Воспоминания о прошлом Земли. Трилогия

Еще пятнадцать переворотов часов – и мерцание света в потолочном окне стало беспорядочным; началась очередная Эра Хаоса. За ней последовали Эра Порядка и снова Эра Хаоса. Начала и продолжительность эр не совсем совпадали с прогнозами царя Вэня, но погрешность была невелика. По окончании восьмидневной Эры Хаоса началась предсказанная долгая Эра Порядка.

Прошло двадцать дней, а солнечный свет, падавший сквозь отверстие в потолке Большого зала, продолжал появляться и исчезать в равномерном ритме. Темп игры замедлился до нормального.

Царь Чжоу признательно кивнул царю Вэню:

– Я воздвигну в твою честь памятник еще более величественный, чем этот дворец!

Царь Вэнь глубоко поклонился:

– Мой царь, пробуди свой народ, и да пребудет он в счастье и процветании!

Царь Чжоу встал с трона, широко раскрыл руки, словно хотел обнять весь мир, и тягучим, потусторонним голосом принялся заклинать:

– Регидрация… регидрация… регидрация…

Услышав это слово, все в Большом зале кинулись к дверям. Ван ни на шаг не отставал от царя Вэня. Преодолев длинный туннель, они покинули пирамиду через ту же дверь, в которую вошли. Снаружи царил полдень, земля нежилась в лучах ласкового солнышка. В легком ветерке Вану почудились ароматы весны. Они с царем Вэнем направились к ближайшему озеру, лед на котором уже растаял, и солнечные зайчики играли на легкой ряби.

Мимо пробежал отряд солдат, кричащих на ходу: «Регидрация! Регидрация!» – они направлялись к большому каменному зданию на берегу, похожему на элеватор. По дороге в Чжао Гэ путники не раз видели такие здания. Это были дегидратории – хранилища, в которых дегидрированные тела дожидались возвращения к жизни. Солдаты открыли тяжелые каменные двери и начали выносить наружу покрытые пылью кожаные свертки. Они несли их на берег и бросали в озеро. Попадая в воду, свертки раскручивались и расправлялись. Вскоре ими была усеяна вся поверхность озера. Оболочки быстро вбирали в себя воду и разбухали, постепенно превращаясь в нормального вида человеческие тела, которые через некоторое время начинали проявлять признаки жизни. Один за другим люди вставали на ноги в мелкой, по пояс, воде и взирали на залитый солнцем мир широко раскрытыми глазами, словно пробудившись от сна.

– Регидрация! – вскрикнул один человек.

– Регидрация! Регидрация! – подхватили другие радостные голоса.

Люди выходили на берег и голыми, как были, устремлялись обратно в хранилища. Они выносили наружу еще не регидрированные оболочки, бросали их в воду, и вскоре из озера брели на берег новые ожившие. Подобные сцены повторялись у всех других водоемов. Мир возвращался к жизни.

– О небо! Мой палец!

Ван увидел человека – тот стоял на середине озера, подняв руку и плача. На руке не хватало среднего пальца, кровь стекала из раны в воду. Другие ожившие проходили мимо, не обращая на страдальца внимания.

– Считай, тебе повезло, – сказал один из них беспалому. – Некоторые целой руки или ноги недосчитываются. А у других крысы отгрызли голову. Если бы мы сейчас не регидрировали, то вообще неизвестно, сколько бы потом из нас осталось в живых.

– Как долго мы пробыли в обезвоженном состоянии? – спросил кто-то.

– Определи по слою пыли на дворце. Говорят, царь теперь не тот, что был раньше. Но неизвестно, сын он прежнего, или внук, или еще кто.

Регидрация заняла восемь суток. Сухие оболочки ожили, и мир начал новый отсчет. Все радовались регулярным восходам и закатам; каждые сутки насчитывали точно двадцать часов. Наступила весна, и люди от души славили солнце и других богов.

В конце восьмого дня, когда спустилась ночь, по всей округе запылали костры; казалось, их было больше, чем звезд на небе. Руины городов и поселков, покинутых в Эру Хаоса, вновь наполнились шумом и светом. По традиции, как и после всех предыдущих регидраций, народ собирался праздновать всю ночь до самого рассвета.

Но утром солнце не встало.

Все часы показывали, что время рассвета пришло и прошло, но горизонт оставался темен. Прошло еще десять часов, а солнце и не думало показываться, даже слабенькой полоски нигде не было видно. Ночь продолжалась целые сутки, а потом еще двое. Гигантская длань холода придавила землю.

