Там медведи. Роман о когнитивных искажениях

Еще минуту назад весь мир сузился до рождающейся сладкой теплой дрожи, а сейчас набухал горькой злобной обидой на весь свет. Гормоны, мать их за ногу. И старые бабки.

***

Бабаня шуровала на кухне, грохоча сковородками и посудой. Маша сделала чуть-чуть потише телевизор, шум стоял невообразимый.

– Положь пульт!, – закричала Бабаня

– Да я канал хотела поменять, – заныла Маша, но Бабаня зыркнула сердито и молча поставила перед Машей тарелку супа. Возражать было бесполезно и Маша, тоже молча, принялась за еду.

Телепередача тоже оказалась про еду. Ведущий рассказывал про зеленую революцию, показывал вертикальные сады и разработанные британскими учеными черные помидоры с антоцианами.

Потом пошел разговор про отечественные разработки, и всем показали откормленного красномордого дядьку в костюме. Дядька энергично вертелся на стуле и упоенно рассказывал про свои «фермы замкнутого цикла».

Вот, говорил он, смотрите: мы производим растительное масло из кубанского подсолнечника, а жмых становится основой веганских бургеров. Отходы птицефабрик становятся кормом для кошек, морковная ботва из моих теплиц – кормом крупного рогатого скота. Безотходное производство может быть и экологичным и выгодным!

Ведущий радостно кивал и улыбался: Вы, говорит, дорогой Михаил Борисович, у нас один из самых крупных филантропов. Дядька в ответ закивал и заулыбался с удвоенным энтузиазмом.

– Да какой же это Андропов?, – вдруг гаркнула в удивлении Бабаня.

Маша поперхнулась супом и словами. Откашлявшись (Бабаня тряпкой уже вытирала стол от супа, ворча и качая носом), Маша потянулась к пульту переключить.

Дядька в этот момент говорил о том, что в следующем году у него будет юбилей, 70 лет, и он надеется стать самым богатым и важным человеком на планете Земля, потому что он готовится совершить революцию в питании человека. Маша решила досмотреть, вдруг и правда станет.

– И весь мир будет знать Михаила Борисовича ЕрмИловича, – сказал ведущий и программа завершилась.

Первый подозреваемый

На ужин была вареная картошка с маслом, квашеная капуста и бабулины соленые помидоры. Когда они оставались втроем – Папаня, Бабаня и Маша, котлет быть не могло, их крутила только Бабуля. Поэтому, если нужно было мясо, отрезалась колбаса.

Папаня рассказывал, что любил в детстве вареную колбасу варить – кружок становился серенький и упругий. По легенде поздних советских времен, колбаса серела, потому что делалась из туалетной бумаги. Теперь нужно было добавлять, что туалетная бумага тогда тоже была серая, а то смысл оставался непроясненным.

Нынешняя же вареная колбаса сохраняла свою няшную розовую жизнерадостность, сколько ни вари, но окончательно обнулялась во вкусе, иногда вовсе распадаясь на хлопья. Маша не любила колбасу.

– Колбаса – это корм для людей, – говаривал Папаня, отрезая кружочек потолще.

Бабаня ревниво следила за процессом, она всегда огорчалась, если ее кружок был тоньше. И конечно, когда Папаня отрезал колбасы и ей, начинала с ним препираться согласно древней семейной традиции. Маша эту возню ненавидела и колбасу не ела.

– Хочу корм для людей с разными вкусами, – пробурчала Маша. Квашеную капусту она тоже не любила, но в ней было очевидно меньше БЖУ, чем в картошке и колбасе., – я бы сделала эту капусту со вкусом мороженого.

– В морозилку сунь, – предложила Бабаня.

Задумчиво помолчали. Обычно беседу за ужином создавал телевизор – выбирал тему и развивал ее и сам же с собой ее обсуждал, люди даже не замечали, что молчат весь вечер. На их долю оставались только споры «что смотреть».

Папаня, завладев пультом, искал «какую-нибудь комедию» и глядя на жестоко изукрашенного Шурика, вдруг вспомнил, что Витёк сегодня на работе рассказал ему о том, что в Квакшин приехал какой-то смешной мужик. Витек подбросил его до заквакшинской гостиницы.

– Нервный, говорит, такой, мелкий и шуганый. Сказал Витьку, что он режиссер и ищет живописное место для съемки фильма. Небось, врёт.

