Князья Ада

Эшер украдкой покосился на Карлебаха – в тёмных глазах старика за круглыми стёклышками очков блестели слёзы.

«А ведь когда-то это был человек, – подумал Эшер, отставляя поднос с уцелевшими останками. – Человек, у которого была жена, а может, и ребёнок – такой, как Миранда. Человек, который любил и был любим, который просто жил себе и никого не трогал…»

И, в отличие от вампиров, не желал продлевать свою жизнь сверх отпущенного срока.

«Заражение крови» – так объяснял это Исидро. «Они, судя по всему, не сохраняют индивидуальные черты личности – те, что делают меня Симоном, а вас – Джеймсом…»

– Хэ тут же притащил это существо ко мне, – доктор Бауэр осторожно прикоснулась кончиками щипцов к одному из жутких клыков. – Он никогда не верил в демонов и настаивал, что у всех явлений, которые мерещатся людям в сумерках, должно быть какое-то научное объяснение. А ещё он утверждал, что байки о способности всяких там «яо-куэй» призывать из шахт полчища крыс и прогонять их обратно – не более чем суеверия…

– Крыс? – резко оглянулся Карлебах.

– Так утверждают байки. И шахты, и топи возле главного входа кишат крысами.

– И как давно ходят эти «байки», фрау доктор? – осторожно уточнил Эшер. – Я изучал фольклор провинции Хэбэй, но ни разу не встречал упоминаний о подобных явлениях.

– Они начали ходить совсем недавно. Селяне прозвали этих существ «яо-куэй», но большинство считает это наказанием за преступления императора, которые повлекли за собой утрату Небесного мандата[22]. Впервые я услышала о том, что кто-то видел «яо-куэй», незадолго до Рождества, значит, байки о них ходят уже почти год. – Доктор Бауэр убрала останки обратно в коробку и снова закрыла её на замок. – Понимаете, мои прихожане стараются не выходить на улицу после заката – и боятся они не только призраков, якобы вылезающих по ночам. Уже много лет эти горы кишат разбойниками, а сейчас, когда Гоминьдан собирает отряды, то и дело слышно, как очередного мужчину силком забрали в ряды ополченцев. Бедная госпожа Вэй уверяет, что «яо-куэй» забрали её мужа – слишком хилого, чтобы угрожать бандитам или пригодиться Гоминьдану. – Доктор покачала головой: – Этих людей невозможно понять…

– Год… – прошептал Карлебах.

– Скажите, может ведь статься так, – доктор Бауэр убрала коробку обратно в шкаф и заперла дверцы, – что группа этих существ – небольшое племя – скрывалась в недрах здешних гор несколько столетий? Пещеры возле деревни Нань Чжэ-ин исследованы далеко не полностью, а река, проходящая через пещеры Конг-шуй, несколько миль течёт под землёй. Возможно, эти существа питались объедками, найденными в шахтах и в мусорных кучах возле храмов.

– Но в таком случае, – возразил Эшер, – почему о них заговорили лишь год назад?

– Позвольте мне взглянуть на его одежду, – хрипло попросил Карлебах.

Доктор Бауэр распахнула шторы, отворила ставни и, достав одну коробку, добродушно заметила:

– Должна предупредить – вам не понравится.

Стоило ей открыть коробку, как Эшер вздрогнул от резкой вони. Внутри обнаружились обрывки короткого ципао – мешковатой рубахи прямого покроя из плотной ткани, уже двести пятьдесят лет служившей обычным одеянием всех китайцев, и мужчин, и женщин, – и лоскуты мужских штанов-ку. Одежда была отчаянно грязной и основательно изодранной собаками.

– Вы читали моё описание этого существа, – негромко продолжила Кристина. – Жаль, что вам не удалось взглянуть на него собственными глазами. Вероятно, оно увидело, что люди носят одежду, и натянуло украденные вещи, подражая им. Вы видели череп, а само лицо даже близко не походило на человеческое. Эта тварь была практически полностью лысой, позвоночник согнут вперёд, а пальцы заканчивались огромными когтями. За двадцать пять лет, что я провела здесь, в Миньляне, обращая светлые местные души в христианскую веру, я ни разу не слышала ни о чём подобном – ни в сказках, ни в легендах, ни даже в побасенках, которыми старики пугают внуков, чтобы те не лазили в заброшенные шахты. А я слышала тысячи охотничьих баек из тех, что рассказывают у костра, герр профессор, я беседовала с охотниками, излазившими все местные скалы… – она покачала головой, прослезившись от страха и злости. – А теперь берлинские антропологи клеймят меня мошенницей, а мой собственный епископ обвиняет меня в попытках собрать побольше пожертвований для моей миссии, прикрываясь «научными исследованиями». А между тем мои прихожане всё чаще и чаще рассказывают мне о том, что сталкиваются с подобными тварями. Деревенский полицейский видел, как ему показалось, сразу двоих, всего пять дней назад – а теперь сюда приехали вы, и я не вижу на ваших лицах ни удивления, ни беспокойства. Когда и где вы видели подобных существ раньше? Что вы можете рассказать о них?

