Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…

Они проходят мимо нас очень близко. И это настолько неожиданные ощущения здесь, в заключении… Мужские запахи, мускулистые тела, а главное – глаза, которые впиваются в тебя с такой жадностью, с таким вниманием, которого на воле не встретишь никогда! Глаза – лазеры, прожигающие тебя насквозь, старающиеся ощутить и впитать тебя всю – только через взгляд, и только за выпавшие внезапные секунды…

Они приветливо улыбаются:

– Привет, девчонки!

– Привет, привет!

– Как дела?

– Нормально!

Переговариваться с заключенными из других камер запрещено. Но поздороваться и спросить, как дела, в принципе, допускается.

Нас заводят во дворик, закрывают. Это прямоугольник площадью примерно 30 квадратных метров. Крашеные стены, у одной из стен – кривенькая скамейка. Очень неровный цементный пол, вместо потолка – сетка с решеткой. Над решеткой – крыша. Под крышей гуляет сильный ветер. Тамара поясняет, что это от того, что мы наверху, над воротами. А под нами – тот самый шлюзовой отсек, где проверяют автозаки…

Тамара взяла с собой молитвенник. И теперь она читает его в углу, про себя. Я и Света ходим туда и обратно… Потом Тамара заканчивает читать, откладывает молитвенник и начинает быстро наматывать круги. Я устремляюсь следом за нею…

Во время любой прогулки я старалась непрерывно двигаться, и неважно, какой она была длительности – полчаса, час или три часа. Однажды наша прогулка длилась часов пять, так как человек, который нас вывел, просто-напросто забыл про это. Он был начальником над спецблоковскими дежурами. Именно его звали Палыч. И поскольку следить за гуляющими не было его прямой обязанностью, то он и забыл про нас. И только в глубокой темноте спохватился, что людей нет на месте, и побежал ко дворикам. В камеру мы зашли почти перед отбоем. Мои соседки вопили, что будут писать жалобы! Ведь все это время нам не давали ни есть, ни пить, лишили туалета – а ведь это нарушения ПВР – Правил внутреннего распорядка! Но я, проведя эти часы на ногах и на свежем воздухе, была очень довольна.

Причем во время той памятной прогулки, спустя уже пару часов женщины начали выказывать нетерпение – когда же нас заберут? Потом уже и панику – нас что, вообще не заберут? Они стали и громко кричать, и барабанить в железную дверь. А потом даже написали на бумаге: «Нас забыли!» – и махали ею перед видеокамерой, установленной над дверью… Но все было бесполезно…

После того случая стало понятно, что ни одно видеонаблюдение за заключенными не ведется в нон-стоп режиме. И возникает такая же ситуация, как с «котом Шредингера». Ты никогда не знаешь, наблюдают за тобой в данный момент или нет. Сие неизвестно. Смирись и прими…

И эта полнейшая неопределенность касалась почти всех аспектов тюремной жизни. Ожидая какие-то текущие события, ты никогда не знаешь, произойдет ли оно наверняка. Когда оно произойдет? Чем оно закончится?.. Жизнь проходит под огромнейшим знаком вопроса. Куда тебя везут в автозаке на этот раз? Придет ли адвокат? Разрешат ли лекарства? Привезут ли продукты? Заберут ли что-то при обыске в камере? Будешь ли ты вообще завтра в этой камере? Проснешься ли ты наутро – ведь в камеру завели психически больную (людоедку, «вичевую», наркоманку, с туберкулезом и так далее)?..

Как сказал Экзюпери: «Пугает только неизвестность». И в тюрьме эту пытку неизвестностью использовали крайне эффективно. Всегда и везде. Когда людей вывозили или выводили, никогда не сообщалось, куда именно. Также заключенные не имели право иметь часы и знать время. И за решеткой каждый волей-неволей выучивался с точностью до минуты определять, сколько времени прошло с такого-то момента, и вообще – который сейчас час.

Но та первая прогулка длилась для меня вечность, хотя прошло не больше часа. Сначала оглушила пустота. Ведь люди неслучайно украшают пространство предметами, зеленью, декоративными элементами. Мы рождаемся и пребываем в некой культуре уюта, воспринимая как должное и мягкую мебель, и картины на стенах, и занавески… В тюремной же системе комфорт вытравлен напрочь! Голые стены и углы, только твердые поверхности: бетон, металл, штукатурка. Голые лампы без абажуров. Решетки вместо крыши. Решетки на окнах – иногда двойные, тройные. Нет ничего, за что может зацепиться глаз! И заключенные всячески воюют с этой убогой стерильностью. Как могут.

