Вера без любви

Лана Савченко

Вера без любви

Глава 1

Последние недели Великого поста тянулись бесконечно. Замерли в темных каменных сводах звуки, наполнявшие дом. Делегация кардинала Гранвела отбыла еще месяц назад, а новых гостей ждать приходилось не раньше Вознесения. Замерла и погода: весна притаилась в начавших было таять снегах, снова отдавая власть холодным ветрам и непогоде. Мартовский холод куда страшнее зимнего – нет сил терпеть его, особенно когда вместо мясной похлебки на ужин снова печеные овощи.

Ранние подъемы и долгие утренние службы выматывают не хуже поста, но и это не самое страшное. В дни великого покаяния добрые жители Бургоса как никогда старательны в доносах. Отец Араносо сразу после завтрака заперся с Филиппом в кабинете, чтобы разобрать накопившиеся бумаги. Мне, на эту неделю отданному в молитвенное послушание и работу по дому, оставалось только гадать, какие замысловатые дела попадутся брату на этот раз. И заняться одним из расследований Филиппа, на которое у него сейчас не хватало времени.

─ Ты много раз присутствовал на допросах, Виктор. Ты знаешь, как вести процедуру, ─ напутствовал меня отец Араносо, когда я поднялся в кабинет за походным ящичком с чернилами и бумагой. ─ Помолись и ступай.

В прошлый раз я заглядывал в темницы с отцом Араносо еще по осени, и тогда они не показались мне столь удручающими: светло-желтые стены из крепкого камня создавали блистательный ансамбль с золотом деревьев. Стояла сухая ясная погода, и казалось, что сама жизнь в ее сытости и довольстве купалась в лучах осеннего солнца. Сейчас же я пришел один, с надежно припрятанном в кармане плаща письмом для начальника стражи.

Низкие своды подземных тоннелей напоминали тучи, обложившие небо до самого горизонта и обещавшие очередную снежную бурю. Из стен кое-где сочилась водой, а островки мха в ложбинах камня подсказывали, что сырость здесь живет уже несколько месяцев.

Из-за плотных дверей с зарешеченными окнами доносились приглушенные звуки. В одной камере заключенный спал, громко храпя, из другой доносилось пение псалмов. Судя по всему, голос принадлежал старухе, а кашель, прерывавший ее моление несколько раз за минуту, подсказывал, что конец ее заключения близок.

Меня провели в конец коридора, где за рядом пустых камер пряталась еще одна. Здесь, в самой темной части темницы обычно держали насильников или убийц. Но я уже знал, что мне придется иметь дело с ведьмой.

Начальник стражи осенил себя крестным знамением и завозился с замком. Спустя несколько секунд дверь поддалась, слабо скрипнули петли, и полоса неяркого света, едва отличимая от сумерек коридора, вырвалась изнутри.

─ Прошу, сеньор. Постучите три раза, как закончите. Я буду неподалеку.

Я кивнул стражнику и решительно шагнул внутрь.

Я не наивный мальчишка, полагающий, что у настоящей ведьмы должны быть бородавки и скрюченная шея, а изо рта вырываться языки пламени. Это все оставьте детям, верящим в сказки. Мне не раз доводилось видеть ведьм на процессах, которые вел отец Араносо. Эти женщины и впрямь выглядели устрашающе: нечесаные волосы в колтунах, переломанные пальцы, безумный взгляд, гуляющий по залу. “Любой человек, связавшийся с дьяволом, теряет человеческий облик” – любил повторять наш духовный отец. И я готовился увидеть падшую женщину, больную в своей ереси. Да что там, даже колдунью из тех баек, что любила рассказывать старая Марта. Но никак не ее.

У дальней стены, где солнечные лучи хоть немного пробивались сквозь тесные ставни, сидела девушка. Она не была безобразной, нет. Ее образ, словно сошедший с полотен сеньора Мурильо, излучал мягкий свет и благочестие. Пленница торопливо поднялась, едва увидев меня, и склонила голову. На мгновение мне показалось, что она ждала меня ─ именно меня ─ из дальнего странствия. Как мать, всегда готовая обнять свое дитя. И вот теперь я дома.

Я на мгновение замешкался, но тут же постарался скрыть своего изумление за будничным тоном.

─ Мое имя Виктор, я послушник при кафедральном Бургосском соборе и личный слуга епископа Бургосского. Я пришел, чтобы провести допрос… сеньорита.

В попытках скрыть дрогнувший голос я принялся шарить в карманах в поисках огнива и свечи, принесенных с собой. В неровном свете пляшущего свечного огонька я разглядел заключенную чуть лучше. Простое платье из грубого сукна с аккуратно подшитым подолом и рукавами перехвачено плетеным поясом. Плечи покрывала пуховая шаль; ее когда-то мягкая шерсть скаталась и отсырела, но все равно казалась теплой.

