bannerbanner
Нескучное чтиво
Нескучное чтиво

Полная версия

Нескучное чтиво

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 6

Александр Герасин

Нескучное чтиво




ПРЕДИСЛОВИЕ


 Представленные в книге произведения между собой существенно отличаются.

 Так повесть «Диссиденты» почти целиком основана на реальных событиях или просто жизненных зарисовках, в которых непосредственное участие принимал сам автор. Даже в тех случаях, когда описывалось что-то, происходившее вдалеке от автора, всё было реальным, но происходило с кем то из его друзей или знакомых. В целом повесть представляет собой фрагменты с описаниями жизни в СССР и затем в России двух друзей на протяжении последних шестидесяти лет. Некоторые из этих описаний сделаны с критикой странных, порой до глупости, ситуаций, порождённых существовавшей в стране властью, но, как правило, с добавлением юмора, что, по мнению автора смягчило накал критики и сделало текст более читабельным.

 События второй повести книги «Гришанин дом» полностью выдуманы. Здесь можно говорить о притче и фантасмагории одновременно. Сюжет начинается с ошибки в научном эксперименте, которая грозит гибелью всей Земле. Группа учёных-физиков из разных стран в жёстком лимите времени и при соблюдении конспирации пытается предотвратить глобальную катастрофу.

 Параллельно, не пересекаясь с первой сюжетной линией, развивается вторая, повествующая о трудной, с приключениями и хроническим невезением жизни хорошего, но простого до примитива человека, которого все зовут Гришаня. Основной целью своей жизни этот современный Иванушка-Дурачок сделал строительство собственного дома для себя и своей любимой семьи.  В конце повести обе сюжетные линии сходятся, что позволяет как Гришане, так и учёным решить свои задачи. Смешные ситуации и парадоксальность всего сюжета помогают сформировать основную идею повести, заключающуюся в том, что наша планета является общим домом для всех землян, и, соответственно, нуждается в их совместных усилиях по заботе и защите.

Сценарий «Оценщик» в начале выглядит как история из лёгкой жизни современной «золотой молодёжи». Но главный герой, внешне легкомысленный, приятный в общении, особенно с девушками, Виктор – серьёзный профессионал в своей работе оценщиком. Другим обязательным для себя на протяжении большей части своей взрослой жизни занятием он считает поиск и наказание убийц отца, погибшего в «лихие» девяностые годы. Неожиданно в своих поисках он оказывается не просто близко к одному из убийц, но и в семейных связях с ним. Как наказать виновного? Ответ на этот вопрос Виктор должен дать. Сформулировать ответ может помочь экскурс в ситуацию девяностых годов. Тогда многие, в том числе внешне вполне достойные люди, для сохранения хотя бы более или менее сносного уровня жизни для себя и своих семейств становились участниками бизнеса, отношения в котором подчас были жесткими до криминала. Сейчас некоторые из них, сколотив состояния, стали уважаемыми членами общества, но груз ответственности за давние грехи остался.

Несмотря на существенные различия в сюжетных линиях, в стилях и формах изложения, представленные в книге произведения имеют и ряд общих черт. В первую очередь это касается исторического фона последних шестидесяти лет жизни СССР и затем России. Этот фон не просто «подсвечивает», но и в значительной степени активно участвует в формировании сюжетов.

 К общим чертам можно отнести и присутствие юмора даже при описании довольно жестких ситуаций. Для всех трёх историй характерно динамичное развитие событий, почти полное отсутствие описаний природы, размышлений действующих лиц и автора. Предполагается, что читатели на основе приведённых событий и диалогов должны сами сгенерировать свои впечатления и выводы без навязывания всего этого автором. Для любителей спокойного, вдумчивого чтения это может показаться недостатком. Но в современном быстро меняющемся мире, когда от каждого бегущего за успехом всё требуется делать побыстрее, такое чтение может оказаться непозволительной роскошью. В итоге все истории выглядят не скучно, что определяет и название книги.

 И третьим общим качеством является несомненный оптимизм по поводу дальнейшей жизни в России. Остаётся надеяться, что он оправдан.




ДИССИДЕНТЫ, ИЛИ ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ДВУХ «ДУРАКОВ»


Повесть


ШКОЛА


 Обстановка на уроке истории накалялась.

