Тиоли. Время воды

У второго моего господина была любимая забава…

От воспоминаний даже перед глазами потемнело.

Это было перед тем, как он продал меня и многих других. Азартные игры никогда не приводили к счастью, а для хозяина они были главным развлечением после измывательств над женщинами.

Часто он покупал на рынке понравившихся рабынь только затем, чтобы через день или неделю отправить их на смерть, когда они переставали быть интересны. Он выбирал лишь молодых и сильных, часто – совсем недавно ставших рабынями. Ему нравилось видеть их ненависть, его завораживало, как они сопротивлялись… Крики девушек из его покоев каждый в доме мог различить даже из самого дальнего угла. Если девушки начинали рассказывать о том, что делал с ними господин, то умирали сразу же, поэтому их предупреждали о молчании. К тому же легко не размыкать губ, когда тело испещрено синяками и царапинами.

Я была благодарна своей выдержке за то, что не показала характер, не дала хозяину заметить себя…

– О чем думаешь? – прищурился дракон, рассматривая меня. Его взгляд я чувствовала так, будто смотрела в глаза.

– Ни о чем, господин, – очень тихо и ровно промолвила я.

Никогда нельзя давать повода думать о себе. Раб должен быть не белее стены, вровень с нею. Раб должен быть нужен, но не интересен. Так он сохранит себе жизнь.

– Не называй меня господином, когда мы наедине, – вдруг сухо сказал дракон.

Я вновь вздрогнула, ведь не знала, что последует за этим.

– Можешь звать меня Дже Хён.

Мой страх достиг пика.

Хозяина нельзя звать по имени! Только «господин», иначе я нарушаю все писаные и неписаные правила.

Подняв голову, я не удержалась от испуганного взгляда.

– О силы! – вдруг простонал Дже Хён. – Это ж надо… Так, мелкая, прекрати таращиться на меня, как на жерло вулкана, в которое тебя вот-вот бросят. Браслет на тебе держит сильнее, чем браслеты рабов, но в глазах окружающих теперь ты не такая же рабыня, как это бывает у людей. Поэтому можешь звать меня по имени. Я сам тебе это разрешаю. Поняла?

– Это неправильно, господин, – слова сорвались с губ раньше, чем я успела их обдумать.

– Да ладно! – отмахнулся дракон. – Для моего народа правила людей не работают. К тому же вскоре мы уедем отсюда.

Я взяла палочками немного риса и отправила в рот – уж лучше я буду жевать и помалкивать, чем говорить. И без того сказала сегодня слов больше, чем за последние несколько недель.

– Так, поняла? По имени, – повторил Хён. – И прекрати сжиматься в комок каждую секунду. Ты из клана Хадже, где же твоя гордость? Хадже ненавидят рабство. Они сражаются до последнего, если оказываются схваченными, проданными, а ты ведешь себя, как слабая собачонка, которую днями и ночами били палкой, чтобы навсегда изгнать…

Он умолк, на миг о чем-то задумался и посмотрел пристальнее, а я постаралась не замечать этого внимания.

– Тебе двадцать, – задумчиво пробормотал он и наклонился вперед, – а сколько лет ты рабыня?

– Я ноби всю жизнь, – хмуро отозвалась я. – А рабыня – десять из них.

Вначале, когда только оказалась здесь, то считала, что всегда была рабыней, но Киао объяснила мне, что не все ноби – рабы.

– Да-а, достаточно, – моргнул Дже Хён. – Половина жизни. – А потом добавил, чуть подавшись вперед: – Мелкая, запоминай новые правила, по которым мы будем существовать бок о бок. – Он выжидающе замолчал и продолжил, когда я посмотрела на него: – Ты не можешь уйти, если попытаешься убежать – найду. Но ничего плохого я тебе не сделаю. Считай, что мой браслет – просто ограничение передвижения.

– Зачем я вам? – решилась спросить я, раз уж не могла найти причину. – Вы дракон. Зачем я вам?

– «Тебе», – с нажимом исправил Дже Хён. – Я предпочитаю, когда ко мне обращаются на «ты» те, кого я приближаю.

Он опять замолчал, и пришлось, подавляя самосохранение, спросить вновь:

– Зачем я в… тебе?

– Хорошо, я расскажу, а ты будешь слушать и перестанешь на меня так пялиться, – ухмыльнулся Дже Хён, – у тебя, конечно, красивые глаза, но перепуганных девчонок я терпеть не могу.