А внутри пирамиды царь Вэнь стоял на коленях перед царем Чжоу и умолял:

– Мой царь, прошу, не лишай меня своего доверия! Это все временно! Я видел: вселенское ян набирается сил, и солнце вскоре встанет опять. Весна вернется, Эра Порядка продолжится!

– Разведите огонь под котлом, – вздохнув, приказал царь Чжоу.

И тут в помещение вбежал министр:

– О мой царь!.. Там… там… в небе три летящих звезды!

Все в Большом зале остолбенели. Даже воздух, казалось, застыл. Царь Чжоу был единственным, кто сохранил самообладание. Он обратился к Вану, до разговора с которым до сих пор не снисходил:

– Ты по-прежнему не знаешь, что означает появление трех летящих звезд? Цзи Чан, просвети-ка его!

Царь Вэнь понурился.

– Оно означает наступление долгого периода запредельного холода, такого чудовищного, что даже камень рассыпается в пыль.

– Дегидрация… дегидрация… дегидрация… – снова загудел царь Чжоу прежним гулким, потусторонним голосом. Снаружи люди уже начали процесс. Их тела снова избавлялись от влаги, готовясь к очередной долгой ночи. Бо!льшая их часть попала в дегидратории, но многие оболочки так и остались лежать в пустых полях под открытым небом.

Царь Вэнь медленно поднялся и побрел к котлу, булькавшему на огне в углу зала. Он взобрался на край котла, но прежде чем броситься вниз, помедлил несколько секунд. Кто знает, может, из бульона на него глянуло злорадно усмехающееся лицо Фу Си?

– Варите его на медленном огне, – приказал царь Чжоу слабым голосом. Затем, обратившись к остальным, произнес: – Вы можете выйти из игры, если хотите. При таких обстоятельствах она становится неинтересной.

Над входом в Большой зал засветилась табличка «Выход». Игроки потянулись туда, и Ван поспешил вместе с толпой. Пройдя по унылому туннелю, они вышли наружу, где их встретили ночь и густой снег. Ван задрожал на пробирающем до костей морозе. Дисплей в уголке неба свидетельствовал, что время игры снова ускорилось.

Снегопад продолжался десять суток подряд. Под конец снежинки сделались огромными и тяжелыми, словно заледенел сам мрак. Кто-то прошептал Вану на ухо: «Они состоят из замерзшего углекислого газа. Так называемый сухой лед». Ван повернулся. Говорившим оказался Последователь.

Еще десять дней – и снежинки стали тонкими и прозрачными, как слюда. В тусклом свете немногочисленных факелов, горящих у входа в пирамиду, они отсвечивали бледно-голубым.

– А эти снежинки состоят из твердого кислорода и азота. Атмосфера исчезает, выпадая в твердый осадок, и это значит, что температура поверхности около абсолютного нуля.

Снег похоронил под собой пирамиду. Нижние слои были образованы обычным снегом, затем шел сухой лед, и, наконец, сверху лежали твердые кислород и азот. Ночное небо приобрело необыкновенную прозрачность, и звезды на нем горели, словно серебряные костры. На этом звездном фоне вспыхнула надпись:

Долгая ночь царила сорок восемь лет. Цивилизация номер 137 погибла от экстремального холода. В своем развитии она достигла эпохи Сражающихся Царств.

Но семена ее сохранились. Они пробудятся, и цивилизация снова пройдет свой цикл в непредсказуемом мире «Трех тел». Приглашаем вас продолжить игру.

Перед тем как выйти из игры, Ван заметил в небе три летящих звезды. Медленно вращаясь друг вокруг друга, они, казалось, исполняли какой-то причудливый танец в бездонном мраке космоса.

Глава 8

Е Вэньцзе

Ван снял комбинезон и шлем. Рубашка промокла от пота, как бывает после привидевшегося кошмара. Он вышел из института, сел в машину и поехал по адресу, который дал ему Дин И – к матери Ян Дун.

«Эра Хаоса, Эра Хаоса, Эра Хаоса… – крутилось в голове Вана. – Почему солнце в мире «Трех тел» ведет себя так странно, встает и заходит как ему заблагорассудится? Ведь неважно, какая у планеты орбита – круговая или эллиптическая; ее вращение вокруг звезды всегда периодично. А тут полная нерегулярность! Разве так бывает?..»