– В пиджаке и с шарфиком?, – спросила Маша.

– Точно. А ты откуда знаешь?, – удивился Папаня.

– Видела сегодня у школы, на площади топтался.

– Да ну! Он с тобой разговаривал? Чего ему надо было?, – папин голос сразу напрягся.

– Да ну-у, пап, он далеко стоял. Он с теткой, которая семечками торгует, разговаривал.

– Американский шпион, как пить дать! Я его сразу раскусила, – Бабаня злобно потрясла кулаком с тряпкой и полезла за сахаром.

Маша вспомнила, что Бабаню она и правда тоже видела на площади. Неужели Бабаня его заметила?

Машиной матери никогда не удавалось Бабаню подловить, в маразме та или просто прикидывается. А уж она-то как этого хотела, разговоры заводила что твоя Лиса Патрикеевна: «Анна Васильевна, Анна Васильевна, а что Вы думаете насчет того да этого».

Бабаня злобно зыркала на нее, если вообще смотрела, махала тряпкой да ворчала себе под нос что-то смутно ругательное. Разочарованная мать переключалась на Папаню и дело частенько заканчивалось скандалом. Все привыкли.

Папаня говорил, что матери надо спускать пар и иногда даже ходил «мириться» к ее родителям. А Маше казалось, что это у них такие танцы – типа как в старом итальянском кино, она по телевизору видела. Только мама посуду не била, как в кино – не напасешься.

Засыпая, Маша думала о том, что же именно отца напрягло – что мужичок пытался что-то разузнать или что он мог приставать к Маше? Если отец думает, что к ней может пристать взрослый мужчина, значит, она выглядит взрослой? Интересно, папа считает ее красивой? Он никогда не говорил ничего о ее внешности.

А если она думает об этом, значит, она хочет нравиться мужчинам? Или ей понравился этот мужчина? Может, это любовь с первого взгляда и завтра он будет ждать ее у школы, как бы ненароком, чтобы спросить у нее, как пройти куда-нибудь?

А куда ему может быть надо пройти в Квакшине-то?, – безразличная к лирике реальность резко охолонила Машины фантазии, словно ненароком ливануло за шиворот с крыши талой апрельской воды. – да и с чего бы ему на тебя западать?

Если кино снимать, ему, наверное, в ДК надо, а оно прямо на площади, мимо не пройдешь.

А может, я подхожу на главную роль?, – не унималась уже задремывающая фантазия.

А вдруг он маньяк?!

Маша испугалась и мысли вдруг запрыгали, как вспугнутые лягушата. Ей подумалось, что смотрел он на нее как-то пристально и наверняка запоминал. А что, если он ее выбрал своей жертвой?

Даже во сне Маша никак не могла решить, звезда она или жертва, поэтому получился сон-блокбастер: коварный маньяк-режиссер уговаривает Машу стать звездой его нового фильма, и вот когда уже Маша соглашается и приходит в ДК, чтобы сниматься обнаженной в первой сцене, влетает разъяренный папаня… а, нет, она же голая, не папаня. Влетает Тёма Бобров, тоже очень разъяренный и отвлекается на нее (она же голая), и упускает бандита. Тот все-таки довольно симпатичный и Маша кричит Теме «не трогай его, не трогай», а Бобров ревнует ужасно и гонится за маньяком, но Маша такая голая, что он отвлекается (он и так все время отвлекается) и тут же предлагает ей выйти за него замуж, а Маша смеется и просит принести что-нибудь одеться, а то они всю ее одежду затоптали, Бобров приносит занавес от театра, и тут все-таки влетает разъяренный папа и начинает …почему-то на Машу кричать, зачем она пришла к этому маньяку, и что она опозорила Бабулю и что маме все говорят, что у нее дочь гулящая, и что она такая красивая-красивая и должна себя очень беречь и он ей не разрешает с мужчинами вообще встречаться и сдаст ее в женский монастырь, благо, один есть неподалеку. А тут прибегает маньяк-режиссер обратно (он дорогущую камеру забыл потому что) и говорит, что Маша – звезда, алмаз неограненный, и что отец должен отпустить ее сниматься в Голливуд, а потом он еще рыдает, потому что камера треснула и фильм загублен и никогда им не стать звездами Голливуда в Квакшине этом. А потом Маша оглядывается и видит Николеньку, который все это в уголочке рисует и внезапно во сне Машу охватывает радостное предчувствие, что шедевр все-таки получится. Только это будет Николенькина картина, и она прославится в веках и будет висеть в Третьяковке.