– Они же дети. Их нельзя было убивать,–сказал я.

 Учительница истории Ирина Георгиевна, в школьном просторечье Историчка, тоже стала «заводиться».

–– Ты не понимаешь, что если бы к ним пробились белые, то царская семья в целом, или любой, даже самый маленький её член, могли стать знаменем в борьбе с Красной Армией и тогда гражданская война затянулась бы, унеся в могилы значительно больше людей, чем их было в царской семье, – попыталась она мне объяснить.

Обычно Историчка в общении с нами использовала короткие, «рубленые» фразы, не предусматривающие наличия запятых. Произнеся же такой длинный текст, она, возможно, с непривычки остановилась передохнуть, чем сразу воспользовался Вовка.

– Убийство детей всегда считалось преступлением,–уверенно, назидательно и, как будто вколачивая гвозди, отчеканил Вовка, —а те , кто их убивал и те, кто отдавал приказ на убийство – преступники и должны быть наказаны. Здесь не может быть исключений.

–– И даже для Ленина? – раздался тихий, интеллигентный голос отличника Иосифа с передней парты

– Что для Ленина? – не поняла сразу Ирина Георгиевна.

– Ну, если бы это Ленин приказал убить царских детей, – осторожно пояснил Иосиф.

Ирина Георгиевна, собираясь с мыслями, начала багроветь. Мы с Вовкой не были отличниками, и, соответственно, не были такими же умными и осторожными, как Иосиф. Долго не думая, для окончательной победы над Историчкой я добавил огонька вопросом: «Если, вот, преступниками оказались люди, которые тогда руководили нашей страной, и вся эта история рассматривалась бы на Нюрнбергском процессе, могли бы этих руководителей там назвать преступниками?»

Поднялся шум. Ирина Георгиевна решила восстановить контроль над классом.

– Та-ак, мне это всё надоело, я предупреждала… Сейчас три минуты до перемены класс сидит тихо, а Гаранин и Бекетов, – она указала пальцем на меня и Вовку, – идут со мной к Валентине Фёдоровне. Пусть она вам расскажет, кого считать преступником, а кого нет, пока вы сами ещё не стали преступниками. Хотя, думаю, что не долго осталось ждать: преступная дорожка у вас в головах уже наметилась.

С первых шагов на пути к директорскому кабинету Ирина Георгиевна стала нам рассказывать про наш аморальный облик, который в политическом плане, по её мнению, не соответствовал моральному облику строителя коммунизма, про школьную комсомолию, которая не справляется с нашим воспитанием и поэтому должна рассмотреть вопрос о нашем дальнейшем пребывании в комсомоле.

Историчка шла широким шагом, быстро и решительно. Для нас было очень трудно понять, какого она возраста. В нашей школе для учительниц той поры туго закрученный пучок волос на затылке, очки на носу и одна из двух или трёх тёмных костюмных пар из прямых пиджаков и юбок были типичным, как бы сейчас сказали, прикидом. Ирина Георгиевна вполне подходила под этот типаж. У некоторых других учителей такая одежда была чем-то вроде маскхалатов для фронтовых разведчиков. Пиджачки же Ирины Георгиевны полностью соответствовали её внутренней сущности. У нас с Вовкой уже начали расти бакенбарды и, соответственно, нам становилось интересным определение возраста представительниц женского пола и качественных показателей их фигур, но в отношении Исторички всё это было очень трудно. Мы тогда сошлись на возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет, что по нашим представлением можно было считать где-то рядом с глубокой старостью. Не вызывало также сомнений, что она была чуть выше среднего для женщин той поры роста, не толстой, а, даже, скорее жилистой. Увидеть большее под упомянутыми пиджаками, совершенно скрывавшими женские формы, было невозможно. Под ними была не фигура – там была Историчка. Историю СССР Ирина Георгиевна всегда доносила до нас с лёгким трепетом. Когда же темы касались Ленина, ЦК КПСС, выдающейся роли товарища Никиты Сергеевича Хрущёва в победе советского народа над немецко-фашисткими захватчиками, её речь становилась очень волнительной и весомой, а сама Ирина Георгиевна, можно сказать, на глазах превращалась в пламенного трибуна.

