Психотехнологии. (Базисное руководство)

Что для нас является непосредственно наблюдаемыми данными: состояния или процессы сознания?

Целостно ли сознание, или же его можно представить в виде структуры, составленной из отдельных элементов, подобных атомам?

Оправдывают ли психологические данные рассмотрение бессознательного как уровня, принципиально недоступного для обычного сознания индивидуума? (Д. Н. Робинсон, 2005).

И здесь наряду с перечнем хорошо знакомых проблемных вопросов обращает на себя внимание тот факт, что не все основатели современной психологической науки стремились наглухо закрыть дверь и запереть сферу психического исключительно в жестких форматах естественно-научного исследовательского архетипа. На этом чаще всего настаивали ортодоксальные последователи Пауля Генриха фон Го́льбаха – автора так называемой библии материализма – которые, возможно, даже и не всегда хорошо понимали, что такое вообще метафизика и в чем смысл предлагаемых метафизикой эпистемологических подходов. Но особенно важно в этих проблемных вопросах то, что: 1) понятие психики, легализованное в корпусе науки, увязывается здесь с феноменом сознания; 2) феномен сознания рассматривается в том числе и как дискретный процесс формирования неких первоэлементов, и этот процесс в принципе и по существу доступен наблюдению и исследованию; 3) все, что остается за рамками форматируемого таким образом феномена сознания – это сфера бессознательного. То есть именно та часть категории психического, которая в силу особой сложности для непосредственного наблюдения и измерения интерпретируется пока что слишком произвольно для того, чтобы соответствовать кодифицированным критериям научного знания. И здесь повестка эпистемологического анализа сразу же расширяется за счет легализации исследуемой пары понятий «психика» (или часть психического, форматируемая стандартными параметрами ФИАС) и «душа» (статус психического, не форматируемого стандартными параметрами ФИАС).

Однако и это еще не все. Последний вопрос в списке Робинсона можно понимать и так, что это и есть главный вызов, который предъявляется на сегодняшний день наукам о психике. По сути это вопрос о том, как вообще возможно репрезентировать нечто принципиально непроявляемое в стандартных форматах сознания-времени, нечто трансцендентное – в понятных нам мыслительных моделях (притом что все такие модели как раз и выстраиваются с использованием представлений, получаемых при пластической активности феномена сознания-времени). И с тем непременным условием, чтобы такая модель была настолько, насколько это вообще возможно, далека от упрощенной аналоговой кальки «объективной» реальности. Это вопрос, на который так и не нашли достойного ответа гениальные мыслители Гераклит, Аристотель, Лейбниц и Кант. И мы, конечно, помним, чем это обернулось для цивилизационного процесса в целом. В конце концов это и основной вопрос, который с самого начала задает метафизика: Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто? (М. Хайдеггер, цит. по изд. 2007). Как соотносятся дух и материя? И каким образом такая вещь, как дух, вообще может существовать? (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Что есть Непостижимое? Как соотносится Непостижимое с категориями души и духа? (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990). В каких отношениях находятся Сущее и Ничто? (наше позднейшее добавление). Как найти такой язык, который должен показать истинную суть категорий проявленного и непроявленного? (цит. из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996). И во всех этих будто бы метафизических вопросах так или иначе присутствует допущение о том, что не проявляемый в стандартных форматах сознания-времени статус реальности (Ничто, Непостижимое, Трансцендентное) равнозначен или, правильнее сказать, имманентен неструктурированной стандартным временем «части» психического. Таким образом, основатели современной психологической науки, согласно Робинсону, были все же правы, допуская возможность метафизической постановки вопроса – разумеется, при наличии исходно правильного понимания, что есть метафизика – в отношении подлинной сути категории психического. Между тем «правильная» метафизика – это не только умение задавать сущностные вопросы, но и возможность давать исчерпывающие ответы на эти вопросы, принципиально переводимые на язык кодифицированной системы научных знаний. А именно такого философского обоснования в секторе наук о психике до настоящего времени разработано не было.