Маша просыпается с улыбкой, и в Квакшине начинается новый день.

Кража с подробностями

– И весь мир будет знать Михаила Борисовича ЕрмИловича, – сказал ведущий и с громким хрустом разлетевшегося об экран пульта передача завершилась.

Ермилыч трясся, как будто плакал, правда, в основном, от злости. Его лицо на глазах приобретало оттенок Пино Гриджио.

Уж как ему понравилось то интервью, как приятно было рассказывать о своих фермах (он грузил ведущего без малого четыре часа, все повырезали, конечно, но все равно приятно), и вот, размякший и разболтавшийся он анонсировал – таки свои секретные разработки.

– Которых теперь нет, – заорал Ермилыч и вдруг задышал размеренно и спокойно: взял себя в руки. Лицо медленно возвращалось к привычному оттенку розе.

Его собеседник обреченно кивнул.

– Итак, Дмитрий Сергеевич, что у нас есть?, – Ермилыч начал загибать пальцы перед носом собеседника:, – за день до презентации из Вашего кабинета пропадает установка, – собеседник вздыхает и кивает.

– На следующее утро на месте установки обнаруживается микроволновка, перевязанная красной ленточкой.

– Подарок на день рождения, – стонет собеседник, – поэтому без коробки.

– Без коробки, именно!, – оживляется Ермилыч

Кивок.

– Предположительно, в коробку от новой микроволновки положили установку и унесли.

Кивок и что-то похожее на всхлип.

– Вопрос!, – толстый ермилычев палец уткнулся в пиджак собеседника., – Хм… неплохой такой пиджак, – Михаил Борисович с интересом пощупал ткань, определяя на глаз ценовую категорию собеседника., – а сколько я тебе плачу?, – поднял он глаза на начальника лаборатории.

Начальник лаборатории начал быстро ужиматься внутри пиджака, как будто глотнул из бутылочки с надписью «выпей меня». Еще немного, и для беседы с ним придется буквально заглядывать в пиджак и кричать в воронку ворота «заяц, ты меня слышишь? Ну, заяц, погоди». Ну или что-то другое кричать и слушать эхо. Из бездн пиджака раздался неразборчивый писк.

– Да ладно, ладно, – Ермилыч похлопал по пиджаку (ну правда же хорошая ткань), проехали, – и развалился на толстокожем диване каретной стяжки, где пуговицы были размером с кофейные блюдца.

Но смотрелось это хорошо, потому что сам диван был таких размеров, как будто ты в бинокль не с той стороны на него смотришь. А еще он был непроглядно черный и у начальника лаборатории вызывал неприятные ассоциации с гробом. Групповым.

– Кто же это мог быть?!, – вернулся Ермилыч к теме разговора.

Дмитрий Сергеевич вздохнул, обреченно кивнул и немножко всхлипнул перед тем, как ответить:

– Они пришли всем коллективом сделать мне сюрприз. Все суетились, бегали по кабинету, распаковывали микроволновку, накрывали стол. Сгрузили в коробку из-под микроволновки, как сказала Тоня, «старую страшную машинку» и унесли на мусорку. Или отдали охраннику, у него подсобка со всяким барахлом. Или отдали кому-то в гараж или на дачу, но никто не признается. А сторож говорит, что сунули куда-то в лаборатории, «там же гарантия 2 недели, как можно без коробки, я бы не взял».

– Искали коробку?

– Искали везде, все перетрясли, нет коробки.

– Что показывают камеры?

– Камеры показывают, что куча народу с коробками подходящих размеров шастают по лаборатории и территории без конца, и нужно найти и проверить трек каждой коробки. В тот день из-за презентации грузили огромное количество коробок с выставочным оборудованием. И вывезли, – беспомощно развел руками начальник лаборатории.

– А камеры в твоем кабинете?

– Они их отключили, – шепчет вконец раздавленный Дмитрий Сергеевич, – сюрприз же.

– О как!, – оживляется Ермилыч и радостно потирает руки.