Здесь, во двориках, к примеру, разукрасили стены различными надписями. Лишь бы разбавить серость. Тут и тюремные клички, и номера камер, обозначаемых буквой «Х» – «хата», и статьи УК – уголовного кодекса, и полученные сроки. Различные изречения: от «АУЕ[2] – арестантско-уркаганское единство», до «всем свободы золотой!» Предупреждения о том, некто – «мусорская сука». И даже целые «чаты»: «Привет, я из такой-то хаты, зовут Маня», «Маня, привет, какая у тебя статья?» – и так далее и тому подобное. Я все перечитывала эти надписи, пока ходила круг за кругом. Невольно выучив каждое слово, каждую закорючку. И ходить вдоль этих стен оказалось тем еще развлечением! Ты идешь по кругу и тебя начинает укачивать. А организм ох как нескоро адаптируется к этому бесконечному кружению…

«Читай и качайся»

На прогулке каждый придумывал сам, чем ему заниматься. Я поначалу просто ходила кругами – то одна, то вслед за кем-то. Что ж, такое кружение в тюремном дворике – это классика. И на эту тему мне даже вспомнилась черно-белая иллюстрация из детской книжки про Чиполлино каких-то 50-х годов издания. Потом постепенно я стала находить варианты физических упражнений, которые можно было бы делать в этих двориках. Махи ногами, отжимания от стены и так далее. Здесь имелись небольшие железные клетки примерно метр на метр, похожие на те, что в зверинцах. Для совсем строго наказанных заключенных. Но эти клетки никогда не использовались. И на их прутьях вполне можно было подтягиваться, делать упражнения на пресс. Нужно было только включить фантазию и настойчивость. Пацаны в этих двориках как раз-таки очень усердно тренировались. Они приносили сюда двухлитровые бутылки из-под колы, наполненные водой. Вместо гирь и гантелей. И достигали впечатляющих результатов!

Помню совет, данный мне как-то одним из «бээсников»: «В тюрьме самое правильное – читать и качаться!» То есть – в крайне критической ситуации – быть максимально продуктивным. И глядя на умиротворенные довольные физиономии местных пацанов, на их накачанные тела, я понимала, что у них это прекрасно получается. И я все пыталась понять: как им это удается? Почему в тюрьме пацаны в большинстве своем словно вдруг мобилизуются и прогрессируют, в отличие от большинства женщин? Расспрашивала на эту тему тех девчонок, чьи мужчины: братья, женихи, друзья – так же сидят по СИЗО. И информация была достаточно однозначной: пацаны за решеткой чувствуют себя намного лучше, чем женщины…

Тюрьма – это абсолютно агрессивная среда, равная, по моему мнению, войне, с ее нескончаемым ощущением смертельной опасности. Что делает типичный мужской организм в такой среде? Он нападает. Реакция нападения – мчаться, бороться, то есть выплескивать адреналин и негатив куда-то вовне. Для организма это более здоровая реакция. А состояние защиты и осады вредит организму. Особенно на длительные сроки. Поэтому для мужчин-воителей такие адские условия – это, скорее, родная стихия. Рефлексия слетает с них, как осенняя листва. Остаются задорный цинизм и серия непрерывных раундов: со следствием, служащими СИЗО, судами, системой в целом. В промежутках между раундами – качание тела и мозгов. Никаких тебе тут: «Быть или не быть?» Однозначно – «Быть!»

В тюрьме мужчине приходится жить по режиму, нет доступного алкоголя, почти нет случайных половых связей. В тюрьме он абсолютно легитимно может перестать париться насчет крутизны тачки, повышения по службе, шубы для жены, айфонов для детей и прочего, что мотало ему нервы на воле. Он выпадает из беличьего колеса, и может, наконец, абсолютно расслабиться. И если включает мозг, бросает курить, начинает качаться, если его поддерживают с воли – а 90 % мужчин получают такую поддержку: еду, витамины, книги – то его организм в таких условиях начинает покрываться здоровыми мышцами, а мозг – новыми нейронными сеточками.