Я потупилась, а дракон начал рассказывать:

– Эта история могла бы быть забавной, если бы не жестокость, с которой за нее наказали. Несколько лет назад один дракон… Он не имел громких титулов, но сам вождь уважал его. Так вот, этот дракон полюбил дочь вождя. Она была прекраснейшей из женщин нашего клана, ее нельзя было не пожелать. Многие смотрели в ее сторону. А она… Она предпочитала не смотреть ни на кого, но ей нравилась любовь мужчин. И еще… она не терпела их измен, даже если не отвечала взаимностью. Дракон долго добивался ее, даже думал попросить разрешения вождя, но потом понял: она никогда не будет ему принадлежать. И смирился. Нашел другую женщину. Та любила его преданнее, чем он ее, но дракон поклялся ответить если не любовью, то верностью. А потом дочь вождя узнала об этом и решила отомстить, ведь ей хотелось преданности навсегда.

Он замолчал и не продолжил, а я сидела и ждала.

– И что же?.. – пришлось спросить его.

– Дочь вождя – это дочь вождя. Она потребовала от других людей клана выполнить то, что ей хотелось. А жаждала она мести. Ей гордость и гордыня не давали покоя. Женщину, которую выбрал дракон, убили, а его самого изгнали, обвинив в ее смерти. Ну, и само собой, лишили части сил.

– Так жестоко?.. – удивилась я.

– Тебе не понять, – зло искривил губы Дже Хён. – Только драконы знают, насколько жестоко это наказание. Теперь я не могу вернуться домой.

– Как это? – Мое удивление прорвалось сквозь преграды, таким сильным оно оказалось. Вдруг пришло, будто из ниоткуда, воспоминание: драконы сильны настолько, что никому не под силу сломить их волю, одолеть тело и забрать душу.

– Меня лишили части сил, – спокойно ответил хозяин, – и теперь я не могу полностью контролировать зверя в себе. Могу принимать обличие, но на часы, испытывая при этом боль, а для того чтобы попасть в земли клана Ганъён, нужно переплыть зачарованные воды Туманган. Иначе…

– Иначе? – повторила я.

– Воды этой реки подобны теплому ветру в часы покоя, но Туманган извилиста и быстра. Тот, кто разозлит реку, будет раздавлен в пальцах подводных течений, как мелкий угорь, – усмехнулся Дже Хён, искривив губы. – Я не романтик и не глупец, чтобы бросаться вперед. Я искал иной путь.

– Нашел? – его тон вывел меня из себя, особенно когда дракон недвусмысленно на меня глянул, так что и голос меня выдал.

– Ты уже больше похожа на живую, – вместо ответа констатировал Дже Хён. – Видно, нужно тебя чаще кормить. На людей еда всегда хорошо влияет.

Я вскочила, но тут же опомнилась: нельзя. Нельзя так делать. Кем бы ни был этот дракон, но он может наказать меня, а я все еще рабыня и должна вести себя скромно и незаметно.

– Мелкая, сядь, – спокойно даже не приказал, а посоветовал хозяин.

Я опустилась на пол, а Дже Хён продолжил:

– Расскажу тебе свой план, так будет честно, ведь он выгоден и тебе тоже.

«Выгоден?»

Это слово повисло у меня в мозгу, а я сама уставилась на хозяина.

– Не смотри на меня так, будто увидела живое воплощение страха, – вздохнул господин и встал. – Глаза вывалятся из орбит, а мне лень искать их по углам, учти.

Я фыркнула и тут же зажала рот рукой, потому что поняла: этот хитрец просто умело пробивает бреши в моей самозащите. Это неправильно, так не должно быть!

– Прекрати, – юлить было глупо, поэтому я сказала прямо.

– Я еще не начинал. – И на его губах сверкнула улыбка, а до меня дошло, что у нее уже другое значение. Усмешка, как у ребенка, который задумал пакость и смело рассказал об этом. Проказливая улыбка сорванца. – Я нашел и другой путь домой, – продолжил говорить дракон. – Но это очень опасный путь для драконов, а особенно для тех, что не защищены властью своего народа.

– И какой же? – спросила я, раз уж мне, по словам Дже Хёна, ничего не грозило.

Хозяин довольно улыбнулся:

– Через земли клана Хадже. Но с людьми этого клана, как известно, мы, из клана Ганъён, не дружим. – Молодой человек потянулся вверх и покачался на пятках. – Драконы в ссоре с твоим народом, да и никто из драконов не может войти в земли клана Хадже и покинуть их. Чтобы просто попытаться уговорить их пропустить меня, нужно войти под сень древних лесов, что растянули свою тень меж гор и рекой Туманган.