– Увы, ничего, gnädige Frau, – откликнулся Эшер прежде, чем Карлебах успел открыть рот. – Потому что ничего не знаем. Но непременно узнаем, если найдётся кто-нибудь, кто сможет проводить нас туда, где полицейский заметил этих тварей, и к топям возле угольной шахты, где псы Ляо Хэ порвали нашего знакомца из той коробки в шкафу.

– Это они.

Доктор Бауэр, уверенно шагавшая вперёд по заросшей тропе, уходившей вверх по склону ущелья, оглянулась – но не поняла ни слова, так как Карлебах перешёл на чешский. Сам он говорил на этом языке в детстве, а Эшер – во время странствий по Центральной Европе, двадцать лет назад. Миссионерка поздоровалась с сержантом Уиллардом и рядовым Гиббсом на ломаном английском и на нём же поблагодарила за то, что они присоединились к вылазке. И, хотя Эшер знал, что тысячи немцев – а то и десятки тысяч – считали воинственные устремления кайзера такими же чудовищными и необдуманными, как и англичане, не было никакой гарантии, что Кристина Бауэр входила в их число. Но даже если и входила – в любом Министерстве иностранных дел непременно имелся один чиновник – или секретарь, или какой-нибудь министр без портфеля, – занимавшийся исключительно тем, что по крупицам собирал информацию от лавочников, миссионеров, слуг из различных домов, а затем просеивал эти крупицы в поисках тех, что могли бы принести пользу родине. Джеймс и сам занимался подобными вещами. Он не представлял, как немецкое верховное командование может додуматься использовать кровожадных бессмертных существ, к тому же, вероятно, обладавших такой же способностью насылать иллюзии и отводить глаза, как и вампиры. Но учитывая, что гнездо подобной нечисти находилось в Праге, в опасной близости от Берлина, рисковать лишний раз не стоило.

– Как они сюда попали? – негромко спросил Джеймс, переходя на чешский. – Я интересовался у тех вампиров, что встречались мне в Центральной Европе, о том, не случалось ли подобной… мутации, изменённому виду, возникать где-либо совершенно неожиданно…

– А они тебе, конечно же, совершенно честно ответили? – перекинув лямку дробовика за могучее плечо, Карлебах шагал вперёд, опираясь на палку, – и хотя тропа была крутой, он запыхался не больше, чем двое солдат, замыкающих небольшой отряд.

– У них не было причин меня обманывать.

– Обман – это их основное занятие, Джейми, – возразил старик. – И пока ты не примешь это как данность, можешь считать, что ничего о них не знаешь.

Ущелье, где протекала речушка Миньлянь, за прошедшие века почти полностью лишилось растительности. Кое-где ещё попадались редкие группки сосенок, но в основном виднелись лишь кусты вдоль берегов да жухлая жёлтая трава, шелестящая на ледяном ветру. Чжань – единственный выживший из трёх псов Ляо Хэ – неожиданно остановился посреди дороги и зарычал.

– Ты что там увидел, а? – спросил коротышка-крестьянин, потрепав своего питомца по лохматой спине. – Нашёл, что ли, кого?

Эшер тоже оглядел унылые горные склоны. Все его рефлексы, наработанные за семнадцать лет полевой службы, в голос кричали, что здесь кто-то есть. Не яо-куэй, конечно – день едва перевалил за середину, и солнце только-только начало клониться к закату.

Но кто-то здесь точно побывал. На сухом песке тропы Эшер заметил свежие отпечатки чьей-то обуви, красноречиво свидетельствующие, что в последние дни здесь проходил или бандит – в смутные времена они наводняли Китай, как саранча, – или гоминьданский «ополченец». Обычным разбойникам вряд ли захочется связываться с двумя британскими солдатами, вооружёнными «энфилдами[23]» – третий из конвоиров, молодой рядовой Барклай, остался в деревне караулить лошадей, – но какой-нибудь крупной и сильной банде эти самые «энфилды» могут и приглянуться.