Но я не мужчина. И вся моя реакция на тюрьму была абсолютно защитно-женской: хотелось сжаться в непрерывных рыданиях, свернуться в клубочек, впасть в анабиоз и очнуться только на свободе. И только из какого-то необъяснимого упрямства я решила не поддаваться слабости и начать делать тут что-то правильное и полезное… А в ситуации, когда тебя замуровывают в тесную камеру, – самым полезным было выходить гулять. И я заставляла себя это делать. Вопреки всему – плохому настроению, плохому самочувствию. Это было правильно… «Читать и качаться»…

Я старалась двигаться везде, где выпадала возможность, везде, где находился хоть метр пространства. Я стала делать упражнения повсюду – конечно же, следя за тем, чтобы никому не мешать при этом физически. Повсюду, куда меня засовывала система. В автозаках, на «сборках», в подвалах суда, в коридорах СИЗО, даже в клетках, где проходили видеоконференции. Везде, где меня ставили на долгую паузу тупого ожидания. Все сидели, стояли или лежали. А я – занималась… И людям вокруг по большому счету было все равно, что ты делаешь, при условии, что ты никого не задеваешь. Но главное – мне самой было все равно, что на меня в этот момент кто-то смотрит. Срабатывала привычка жить под круглосуточным видеонаблюдением…

Помню однажды, во время одной из видеоконференций, где можно часами наблюдать за заключенными из других московских СИЗО – словно в условном шоу «Дом-2» – я увидела, как некий парень, видимо, устав сидеть в своей клетке, встал и начал отжиматься. Прямо во время видеотрансляции. И чихать он хотел, что все служащие Мосгорсуда, и все сотрудники изоляторов Москвы на него глазеют. И я очень хорошо понимала в тот момент, что им движет…

После прогулки нас тем же путем повели обратно на спецблок. Когда мы шли мимо двориков «для больших камер», было слышно, какой там стоит адский шум-гам. Разносились громкие крики – это перекрикивались-переговаривались заключенные в соседних двориках, слышались удары мяча – кому-то там разрешали брать мяч и играть. И все это перекрывала громкая музыка из динамиков по периметру постройки – играла какая-то попсовая музыкальная волна. Эта какофония была настолько обыденной для прогулочных двориков, что на нее никто не обращал внимания.

Когда я содержалась на спецблоке, все мои прогулки проходили в основном в тишине, и я долгое время не слышала никакой музыки. На первый взгляд, это вроде бы ерунда, есть вокруг тебя музыка или нет. Более-менее приемлемая, та, что ложится тебе если не на душу, то хотя бы на ухо… Но! Если учесть, что все мы давно уже живем с наушниками в ушах, под непрерывный фоновый саундтрек, причем специально подобранный, то не следует недооценивать его внезапное полное отключение. Этот элемент жизни в тюрьме терялся безвозвратно.

Я очень скучала по «своей» музыке. Но даже не представляла насколько, пока однажды, когда нас в очередной раз вели мимо «больших» двориков, не услышала вдруг из динамиков вместо вечного «Русского радио» – низкобасовые звуки deep-house. Некто, выбирающий радиоволны, вдруг выбрал соответствующий deep-house канал… И у меня совершенно непроизвольно вдруг выступили слезы… Значит, «тот» мир все еще существует… Я очень старалась гнать от себя мысли о том, что осталось за воротами тюрьмы, мысли о «том» мире. Чтоб не спятить! И вдруг «тот» мир так пронзительно, «во весь голос» о себе – раз! – и напомнил…

Книги

Когда мы вернулись в камеру, соседки показали мне полку с «камерными» книгами и журналами. Их можно было свободно брать и читать. Главное – «не загибать страницы и не мять». Я давно уже отвыкла от бумажных книг и тем более от такого трепетно-бережного отношения к ним и была приятно удивлена, так как книги всегда были важнейшей частью моей жизни.

Хорошо помню первую мою сизошную книгу – это был Акунин[3], из серии про Фандорина. Я читала все эти тома давным-давно, но это не помешало отдаться книге со всем вниманием, даже с жадностью.