Ему уже не нужно было говорить дальше. И так понятно. Я хоть и ничего не понимала, но, похоже, принадлежала к клану Хадже, а значит, могла пройти и провести.

– Я предлагаю тебе сделку, – заметил Дже Хён после минутной паузы, – чтобы увеличить свои шансы на положительный ответ.

Странный… Я не стала ему ничего говорить.

Разве он не знает, что я его ноби, а с рабами не заключают сделок? Им велят, а если те не желают подчиняться – наказывают. Я рабыня, как бы сам он ни считал. Вольной у меня нет. Как и нет свободы выбирать свой путь, а люди без места, без дороги и без денег не могут быть свободными.

– Я выполню любой приказ, – предпочтя больше не слушать речи дракона, я кивнула.

Он усмехнулся и тоже кивнул:

– Хорошо. Пусть так. Значит, через несколько дней мы покидаем этот город.

Все так, как и должно быть. Он вправе решать за меня, а то, что обращается чуть лучше, так это может быть лишь временным помутнением. Завтра утром дракон взбеленится и перестанет казаться добреньким.

– Сейчас я заведу тебя в комнату и запру, сиди и жди. Попробуешь убежать – сильно пожалеешь.

Я не ответила. Угроз я не боюсь, а уж раз бежать мне незачем…

– Мне незачем бежать, – хмуро промолвила я, предупреждая дальнейшие слова Дже Хёна.

Дракон пожал плечами, взял за руку и вывел вслед за собой из комнаты, чтобы запихнуть в другую, по соседству, и запереть дверь. Я не сопротивлялась. Даже не выказала ни единой эмоции, чем, кажется, немного разозлила Дже Хёна.

Мне ведь и правда незачем убегать. Господин меня накормил и отвел не в сарай и не на конюшню, а в маленькую уютную комнатку, где так призывно маячила удобная подстилка на полу.

Сытость плохо влияет на голову. Так всегда говорили все хозяева, теперь я была склонна с этим согласиться. Только сытость и вызванная ею сонливость могли вынудить меня почти упасть на пол, со стоном обнять жесткую подушку и мгновенно уснуть.

Пусть Дже Хён накажет меня после, но хоть несколько минут я проведу так, как давно мечтала. Часто по ночам на узкой лежанке в крошечном продуваемом доме, где кроме меня спали и другие женщины, когда под головой была лишь свернутая жесткая циновка, а на плечах дырявое одеяло, гревшее не лучше холодного дня, я мечтала, что однажды смогу ощутить мягкость и приятную свежесть настоящей постели. Теперь даже жесткая подушка казалась нежнее пуха.

ГЛАВА 2

Родители опять ругались на кухне. Кажется, всякий день моего рождения начинался именно с их скандалов. Я настолько к этому привыкла, что перестала огорчаться, просто выжидая передышки в их взаимных обвинениях.

Но именно тот день с самого рассвета не заладился, и, будто в память об этом, мои сны всегда начинались с того хмурого мартовского утра.

Весна пришла рано, украдкой осыпая город холодным дождем, после которого дворы превращались в чавкающее под ногами болото. Неделю назад отец купил мне яркие солнечные резиновые сапожки, чтобы я не пачкала обувь. Так что погода теперь не беспокоила, ведь так здорово шлепать по лужам вместе с подругой, щеголяя смешными обновками. Иногда, для смеху, мы менялись одним сапогом из пары, и прохожие оборачивались на хохочущих девчонок.

Представляя продолжение дня, несмотря на пасмурное небо, вспыхивавшее в сознании огоньками цвета зеленки и спелых мандаринов, я лежала в кровати и ждала.

Сегодня мама и папа ругались особенно самозабвенно, словно на самом деле отыскали достойную тему для глобальной ссоры. Стоило об этом задуматься, как все мое тело сотрясло от предчувствия беды.

Каждый раз во сне все повторялось, но ощущения приходили ко мне с той же острой болью, будто и не я жила после случившегося сначала два года, а потом еще пять лет в чужом теле.

Сердце кольнуло, и я прижала к груди ладошку, слушая учащающиеся удары.

– Папа… – позвала тихо и жалобно, как потерявшийся котенок. – Мама.