Ван рассердился на себя и затряс головой, чтобы вытряхнуть из нее эти мысли.

«Это же всего лишь игра!»

«Но я проиграл».

«Эра Хаоса, Эра Хаоса, Эра Хаоса…»

«А ну стоп! Какого черта я все время думаю об этом?!»

И скоро ответ нашелся. Последний раз он играл в компьютерные игры, еще будучи студентом; за это время оборудование для подобных развлечений шагнуло далеко вперед. Виртуальная реальность и мультисенсорное взаимодействие относились к тем эффектам, испытать которые у Вана-студента не было возможности. Несмотря на это, он четко уяснил себе одно: ощущение реальности происходящего в «Трех телах» достигается не за счет продвинутого интерфейса.

На третьем курсе университета Ван посещал лекции по теории информации. Однажды профессор показал им два изображения. Одно было знаменитой панорамой времен династии Сун «По реке в День поминовения усопших» – богатое, красочное полотно со множеством тщательно выписанных деталей. Второе – фотография неба в ясный солнечный день: необозримая синяя даль с одним-единственным еле заметным облачком. Профессор спросил, какое из изображений содержит больше информации. Правильный ответ был таков: информационная насыщенность фотографии – ее энтропия – на два порядка больше, чем у картины.

Так же обстояло дело и с «Тремя телами». Игра содержала огромное количество глубоко скрытой информации. Ван интуитивно чувствовал это, хотя дать конкретного объяснения не мог. Внезапно он понял, что создатели «Трех тел» подошли к своей задаче иначе, чем дизайнеры других игр. Обычно те стараются впихнуть в картинку как можно больше подробностей, чтобы усилить чувство реальности происходящего. Создатели «Трех тел» поступили наоборот: они оставили только минимально необходимое количество информации, маскируя таким образом намного более сложную реальность – совсем как в фотографии неба, кажущейся поверхностному взгляду пустой.

Ван вновь мысленно погрузился в мир «Трех тел».

«Летящие звезды! Ключ к решению должен быть в них. Одна летящая звезда, две летящих звезды, три летящих звезды… Что бы это могло значить?»

И тут он обнаружил, что приехал на место.

* * *

Это был высокий многоквартирный дом. Маленькая седая женщина лет шестидесяти, в очках, поднималась по ступенькам крыльца, сгибаясь под тяжестью кошелки с продуктами. Интуиция подсказала Вану, что это та самая женщина, ради которой он сюда приехал.

Так оно и оказалось – это была мать Ян Дун, Е Вэньцзе. Услышав о цели визита незнакомца, Е расчувствовалась. Вану был знаком подобный тип ученых: долгие годы испытаний сгладили жесткость и непримиримость их натуры, оставив лишь мягкость и покой, подобные водам тихого озера.

Ван отнес покупки наверх. Однако в квартире Е оказалось совсем не так тихо, как он ожидал: там резвились трое детишек, старшему из которых было около пяти, а младший едва научился ходить. Е пояснила, что это дети соседей.

– Они любят играть у меня. Сегодня воскресенье, но их родителям пришлось работать сверхурочно, вот меня и попросили посидеть с ними… О, Наньнань, ты уже закончила картинку! Какая красивая! Давай придумаем ей название! Как тебе «Утята на солнышке»? Правда хорошо? Сейчас бабушка надпишет, ведь ты еще не умеешь… И дату поставим: девятое июня, Наньнань. А что ты хочешь на обед? Яньянь, жареные баклажаны будешь? Ну еще бы! Наньнань, а ты горошек в стручках, как вчера? Нет проблем! Мими, ты, наверно, не откажешься от мямясца? Ой, погоди, мама говорила, что тебе нельзя есть много мясца, животик заболит. А если рыбки? Смотри, какую большую рыбину бабушка купила…

Ван следил за Е и детишками, вбирая в себя каждую деталь их разговора. «Наверно, ей очень хотелось внуков. Но даже если бы Ян Дун была жива, еще вопрос, были ли бы у нее дети».

Е отнесла продукты на кухню. Потом, выглянув в дверь, сказала:

– Сяо Ван, я отлучусь – ненадолго, только овощи замочу. (Как, однако, легко и просто она перешла на доверительный тон, обратившись к Вану «Сяо», словно старший друг к младшему!) – В наши дни в овощах столько пестицидов, что я не даю их детям, не вымочив в воде хотя бы часа два. Почему бы тебе пока не заглянуть в комнату Дундун?