Примерно в таком же наряде и находясь примерно в таком же неопределённом возрасте в школе появлялась учительница английского языка Татьяна Алексеевна с крепко привязавшемся к ней прозвищем Тыча. Прозвище не только было созвучно английскому слову teacher, но и вполне соответствовало оригинальной манере поведения Тычи на уроках. Она была пониже Исторички, но существенно подвижнее. Более того, её передвижения по классу напоминали непредсказуемые движения вихревых потоков в центре смерча: никогда не знаешь, куда с бешенной скоростью они ринутся в следующий момент. Отвлечься от темы урока и её передвижений по классу даже на мгновение было очень опасно потому, что именно в это мгновение с самого неожиданного направления перед тобой возникала Тыча, тыкала в соответствии с её кличкой в тебя пальцем и, уставившись своими огромными очками в ошеломлённую её внезапным появлением жертву, задавала какой-нибудь вопрос, как правило, на этом мало знакомом инглише. Надо было успеть понять, что она там спрашивает, и успеть ответить, обычно на том же чёртовом инглише. Если отвечал неправильно или медлил с ответом, то она быстро отскакивала в направлении следующей жертвы, а в своём блокнотике напротив твоей фамилии ставила минус. Если успевал пролепетать что-то с её точки зрения путное, то ставился плюс. В конце урока на базе этой «арифметики» иногда выводилась оценка. Те, к кому она так подскакивала, обычно здорово напрягались. Доходило до того, что даже у самого физически сильного в нашем классе и довольно жёсткого в драке человека Лёхи Круга в такие моменты начинала слегка дрожать нижняя губа.

 Тыча никогда ни с кем не спорила, не повышала голос, но, переводя дух после её уроков, мы часто с удивлением обнаруживали, что приобретали много новых знаний не только о языке, но и о культуре, истории, экономике и просто о бытовых особенностях жизни англоязычных стран. Причём, все ученики нашего класса были уверены, что английский язык для них непостижим. Удивительная противоречивость этой ситуации заключалась в том, что большинство моих одноклассников, поступив после школы в различные вузы, долго не могли привыкнуть к тому, что по английскому языку оказывались в числе лучших студентов.

 Спустя пять лет после окончания школы Алексей Круглов, известный среди одноклассников и любителей бокса как Лёха Круг, увидел идущую ему навстречу красивую, модно одетую женщину под руку с представительным, интеллигентного вида мужчиной. Проходя мимо Лёхи, женщина мило улыбнулась и сказала: «Здравствуй, Лёша!». Судя по всему, весь его облик в тот момент демонстрировал удивление и растерянность. Но тут раздалось нечто до жути знакомое, на что надо было реагировать быстро и чётко: «How do you do?». Блокнотик с «арифметикой» крепко врезался в память всех моих школьных товарищей. Лёха не был исключением, поэтому ответил автоматически и быстро: «I am well. How do you do?». Даже произнеся это, он ещё не был в состоянии совместить крепко устоявшийся в памяти образ носящейся по классу Тычи, со стоявшей перед ним красавицей. Только почувствовав уже ставшую забываться позорную вибрацию нижней губы, и всё равно, сильно сомневаясь, он пробормотал: «Это вы, Татьяна Алексеевна? А где ваши очки?».

– Я вставила контактные линзы, – ответила Татьяна Алексеевна и даже слегка хохотнула.

 Они поговорили, но недолго, поскольку все куда-то спешили: Татьяна Алексеевна шла с мужем оформлять кучу документов для работы в торгпредстве за границей, а Лёха опаздывал на тренировку в боксёрской секции.

 Про Тычу я рассказал для того, чтобы развить тезис о маскхалатах и возможностях очень разного наполнения практически одинакового «прикида». Пользу от уроков Исторички мы с Вовкой так и не осознали и в отличии от Тычи вспоминаем её не часто.