Они не слышали, продолжали огрызаться, но так, что я не могла разобрать слов. Возможно, успей я тогда выйти хоть на несколько минут раньше из комнаты, ничего бы не случилось. Но я выжидала, оцепенев от простого детского страха: неужели все на самом деле.

Через какое-то время родители умолкли, хлопнула дверь ванной комнаты, в отдалении сипло свистнул кран, гулко зашумела вода. Папа заглянул ко мне не сразу, и я поняла, что все совсем плохо, когда он, старательно отводя взгляд, поцеловал меня в висок пахнущими сигаретным дымом губами.

Он никогда не курил по утрам. Так же никогда не позволял себе лгать единственной дочери, поэтому я прямо спросила:

– Что случилось?

Он горько усмехнулся и как-то слишком небрежно пожал плечами:

– Все как всегда, тушонок.

Отец старался вести себя спокойно, не выдать правду, впервые оберегая меня от нее. Так я узнала, как бывает, когда все очень плохо, а люди вокруг пытаются изобразить счастье лишь потому, что тебя угораздило родиться именно в этот день.

Больше я не стала расспрашивать, втайне надеясь, что ошиблась, поспешила с выводами. Но нет. За завтраком мама щеголяла красными от слез глазами и норовила опять начать ссору с отцом, но он, думая, что я не вижу, угрожающе посматривал на супругу.

В полной тишине мы выпили свой чай с бергамотом, съели по большому куску торта, и я сбежала из дому подальше, хотя и планировала поваляться и почитать понравившуюся книгу, раз день рождения все равно выпал на субботу.

Я отправилась к подруге и сразу же ей все рассказала. Она мне не поверила, ведь и сама не раз видела перебранки моих родителей. Но я знала. Знала лучше кого бы то ни было. Ведь именно я прожила с этим мужчиной и этой женщиной под одной крышей ни много ни мало пятнадцать лет жизни. Трудных, первых, но пятнадцать.

Родители развелись через две недели. Они больше не ссорились и даже не пытались делить имущество. Квартиру – единственное ценное – папа оставил нам, а сам перебрался к двоюродному брату на другой конец города. Алименты на меня они также не обсуждали: папа сам решил, что я буду получать все в том же объеме, что и раньше. Но мама, будто ему в пику, перевела меня из лицея в обычную школу. Денег на оплату учебы хватало, но ей хотелось хотя бы так ущемить его. Через меня. Моими руками. Но я все видела. Все эти ужимки и попытки как-то задеть отца. Он не позволял, а я не собиралась его ненавидеть.

Из-за чего все случилось? А из-за чего разводятся другие?

Часто мне казалось, что родители разбежались лишь потому, что не дали себе шанса и труда разобраться. Это ведь чертовски сложно: сесть напротив и дать возможность собеседнику просто все рассказать. Так сложно, что проще заниматься бумажной волокитой.

С отцом я виделась по выходным. Он забирал меня на целый день, и мы устраивали себе настоящий праздник. Возможно, конечно, что праздником этот день был лишь для меня, а он ни на секунду ни о чем не забывал, но я не видела и тени во взгляде отца.

Мама о папе не спрашивала. Она вообще стала редко появляться дома. Об обедах и ужинах я перестала заикаться через день после отъезда отца – не имея возможности поссориться с ним, она устраивала скандалы мне.

С новой школой тоже ничего хорошего не вышло, а ребята в классе и вовсе невзлюбили меня, стоило представиться. Так бывает. Стая диких собак тоже порвет слабую комнатную собачонку лишь за то, что ее можно сцапать. И логика здесь ни при чем.

Маме о школе я не рассказывала, папе – тем более.

…Видение во сне сменилось – мое сознание, как давно отлаженный механизм, перенесло обзор в просторный класс. Самый обычный: шесть окон по левую сторону от доски, парты в три ряда, блеклые голубые обои на стенах и кое-где вздувшийся и оторвавшийся линолеум. Ничего нового или необычного. Самый заурядный день.

Как и тот, когда я перестала быть глупенькой пятнадцатилетней девочкой.

Из класса я выходила под пристальными взглядами других девчонок. При учителях они вели себя скромно, но вот на переменах… Я боялась перемен.

Это теперь я знала, чего ожидать, и даже не вздрогнула, в очередной раз неизменно сворачивая после уроков за угол школы, чтобы по асфальтированной дорожке пройти до дальней калитки в ограде. За калиткой пышным цветом радовала глаза белая сирень, скрывая еще одну дорожку.

