Кьяра. Семь прях. Книга 2

– Нет, милая, это точно не для меня, – тоскливо улыбалась она и теребила свою одинокую сережку в левом ухе.

Даната говорила, что маму съест тоска, если мы что-нибудь не придумаем.

Даната была старше меня на два года, и она была такой хорошенькой! Прямо как солнце – радостная, звонкая, с ямочками на щеках и золотыми волосами. А смеялась она так, что вся улица хохотала следом! Не знаю, как мы с ней так сильно подружились, мы же были совсем разные. У меня скверный характер. Я не могу кивать и соглашаться, если мне что-то не нравится. Не могу, и все тут. А Даната – она умела. Вот, например, выйдет из своего дома жена столяра Кариса и заорет на нас:

– А ну, проваливайте живо отсюда! Нашли где играть! Своих дворов нет? Своей улицы мало?

Будто это только ее улица! Будто даже воздухом дышать нельзя рядом с их домом! И мне сразу хотелось закричать в ответ что-нибудь обидное. «Кариса – вонючая крыса!» или еще что похуже. Но Даната – она была не такая. Она только кивнет, улыбнется, сделает, как велят, а потом шепнет мне на ухо:

– Вот уродка!

– Да? А сама ушла как миленькая!

– Да ну! Легче согласиться, чем переубеждать каждого навозного жука.

Она была очень умная, моя Даната. Я любила ее без памяти! Больше, чем сестру, если бы она у меня была, честно! Потому что сестру ведь я не смогла бы выбрать, она была бы такой, какой родилась у моих родителей, а Данату я выбрала сама. Я увидела ее рано утром, когда ее отец-зеленщик грузил тележку, чтобы везти разные травы и молодые овощи своему дьензвуру, а Даната помогала ему. Она стояла на высокой скамейке перед тележкой и все красиво раскладывала: пучки узорчатой петрушки, пахучей кинзы, перышки укропа и зеленого лука, нежный салат, ароматный базилик, стручки зеленого горошка, тонкую оранжевую морковку… Я залюбовалась, как ловко она это делает, стояла как дурочка и смотрела!

И вдруг она мне улыбнулась! Эта удивительная девочка с золотыми волосами, которая старше меня и помогает немного отцу (совсем немного, конечно, и пока никто не видит), она заметила меня и улыбнулась! Я чуть не умерла от счастья.

Я стала ходить за ней следом. Мне было тогда пять лет, и поначалу Даната сердилась. Но однажды за ней погналась собака, огромная такая, а Даната ужасно их боялась, она бежала по переулку и визжала, а собака гналась за ней, и я взяла камень и бросила в нее, в собаку эту. Не попала, но она тут же затормозила. И смотрела на меня мутными глазами, огромная, злая, и тяжело дышала. Почти сразу же подскочил страж. Он схватил собаку за холку и перерезал ей горло. Тут уж мы обе заревели. Было страшно. И немного жалко собаку. Но понятно, что по-другому никак – собака угрожала девочкам. А вдруг они – будущая сила короля?

Так мы подружились с Данатой.

И всегда были вместе.

На улицах.

В садах для прогулок.

Даже в школе.

Мы уговорили родителей схитрить: Даната пошла в школу на год позже, а я – на год раньше, и мы оказались в одном классе. Даната была выше и умнее всех, все ее слушали, все ее любили. Мы придумали с ней, что никогда не попадемся на глаза королю, а когда нам исполнится тридцать лет и мы будем свободны, то отправимся в большое путешествие! Обойдем весь Суэк, может, даже до родной маминой деревни дойдем.

Правда, мама стала сильно беспокоиться, потому что после той истории с собакой на нашей улице слишком уж часто появлялись ищущие. Наверное, страж, что убил собаку, рассказал им про Данату. Трудно не заметить девочку, у которой волосы как расплавленное золото и ниже пояса, глаза веселые, а на щеках ямочки.

– Кьяра, теперь ты должна быть еще внимательнее. Если за Данатой приглядывают, то и тебя наверняка приметили, ты у меня такая красавица!

Сережка моей мамы

Прошло почти два года после папиной смерти, когда мама впервые разбудила меня на рассвете и мы пошли к причалам. Мне не надо было спрашивать зачем, я и так поняла, что она затеяла. Я видела, что в последний месяц по ночам мама мастерит из запасов проволоки игрушки и украшения, и теперь она, видимо, решила переплыть пролив, чтобы оказаться на том берегу. Мама уверяла меня, что там нет Мастера и ищущих. Там каждый может заниматься чем захочет, не важно, кем он рожден. И никто не властен забрать твою силу. Даже король. Не знаю, как по мне, все это ерунда, даже Семипрях не смог бы выдумать такого прекрасного мира, но мама так упорно в это верила, что я начала верить тоже. Я даже решила, что именно оттуда она и приплыла к отцу однажды, а вовсе не из очень далекой деревни в Таравецком лесу.