Ее предложение, сделанное словно невзначай, смутило Вана – значит, она догадалась об истинной причине его визита! Хозяйка дома не стала дожидаться его реакции, повернулась и ушла обратно в кухню. Она поступила так намеренно, чтобы не видеть, как он краснеет. Ван был признателен за тактичность.

Он прошел мимо играющих ребятишек туда, куда указала Е. Постоял перед закрытой дверью, охваченный странным чувством… Ему казалось, будто он вернулся в свою наполненную мечтами юность. Из глубины сознания поднялась щемящая грусть, хрупкая и чистая, как роса, еле заметно отливающая розовым в свете утренней зари…

Он осторожно толкнул дверь… Первая неожиданность: комнату наполнял запах леса. Такое впечатление, будто он попал в хижину егеря. На стенах вместо обоев полоски коры; табуретами служили три простых пня; письменный стол был сработан из трех пней побольше, составленных вместе… А вот и постель с тюфяком, набитым пушицей[26], той самой, которой крестьяне в холодном Северном Китае набивают обувь, чтобы ноги меньше мерзли. Вся обстановка была простой и безыскусной, никаких украшений, никаких уютных безделушек. Ян Дун зарабатывала много, могла бы купить себе дом в каком-нибудь элитном жилом районе, но предпочла жить здесь, с матерью.

Ван подошел к столу – его убранство тоже отличалось простотой; ничто не намекало ни на пол человека, который пользовался столом, ни на его научные интересы. Если даже когда-то здесь и были такие характерные вещицы, то их убрали. Взгляд Вана упал на черно-белую фотографию в деревянной рамке – портрет матери с дочерью. На снимке Е Вэньцзе сидела на корточках рядом с совсем еще маленькой Ян Дун, так что они получились примерно одного роста. Их волосы разметало сильным порывом ветра, длинные пряди перепутались между собой.

Фон у снимка был необычный: небо, видневшееся сквозь сетку, поддерживаемую массивной стальной конструкцией. Ван решил, что это, скорей всего, параболическая антенна, такая огромная, что ее края выходят за кадр.

Глаза у малышки Ян Дун были огромные, испуганные, и у Вана болезненно сжалось сердце. Казалось, девочка страшилась мира за пределами фотографии.

Потом его внимание привлек к себе толстый альбом, лежащий на краю стола. Ван не мог взять в толк, из какого материала он изготовлен, пока не разобрал надпись на обложке, сделанную нетвердым детским почерком: «Берестяной альбом Ян Дун». Слово «берестяной» было написано буквами пиньиня, а не иероглифами. Годы превратили бересту из серебристой в тускло-желтую. Ван потянулся за альбомом, притронулся, помедлил… и убрал руку.

– Можно-можно, – раздалось от двери. – В нем рисунки, которые Дундун рисовала в детстве.

Ван взял альбом и начал бережно перелистывать. Е проставила даты под каждым рисунком – точно так же, как сделала это для Наньнань.

Судя по надписям, Ян Дун нарисовала эти картинки, когда ей было три года. Нормальные дети в этом возрасте способны довольно четко изображать людей и предметы, но рисунки Ян Дун оставались мешаниной случайных линий. Они показались Вану полными гнева и отчаяния, порожденных жаждой художницы выразить себя – жаждой, оставшейся неутоленной. Безусловно, это не те чувства, которых ожидаешь от такого маленького ребенка.

Е медленно, не отрывая глаз от альбома, тихо опустилась на краешек кровати. Здесь, на этой постели, уснула вечным сном ее дочь. Ван присел рядом. Еще никогда в жизни ему так не хотелось взять на себя чужую боль.

Е забрала у него берестяной альбом и прижала к груди.

– Это я виновата, – тихо сказала она. – Я была плохой матерью и плохой учительницей. Не принимала во внимание, что Дундун еще совсем малышка, и слишком рано познакомила ее с крайне сложными абстрактными материями. Когда она впервые выразила интерес к теоретической физике, я сказала ей, что это поприще не для женщин. Она возразила: «А мадам Кюри?» Я ответила, что мадам Кюри так никогда и не была признана выдающимся ученым. Считается, что она добилась успеха благодаря настойчивости и упорному труду, но что не будь ее, то же самое сделал бы кто-нибудь другой. По существу, У Цзяньсюн достигла больше, чем мадам Кюри[27]. Но как бы там ни было, теоретическая физика не для женщин.