Обескураженный и пристыженный, но обнадеженный переменой тона собеседник начинает понемножку возвращаться в пиджаковые размеры. Он чувствует, что начальственный гнев утёк в какие-то иные трубы и, кажется, ему не крышка.

– Дмитрий Сергеич!, – торжественно начинает Ермилович

– Я могу всех уволить за халатность!, – перебивает начальник лаборатории.

Получается несколько визгливо.

– Ни в коем случае. Работа проделана изнутри!, – вновь начальственные пальцы загибаются прямо у шеи собеседника, но уже нестрашно: апофеоз пройден, катарсис достигнут, и в воздухе ощущается деятельное предвкушение.

Хотя у Ермилыча перепады настроения как разгон у Черной молнии, спохватывается про себя собеседник и медленно втягивается вместе с шеей назад в спасительный пиджак.

– Какая тонкая работа! В день презентации! Камеры выключены! Переполох! … Кто назначил презентацию на день вашего рождения?

– Вы….

– Хм… А кто выбрал подарком микроволновку? Дурацкий подарок же в кабинет начальника!

– Я.. сам просил. Меня спросил, что мне подарить, я и сказал. Работы много, сходить поесть некогда.

Мозг у Ермилыча работал отлично: передача была записана 10 февраля и вышла в эфир 15 марта. Кто-то смотрел, кто-то понял, кто-то решился на риск. И у этого кого-то получилось. Но у них было очень мало времени, значит, «крот» в лаборатории сидел давно и сейчас еще сидит.

– Никого не нанимать, никого не увольнять, анкеты со всех сотрудников собрать, бланк тебе пришлют. Сидеть тише воды, ниже травы. И воспроизводить! Когда сделаешь второй прототип?

Из Дмитрия Сергеевича раздался свистящий испуганный шепот.

– Михаил Борисович, мы так до конца и не знаем, как это работает.

– Хм?! Кто это мы? В смысле не знаем?

– Ну, про установку знаю я и Саша. В смысле Александр Сергеевич.

– Пушкин?, – Ермилыч начал опасно багроветь.

– Изобретатель, – торопливо заговорил начальник лаборатории., – изобретатель. Остальные не в курсе были, они по кошачьим кормам и вегетарианским шротным бургерам больше…

– С чего ты взял, что он не знает, как это работает?

– С его слов.

– Не хочет делиться технологией…, – Ермилыча одолевало искушение набить морду этим двум задротам, которые удерживали его сейчас от всемирного признания и бессмертия.

Вызвать парней или даже самому, с этого дивана все отлично отмывается, – размечтался Михаил Борисович. Потом прислушался. Начальник лаборатории что-то блеял по поводу стараний все исправить и Ермилычу стало скучно. Он отпустил собеседника и приказал связать его с Буниным.

***

Говорят, Ермилыч поменял ударение в своей фамилии «Ермилович» с «о» на первую «и», чтобы скрыть фамилию одесского происхождения. Но так как рос он простым бугаем из московского дворика (позже – подворотни), то доказать это совершенно невозможно.

Однажды мама попросила Мишу пристроить «куда-нибудь» к себе сына подружки – соседки, и он (тогда – «Ермиша»), насилу припомнил хлипкого мальчонку со двора. Так Бунину очень повезло и он стал личным порученцем олигарха.

Ермилыч никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не две свои особенности: он молниеносно разгонялся от слепой ярости до ледяного бесстрастия и обратно, не теряя при этом ясности мысли, и умел (и любил!) действовать парадоксально.

Так Ермилычу очень повезло заполучить Бунина, который выполнял его особые поручения без сомнений и вопросов. Он был настолько оторван от реальности, насколько это вообще возможно без летательных аппаратов.

Бунин мог бы стать чекистом, так как имел внешность крайне неприметную. Глаз на нем не задерживался даже насильно. Маленький, плюгавенький (что бы ни стояло за этим словом) с самого детства Бунин не производил впечатления. Совсем. Но внутренне этот человек бурлил, и основной его страстью были романы. В основном, детективные, но приключенческие тоже подходили.

Так Бунин и Ермилыч нашли друг друга. Ермилыч давал Бунину парадоксальные задания, а Бунин действовал, старательно разыгрывая очередной любимый литературный персонаж. Или кинематографический.