Вечером я пробралась к причалам, ходила вокруг, как голодная лиса, ждала темноты, ждала, когда разойдутся рыбаки, когда задремлет страж… Наконец я оттолкнула плот от берега, услышала шорох песка по его дну, плеск волн и увидела мерцание огненных медуз. Плот плохо меня слушался, юлил и крутился, но я все же смогла довести его до лодок и встретить маму. Она лежала на дне папиной лодки, укрывшись своим темным плащом. А когда плот ткнул лодку в бок, приподнялась и засияла, увидев меня. Она привезла столько разной еды! И настоящие башмаки для меня! И новые ножницы.

– Там так удивительно, Кьяра! Такой прекрасный город, такие улыбчивые люди! У меня все раскупили за полдня! Огромный базар, чего там только нет, и никто не требует плату, чтобы продавать свое. А сколько там торговок самых разных! Представь, я видела одну, она сама делает лодки и продает!

– Она, наверное, уже старуха?

Мама засмеялась:

– Как ты догадалась? Ну, в общем, да, довольно старая уже, но она всю жизнь их делает, Кьяра! Она сама мне сказала.

– Так не бывает. – Я перенервничала, устала и хотела спать.

– Мы обязательно там с тобой побываем!

Но и этому не суждено было сбыться.

Мы с Данатой иногда ходили за ворота смотреть на всех тех, кто ждал за ними. Они спали под телегами или в наспех построенных шалашах, многие тайком обменивали свои товары на хлеб или молоко, многие переселялись с детьми, и те целыми днями играли на обочине дороги.

– Здорово было бы побывать в их деревнях, да? – мечтательно говорила Даната. – Посмотреть, как они там живут, что едят на обед, какие танцы любят танцевать…

Даната обожала танцы!

По воскресеньям какой-нибудь дьен устраивал танцевальный вечер у себя на площади, и все окрестные улицы стекались на праздник – кто поглазеть, кто себя показать, кто насладиться игрой музыкального дьена. Нам с Данатой повезло – мы жили в квартале аж с тремя площадями: кондитерского, ювелирного и огородного дьенов, так что танцы у нас проводились чаще других.

Конечно, площади нужны были не только для танцев. Здесь дьен устраивал сходы, чтобы обсудить свои дела, здесь дьензвур выдавал ремесленникам дьеноту, здесь раз в неделю Мастер читал наставления народу. Здесь поощряли, объявляли волю короля, и казнили тоже здесь. Хотя казнили в Суэке очень редко, почти никогда. Это считалось бессмысленным. Лучше отправить преступника на рудники в Таравецком лесу, пусть приносит пользу.

В общем, площадь была главным местом дьена. И только новую силу короля каждый год провожали с главной площади Суэка, расположенной в самом центре города, – с площади Будущих королей. Она была окружена невысоким забором и выложена красным камнем, который добывали на той стороне Таравецкого леса, и в солнечные дни горела огнем. Не было места огромнее и величественнее. Во время обряда, который проходил в день, когда ночь лишь на миг открывала глаза, туда вмещался почти весь город, а кто не успевал занять хорошие места по периметру прямоугольной площади, тот забирался на заборчик или на крыши соседних домов.

В то утро мы с мамой припозднились, и когда пришли к причалам, уже занимался рассвет. Наверное, поэтому все и произошло. Мы торопились добраться до лодки и, может быть, слишком шумно гребли. А может быть, за ней давно следили. Мама шагнула в лодку. Махнула мне. Я оттолкнулась и повела плот назад, к берегу. Я прошла половину пути, когда услышала грубый оклик, брань, а потом мама вскрикнула и раздался всплеск. Я сразу поняла, что случилось: страж увидел ее, спустился по лесенке к воде и просто вытолкнул ее из лодки в море. Прямо к медузам-огнёвкам. Я развернула плот и как бешеная поплыла к маме. Страж меня окликнул и даже прицелился из арбалета. Потом, видимо, разглядел, что я еще девчонка, и стал просто орать как сумасшедший. Но я не обращала на него внимания. Я вытаскивала маму из воды, счищала с нее огнёвок, я гребла к берегу, стаскивала ее с плота, тащила на себе домой…

Огнёвки кусают человека, впрыскивая в него смертельный яд. От одного укуса можно спастись. Даже от двух. Но если тебя столкнули к ним в воду, если десятки мерзких красных медуз набросились на тебя… у тебя нет шансов. Я знала это. Все знали. Мама умрет. Может быть, она уже умерла. Я не могла посмотреть, я закинула ее на спину и тащила домой, а сумка с украшениями и игрушками волочилась по дороге, как хвост. Домой. Нам надо домой. Домой, мама, домой.