С учетом всего сказанного, структура системного кризиса в секторе наук о психике, выведенная по результатам углубленного эпистемологического анализа, может быть представлена в виде следующих тезисов:

• доминирование явно ущербной системы фундаментальных допущений, принятых для корпуса науки в целом, и являющейся обязательной эпистемологической базой для кодифицированной системы научных знаний (согласно принятым здесь фундаментальным допущениям научную ценность имеет лишь «объективно подтверждаемый», универсальный опыт);

• приоритет диссоциированной эпистемологической платформы с искаженными эпистемологическими установками и ограничениями (пространство и время – это не предмет психического; кондиции психического, не проявляемые в стандартных характеристиках «объективной реальности», не могут выступать в качестве предмета науки и проч.);

• непонимание сути и явные – в духе доминирующей эпистемологической платформы – перекосы в идентификации предметной сферы психического («выплескивание информационно-темпоральной сущности психического и замещение этой сущности объектной фактурой стандартно-форматируемых планов реальности);

• некритическое заимствование неадекватных для рассматриваемой категории психического методологических установок из полюса естественно-научных подходов (данный методологический кластер специализирован исключительно на исследовании объектных характеристик стандартно форматируемого плана реальности);

• отсутствие адекватного гипотетического кластера сущностных характеристик категории психического, являющегося обязательной стартовой позицией для формирования абсолютно необходимой в данном случае базисной исследовательской программы;

• отсутствие каких-либо признаков разработки масштабной исследовательской программы по профилю фундаментального изучения психического;

• отсутствие рабочей классификации наук о психике в соответствии с предметной сферой данной сложнейшей категории;

• несостоятельность психологии как «зонтичной» метанауки для общего кластера наук о психике;

• неадекватное и неконструктивное разделение наук о психике на «гуманитарный» и «естественно-научный» секторы с признаками явной стагнации – в смысле информационной ценности – и того, и другого сектора;

• отсутствие, в силу всего сказанного, дееспособной программы подготовки научных кадров по спецификациям исследования сферы психического;

• в целом невысокая эффективность специалистов психотехнического (психотерапевтического, психологического и проч.) профиля в отношении наиболее масштабных и значимых адаптационных проблем Новейшего времени.

Еще одним важным следствием проведенного эпистемологического анализа является возможность эффективного преодоления перманентного кризиса в секторе наук о психике за счет открывающейся перспективы разработки адекватной рабочей классификации наук о психике, а также реализации профильной научно-исследовательской программы, базирующейся теперь уже на обновленной эпистемологической платформе и, соответственно, адекватном методологическом оснащении.

Система фундаментальных допущений ассоциированной эпистемологической платформы, сформулированная по результатам эпистемологического анализа и прокладывающая «дорогу» к неконфликтному со-существованию и синергетическому взаимодействию полярных систем координат современного человека, кардинальным образом отличаются от своих «предшественников» и выглядят следующим образом:

• объектно-закономерные характеристики актуальных планов реальности зависят от характеристик импульсной активности феномена сознания-времени у человека;

• существуют принципиальные новые подходы и механизмы измерения активности потенциально-непроявленного полюса объемной реальности и его легализации в обновлённой системе научного знания;

• с формированием ассоциированной эпистемологической платформы возможно снятие неадекватных ограничений предметной сферы науки, восстановление ресурсной целостности человека с перспективой существенного расширения горизонтов его бытия.

Ассоциированная эпистемологическая платформа, выстраиваемая на основе вышеприведённых фундаментальных допущений и с помощью таких инструментов и концепций, как диалогизированный когнитивный стиль, кольцевой научный архетип, концепция информационной генетики, модель объёмной реальности (более подробное описание см. в следующих разделах), в связи со всем сказанным представляется наиболее адекватным способом преодоления эпистемологического разрыва в секторе наук о психике, общем корпусе науки, а также – в общем поле и в зоне кризисного напряжения которого человечество существует в последние десятилетия.

Чуть забегая вперед, скажем, что данный способ миропонимания не только элиминирует опасности расщеплённого бытия и снимает напряжение тупикового когнитивного диссонанса у мыслящих людей, способствует полноценному возвращению субъекта и таких категорий, как психическое целое в объёмную панораму реальности, а вместе с ними и возможностям «чудесных» преобразований картины мира, но утверждает человека в качестве активного со-участника, со-творца, возвышает его миссию в генерации всех мыслимых аспектах бытия-в-мире. То есть, обновленная система фундаментальных допущений – есть «большая» психотехнология, способствующая появлению столь важных в Новейшем времени, несущих параметров порядка.

Ассоциированная эпистемологическая платформа, кроме того, дает старт алгоритму разработки и реализации основополагающих компонентов Базисной НИП, а значит и отчетливой перспективе выведения направления «Психотехнологии» в статус самостоятельной и состоятельной авангардной науки.

Психотехнологии и этика

Вводная информация

Включение данного подраздела в систематический обзор по теме психотехнологий обусловлен исключительной важностью этики для сферы психотехнологий по следующим обстоятельствам.

Этические нормы и принципы, вне всякого сомнения, являются – а в еще большей степени должны стать таковыми – обязательными компонентами содержания и оформления психотехнологической деятельности.

