнулся, точно от пронизывающего порыва ветра, пронесшегося над его головой. Воспоминания об этой казни все еще преследовали его. И во сне события всегда развивались немного по-другому, каждый раз еще острее и мучительнее, чем это было для него наяву. Он словно участвовал во всем происходящем и мог повлиять на это… но женщина гибла снова и снова. Проклятье, она умерла полгода тому, и никакие силы не могли вернуть ее к жизни. Ее звали Анна. Ее имя… Господи, почему он не может просто забыть все это?…

Тем временем, пока сам Андрэ находился в плену тягостных раздумий, ноги его миновали некрутой спуск, вымощенный мелким булыжником, что находился сразу за площадью. Повернув направо, он оказался на пересечении трех маленьких улочек, одна из которых, идущая под прямым углом наверх, вела к таверне его брата. Оставалось взять карету, дабы не изнурять ноги, или же продолжать идти на своих двух, благо, было не так уж далеко. Однако тут внимание почтенного лавочника было привлечено звонким девичьим криком, донесшимся с противоположной стороны близлежащей улицы. «Воры!..» – подумалось ему, и он поспешил к низенькому кривому домику напротив (тут почти все были такими), где посреди наваленных прямо на улице отбросов и куч грязного тряпья, мелькали чьи-то фигуры.

Весьма странная картина представилась взору Андрэ…

* * *

У капитана гвардейцев Пабло Фуэртеса были определенные принципы, которые он не собирался нарушать. Их было немного, но они были, и это уже вызывало уважение. Так, он никогда не ходил к одной шлюхе больше одного раза в месяц. И никогда не пил во время дневной службы, даже капли в рот не брал. Хотя разрешал своим солдатам – в душе он считал, что всякий настоящий гвардеец должен быть пьян. Иначе он становится слишком уж самостоятельным и, чего доброго, начнет обсуждать приказы командира. Когда он сам был гвардейцем, то прикладывался к фляге через каждые десять минут… что в строю, что на привале. Однако, став капитаном по выслуге лет, тут же раз и навсегда установил для себя сухой закон. Теперь он весь день ходил трезвый и злой, а по вечерам напивался, как лошадь, возмещая себе тяготы воздержания.

Вчера он перебрал особенно сильно, и теперь Пабло находился в крайне скверном состоянии духа. Головная боль что-то меняет в человеке. Пока есть она, ничто другое не имеет значение. Все на свете Пабло бы сейчас променял на несколько крупных глотков холодного винца, но принцип – есть принцип. То, что солдаты употребляли при этом столь манящую его жидкость прямо у него за спиной, умножало его страдания. Но никто из них даже не пытался предложить свою флягу капитану – знали, она будет выбита могучим кулаком из рук, и вино прольется впустую. Чем непонятнее были мотивы такого поведения командира, тем выше было их уважение к нему.

В обязанности капитана и его небольшого отряда из трех гвардейцев вменялось патрулирование улиц юго-западной части Риоса. Этим утром не происходило ничего существенного, пока глаза Рауля, одного из солдат, не углядели оборванку, которая, завидев солдат в кирасе, повела себя весьма странно. Сначала она постаралась, забившись в тень дома, остаться незамеченной, а обнаружив, что это невозможно, стремглав кинулась наутек. Справедливо рассудив, что честный человек просто так ни от кого не побежит, капитан приказал схватить беглянку. Надо сказать, сделать это оказалось совсем непросто, догонять в кирасах – занятие не из приятных. Однако в какой-то момент оборванку качнуло на бегу, она оступилась, и была настигнута солдатами.

Подоспев последним, капитан увидел, что Рауль и совсем молоденький Мануэль держат выбивающуюся беглянку, а бородач Родриго поднял к нему вытянутое лицо: «При ней ничего нет. Так, рвань подзаборная». Пабло от бега совсем запыхался, и у него окончательно разболелась голова. Все вокруг было точно в тумане. «Проучите эту дрянь», – крикнул он.

Лицо Родриго просияло, и он принялся разводить женщине ноги, а рука Рауля полезла под ее лохмотья. Та сопротивлялась, отчаянно визжа, и внезапно Рауль отшатнулся, схватившись руками за лицо: из-под пальцев струилась кровь. Воспользовавшись заминкой, девушка оттолкнула Мануэля и, вскочив на ноги, попыталась бежать, но Родриго успел схватить ее за левую ногу, и она с криком рухнула на тротуар.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.