– Кьяра, – прохрипела она мне в ухо, – забери себе мою сережку и никому не отдавай. Что бы ни случилось.

Больше она ничего не сказала.

Не успела.

Когда мы добрались до дома, ее тело раздулось от яда огнёвок, а кожа покрылась волдырями. Я уронила ее на кровать и упала рядом. Мама умерла, а у меня не было сил даже заплакать.

К обеду пришла Ульрас. Увидев маму, она медленно осела на пол. Вот тогда я и заплакала.

К вечеру опухоль спала, и мама снова стала похожа на себя. Только следы от ожогов остались, пламенели на коже. Даната не отходила от меня целый день. Ульрас взяла на себя все хлопоты: оповестила дьен отца и соседей, приготовила листья атьюкты и все, что нужно для погребения. В какой-то миг мы остались с мамой одни, я вспомнила ее последние слова и аккуратно сняла сережку. Ухо было холодным.

На следующий день ее похоронили. Никто ничего не спросил у меня. В Суэке хоть раз в год, да кто-нибудь погибнет от укусов огнёвок. Кто в воду случайно упадет, кто полезет купаться, напившись в кабаке бражки. Никто меня ни о чем не спросил. И я никому ничего не сказала. Не сказала, что это было убийство.

У меня не были проколоты уши. Мамину сережку я повесила на шею, как кулон. Несколько раз я ходила на причалы, пытаясь узнать, кто же из стражей ее убил. Но тогда было сумеречно, я была внизу и довольно далеко, а форма у всех одинаковая. Я так никогда и не узнала, кто именно столкнул ее в воду.

Огонь в мастерской унес папу. Огненные медузы убили маму. Я осталась одна. Совсем одна. Обычно девочек-сирот забирали в Сады – самое прекрасное место на свете. Мы были там однажды, нас водили на экскурсию, чтобы показать, как прекрасен Суэк. И мы в этом уже не сомневались, побывав в Садах.

Нас привели туда на рассвете. Так делают всегда, потому что, когда солнце, поднявшись над башней стражей, роняет первые лучи на ограду Садов, она вспыхивает тысячами красок – это распускаются спящие ночью алекофы, нежные цветы разных оттенков, от белоснежного до темно-сиреневого. Они увивают забор Садов так густо, что совсем не видно решетки. Наставница показала стражам пропуск, и мы вошли в ворота. И будто попали в другой мир. Птичий щебет обрушился на нас, нежный запах цветущей кинеи вскружил голову, глазам стало больно от обилия красок – сотни оттенков зеленого с сочными вкраплениями красного, желтого, голубого, пурпурного. Во все стороны расходились тропинки, выложенные белым камнем, и ноги сами рвались побежать по ним. Наставница дала нам время прийти в себя – двум десяткам ошарашенных, придавленных красотой девочек из квартала ремесленников. Потом она рассказала историю Садов, и ей приходилось напрягать голос, чтобы перекричать птиц.

Вот что я запомнила.

– Сады заложили примерно сто лет назад по просьбе одной девушки, первой силы короля Рулаша. Мать ее умерла в родах, а отец всю жизнь работал королевским лесничим и жил на берегу лесного озера. Король Рулаш и дочь лесничего росли вместе и часто играли здесь, в лесу и у озера. Как вы помните из истории, королю Рулашу пришлось рано вступить на престол, потому что его отец, король Алион, погиб, сражаясь с дикарями в Таравецком лесу, и Рулаш был прекрасным правителем, как и все наши короли. Когда дочери лесничего исполнилось семнадцать лет, ее отец умер, и тогда она попросила короля Рулаша выбрать ее своей силой. У нее были длинные золотые волосы и красивое лицо. Король Рулаш согласился. Перед обрядом девушка сказала: «Мой король, я отдам тебе свою силу, всю без остатка, но пусть место наших игр у лесного озера превратится в цветущий сад. Пусть там круглый год цветут, сменяя друг друга, кинеи и атирисы; пусть поют птицы; пусть сюда приходят все, кому хочется полюбоваться красотой вечной весны».