ДОПОЛНЕНИЯ


При прохождении по второму этажу мимо стенда со школьной газетой мы все втроём уставились на висевшие над стендом плакаты. Кто-то в школе регулярно добавлял к содержавшимся в плакатах призывам несколько слов. Например, в плакате «Учиться, учиться и учиться – вот наша задача!» однажды после последнего «учиться» появилась вставка в виде приклеенной к плакату белой бумаги с текстом «как жениться, наплодиться и похорониться». Плакат «Ученье и труд всё перетрут!» был продолжен словами «и в первую очередь чрезмерно трудившихся». Очень не понравились администрации школы и особенно Историчке дополнения к плакатам «Партия – наш рулевой!» и «Партия – ум и честь нашей эпохи!». Перед словом «рулевой» дописали «подвыпивший», а во втором плакате после слова «Партия» появилась вставка «и Ирина Георгиевна».

После каждого такого дополнения в старших классах проводились поиски автора. Применялись словосочетания вроде «и этот трус боится сознаться», «действует исподтишка», «грязный писака», но автор не поддался на эти провокационные оскорбления и не сознался. Подозревали нас с Вовкой, но мы, действительно, были не причём. Мы бы наверняка проболтались. Все, в том числе и учителя, читали очередные «дополнения», если успевали до их изъятия, с большим интересом. Историчка, которая у нас была классным руководителем, несколько раз предлагала нам с Вовкой сознаться по хорошему. Говорила, что никому не скажет. Но, поскольку сознаваться нам было не в чем, мы держались. При этом оба были единого мнения по кандидатуре вероятного автора, и однажды, я случайно, чуть не навёл на него расследование Исторички.

В тот день, когда нам очень надоели её следственные действия, Вовка сказал: «Ирина Георгиевна, если кто-то написал, что у вас есть ум и честь, то зачем так обижаться? Историчка попыталась как-то возразить. Но Вовка тут же добавил, что поскольку «Партия и народ едины», то всё, что говориться о партии, относиться и к народу, частью которого является Ирина Георгиевна. Я попытался сгладить очередной нараставший конфликт словами: «Мы так сочинять не можем. Тут кто-то умный всё это придумывает, или учителя». Сказав это, я сразу понял, что сморозил глупость. Самым умным в десятых классах считался Иосиф, которого я таким заявлением мог подставить, если, конечно, он был виновником. Кроме того, двусмысленно прозвучало «…умный… или учителя». Историчка на мгновенье задумалась и сказала: «Нет, среди учителей нет таких дураков, как некоторые». При этом она многозначительно посмотрела на нас. Но на Иосифа её мысль не обратилась, и свои следственные действия Историчка по прежнему продолжала ещё около недели в отношении всё тех же «дураков».

 Я тогда всё-таки спросил Иосифа, не он ли автор «дополнений». Иосиф внимательно посмотрел на меня и задал встречный вопрос: «А зачем тебе это знать? Хочешь поделиться с Ириной Георгиевной?». Я обиделся и честно ответил: «Ни с кем я не собираюсь делиться. Просто любопытно». Иосиф усмехнулся и сказал: «Если она всё-таки спросит, то скажи, что это не я сочинял». Всей своей дальнейшей жизнью Иосиф стабильно подтверждал сложившееся в школе мнение о нём, как об умном мальчике.

 Много лет спустя в девяностые годы прошлого века, когда у меня возникла нужда продать старую квартиру и купить новую, я обратился к нему за помощью. Иосиф предложил лично подвести меня в строившийся принадлежавшей ему фирмой жилой комплекс, для выбора квартиры на месте. По моим расчётам денег, вырученных от продажи старой квартиры, не хватало на покупку новой. Сидя в уютном шестисотом Мерсе, я решил размягчить крупного бизнесмена Иосифа тёплыми воспоминаниями о нашем таком уже далёком, почти безоблачном детстве и тем самым создать условия для разговора о снижении цены на квартиру.

Случайно возникла тема «дополнений». И тут Иосиф объяснил, что те тексты на бумажках, кроме того, в котором упоминалась Ирина Георгиевна, он лично не сочинял, а только приносил и укреплял клеем, или булавками. Сочинял дополнения сидевший дома больной дед Иосифа, который участвовал в Октябрьской Революции, воевал в Гражданскую войну, служил в ЧК и НКВД, а потом в сороковом году, когда отказался кого-то посадить, сам сел в лагерь до середины пятидесятых годов. Пережив лагерные невзгоды без существенных потерь, его организм не выдержал стресса сравнительно свободной, сытой московской жизни конца пятидесятых и начала шестидесятых годов и начал быстро разваливаться. Перед историей с «дополнениями» дед уже был прикован к постели, но постоянно искал, чем заняться. По словам деда лагеря перековали его из оголтелого большевика в тихого, кухонного антисоветчика. Как-то он попросил внука записывать тексты висевших на улицах и в учреждениях плакатов. Сам начал придумывать «дополнения» к ним. Это его творчество не ушло бы за пределы комнаты в коммунальной квартире, где жила семья Иосифа, если бы не одно обстоятельство.