В тюрьме от чтения не отвлекали ни интернет, ни сериалы, ни друзья. Напротив, самое интересное и манящее было теперь на страницах книг. И процесс чтения приобретал уже другое качество. Это было почти полное погружение в текст. И когда попадались книги, которые я читала впервые, то в промежутках между чтением или засыпая, я думала о них – что же там будет дальше? Куда забросит героя? И это было такое давно забытое чувство! Чувство чистой радости от чтения…

В основном, мне все-таки довелось перечитывать. Однако я находилась в экстремальных условиях, и знакомые страницы воспринимались тут совершенно по-новому. Глаз выхватывал строчки и фразы, которые раньше ускользали. И вот что удивительно – почти во всех текстах, которые мне попадались, и в книгах, и в журналах, я стала вдруг находить для себя некие слова поддержки. Слова, которые подсказывали, как себя вести. Что-то мне объясняли, куда-то направляли. И эти фразы очень сильно меня утешали и подбадривали. И вот наткнувшись в своем первом Акунине на строки: «Когда на благородного мужа обрушивается несчастье, первое, что он делает, – говорит судьбе «спасибо» и пытается извлечь пользу из новых обстоятельств», – я решила записать эту цитату в общую тетрадь в клеточку, которую мне отдала Тамара. Мелким почерком, в каждой клеточке – для экономии пространства… С того момента я стала выписывать понравившиеся мне цитаты из всего, что я читала. Я не вела в СИЗО никаких личных дневников, но вела «дневники цитат». И таких общих тетрадей по 90 страниц у меня за все время оказались исписанными аж шесть штук!

Что неудивительно – ведь я стала читать всегда и везде, где только получалось. Я всегда носила с собой книги. Зная уже, что обязательно где-то придется зависнуть в ожидании. Вызывают в медсанчасть, на получение посылки, на видеоконференцию, выводят ли на обыск, или на прогулку – ты уже знаешь, что на обратном пути можешь застрять в коридоре на час-другой. И берешь с собой книгу. А уж при выездах в суд я брала с собой по две-три книги одновременно. И дежура при личных досмотрах недоумевали: «Зачем тебе столько книг, Вебер? Да еще и газеты?!»

После того, как девчонки объяснили, что при помощи людей с воли и сервиса «Озон» я теоретически могу получить какую угодно литературу, я начала составлять списки. По которым просила родных и друзей высылать мне книги. Поначалу я решила заказать все на тему тюрем, лагерей и прочей неволи. В этот список вошли Солженицын, Гинзбург, Шаламов, «Комната», Наташа Кампуш, Достоевский… Все это я уже читала, но сейчас, конечно же, прочитала бы уже по-другому. И прямо «изнутри» ситуации. Мне хотелось обнаружить нечто, ставшее для персонажей этих книг спасением в подобных обстоятельствах. Найти рецепт выживания и вцепиться в него…

Незадолго до моего заключения, готовясь к нашему кинопроекту про летчика Девятаева, который во время войны убежал из немецкого концлагеря, я прочитала книгу Виктора Франкла «Сказать жизни “Да!”» – об Освенциме. Я помнила, какой силой и желанием жить наполнила меня эта книга тогда, при первом прочтении. И вот, оказавшись в тюрьме, я страстно захотела ее перечитать. Там были строки, которые могли бы стать здесь мне мощной поддержкой.

Но поначалу мои родные и друзья очень долго не могли разобраться, как работает система заказов «Озон» для СИЗО. В письмах они сначала писали, что «магазин отменил заказ», потом – что «книги были заказаны, курьер дошел до ворот изолятора, но его не пустили». Дальше заказ нужно было отзывать, оформлять заново. Причем доставка шла через «Почту России», а все знают, как работает эта почта… В общем, я еще очень долго ждала свои первые книги. Но маленькая Фатимка как-то спросила моего совета по поводу книг, которые она тоже решила заказать через «Озон». Она сказала, что во время учебы в университете ей было как-то не до художественной литературы. И может тут как раз получится что-то наверстать в этой области. Я надиктовала ей то, что на мой взгляд могло бы понравиться юной девушке, и в том числе рассказала про книгу Виктора Франкла. И когда ей пришла посылка с книгами, там был и Франкл. И Фатимка, добрая душа, сначала отдала эту книгу мне.