И король обещал.

«Пусть на берегу озера построят красивый уютный дом для тех девочек, которые остались без родителей, как я. Пусть они живут здесь, любуются озером и садом, слушают пение птиц и мечтают стать твоей силой».

И король обещал.

«Пусть их обучают разным наукам и придворному этикету, чтобы тебе не стыдно было показать воспитанниц короны гостям из других королевств, пусть они ни в чем не знают нужды и вечно прославляют твое имя».

И король обещал.

«Пусть все короли сначала выбирают силу среди этих девочек и только потом ищут по стране. Пусть для этого организуют большой бал, где девочки смогут показать все свои умения, всю свою красоту. Пусть у них будет возможность стать фрейлинами королевы или принцессы».

И король обещал.

Он сдержал все обещания. Сразу после обряда заложили Сады. И своим потомкам король Рулаш приказал беречь Сады и дом у озера. Так и повелось с тех пор: никто из сирот Суэка не знает нужды. Не правда ли, красивая история?

Все девочки как завороженные кивнули, даже Даната. А я подумала, что история скорее грустная. А еще я подумала, что лесная девушка, наверное, была влюблена в своего короля. Интересно, любил ли король ее?

– С тех пор и поныне, – продолжала наставница, – бедные сиротки находят приют в этом дивном месте…

Тут тропинка вывела нас к тихому лесному озеру, маленькому и почти круглому. На его берегу стоял прекрасный дом из белого камня под красной черепичной крышей. Аккуратные цветочные клумбы, дорожки, беседки, скамейки окружали его. Из приоткрытого окна на первом этаже лилась музыка: кто-то играл на арфе грустную и нежную мелодию.

– Здесь девочек учат пению, танцам, игре на музыкальных инструментах, придворному этикету. Вырастая, они смогут пополнить свиту королевы или принцессы либо остаться здесь, в чудесных Садах, чтобы воспитывать новеньких. Каждая девочка живет в отдельной комнате, чтобы у нее было время для уединения. Комнаты роскошные, кровать украшена парчовым балдахином, а зеркало во весь рост – золотом. Ведь многие из девочек будут жить во дворце и должны чувствовать себя свободно в подобной обстановке. Также у девочек воспитывается утонченный вкус в еде и умение одеваться.

Судя по лицам моих одноклассниц, половина из них мечтала в этот миг осиротеть.

Но осиротела только я.

И лежа сейчас в родительской постели, я думала о том, что прекрасно ведь жить в белом доме на берегу озера, где сто лет назад играли юный принц и его лесная фея. Прекрасно не думать о том, где найти еду на сегодня и на завтра, сменить непонятное будущее на место фрейлины (я помню, мам, мне почему-то нельзя быть силой короля; если меня выберут, так уж и быть, утоплюсь в лесном озере). Да, наверное, прекрасно. Изучать всякие ненужные науки, научиться танцевать лучше Данаты. И кстати, я всегда мечтала играть на арфе…

Я лежала в постели своих родителей, глядя сухими глазами в чисто побеленный потолок, вспоминала Сады и понимала, что я вгрызусь в эти стены, но никуда отсюда не уйду. Потолок мы побелили с мамой две недели назад. На верстаке – ее игрушки и украшения для продажи там, на том берегу Кругового пролива. Папину лодку и плот до сих пор не забрали. Я смогу. Огнёвки? Я буду аккуратна. Я не попадусь.

В окно тихонько постучали. Я подскочила, будто обнаружила на подушке огнёвку. Ищущие? Не может быть, мне всего двенадцать. И сейчас еще весна, они не приходят так рано. Люди из Садов? Интересно, кто докладывает им о том, что какая-то девочка осиротела? И куда забирают сирот-мальчиков? Я подошла к окну.

Это была Даната. Я впустила ее и тут же накинулась:

– Ты сошла с ума? Ты представляешь, что я подумала?

– Тише, тише, дурочка! Ночь же!

– Вот именно! А ты в окна стучишься! А я…

Я разревелась.

Даната усадила меня на скамейку, обняла и дала выплакаться. Потом достала из сумки яблоки, сыр и бутылку сидра.

– Обворовала Ульрас? – усмехнулась я, вытирая слезы.

Ульрас варила самый вкусный сидр в нашем квартале.

– Тебя заберут в Сады, да?