Ермилыч встречался с Буниным всегда лично, поэтому на Бунина опасливо косились и охранники в офисе, и секретарши – личные встречи с шефом всегда были испытанием на выносливость. Таким образом, эффект парадокса возникал сразу – невзрачный Бунин в нелепых, нарочитых образах вызывал не смех и желание покрутить пальцем у виска, но трепет. Ермилович считал Бунина своим успешным творческим проектом.

– Поедешь в Крекшино. По анкетам сотрудников лаборатории выходит, что сторож, он же охранник, жил какое-то время то ли в Квашине, то ли в Кашине, то ли в Калистово, то ли еще в какой-то такой дыре на букву К.

Коробки – по его части. Опять же на букву К. Установку уже не найти, она попала в руки конкурентов, мне нужна история, КАК это произошло.

Тоже на букву «К», – меланхолично про себя отметил Бунин.

– Мне нужно знать, как установка выглядела?

– Нет, но она выглядела как в высшей степени обычная в хозяйстве вещь.

Бунину этого достаточно и он отправляется в Квакшин.

Пришелец

Алеша сидел и уныло дергал ткань на штанах. Скоро лето и штаны придется менять. У Алеши не было штанов на лето, а это означает, что их придется купить.

Алеша не умел покупать штаны.

Когда он попросил Настю купить ему штаны, она расхохоталась: «я тебе не жена!».

Она вообще хохотушка, – с нежностью подумал Алеша, – а когда она смеется, ее большие, мягкие, белые сиськи оживают, и он может смотреть только на них. Его взгляд смешит Настю еще больше, сиськи начинают прыгать как котята в корзинке, проситься на свободу и ласку.

Когда Алеша с Настей, у него случаются провалы в памяти. Он с ней наверное любит разговаривать, но долго не может, потому что когда она говорит, она смеется, а когда смеется, оживают сиськи, и он не помнит, что происходит дальше.

Иногда потом, после секса и бани, он пытается восстановить события по памяти, так сказать, по протоколу, как учили, но не выходит.

Он ей говорит, что она его приворожила и отбила память, она начинает смеяться, и опять получается провал.

Настя живет в соседней деревне и торгует молоком. У нее с матерью хозяйство, коровы. Настина мать, бывает, сидит с семечками на Центральной площади Квакшина, поэтому Алеша всегда обходит площадь стороной (а вы не представляете, как это трудно в Квакшине!). Все для того, чтобы не выдать тайну голубого особнячка: он им не говорит, кем работает.

Алеша гордится своей легендой про работу на складе и не знает, что промеж Настиных подружек он проходит под кодовым именем «Этот Настин смешной чекист».

Алеша подумал о Настиной маме – может, она купила бы ему штаны? У Настиной мамы сиськи еще больше, и наверное, тоже белые, а между ними темно-красный от постоянного загара треугольник морщинистой кожи.

С мамой Насти Алеше разговаривать не легче: она всегда так недоверчиво на него смотрит, заводит разговоры про детей и починку коровника. Алеше от таких разговоров неуютно. Ему все нравится как есть, он в Квакшине не навсегда, и поселяться в их курятнике он не собирается. Он приезжает к ним каждые выходные и исправно привозит колбасу.

Сначала он возил цветы и пиво, но Настя сказала, что раз он ест, как теленок, пусть привозит еду, а из еды Настя с мамой больше всего уважают колбасу.

Это еще с советских времен пошло, когда колбаса была деликатес и ее было не достать. Поэтому колбасы много не бывает, а своих коров они не едят, они у них молочные.

Так что с Настей у них все слажено и налажено, чего цепляться?, – Алеша вздохнул и углубился в гугл: «как купить штаны».

Данилыч возник на стуле, как всегда, из ниоткуда – как будто пересобрался из частиц пыли и света, пока Алеша, испуганный собственной смелостью, складывал в корзину на Wildberries все найденные варианты летних штанов.

Для проверки своей телесности Данилыч поскрипел стулом. Алеша посмотрел на его штаны и не смог понять ни цвета, ни размера, ни фасона. Впрочем, не удивительно – не только штаны, но и весь Данилыч ни под какие фильтры Wildberries не подходил.

– Пижонишь?, – спросил Данилыч, кивая на экран.

– Да это, – смутился Алеша, – лето ж скоро, жара.

Данилыч кивнул. Они посидели с минутку в уютной тишине старого деревянного дома, довольные собой и миром, в котором ничего не происходит. Разве что чайку поставить.