Тропа уходила вверх, а затем снова спускалась вниз, на выровненную площадку у самого входа в шахты Ши-лю. На этой площадке, ярдов в сто шириной, когда-то находились хозяйственные постройки, где рабочие мылись и справляли нужду, и сюда же сваливали в кучи отработанную породу. Пологая земляная насыпь – бог знает когда сделанная – вела к самому зеву пещеры, огромному и кривому овалу, темнеющему на желтоватом каменистом склоне. Сели превратили это место в болотистую пустошь, где среди грязи и угольной пыли развелись ряска, осока и рогоз, и, как и предупреждала доктор Бауэр, вовсю кишели крысы.

– Тело лежало здесь, – фрау Бауэр указала на ближайшую каменную насыпь в нескольких шагах от того места, откуда тропа уходила вниз.

– Он пытался удрать обратно в шахту, – Ляо Хэ положил руку на мохнатую голову пса. Эшер дождался, пока миссионерка переведёт слова крестьянина на немецкий, чтобы Карлебах тоже понял, о чём идёт речь. – Шунь и Шуо принялись драть ему глотку, а он в ответ подрал их когтями. А там, в темноте, – Ляо Хэ взглядом указал на шахту, – я заметил глаза остальных. Они светились, как у крыс, но на высоте человеческого роста. А крысы кишели во всём болотце, носились туда-сюда и пищали.

– Я так понимаю, где-то здесь же ваш полицейский увидел и тех двоих? – спросил Эшер у доктора Бауэр по-немецки.

– Нет, те двое встретились ему возле деревни, гораздо ниже по склону. После заката никто не подходит к шахте так близко.

– Вам стоит быть осторожнее, сэр, – заметил сержант Уиллард, когда Эшер, старательно обходя наиболее глубокие лужи грязи, направился к насыпи, ведущей к пещере. – Именно в таких местах чаще всего обустраивают логова разбойники…

Не владея ни китайским, ни немецким, солдаты пребывали в уверенности, что Эшер с Карлебахом ищут каких-то легендарных существ – вроде гималайских йети, – и Джеймс старательно подкармливал эту уверенность, отвечая на вопросы сержанта Уилларда по дороге.

– А по запаху похоже, что внутри прячутся люди? – спросил он.

Сержант задумчиво прищурился.

– Одно можно сказать наверняка, сэр, – пахнет весьма странно.

Уиллард не лгал. Здесь и впрямь не ощущалось запахов, характерных для людского лагеря: экскрементов, дыма от костра – тот бы точно долетал до самого выхода, даже если бы кострище находилось глубоко в пещерах, – и совершенно точно не было ни единого свидетельства, что где-то поблизости проходили лошади. Из шахты тянуло чем-то иным, и от этого запаха у Эшера по спине бегали мурашки.

Они поднялись по насыпи. В земле виднелись канавки – когда-то здесь была колея для вагонеток, но железные рельсы и деревянные шпалы давно растащили запасливые крестьяне.

В верхней пещере царил сероватый сумрак; такой рассеянный свет и схожая высота сводов напомнили Эшеру о часовне в Вичфорде – городе, где жил его отец. В одном конце пещеры виднелись два узких прохода в тоннели – судя по всему, уголь здесь добывали по старинке, кирками, и выносили наверх в корзинах на собственных плечах. А в другом конце пол просел, и на дне образовавшейся ямы угадывалась скопившаяся вода.

Забрав у сержанта Уилларда фонарь, Эшер зажёг его и подошёл к ближайшему тоннелю; чтобы пробраться туда, ему с его ростом в шесть футов пришлось бы наклонить голову и протискиваться боком.

Серые крысы, вспугнутые светом, разбежались по тёмным углам. Их крошечные глазки поблёскивали в темноте, как угольки.

Запах здесь ощущался сильнее, вызывая дурноту. Эшер почувствовал, как у него заколотилось сердце. Карлебах подошёл ближе, сжимая рукоять дробовика более здоровой рукой, пристроив дуло на запястье другой.

– Да, – прошептал старик. – Они здесь.