Я же говорю: мы с Данатой были будто одно существо, даже думали одинаково.

– Наверное. Но я не хочу.

– Ты шутишь? – Она смотрела на меня с таким изумлением, что я сама удивилась: неужели не хочу? В самом деле не хочу? Стать одной из лесных девочек, купаться в озере на рассвете, слушать неумолчное пение птиц, любоваться цветами… Называть Сады своим домом.

– Нет. Не хочу. Я буду жить здесь.

– Одна?

– Да.

– Тебе не позволят.

– Может, они не узнают? Если не ходить за дьенотой… как думаешь? Может, они забудут обо мне?

– А что ты будешь есть? Во что одеваться?

– Да ладно, у меня есть запасы, – отмахнулась я. Почему-то не захотела рассказать о мамином ремесле даже Данате. – Мама позаботилась. Протяну как-нибудь. А там… может, король выберет меня, – усмехнулась я невесело.

Даната вздрогнула и опустила глаза.

– Что?

Она молчала.

– Что, Даната? – Ее молчание испугало меня сильнее стука в окно.

– Вчера меня остановил на улице ищущий, – шепотом и будто через силу сказала она. – Спросил, сколько мне лет.

– А ты?

Она молчала.

– Даната!

– Соврала, что тринадцать.

Даната спрятала лицо в ладонях. Я ошарашенно молчала. Даната обманула ищущего? Даната? Я вдруг поняла, что внутри меня такой комок чувств, самых разных и слишком противоречивых, чтобы суметь их выразить словами! Удивление, страх, непонимание и – облегчение. У нас есть еще год! Даже если ищущий не забудет ее и вернется. А потом… может, королю она и не понравится вовсе? Ищущий еще не король!

– Даната… – начала я осторожно, положив ладонь на ее спину. – Ты не хочешь быть силой короля?

Вдруг ее мама тоже обрезает ей волосы тайком? Я глянула на подругу. Когда Даната сидела, кончик ее косы подметал пол. Нет, вряд ли тетя Йена делает это.

– Не хочешь? – спросила я снова, потому что она все молчала.

– А ты хочешь? – огрызнулась Даната и тут же смутилась. – Хочу! Конечно, хочу. Все хотят! Я должна хотеть. Но… мне так страшно, Кьяра!

Я обняла ее за плечи.

– Что сказал ищущий? Ну, когда узнал, что тебе тринадцать?

– Поцокал языком и ушел. Раз пять оглянулся. Они узнают, да?

– Не обязательно. Спросят в школе, но ты же учишься как раз с тринадцатилетними.

Мы замолчали. И, я уверена, думали об одном и том же.

– Ну почему мы не родились мальчишками! – сказала Даната с отчаяньем.

– Или родились не здесь, – слабо улыбнулась я. – Давай спать? Ты отпросилась на всю ночь?

Даната кивнула, мы легли и долго еще шептались, мечтая о том, как бы нам поскорее дожить до старости и делать все, что хочется.

Каждый вечер я собиралась выплыть перед рассветом на папиной лодке к таинственной земле – и каждое утро откладывала. Ночами мне снились огнёвки. День проходил за днем, а я все не могла решиться. Так мы прожили весну. Я – одна в доме своих умерших родителей, растягивая остатки дьеноты и радуясь любой помощи от соседей, и Даната – в страхе перед ищущими и разоблачением во вранье. Мы обе старались не высовываться, не дерзить учителям, не ссориться с соседями. Потом я удивлялась: почему меня так долго никто не трогал? Почему ни учителя, ни соседи не отправили меня в Сады? Ответа я так и не нашла.

За нами пришли одновременно: ищущие – за Данатой, дьензвур Садов – за мной.

Мы с Данатой как раз возвращались из порта. Ходили туда, чтобы раздобыть мне рыбы на обед. Рыбаки часто выбрасывают мелочь, подкармливают кошек. Мне повезло в этот раз – я несла домой восемь свеженьких, еще живых тенёток. Рыбешка мелкая, но на уху пойдет. Мы свернули в проулок и увидели толпу у дома Данаты: ее родители, сестры, брат, соседи. И ярким пятном среди них – бордовое одеяние ищущего. Даната схватила меня за руку.

– Спрячемся у меня, – шепнула я, забыв, что за такое сразу же отправляют на рудники.

Но у моего дома стояла одинокая фигура – высокая женщина в белых одеждах служителей Садов. Даната тоже ее увидела и сразу разжала мою руку. Лицо ее напоминало восковых кукол.