Это была небольшая книга, с твердой обложкой цвета неба, и я ее прочла буквально за день. И весь второй день выписывала понравившиеся цитаты, а это практически полкниги. И насколько же созвучны были те строки тому, что я переживала! Насколько ощущения человека в фашистском концлагере были близки тому, что испытывают заключенные современного следственного изолятора! И там, и там – неизвестно, когда наступит конец и какой он будет. И ощущение этой неизвестности просто сводит с ума, так как человек по природе своей склонен планировать будущее. И прямое указание Франкла было следующим: нужно несмотря ни на что придумать, вообразить себе будущее и держать на него ориентир. И я, хотя бы сотой частью своего оглушенного мозга, стала пытаться это делать… В общем, эта книга стала для меня реальным источником сил в мои первые тюремные дни. Объяснив заодно эмоции, которые я испытывала в заключении. А также во многом расшифровав поведение окружающих… И еще – читаешь и убеждаешься, что человек – невероятно сильное существо, которое способно пережить все что угодно. Пережить и идти дальше…

Я думала, что читать такого рода литературу – это естественное желание… Но оказалось, что у большинства окружающих меня женщин, эти «тюремные» книги вызывали отторжение. «Зачем ты это читаешь? Мы и так в тюряге – не нужно об этом еще и читать!» И едва Фатимка взялась за Франкла, соседки велели ей немедленно бросить эту книгу. Она, миролюбивое создание, не стала спорить, и принялась читать что-то другое…

Потом, когда ко мне пришла вся заказанная «тюремная» литература: и «Крутой маршрут», и «Архипелаг ГУЛАГ», и «Колымские рассказы», и «Записки из мертвого дома» – никто, кроме меня, и не стал читать «такую жесть». Хотя обычно в СИЗО ценна каждая книга, и она ходит-бродит по рукам, по кругу, пока не оказывается прочитанной почти всеми…

В следующих партиях книг я просила присылать мне уже другое. Поначалу решила перечитать «список Бахмутского» – моего любимейшего профессора ВГИКа по зарубежной литературе. Именно под его гениальным кураторством я открыла для себя всю мировую литературу от Гомера до наших дней. Он преподавал настолько виртуозно, что литература для меня навсегда осталась главнейшим из искусств и наук. Так в СИЗО попали «Кандид» Вольтера, «Божественная комедия» Данте, «Доктор Фаустус» Манна, «Гроздья гнева» Стейнбека, «Жерминаль» Золя и далее по списку. Обычно, когда к человеку приходила посылка с книгами, все книгочеи начинали рассматривать новинки, занимая на них очередь и предвкушая предстоящее чтение. Но мои «одиозные» книги, в большинстве своем, ни в этой, ни в других камерах не вызывали особого интереса. Несколько человек брались за «Жерминаль» или «Гроздья гнева» и тут же бросали. «Слишком тяжело» – не в плане языка, а по содержанию.

Однажды, уже в большой камере, одна цыганка, увидев у меня в руках «Божественную комедию», оживилась и, к моему величайшему удивлению, попросила почитать. Я тут же отдала. Она честно старалась читать, но дошла только до того места, где заканчивались мои подчеркивания. Я со своими личными книгами не церемонилась и всегда делала пометки. Дальше Данте надолго залег у нее где-то под подушкой, а потом со вздохами был возвращен. Как выяснилось, эта цыганка узнала о «Божественной комедии» из пресловутого сериала «Великолепный век», который здесь запоем смотрели всеми камерами, причем из года год. Были те, кто смотрел эту сагу уже по третьему-четвертому кругу. И как оказалось, некий персонаж сериала все время цитирует Данте и носит с собой «Божественную комедию». Что и вызвало такой забавно-просветительский всполох.

Потом уже, покончив со «списком Бахмутского», я стала просить высылать мне какие-нибудь громкие новинки, букеровских номинантов, бестселлеры последних лет. И тут мои сокамерницы были вознаграждены. «Девушку в поезде» с удовольствием прочитали абсолютно все вокруг. На нее моментально выстроилась очередь: «Кто следующий читает “Девушку в автозаке”?» – так в шутку стали называть эту книгу. Ее прочитала даже моя соседка-пенсионерка, которая кроме православной литературы вообще ничего не брала в руки. А по поводу «Заххока» Медведева ко мне даже подходили и жаловались: «…Ну вот, оборвалось на самом интересном месте! Скажи автору, чтоб писал продолжение!» Я сначала не понимала, в чем дело. Но потом выяснилось, что соседки решили, что это книга написана моим личным знакомым. Так как на первой ее странице было посвящение: «Людмиле с любовью!»