 Отец Иосифа, которого во дворе даже взрослые уважительно звали «дядя Аркадий», был безногим инвалидом войны, но всегда куда-то спешил. Иосиф говорил нам, что его отец всё время зарабатывает на семью, или думает, как это сделать. Несмотря на свою занятость, иногда в тёплые дни он располагался на дворовой скамейке под развесистым клёном в окружении местной детворы и с огромной скоростью из разных бросовых деревяшек изготавливал различные деревянные свистки, ножи, куколки и прочие такого же рода «ценные» изделия, которые тут же дарились окружающей публике.

 Когда государство подарило дяде Аркадию мотоколяску, то поначалу все радовались за инвалида, который по утрам стал ездить на ней в свою инвалидную артель. Но вскоре эта радость поутихла. В отношении мотоколяски многие соседи дяди Аркадия стали употреблять нехорошие слова потому, что при своей работе она дымила и шумела на все окрестные улочки. При выезде коляски из гаража, выглядевшие до этого момента гордыми и бесстрашными, уличные собаки прятались в подворотнях и начинали оттуда жуткие завывания. Все соседи были уверены, что садится в это «чудо техники» даже здоровым взрослым людям было опасно. Соответственно, на дядю Аркадия смотрели как на каскадёра, которому после потери ног уже ничего не страшно. Конечно, многие окрестные мальчишки, чтобы самоутвердиться среди сверстников, мечтали прокатиться на мотоколяске, но это, кроме Иосифа, удалось немногим.

 Транспортное средство дяди Аркадия оказалось к тому же одним из компонентов спора между мной и Вовкой. Я утверждал, что принципам социалистической справедливости не соответствует то, что инвалид и герой войны ездит на работу на таком ужасе, а вовкиного отца, всю войну чертившего какие-то «детальки», на работу возит персональная машина. Оппонент же объяснял мне, что любое государство раздаёт блага своим гражданам не по справедливости, а по текущей полезности. Для государства в данном случае вычерчивание «деталек» оказалось полезнее производства обуви в инвалидной артели. К консенсусу мы тогда так и не пришли.

 Иногда, особенно в плохую погоду, дядя Аркадий подвозил сына в школу, хотя тому потом приходилось около получаса ждать утреннего открытия школы. После одного такого подвоза погода исправилась и, соскучившись торчать под козырьком ещё запертого главного входа в школу, Иосиф пошёл погулять вокруг школьного здания, позади которого был хозяйственный двор. Осмотрев кучи угля, досок, старых парт и разных других предметов, которые держались «прозапас» в школьном хозяйстве, он хотел уже было продолжить своё движение вокруг школьного здания, но тут его внимание привлёк немного неестественный вид замка, висевшего на двери «чёрного» входа. Иосиф подошёл поближе и убедился, что тот действительно висел для «блезиру». Дверь можно было открыть даже не трогая замка.

И вот, проходя по второму этажу безлюдной, если не считать его самого, школы, он вспомнил про «творчество» деда. В целях правильного воспитания подрастающего поколения в школе развесили много типовых плакатов, и для большинства из них к тому времени дед уже успел насочинять «дополнения». В течение последующих двух месяцев, примерно раз в неделю Иосифу удавалось дополнить какой-нибудь из школьных плакатов. Прекратилось это сразу после того, как он однажды утром обнаружил дверь чёрного хода запертой по-настоящему. Никому, даже деду, про свою плакатную деятельность Иосиф не говорил, и поэтому всё должно было закончиться благополучно. Но кончилась эта история всё-таки печально. Однажды Иосиф обнаружил, что новых плакатов он больше найти не может. Повидимому, творчество партийных пропагандистов не успевало за творчеством деда. Несколько недель он скучал, не зная, чем заняться. Его заболевания обострились, и вскоре он умер.