Дундун не спорила, но позже я обнаружила, что она действительно не такая, как все. К примеру, объясняю я ей какую-нибудь формулу. Другой ребенок сказал бы: «Какая сложная!» А она говорила: «Какая изящная, какая красивая!», и лицо у нее было такое, как будто она смотрит на редкостный полевой цветок.

После ее отца осталось довольно много пластинок. Она переслушала их все, потом выбрала одну, с музыкой Баха, и крутила ее постоянно, как зачарованная. Скажите, разве такая музыка должна нравиться детям?! Сначала я подумала, что это просто случайность, но когда я спросила, какие чувства вызывает в ней музыка Баха, она ответила, что ей представляется, будто некий гигант строит огромное здание, кладя кирпичик за кирпичиком, и когда пьеса заканчивается, здание стоит во всей красе…

– Вы были прекрасной учительницей! – возразил Ван.

– Нет. Я не справилась. Мир Дундун был слишком ограничен, ее занимали лишь абстрактные теории, оторванные от жизни. Поэтому, когда они оказались несостоятельны, ей не для чего стало жить.

– Не могу с вами согласиться, профессор Е. В наши дни происходят такие события, которых мы раньше и вообразить себе не могли бы. Это вызов всем нашим представлениям о природе мира, и Ян Дун не единственная, кто споткнулся на этом пути.

– Но она была женщина. А женщина должна быть как вода, способная обойти любую преграду или пробиться сквозь нее.

* * *

Уходя, Ван вспомнил о второй цели своего визита и спросил, где он может наблюдать реликтовое излучение.

– Реликтовое излучение? В Китае есть две обсерватории, которые работают в этой области. Одна в Урумчи: по-моему, она в ведении Центра космических исследований Академии наук. Другая намного ближе, в пригороде Пекина – радиоастрономическая обсерватория Академии наук и Астрофизического центра Пекинского университета. Та, что в Урумчи, занимается непосредственными наблюдениями, а та, которая здесь, только принимает и обрабатывает данные со спутников. Хотя вообще-то данные спутников точнее и полнее. Есть у меня один бывший студент в этой обсерватории, могу позвонить ему насчет тебя.

Е нашла номер и позвонила. Похоже, все устроилось как нельзя лучше.

– Ну вот, – сказала Е, положив трубку. – Сейчас напишу адрес. Отправляйся, когда тебе будет удобно. Бывшего студента зовут Ша Жуйшань, и завтра у него ночное дежурство. Но… м-м-м… вообще-то это не твоя область науки, я права?

– Да, моя область – нанотехнологии. А излучение… ну, это так… для другого…

Ван боялся, что Е засыплет его вопросами, но та не стала этого делать.

– Сяо Ван, ты немного бледен. Как у тебя со здоровьем? – озабоченно спросила Е.

– Все хорошо, спасибо. Волноваться не о чем.

– Погоди-ка. – Она вынула из комода маленькую деревянную шкатулку. Судя по этикетке, в ней был женьшень. – Старинный друг, солдат с базы, приходил пару дней назад и принес вот это. Возьми, возьми! Этот женьшень выращенный, не очень ценный. Все равно мне его нельзя – повышенное давление. Нарежь мелко и заваривай, как чай. Ты такой бледный, тебе явно нужно что-то укрепляющее. Хотя ты еще молод, но здоровье запускать нельзя!

Ван принял шкатулку, и тепло наполнило ему грудь, глаза увлажнились. В нем возникло ощущение, будто его сердце, в последние дни едва не разорвавшееся, окутали мягчайшим пухом.

– Профессор Е, я теперь часто буду вас навещать.

Глава 9

Подмигивающая Вселенная

Ван Мяо ехал по шоссе, ведущему в Шэньян, до границы округа Миюнь. Здесь он повернул на Хэйлунтань. Дорога, извивающаяся по склону, привела его на вершину, к радиоастрономической обсерватории Академии наук. Здесь, словно фантастические стальные цветы, стояли в ряд двадцать восемь параболических антенн диаметром девять метров. В конце ряда возвышались два огромных радиотелескопа диаметром пятьдесят метров каждый, построенные в 2006 году. Глядя на них, Ван все время вспоминал фотографию Е и Ян Дун, фоном для которой служила огромная параболическая антенна.