Тем путем мало кто пользовался, чему я могла только радоваться, ведь это до минимума сокращало мое общение с одноклассниками, а когда я добиралась до остановки, мне оставалось лишь перейти дорогу, чтобы оказаться дома.

Но не сегодня. Сегодня я была беспечной и немного счастливой, ведь на перемене позвонил отец и предложил погулять с ним в парке. Мы не виделись несколько недель, и звонок вышел неожиданным и приятным.

Хотелось крикнуть самой себе: остановись, посмотри же! Но я шла, привычно отсчитывая бордюрную плитку, и почти столкнулась с девчонками из класса.

Они стояли группой, как раз поперек дорожки, не давая пройти. Заметив меня, девушки тут же метнулись вперед, не позволяя удрать. Я и не пыталась. Что я могла противопоставить шестерым? Даже тогда я была мельче и слабее других.

Меня затащили в заросли сирени и долго с упоением издевались, не давая ни уйти, ни хотя бы отвернуться. Девчонки пропесочили и мою одежду, и знания, и даже глаза, ничего не оставив без внимания. Их слова не столько оскорбляли, сколько пугали. Я все ждала, когда же одна из них догадается ударить, но нет. Этого не случилось. Интересно… Я до сих пор не могу понять, почему же?

А дальше произошло то, о чем я жалею и теперь.

Что стоило просто оттолкнуть их руки, высоко поднять голову и уйти, не давая шансов на еще одну колкость. Но это сейчас мне, теперешней, было ясно, а тогда я стремглав бросилась прочь, как перепуганный заяц. Не зря отец называл меня тушонком, порой я и правда действовала не разумнее тушканчика.

На светофоре мигал зеленый, я понадеялась, что успею…

Не знаю, что было дальше. И было ли? Может, я умерла в ту самую секунду? А может, уже в машине скорой? Или вовсе… на холодном столе в операционной?

Я не знаю. И вряд ли узнаю. У меня уже совсем другая жизнь. И здесь тоже нужно как-то существовать.

Вот почему, когда я вижу тот самый сон, за несколько секунд до пробуждения перед внутренним взором возникает отец, чтобы сказать одни и те же слова: «Страх не снаружи. Он внутри, в нашей голове».

Сон не закончился внезапно, как это случалось всякий раз. И слезы страха не скользили по щекам, холодя шею. Разум, как плошка с оплавленной свечой, медленно колыхался на грани пробуждения. И я покачивалась вместе с ним, чувствуя лишь жар во всем теле и сухую горечь во рту.

«Значит, болезнь не забыла обо мне», – с долей радости подумала я. Или, может, произнесла эти слова вслух? Не знаю. Расплавленный разум не желал помочь или дать хоть какую-то подсказку.

Сколько я проспала? Час? Два? Больше?

В глаза будто насыпали песка, и я не смогла разлепить веки и осмотреться. Пришлось успокоиться и начать думать.

Когда господин оставил меня одну, был еще день, так что сейчас вполне возможно… ночь? Внутренние часы помалкивали, видно, их также расплавил огонь, что бушевал в моем теле.

Сколько раз я видела, как умирали другие… Может, через пару часов, после мучений и борьбы, я тоже освобожусь? Стану легкой, как птица, и свободной, как ветер? Больше не буду видеть серость и безысходность своей жизни? Не состарюсь? Не стану немощной старухой?

В улыбке я растянула губы.

Скоро все закончится. Этот трудный путь не для меня. Скоро…

– Эй, мелкая? Ты что удумала?

Слова я услышала, но они доносились будто сквозь вату.

«Заложило уши. Это из-за высокой температуры», – подсказал очнувшийся разум, не перестав раскачиваться и раскачивать меня.

Вялые мысли отнимали много сил, отчего внутри все начало кружиться с большей скоростью, подкатывая тошнотой к горлу.

– Не смей, – хмуро велел мне хозяин. – Додумалась, видите ли.

О чем он?

Меня приподняли и начали понемногу вливать в рот какую-то жидкость с отвратительным травяным привкусом.

Лекарство? Наверное. Но зачем? Мне ведь так хорошо. Отпустите! Позвольте уйти.

– Не глупи, – зло прорычал Дже Хён. – Ну, или подожди немного. С делом разберемся, а потом можешь отправляться, куда захочешь!