Закончив свой рассказ, Иосиф вынул из нагрудного кармана пиджака белый шёлковый платок и протёр им глаза. Я посочувствовал ему и, решив, что уже достигнут необходимый уровень мягкости, несколько цинично попытался перевести разговор ближе к ценам на недвижимость. Но Иосиф быстро лишил меня всяких надежд.

– Видишь ли, – с неожиданным холодом в голосе произнёс он, – если я буду делать скидки для всех своих одноклассников, то очень скоро разорюсь. Так, что извини, ничего личного, только бизнес. Квартиру у него я так и не купил.


ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ


 Когда мы проходили мимо ленинского плаката «Учиться, учиться ..», Вовка заметил: «Сань, смотри, уже убрали!». Я знал, что он имел в виду приклеенный к плакату ещё утром этого дня белый бумажный лист с «дополнениями». Надо сказать, что к учёбе в десятом классе мы относились уже по-взрослому прагматично, понимая, что после одиннадцатого класса надо будет поступать куда-то, а школьные знания являются стартовой площадкой для нашего будущего. Для Вовки в его будущем всё было предельно ясно. Он собирался стать лётчиком –испытателем, или, в крайнем случае, полярным лётчиком.

 С Владимиром (он же Вовка) мы подружились с первого класса. Жили рядом, учились в одном классе и, обычно, в школу и обратно ходили вместе. Наши мамы подругами не были, но при встрече на улице часто обсуждали своих сыновей и школьные дела. Для нас с Вовкой это не всегда было хорошо потому, что рождало, как мы считали, нездоровую конкуренцию. Например, когда Вовка получал за диктант четвёрку или тройку, а я на бал выше, то его мать говорила: «Вот же, люди получают нормальные оценки, не то что некоторые неграмотные». Когда же за контрольную по химии друг получал пятёрку, а я получал тройку, то мне было практически невозможно убедить маму, что из-за очень трудных задач было так много двоек, что и тройка на этом фоне выглядит вполне достойно.

Вовка мне рассказывал, что его отец, Николай Владимирович Бекетов, в юности очень хотел стать лётчиком, но по состоянию здоровья стал только авиаконструктором в конструкторском бюро, которое называлось просто КБ. Судя по тому, что Вовкиного отца на работу и обратно регулярно возила большая, чёрная, легковая машина с шофёром, он был уважаемым авиаконструктором. Вовка с детства, как и Николай Владимирович, хотел стать лётчиком. Его мать часто говорила, что, если он будет плохо учиться и часто простужаться, то ему тоже придётся стать только авиаконструктором. Мне мама говорила, что хорошо учиться надо, чтобы стать приличным человеком. Стимул был, конечно, намного менее привлекательным, чем у Вовки.

 В 1968г через пять лет после того памятного прохода с Историчкой к директрисе Владимира Бекетова исключили из находившегося где-то далеко от Москвы лётного училища. Официальная причина была «по состоянию здоровья».

 Для тех, кто знал Вовку, эта причина выглядела, мягко говоря, смешной. Спортом и закалкой он так подготовил своё здоровье к будущей лётной специальности, что оно было практически неуязвимо, если, конечно, не вспоминать о различных ссадинах и синяках. Но тут надо отметить, что в неизбежных в ту пору уличных драках он всегда старался беречь голову, считая её самым важным органом для лётчика. Одновременно такая позиция подразумевала, что для других профессий голова не так важна. Поражавшие школы эпидемии гриппа и разных прочих ОРЗ были абсолютно бессильны в борьбе с вовкиным организмом. В этом, правда, был и отрицательный момент, заключавшийся в том, что в то время, как большинство нормальных людей из наших одноклассников в период эпидемии отдыхали дома с термометром, малиновым чаем и Жюлем Верном, Вовка в числе нескольких других «невезунчиков» сидел на уроках. При этом в поредевших классах учителя легко успевали за время урока опросить каждого из присутствовавших. Жуткий «напряг»! Когда я подхватывал какую-нибудь заразу, Вовка, несмотря на возражения взрослых, прибегал ко мне с яблоком или апельсином и мы вместе переживали по поводу его невезучей судьбы.

На страницу:
1 из 6