Полтора года назад Эшер вместе с Исидро колесили по восточным окраинам Европы, собирая любые доступные крохи информации, расспрашивая немёртвых в Берлине, Аугсбурге, Праге и Варшаве о том, не слышали ли они о вампирах, неожиданно начинавших мутировать, о вампирах, не входящих в ту или иную ячейку и не придерживающихся никаких правил в охоте. Об Иных Джеймсу довелось услышать только в Праге; но и этих слухов на тот момент хватило, чтобы понять, что Иные – вовсе не те существа, за которыми он охотился.

Теперь же, глядя в бескрайнюю тьму тоннеля, Эшер жалел о том, что некоторые вопросы Исидро тогда так и не задал своим собратьям-немёртвым.

Он уже открыл рот, чтобы обратить внимание на странный эффект от запаха, но осёкся, заметив лицо Карлебаха, полное напряжённого отчаяния – старый профессор как будто изо всех сил пытался увидеть что-то в темноте за пределами круга света от лампы. Губы старика, прячущиеся под пышными усами, сжались в тонкую линию. Эшер заметил, что Карлебах дрожит.

«Полтора года назад он был вполне доволен жизнью в Праге и с энтузиазмом продолжал изучать секреты этих древних улиц, даже зная о том, что по ним бродят вампиры…

Так что же изменилось?»

Одной лишь новости о том, что вампиры существуют и на другом конце света, вряд ли хватило бы, чтобы превратить старика из профессора в охотника. И тем не менее, когда Эшер ответил на его первое письмо отказом, Карлебах собрал вещи, оставил дом, в котором родился и прожил всю свою долгую жизнь, и отправился сначала в Англию, а затем в Китай.

Почему?

Почему именно сейчас?

Что он такого узнал, о чём не стал рассказывать?

В темноте что-то зашевелилось. Угольков-глаз прибавилось – пол тоннеля уже буквально кишел крысами. Эшер заметил, что в верхней пещере стало слегка темнее – солнце скрылось за горными пиками.

– Полагаю, на сегодня мы увидели достаточно, – проговорил Джеймс, и Карлебах вздрогнул, как от выстрела. – Мы выяснили, где находится шахта, и убедились, что в ней обитают те самые твари, которые встречались вам в Праге.

– Да, – не сразу откликнулся Карлебах. – Да, безусловно, ты прав…

– Мы не знаем, сколько их тут и как глубоко в шахте они прячутся – и в какой конкретно момент после заката пробуждаются от спячки.

Карлебах кивнул. На секунду Эшеру почудилось, словно профессор хотел сказать что-то ещё, но вместо этого отвёл взгляд и пробормотал:

– Всё верно. Нам лучше… нам лучше уйти.

Он вёл себя так, словно, проехав полмира и добравшись до нужной точки, совершенно не знал куда двигаться дальше.

И что делать.

И зачем он вообще сюда приехал.

Странно…

Они вместе вернулись к зеву пещеры, где в лучах закатного солнца их дожидались остальные члены поискового отряда – сержант Уиллард и рядовой Барклай, Ляо Хэ со своей собакой и доктор Бауэр. По пути Карлебах дважды остановился, оглядываясь в темноту тоннеля.

И Эшер всякий раз гадал, что он пытается там разглядеть.

Глава шестая

– Это место зовётся храмом Бесконечной Гармонии, – как и большинство русских дам из благородных семей, баронесса Татьяна Дроздова свободно изъяснялась на французском, так что беседовала с Лидией на этом языке и на нём же обращалась к трём «мальчикам»-рикшам, добрых две мили тащившим всю её компанию от Посольского квартала бодрым шагом. Выбравшись из повозки, баронесса расплатилась и властно указала пальцем на утоптанную грязь переулка:

– Ждать здесь, всем троим, – «мальчику», выслушивающему указания баронессы, по наблюдениям Лидии, было как минимум шестьдесят – он был достаточно стар, чтобы сгодиться госпоже Дроздовой в отцы, и уж точно слишком стар, чтобы таскать дородных русских дам по закоулкам Пекина. – Десять центов.

– Десять центов всем троим, – седоволосый рикша указал сначала на себя, а затем на двоих ребят помоложе, дотащивших повозки Лидии и молоденькой большеглазой сеньоры Джаннини – жены ещё одного дипломата, – а также двух широкоплечих русских телохранителей баронессы до самого начала Шёлкового переулка, уходящего вправо. – Десять центов, десять центов.

«Судя по всему, – подумалось Лидии, – старик имеет в виду, что за время простоя, пока три благородные леди будут осматривать храм, нужно заплатить по десять центов каждому из рикш».