– Скажи мне, что я не умру, – попросила она.

– Нет! Конечно, нет, ты что! – испугалась я.

Почему Даната все время думала о смерти? Никто ведь не собирался ее убивать! Но… но что мы знали про тех, кто отдал свою силу королю? Если король выбрал тебя своей силой, за тобой приходил ищущий, забирал куда-то и через два дня на площади Будущих королей перед всем Суэком тебя, одетую в прекрасное платье огненно-золотого цвета, с распущенными волосами, провожали по Дороге силы в храм Семипряха. И все. Что происходило потом? Что значило «отдать силу»? Куда девалась ты сама и могла ли жить без силы?

– Ульрас говорит, что король выпивает твою кровь. Всю до капли, – прошептала Даната.

– Слушай ты ее! Она вечно треплет своим длинным языком, как ее еще не сослали на рудники…

– Ты Кьяра Дронвахла? – услышала я мягкий и в то же время властный голос. Голос, которому невозможно не подчиниться. К нам подошла женщина в белом. Данату тоже увидели, и ищущий шел к ней, расплываясь в улыбке. Он был молодой и веселый, шутил и делал вид, что не замечает страха в глазах Данаты и слабые улыбки ее родных.

Дьензвуром Садов оказалась высокая молодая дама, слишком некрасивая, чтобы надеяться хоть когда-то стать силой короля, но слишком величественная, чтобы у меня хватило духу с ней спорить. Вся моя решимость растаяла. Но я сама не понимала отчего: от дьензвура Садов на пороге моего дома или оттого, что Данату выбрал король.

– Можно мне проводить подругу? – только на это меня и хватило. – Прошу вас, она мне как сестра!

– О, милая, ты хочешь порадоваться за нее вместе со всеми? – голос был прямо елейным, а глаза увлажнились от умиления. – Хочешь быть на площади Будущих королей?

Я кивнула.

– Мы вместе придем туда. Воспитанницы Садов обязательно приходят проводить новую силу.

– Но я…

– Довольно. Я дам тебе время собраться, если ты хочешь взять любимую игрушку или что-нибудь на память о родителях. Больше тебе ничего не понадобится, дитя. Сады дадут тебе все необходимое.

Мы зашли в дом, и я оглядела комнату. Что мне взять с собой? Мамина сережка висела у меня на шее, я никогда ее не снимала. Я положила в карман нож для резьбы по дереву – папа любил резать разные фигурки. Я взяла его просто на память о нем. Мамина сережка, папин нож… Я порылась в сундуке и достала свое детское одеяльце, сшитое из разноцветных лоскутов. Все. Больше брать нечего.

– Кто будет здесь жить теперь? – спросила я, глотая горький ком в горле.

– Это решит дьен твоего отца. Не думай об этом. Твой дом отныне несравненно прекраснее.

Мой несравненно прекрасный дом

Страж у ворот Садов почтительно поклонился дьензвуру и с интересом посмотрел на меня. «Совсем мальчишка», – подумала я и, кажется, поняла, куда попадают все мальчики-сироты. Ведь Суэк окружает стена с девятью фортами – там живут и охраняют нас стражи. Ловкие, волевые, бесстрашные. Те, которым нечего терять, одинокие мальчики-сироты, выросшие в фортах. «Зря ты хотела родиться мальчишкой, – мысленно сказала я Данате. – У них тоже не сильно-то большой выбор. А у тех, кто остался без родителей, и вовсе никакого». Мне стало нестерпимо грустно и обидно за всех простых мальчишек Суэка, которым уготовано лишь две дороги – дьены ремесленников или форты стражей. И я не замечала полуденной красоты Садов, пока дьензвур не сказала:

– Не правда ли, тут, под этими благоухающими деревьями, начинаешь совершенно по-иному смотреть на мир и сердце бьется сильнее, исполненное благодарностью королю и Семипряху за дарованную нам жизнь?

Я машинально кивнула, а сама подумала с раздражением: «Семипряху – еще может быть, но жизнь мне дали мама с папой, король тут вообще ни при чем».

– Может быть, тебя удивляет, что я сама пришла за тобой?

Нет, меня это не удивляло. Я вообще об этом не думала.

– Просто здесь, в Садах, совсем не то, что везде. У нас принято уважать каждую девочку, независимо от того, сколько ей лет и кто были ее родители. И та малость, что я сделала (пришла за тобой сама, хотя могла бы отправить одну из наставниц), – это лишь вежливость, дань уважения твоей утрате…