Крайне негативные явления в рассматриваемой сфере – всевозможные манипуляции, финансово-психотехнические пирамиды, компьютерное вымогательство, проводимое с использованием специальных психотехнологий и принявшее в самые последние годы «промышленные» масштабы и проч. – все эти, абсолютно неприемлемые явления являются грубыми нарушениями прежде всего этических норм, принимаемых в психотехнологическом направлении деятельности, а затем уже – утвержденных законодательных норм.

Далее, следует иметь ввиду, что именно для сферы психотехнологической деятельности речь всегда идет о нормативно-этическом, а не только о нормативном регулировании. Этическое содержание – обязательный компонент любой психотехники. Проведение полноценной экспертизы качества психотехнической деятельности без учета этического содержания и оформления конкретной психотехнологии в принципе невозможно.

Категория этики – это не только важнейшая характеристика профессиональной психотехнической деятельности, но это еще и как особый «продукт» такой деятельности, транслируемый в область становящихся параметров несущего прядка эпохи Новейшего времени. А значит, «цена вопроса» адекватной проработки предмета этики, обязательно присутствующего в поле авангардного научного направления «Психотехнологии», существенно повышается.

Эпоха Новейшего времени, таким образом, характеризуется переносом акцентов внимания интеллектуальной и культурно элиты от проблематики этики и биоэтики к концептуальному оформлению и углубленной проработке идеи научной психоэтики (см. А. Л. Катков, 2022). Чуть забегая вперед, скажем, что в нашем варианте «Психоэтика» – это и есть новая наука Этика, выводимая из сектора авангардных наук о психике, появление которой предсказывал великий философ Иммануил Кант.

Согласно определениям, растиражированным в академических словарях, этика позиционируется как:

• нормативная наука и философская дисциплина, исследующая нравственность и моральные принципы, лежащие в основе поведения людей;

• совокупность принципов и норм поведения, принятых в данной эпохе и в данной социальной среде; учение о морали, нравственности; система норм, мораль какой- либо общественной группы или профессии;

• система сложившихся, цивилизационных идиом (в понимании С. Московичи), регулирующая поведение человека и подверженная эрозии вследствие агрессивных информационных и психотехнологических воздействий.

Психоэтика – в функциональном смысле – определяется нами как учение о нравственной стороне психотехнологической деятельности человека, разрабатываемое на основании важнейших принципов и компонентов авангардных наук о психике (сюда же входит и авангардное научное направление «Психотехнологии»).

Фактически, данное определение означает, что концепция Психоэтики в полной мере учитывает: обновленную «информационную генетику» и обновленное понимание функциональной сущности психического (см. содержание следующих разделов); необходимость крайне бережного и экологически выверенного отношения к психике, тем более в тех видах профессиональной деятельности, которые связаны с рисками развития соответствующих негативных эффектов; необходимость обоснования, разработки и утверждения достаточно строгих этических регламентов любой психотехнологической деятельности.

Идеологией и методологией Психоэтики, таким образом, должно быть пронизано концептуальное, технологическое и нормативное обеспечение процесса психотехнологического взаимодействия. Само же становящееся научной направление «Психотехнологии», в свете всего сказанного, должно быть генератором, ключевым носителем и активным проводником идеологии Психоэтики в стремительно расширяющемся поле психотехнической деятельности.

Этические концепции и приоритеты эпохи Новейшего времени

Полная версия культурно-исторической реконструкции (фрагмент проведенного эпистемологического анализа) процесса формирования этических норм в цивилизационном пространстве дается нами в монографии «Психоэтика», опубликованной в 2022 г.

Здесь же мы рассмотрим этические подходы в гуманитарной области, в частности в психотехнологической сфере деятельности на протяжении последнего десятилетия XX века и начала XXI века, или период, охватываемый Третьей и Четвертой технологическими революциями (эпоха Новейшего времени).

Наряду с явными нигилистическим тенденциями в отношении существования какой-то общей этической концепции, здесь можно отметить и отчетливое продвижение к осмыслению и разработке прагматических аспектов этического учения.