От неожиданности я негромко охнула и подалась вперед, упершись губами в чашку. Едва теплая жидкость плеснула во все стороны. Пискнув, я открыла глаза и глянула на склонившегося ко мне господина. А он… Он ухмыльнулся и протянул мне посудину с остатками лекарства.

– Хорошо. Раз пришла в себя, то в состоянии держать чашу сама.

«Бессердечный!» – хмуро подумала я, давясь горьким настоем, после чего вновь улеглась. И почти сразу одернула себя за проявление эмоций.

Как странно! Почему я так отреагировала на его слова, ведь ничего особенного хозяин не сказал. Так почему же во мне вскипела обида, раз Дже Хён повел себя ровно так, как и должен был?

– Ну-ка, – господин заставил меня приподняться и… зачем-то обнял.

От неожиданности я замерла, не понимая, что же происходит. А потом меня вдруг окутала приятная прохлада, уносящая боль и жар из моего тела.

– Где это видано, чтобы дочь клана Хадже так легко сдавалась? – нравоучительно заметил Дже Хён, отпуская меня, и недовольно искривил губы.

Я могла не отвечать, просто закрыть глаза и притвориться спящей. Но мне было важно разобраться в происходящем.

– Да не дочь я какого-то там клана! – Возмущение вышло достаточно убедительным, на что я и рассчитывала.

Если я хочу получить хоть какую-то информацию, но при этом не выдать свое неведенье, то противоречие – лучший вариант. Повезет, и хозяин сам мне все расскажет, возмутившись моими словами.

– Глупости, – тут же отреагировал Дже Хён. – Да даже слепой, зная, что искать, поймет.

Ну, хоть что-то…

– Я ничего не знаю о своей семье, так что не верю, – пробормотала я и отвернулась.

Меня все еще лихорадило. Сил на диалог не осталось, и я даже не была до конца уверена в том, что хочу получить ответ.

– Ты выглядишь как и все представители клана огненных, – спокойно отчеканил хозяин. – А я много раз видел Хадже.

Да, возможно, он прав, но что это дает мне?

Если бы я родилась здесь, в этом времени, и знала, кто я такая, то, вероятно, пожелала бы вернуться домой. А дом для меня, по словам господина, где-то среди людей, называющих себя кланом Хадже.

Кто они вообще такие?

Огненные, если я правильно понимаю название, которым их величает Дже Хён. Вот только это ничего не объясняет.

– Я ничего не знаю о клане Хадже, – в конце концов честно признала я, понимая: не поверит. Здесь, в этом мире, среди этих людей, о кланах, пусть и тайных, знают даже малые дети.

Дже Хён не ответил, а я не стала поворачиваться, чтобы увидеть его реакцию. Молчание затягивалось, и я начала потихоньку дремать, чувствуя, как под действием лекарства из тела окончательно уходит жар.

– Клан Хадже – один из древнейших, – очень тихо произнес господин, а я задумалась: снится мне или я на самом деле его слышу. – И такой же древний, как и мой, клан Ганъён.

Древние кланы?

Для меня, попавшей сюда из двадцать первого века, даже сто лет могли считаться стариной. О каких же временах говорит Дже Хён?

– Среди людей бытует много историй возникновения кланов. – По скрипу и шороху я определила, что он сел на пол, а значит, прежде чем окончательно усну, смогу услышать хоть какое-то объяснение всего происходящего. – Наверное, даже внутри самих наших групп люди расскажут не меньше десятка историй. О Ганъён я знаю, конечно же, больше, но, живя в городах, узнаешь и выдумки о Хадже.

Последнее предложение меня заинтересовало, и поэтому я перевернулась на другой бок, чтобы видеть Дже Хёна и его реакцию на вопросы. Мне так было проще. Пять долгих лет я почти не могла спрашивать, чтобы узнать больше о том мире, в котором оказалась. А это сложно и требует выдержки.

Старушка Киао не могла удовлетворить мою потребность в знаниях. При попытках расспрашивать она или начинала ругаться, или просто игнорировала меня. Хуже было, когда в глазах маленькой пожилой женщины появлялся испуг и она сама начинала посматривать на меня с опаской и заботой. Однажды, чтобы скрыть тот факт, что я мало помню о прежней жизни Тиоли, пришлось даже солгать о потере памяти. Старушка приняла это объяснение, заметив, что от ударов палкой слабые люди и умереть могут, а я легко отделалась.

– В городах? – внимательно контролируя интонацию своего голоса, переспросила я. – О Хадже знают?