– Десять центов, десять центов, – охотно согласилась баронесса. Она почти не говорила по-английски, но, судя по всему, неплохо понимала пиджин[24] – основной язык общения всех слуг и рикш в городе. – Конечно же, они тут же убегут, если кто-то предложит им одиннадцать, – добавила баронесса, переходя на французский, и поправила вуаль на плоской старомодной шляпке. – Но в Шёлковом переулке рикши встречаются на каждом углу, так что мы ничего не потеряем.

Прошлым утром за чашечкой чая сэр Джон Джордан пообещал Лидии организовать прогулку по городу в компании кого-нибудь из старших дам из местного европейского круга. Обычно новоприбывших брала под своё крыло леди Эддингтон, старшая из женщин Британского квартала, – но сейчас, убитая горем, она не могла уделять никому внимания. Однако полтора года назад, во время поездки в Петербург, Лидия познакомилась с кузиной баронессы Дроздовой, а уж та никому не собиралась уступать своё священное право досыта накормить любого гостя впечатлениями. Когда Лидия осторожно поинтересовалась, не сможет ли сэр Джон каким-то образом добыть приглашение и для сеньоры Джаннини, тот улыбнулся привычной лениво-интеллигентной улыбкой и ответил: «Положитесь на меня, мадам».

Паола Джаннини как раз и обнаружила тело Холли Эддингтон в тот злополучный вечер – именно на её крик сбежались остальные гости. Однако, пообщавшись с баронессой, Лидия заподозрила, что сэр Джон, судя по всему, решил, что миссис Эшер уже наслышана о характере этой женщины и поэтому пожелала взять в компанию кого-то ещё, чтобы легче переносить её общество.

Вооружившись путеводителем, баронесса уверенно направилась во внутренний двор храма через резные ворота, покрытые облупившимся зелёным лаком.

– Сейчас вы увидите стоечно-балочные потолочные конструкции, – властно заявила она, – основное здание называется «чэньфань» и неизменно располагается окнами на юг – здесь находятся самые роскошные помещения всего комплекса.

За время пути из Саутгемптона Джеймс описывал жене Пекин как дебри зданий и переулков, похожие на коробки-головоломки, нагромождённые друг на друга. Без очков – те бы непременно и бесповоротно испортили всё впечатление от роскошного ансамбля из платья и шляпки в тёмно-зелёных и лавандовых тонах – Лидия видела вокруг пугающий лабиринт из серых закоулков, ярких и грязных вывесок над лавками, залитый ярким, слепящим солнцем, полный самых невероятных звуков и запахов. В мешанине высоких надвратных башен и узких, как кошачьи лазы, хутунов, переплетающихся с широкими прямыми парадными улицами, наводнёнными людьми, повозками и скотом, нельзя было не то что отыскать путь, а и вовсе понять, где ты находишься.

Все рикши работали на хозяев своих повозок – так рассказывала Паола, пока возницы тащили всю компанию по улице, лавируя между телегами, носильщиками, продавцами сладостей, уборщиками нечистот и пожилыми мужчинами, разносящими клетки с птицами. В этом смысле рикши походили на лондонских извозчиков: чаще всего они ночевали в том же сарае, где стояли повозки, и в большинстве случаев находились в кабальной зависимости от своих хозяев за какие-то иные блага. Такая форма заработка уходила корнями в криминальное подполье, где заправляли ростовщики и владельцы борделей, а также те, кто нелегально приобретал оружие у армии и перепродавал Гоминьдану.

– Поэтому, как вы понимаете, с нами едут телохранители, – итальянка махнула рукой за плечо, где в третьей рикше ехали Корсиков и Меншиков, могучие усатые казаки, словно сошедшие со страниц «Баллады об Иване Скавинском-Скаваре»[25]. – Сказать по правде, за время пребывания в Китае у меня ни разу не возникало ни малейших неприятностей – президент республики весьма дорожит дружбой с европейскими державами, – однако я всё равно не рискнула бы отправиться в город без сопровождения.

Паола говорила по-французски – также как баронесса и все остальные обитатели Посольского квартала, кроме разве что американцев, которым, по мнению Лидии, и английский-то давался с трудом.