Подобные закономерности можно отследить и на примере становления концепции биоэтики. Так, с появлением в XIX веке различных направлений эволюционной биологии понятие этики все чаще стало ассоциироваться или прямо выводиться из сущностных основ сложнейшего феномена жизни. На это обстоятельство совершенно определенно указывал британский философ и социолог Герберт Спенсер. В своей выдающейся работе «Научные основания нравственности», впервые опубликованной в 1880 году, Спенсер предпринял попытку анализа «сложной трансформации биологических чувственных реакций в нормы социально детерминированного поведения» (Г. Спенсер, цит. по изд. 2019). Об этом же, с некоторыми оговорками в отношении специфики понимания эволюционного процесса, писал и великий гуманист, философ и теолог Пьер Тейяр де Шарден в своем наиболее известном произведении «Феномен человека» (1987). А в самые последние годы этические нормы и способы регулирования поведения отдельного человека, больших групп населения и общества в целом вызывают все больший интерес ученых-биологов. Здесь в полном соответствии с духом времени обсуждается идея нейробиологической и генетической основы категорий этики, нравственности, морали, справедливости (Ф. Де Вааль, 2018; Э. Уилсон, 2018, Р. Сапольски, 2019).

Между тем, первое задокументированное использование слова «биоэтика» относится к 1927 году, когда Фриц Яр в журнале под говорящим названием «Космос» опубликовал статью «Биоэтика: размышления об этических отношениях человека к животным и растениям» (Jahr, 1927). И здесь мы обращаем внимание на такой примечательный факт, что Яр не имел никакого отношения к научной биологии или медицине, но был по призванию и профессии протестантским пастором и богословом. Вне всякого сомнения, Фриц Яр обладал широкой эрудицией, в том числе и в сфере философии. Он хорошо знал труды Иммануила Канта, о чем можно судить даже и по тому факту, что в другой своей программной статье «Три этюда по пятой заповеди» (1934) вот этот прямой запрет на убийство он интерпретировал с позиции категорического этического императива Канта. Здесь он впервые употребил термин «биоэтический императив», который демонстрирует глубинную связь собственно биологических аспектов этики – такие аспекты зачастую понимаются достаточно узко – с трансцендентными корнями понятия нравственности. В понятие «биологического императива» Фриц Яр вложил ясный и однозначный смысл о том, что все живые существа имеют право на уважение и должны рассматриваться не как средства, а как самоцель. И следовательно, в иерархии человеческих ценностей выше ценности жизни быть ничего не может. Весьма примечательно и то, что вот этот широкий и всеохватывающий – в смысле христианских и философских этических уложений – подход Яра к пониманию биоэтики так и не был востребован. Как, собственно, и не было востребовано широкое понимание термина «биоэтика», предложенное в самом начале семидесятых годов XX века биологом и экологом Ван Ренсселером Поттером.

В своих программных статьях, опубликованных соответственно в 1970, 1971 годах, Поттер говорил о биоэтике как о «глобальной этике», или науке о выживании человека и всех других видов животных. Здесь Поттер обосновывает концепцию о том, что биоэтика не только объясняет природные феномены, но и дает возможность держать под контролем «опасные знания». Таким образом, биоэтика должна стать новой мудростью, которая дает человечеству ясное представление о том, как именно можно использовать эти «опасные знания» для достижения социального блага и улучшения качества жизни современного человека. Он считал, что «существуют две культуры, которые, очевидно, не способны к диалогу – наука и гуманитарное знание, а биоэтика является мостом между ними». Однако вот эта последняя конструктивная и глубокая идея, высказанная Портером, так и не получила должного внимания и развития. А примерно с середины 70-х годов прошлого столетия термин «биоэтика» стал гораздо чаще употребляться в узком, прагматическом смысле – обозначения круга этических проблем, возникающих при взаимодействии врача и пациента, а также специалиста-исследователя и любых других субъектов биологических и медицинских исследований.

Полагаем, что не в последнюю очередь данное обстоятельство было вызвано тем, что именно в этот период – конец 50-х и 60-е годы прошлого века – по многим, в том числе европейским странам прокатились волны не утихающих скандалов, связанных с бесконтрольным производством лекарственных веществ и самыми тяжелыми последствиями вследствие их применения. В частности, у беременных женщин, принимавших определенные медицинские препараты, рождались дети с тяжелыми физическими уродствами. Организованные сообщества и в том числе организации, защищающие права потребителей, настоятельно требовали установления жесткого и действенного контроля во всех сферах, касающихся медицинских технологий, и в первую очередь – в области разработки, производства и использования лекарственных препаратов.

В связи со всем сказанным, в сфере медицинской науки и практики термин «биоэтика» в существенной степени оказался вытесненным другими, более однозначными и семантически строгими терминами: «надлежащая исследовательская практика», «доказательная медицина», «надлежащая клиническая практика» (Хельсинская декларация Всемирной Медицинской Ассоциации. Этические принципы проведения медицинских исследований с участием людей в качестве субъектов, 2006; И. И. Ступаков, И. В. Самородская, 2006; Т. Гринхальх, 2008; А. Я Иванюшкин, 2010; П. В. Талантов, 2020).