Однако работа доктора Ша Жуйшаня, бывшего студента Е, не имела отношения к радиотелескопам. Его лаборатория занималась приемом и обработкой данных с трех спутников: измерителя фонового излучения COBE, запущенного в ноябре 1989 года и уже почти выработавшего свой ресурс; микроволнового анизотропного зонда «Уилкинсон» (WMAP), запущенного в 2003 году, и космического телескопа «Планк», выведенного на орбиту Европейским космическим агентством (ЕSА) в 2009 году.

Космическое микроволновое фоновое излучение характеризуется тепловым спектром абсолютно черного тела при температуре около 2,7255° К и обладает изотропией высокой степени, то есть почти одинаково во всех направлениях, с незначительными температурными флуктуациями порядка миллионных долей диапазона. Работа Ша Жуйшаня состояла в том, чтобы, основываясь на наблюдениях, создать более подробную карту реликтового излучения.

Лаборатория была невелика. Оборудование для приема спутниковых данных и три компьютерных терминала, предназначенных для обработки информации с трех спутников, теснились в одном помещении.

Ша, явственно обрадовавшийся посетителю (еще бы – скучная работа в одиночестве уморит кого угодно!), спросил, какие именно данные интересуют Вана.

– Я хочу видеть общую флуктуацию реликтового излучения.

– А нельзя ли… поконкретнее?

– Меня интересует… э… общая изотропная флуктуация реликтового излучения от одного до пяти процентов, – произнес Ван, цитируя по памяти электронную записку от Шэнь.

Ша широко улыбнулся. В первом году текущего столетия миюньская обсерватория была открыта для посетителей. Желая подзаработать, Ша частенько водил экскурсии и читал лекции интересующимся. Постепенно привыкший к поразительному научному невежеству туристов, Ша приберегал эту улыбку именно для них.

– Доктор Ван, насколько я понимаю, вы не специалист в этой области?

– Я занимаюсь нанотехнологиями.

– Тогда понятно. Но самое общее представление о реликтовом фоновом излучении у вас есть, не так ли?

– Именно что самое общее. Знаю, что микроволновое излучение – это те «угольки», которые остались после Большого взрыва. Оно наполняет весь космос, и его можно наблюдать в сантиметровом диапазоне волн. Кажется, в шестидесятых двое американцев случайно обнаружили его, тестируя сверхчувствительную спутниковую антенну…

Ша прервал его, подняв руку:

– Этого более чем достаточно! Тогда вам должно быть известно, что в отличие от местных вариаций, которые мы наблюдаем в различных частях Вселенной, общая флуктуация реликтового излучения коррелирует с расширением Вселенной. В масштабах возраста Вселенной изменения идут очень-очень медленно. Даже при той чувствительности, какой обладает космический телескоп «Планк», можно вести наблюдения миллион лет, но так ничего и не обнаружить. А вам сегодня ночью приспичило увидеть флуктуацию в целых пять процентов! Вы хотя бы представляете, что это могло бы означать? Что Вселенная замигает, как люминесцентная лампа, собирающаяся перегореть!

«И она замигает, – подумал Ван. – Ради меня».

– Наверно, профессор Е хотела пошутить, – заключил Ша.

– Поверьте, я бы очень обрадовался, если бы это и в самом деле оказалось шуткой, – ответил Ван. Он хотел было сказать, что Е понятия не имеет, зачем Вану понадобилось реликтовое излучение, но побоялся, что тогда Ша откажется ему помогать.

– Ну что ж, раз профессор просила помочь, давайте перейдем к наблюдениям. Ничего сложного. Если вам нужна точность только в один процент, то достаточно и данных старичка COBE. – Не прерывая речи, Ша быстро набирал что-то на терминале. Вскоре на экране нарисовалась зеленая линия. – Это кривая величины общего реликтового излучения, измеренной в реальном времени. Как видите, было бы точнее называть ее прямой. Температура 2,725±0,002° К. Эффект Доплера, обусловленный движением Млечного Пути, дает погрешность, но поправка уже взята. Если произойдет флуктуация в один процент, которую вы ожидаете, то линия изменит цвет на красный и станет волнистой. Но спорю на что угодно: она останется прямой и зеленой до конца времен. Если вы непременно хотите увидеть такую флуктуацию, вам, скорее всего, придется ждать еще долго после гибели Солнца.

– Простите, я не слишком вам мешаю?

– Что вы, вообще не мешаете! Итак, значит, данные COBE. Ну вот, все готово. Если вдруг такая невероятная флуктуация возникнет, информация автоматически будет сохранена на диске.