Миссис Эшер повертела головой, рассматривая серые стены хутунов, открытые ворота, за которыми виднелись дворики, полные играющей ребятни и развешанного белья, и тщетно попыталась понять, где они находятся. То там, то тут из-за стен выглядывала какая-нибудь симпатичная крыша, выложенная ярко-красной или зелёной черепицей и отделанная золотом, но стоило завернуть за какой-нибудь очередной угол – и ориентир мгновенно терялся из виду.

И Паола, и баронесса предупреждали Лидию о царящей в переулках вони, но здесь пахло отнюдь не так скверно, как в Константинополе.

Впрочем, по мнению Лидии, ничто не могло сравниться с запахами Константинополя.

Храмовый дворик оказался маленьким и тесным, загромождённым голубятнями и каменными садками для рыб. Однако здесь царило удивительное спокойствие – словно шумные городские улицы остались где-то далеко-далеко.

Во дворе возвышалась пара древних вязов, а возле одного из боковых строений обнаружился молодой монах в коричневом облачении, неуклюже подметающий утоптанную землю. Двойная крыша основного здания сплошь заросла зеленью, придавая ему вид угрюмый и запущенный. На ветхих ступенях дремал палевый пёс, а в проёме виднелся суровый лик, взиравший на входящих из ниши в дальней стене в окружении вышитых знамён, бумажных фонариков и мисок с подношениями – конфетами, фруктами, засахаренными арбузными семечками, кунжутными шариками и рисом.

– Это Гуань Юй[26], бог войны, – пояснила баронесса. – По словам сэра Джона, этот человек существовал на самом деле. Забавно, что они превратили живого генерала в божество! Это всё равно что построить храм Наполеона и проводить службы в его честь. Впрочем, во французском посольстве наверняка найдётся парочка-другая идиотов, которые заняты именно этим…

– Вероятно, он снискал великую славу, – Лидия вгляделась в ярко-алое лицо с огромными глазами, таращащимися из-под густых чёрных бровей. Запах благовоний немилосердно бил в ноздри.

– А это Гуаньинь, богиня милосердия, – Паола указала на восточную стену, где во второй нише на затейливом, похожем на цветок лотоса постаменте, возвышалась статуя женщины в струящемся одеянии. Даже издали было заметно, что на лице статуи отражается безмятежная красота, свойственная тому, кто прозревает будущее далеко наперёд и твёрдо знает, что всё будет хорошо. – Говорят, что Гуаньинь была принцессой, достигшей нирваны через медитации и благодеяния, однако за миг до того, как она перешагнула порог Небесных врат, за её спиной раздался плач ребёнка во тьме мира людского – и Гуаньинь вернулась обратно. – Паола перекрестилась. В сумраке храма чёрная ленточка-чокер на шее итальянки подчёркивала черноту волос и бледность кожи лица, похожего на лик Мадонны на картинах её соотечественников. Лидия отметила, что сеньора Джаннини, похоже, на пару-тройку лет моложе её самой и к тому же отличается мягкостью обращения – хотя, возможно, такой она казалась на фоне госпожи Дроздовой. – Мне нравится думать, что в образе Гуаньинь они почитают Святую Деву…

– Ага, вы полюбуйтесь, кому ещё они молятся, – и сразу поймёте, что происходит у них в головах, – баронесса подошла ближе. В потрёпанной меховой накидке эта грузная женщина казалась ещё толще. Указав рукой на ряд ниш на третьей стене, где висело сразу десять изображений, госпожа Дроздова провозгласила:

– Узрите Владыку Ада и Князей, что управляют всеми десятью уровнями, ведут записи, назначают наказания, поддерживают порядок, надзирают за работниками и любыми перемещениями, вот что. Можно сказать, всё как в России – хотя в России, конечно, в этой конторе царил бы невероятный бардак, – и уж точно так, как в Китае, – добавила она задумчиво. – Представьте себе народ, который верит, что и в посмертии всё поделено на управы, где властвует бюрократия. У них и на Небесах точно такое же административное деление.

С этими словами она направилась прочь – на этот раз к маленькой двери, ведущей в следующий храмовый дворик. Паола снова отвернулась к статуе Гуаньинь, и Лидия, улучив момент, вытащила из серебряного футляра очки и водрузила их на нос, чтобы получше разглядеть десятерых жутких чиновников, взиравших на неё из тёмных ниш: выпученные глаза, оскаленные клыки, одежды, развевающиеся на раскалённом ветру, дующем за гранью мира людского. Князья Ада. Двое из них изображались среди гибнущих душ, корчащихся вокруг или придавленных безжалостной чиновничьей ногой.