Как правило, я читала от трех книг одновременно. Когда у меня появилась английская грамматика, то по утрам, на свежую голову я корпела пару часов над упражнениями. Потом уже брала какую-нибудь книгу для «ума» – типа «Сила воли и самоконтроль», «Как работает мозг» или «Как мы принимаем решения»… Затем читала художественную литературу. Однако мимо меня постоянно курсировали другие потрясающие книги, которые мне не хотелось упускать, и я хваталась за них с какой-то неуемной жадностью. Это были и тюремно-библиотечные книги, в основном старая добрая русская классика, из советских фондов, 50–60-х годов издания. Иногда ни разу не открывавшиеся, пожелтевшие от времени. Книги выдавались на месяц, и в каждом новом каталоге было то, что мне хотелось почитать или перечитать. Я, кстати, наивно полагала, что в тюрьме обязательно должно иметься собрание сочинений Ленина, или «Капитал» Маркса. И где как не тут наконец полистать эти талмуды? Но, увы, ничего подобного не было…

Более интересные книги появлялись другими путями – по «межкамерным связям». В первую очередь – через «дороги». Иногда в одной «дорожной» поставке бывало книг по пятнадцать. И с чтением таких книг не следовало затягивать. Так, все камеры, к примеру, обошли тома «Шантарама» и приключенческий «Мотылек». «Тюремные люди» Ходорковского[4] – вот эту брошюру, как ни странно, читали с удовольствием. Может, из-за громкого имени ее автора. Бесчисленные любовные романчики, детективчики… Помимо «дорог», межкамерная связь осуществлялась через выезды на суды и выходы в следственные кабинеты или в медсанчасть. И во всех этих ситуациях между заключенными шел обмен книгами. То есть в камеру отовсюду попадали пачки новых книг, которые нужно было успеть «схватить» и быстро прочитать. Именно так, к примеру, я впервые прочитала почти всего Несбе…

Довольно-таки скоро у меня накопилось огромное число моих собственных книг, присланных с «Озона». И из них штук десять стабильно лежали непрочитанными, ведь новые книги мне доставляли постоянно, и я просто не успевала до них добираться. За два года семь месяцев у меня образовалось около семи больших ашановских сумок с вещами. И в них половину места занимали книги, хотя я все время что-то отдавала в «камерную» библиотеку, и вообще раздаривала всем подряд.

Хранение книг под конец стало самой настоящей головной болью. И не только для меня. В большой камере было достаточное число таких же фанатов чтения, как и я – со своими залежами литературы. В итоге камера «бурлила и пенилась» от книг. А с каждым новым начальником отношение к книжному «наводнению» все ужесточалось. Особенно красноречивым этот паводок бывал после обысков – когда вскрывались и потрошились все сумки, а книги разбрасывались во все стороны. И тогда дежура́, глядя на эти завалы начинали возмущаться: «Что это такое! У вас слишком много книг! Так нельзя!»

В итоге и начальство стало обращать на это свое внимание. Нам настоятельно советовали хотя бы часть книг отдать в камеры хранения. Бесполезно! Никто даже книжкой не шевельнул. Тогда была получена негласная рекомендация – прятать излишек книг на дно сумок, под вещи – подальше от глаз. И стопка книга на видном месте превратилась в нечто запретное. Потом пришло указание собрать все книги и отнести куда-то на цензуру. Поднялась волна возмущения – было понятно, что если книги заберут, то их никто уже не вернет в том же количестве и порядке. Но, к счастью, эта инициатива так и заглохла. Единственное, что было сделано, – это однажды в камеру принесли маленькую прямоугольную печать «Проверено». И велели за полчаса проштамповать все книги, которые были в камере. И когда наши книги были извлечены из всех загашников на свет божий и сложены в одну кучу, мы наконец смогли узреть нашу коллективную библиотеку во всей красе. Это было впечатляюще. Настоящий развал «Читай-города»!..

Помимо книг, в камеру попадали то газеты, то журналы, которые передавались, в основном, адвокатами. Я очень скучала по незамысловатым новостным текстам и набрасывалась на газетные заголовки, проглатывая их буквально за минуту. Получался эдакий симулятор новостной интернет-ленты. Когда в руки попадали всяческие гламурные или «желтые» журнальчики, тоже читала с интересом. Хотелось иногда как-то переключаться с серьезного чтива на непритязательные сплетни.