В то же время еще один важнейший аспект «биоэтики», касающийся собственно коммуникативного и поведенческого аспекта данного емкого понятия, с одной стороны, «перекочевал» в область уложений медицинской деонтологии, а с другой, более регламентированной стороны – в содержание многочисленных этических кодексов, разрабатываемых и принимаемых в ассоциациях и организациях медицинского и гуманитарного профиля. Медицинская деонтология, таким образом, стала наиболее проработанной областью профессиональной этики с точки зрения обязанностей специалистов медицинского профиля по отношению к реальным, но также и потенциальным пациентам/клиентам. Чувствительным к требованиям времени фрагментом обновленного содержания деонтологии, по мнению специалиста Междисциплинарного центра биоэтики Республики Чили Ф. Лолас (2008), стала современная медицинская телеология, или теория следствий. Отсюда такое внимание к изучению и предупреждению возможных негативных эффектов при употреблении лекарственных препаратов, а также нежелательных результатов при использовании любых других технологий с медицинскими целями.

В данной связи важно привести суждения выдающегося французского философа, автора многих фундаментальных работ по вопросам этики, герменевтике, философской антропологии Поля Рикера, высказанные им в Предисловии к Новому кодексу медицинской деонтологии Французской Республики 1995 года. Здесь Рикер не ограничивается только лишь констатацией того, что понятие нормы в медицине, в частности нормы профессионального поведения, без сомнения предупреждают возможные негативные последствия какого-либо лечебного воздействия. Он говорит о гораздо более глубоком и важном значении этических норм для создания базисного доверия между страдающим пациентом и врачом (или иным медицинским работником). Без чего, по убеждению Рикера, невозможно говорить о сущностном противодействии болезненным проявлениям у конкретного человека: «Именно соглашение о доверии связывает по отношению друг к другу конкретного пациента с конкретным врачом» (П. Рикер, цит. по изд. 1998). И далее Поль Рикер еще более определенно высказывается в том отношении, что хотя и «страдание – последние прибежище единичного», крайне важно, чтобы конкретный пациент имел дело с универсальными плодами изучения и опыта. Ибо «именно так создаются предписания и так создаются нормы, являющиеся основой профессионального благоразумия».

Необходимо сказать еще об одной особенности современной биоэтики и медицинской этики, ассоциированной с вышеприведенным тезисом Рикера в том смысле, что речь таким же образом идет о доверии. Но, конечно, о таком доверии, которое в лучших иерархических традициях следует обозначить как «высокое», или даже «высочайшее». И вот именно этому обстоятельству в уделялось повышенное внимание в программах подготовки будущих лекарей еще за несколько столетий до появления первых трудов Гиппократа Кносского и, конечно, в эпохальных трудах этого великого ученого-философа-практика.

Тем не менее, в современной концепции биоэтики, как и вообще в науке Нового времени, адекватного понимания подлинной природы этических тезисов Гиппократа не сложилось, в результате чего на первый план была выдвинута внешняя и наиболее очевидная сторона этих беспрецедентных посланий, выражаемая в известной формуле: «Не навреди!». Гиппократ, как никто другой понимающий особую уязвимость и зависимость больного человека и его близких от действий лекаря-целителя, стремился донести этот простейший этический завет до представителей славного цеха врачевателей на все времена. И несмотря на то, что в последние десятилетия предпринимаются попытки расширенного и более гибкого толкования принципов биоэтики и доказательной медицины с позиции интересов конкретного пациента (например, R.S. Komatsu, 1996; A. Feinstein, R. Horwitz, 1997), задача предупреждения негативных последствий биологического, включая медицинское, воздействия на человека остается здесь по сути единственным приоритетом.

В целом же можно уверенно говорить о том, что идея этики во многом повторила судьбу гностического способа познания реальности (из чего, собственно, и выводятся постулаты «нравственного закона внутри нас»), в том смысле, что за неимением внятной объяснительной модели, трансцендентные корни этического учения были «переданы» в сферу компетенции религиозных институтов. Что же касается светской стороны этического учения, то здесь преобладает утилитарный подход, выстраиваемый в соответствии со спецификой общественной или профессиональной деятельности. Такой подход чаще всего представлен практикой разработки, принятия и контроля выполнения этических кодексов, регламентирующих соответствующие виды деятельности и отвечающих актуальным потребностям определенных социальных групп (безопасность, уважение, свобода в принятии решений и проч.).