Олег Анатольевич ворвался, разметав испуганную разноцветную пыль, танцующую в столбе солнечного луча. Алеша и Данилыч внутренне переглянулись и вздохнули. Началось совещание.

***

Олегу Анатольевичу показалось слишком тихо, тесно и деревянно здесь. И настроение было поганое, как всегда после Светы.

А все потому, что у Олега Анатольевича не было одной постоянной женщины. А было три.

Номер один была яркая, дерзкая и очень дорогая шалава из районного центра. Олег Анатольевич позволял ее себе только на праздники.

Обычно он ездил на трассу неподалеку к шалаве номер два. Она была тихая, скромная, брала недорого, но тут она сказала, что к ней приехала мама, и пока ей не звонить.

Номером три шла местная горожанка Света. Это был самый выгодный вариант, (достаточно было принести тортик).

Света была глубоко замужняя, глубоко бездетная (и бесплодная, как надеялся Олег Анатольевич). У нее было рыхлое тело, скучный цвет волос, грустно висящая попа и муж с постоянными командировками (или вахтой, Олег Анатольевич в подробности не вдавался).

После секса с ней надо было пить чай на кухонке ее хрущевки: она уныло что-то зудела про работу, поликлинику, соседей и рассаду, белый эмалированный чайник свистел и подмигивал когда-то голубоватыми цветочками, – мол, получил свое – терпи теперь. Олег Анатольевич угрюмо ел тортик.

В этот раз он битый час ждал в кустах, когда разойдутся бабульки у подъезда. Пройти их контроль Олегу Анатольевичу было не под силу – он был мужчина заметный и крупный, вид имел начальственный. Света смертельно боялась бабулек, просила не подходить к окнам, когда он у нее, смазывала маслом все, что могло ритмично скрипеть и лежала под ним нервным бревном.

Теперь он мучился изжогой после сладкого и не питал никаких иллюзий относительно своей мелкой, как бассейн-лягушатник, жизни. Вся эта суета с шалавами, бабками-сплетницами, скрипучими полами, гадкими тортиками из Пятерочки и составляет его, собственно, жизнь. А мечты о Москве, карьере и разгульное веселье с Мариной номер раз – это миражи, передых от ежедневной скучной тоски, пьяный бред.

От этих мыслей делалось совсем горько.

За окном энергично шелестела сирень – у нее были большие планы на эту весну. Дом поскрипывал, как будто почесывался, в солнечных лучах кружились пылинки, от которых хотелось тереть нос и смеяться. Здесь, на Пушкина, 13, царила осмысленная вечность.

Олег Анатольевич глубоко вдохнул и подумал, что грустные мысли навевает ему запах плесени, который Данилыч притаскивает из подвала. А жизнь, пожалуй, права как есть.

И начал совещание.

– Итак, что у нас?, – с деловитым напором Олег Анатольевич навис над сотрудниками.

Алеша полез за своими записями из отделения полиции, зашуршал бумажками.

Данилыч подался вперед и сказал:

– Чужак в городе.

Слова прозвучали веско и значительно. И повисли в воздухе, поддерживаясь игривой домашней пылью.

Олег Анатольевич с внимательным видом кивнул продолжать, и Данилыч продолжил:

– Бунин Александр Витальевич, 1969 года рождения, паспорт московский, прописан в Люберцах, никогда не менял место прописки. Здоров, образование среднее специальное – по специальности токарь, работал в токарном цеху до 1995 года в Москве. Далее в трудовой книжке записей нет.

Остановился в гостинице на трассе, оплатил 10 суток проживания наличными. Не храпит, ест не в гостинице, из вещей – чемодан, но он его держит в машине. Машина Хендай акцент с пробегом 123000, цвет асфальт, в хорошем состоянии, куплена б/у.

Штрафов, алиментов, детей, жен, долгов не обнаружено. Пижон.

Никогда, никогда и никто не спрашивал Данилыча, откуда он берет свои сведения. Зачем все портить? Молча поблагоговели.

Алеша предложил сделать чаю, Олег Анатольевич рассеянно кивнул.

Алеша потопал “ в переднюю» делать чай, и на его шаги дом отзывался ласковым теплым скрипом. Как будто Алеша шел и немножко щекотал дом – половицы, двери, дверцы старого резного буфета из красноватого тяжелого дерева.