─ Я готова, ─ девушка опустилась на край грубо сколоченной скамьи. Я сел рядом и неловко завертелся в поисках хоть какого-то подобия стола. Обстановка камеры была столь скудной, что даже жестяной кувшин с водой стоял на полу. Помнится, когда я сопровождал отца Араносо, стражники вносили в камеру дубовое кресло с широкими подлокотниками, на которых прелат мог спокойно разложить записи. Я же лишен этого комфорта, видимо, по рангу не положено.

Я вытащил из ящичка пачку бумаг ─ конспекты Филиппа и чистые листы. Нужно записать все, что скажет ведьма. В конце концов, именно ее признание станет решающим в судебном деле. Я пристроил бумаги на коленях, свеча заняла позицию между мной и пленницей. Стоило мне поднять голову, как я встретился с мягким взглядом ее ореховых глаз.

─ Ваше имя… сеньорита, ─ я снова запоздало вспомнил инструкции Филиппа и то, с каким спокойным достоинством всегда держится отец Араносо. Кажется, они никогда не использовали столь вежливое обращение к заключенным. Но им не попадались столь необычные подозреваемые, а полубезумную бабу язык не повернется назвать сеньорой.

─ Бьянка, святой отец. Бьянка Вальверде, племянница достопочтенного купца Хайме Арандо.

Я должен был указать девушке на ошибку в обращении, но не смог подобрать слов. Какой же из меня святой отец, право слово? Но я так боялся потеряться в разговоре с ней, что решил действовать строго по конспекту.

─ Что же, Бьянка, отвечайте на вопросы без лжи и утайки. Вы знаете, почему оказались здесь?

─ Да, святой отец. Епископу Бургосскому пришло письмо с доносом на меня.

─ И в чем уличает вас этот донос?

─ В ереси, колдовстве и сговоре с диаволом. Но он весь до последнего слова ложь!

─ Вы отрицаете бесовскую связь?

─ Отрицаю!

─ Вы отрицаете, что возводили хулу на Господа нашего?

─ Отрицаю!

─ Вы отрицаете, что возводили поклеп на его святейшество, на епископов и священство?

─ Этого не отрицаю… ─ взгляд девушки потух, но голос по-прежнему звучал твердо. ─ И более того, от слов своих не отказываюсь.

─ Мне отрадно, что вы не закоренели в грехе и готовы признать свою вину. Но чтобы церковный суд смог спасти вашу бессмертную душу, вы должны правдиво отвечать на все вопросы. Ибо ложь страшный грех, сердце наше утяжеляет.

─ Я не скрываю от вас правды, святой отец. Я крепка в вере и не исповедую иной. Мне, как и любому католику, противна мысль о колдовских чарах. Но вера моя в наместников Бога на земле зачахла. Я видела их грехи, их разгул в дни скорби простых людей, их обманы. Они хуже любого колдуна, который наводит порчу на соседа.

─ Замолчите! – я побледнел, услышав ее речь. ─ Замолчите! Что вы можете знать о святых отцах нашей церкви! Как вы можете равнять их с колдунами! Ересь!

─ Я не обвиняю их в ведовстве, я лишь говорю о вреде, который они причиняют мирянам. Они не гнушаются ложью, занимаются подпольной торговлей. Они нарушают данные ими обеты и заповеди Божьи. Но при этом призывают народ к покаянию и нестяжанию. А знаете ли вы, сколько детей умерло этой зимой в городе, пока епископы объедались мясом?

─ Я прошу вас замолчать! Вам не совратить меня своей ложью!

─ Но я не лгу вам, Виктор! Выслушайте меня!

Ее мольба окатила мой разум холодной водой. Она обратилась ко мне по имени, как будто мы давно знакомы с ней и ведем беседу как давние приятели, только не в сыром подземелье, а в уютной гостиной купца Арандо. Нам вот-вот подадут горячий чай, она разольет его по чашкам, и сделает аккуратный глоток. «Выслушайте меня, Виктор! У меня родилась отличная идея!». Я подскочил с лавки и перекрестился, смахивая ведьминское наваждение.

Мне больше не нужно вести записи, я смогу заполнить бумаги позже, тем более уже не важно, какие ответы она даст. Но я обязан следовать протоколу.

─ Веруете ли вы в святую церковь, в обряды, в учение Римской католической церкви?

На меня по-прежнему устремлен этот пронзительный взгляд светлых ореховых глаз.

─ Верую…

Три стука, и за массивной дверью звенят ключи. Начальник стражи выпускает меня, и я спешу покинуть унылые стены, пока никто не начал задавать мне неловких вопросов. Я уверен, что охрана слышала мои возгласы, но объясняться с ними за свою горячность я не готов. Мне держать ответ только перед отцом Араносо.

***

Мое сознание разрывалось надвое. В нем велась война, суровая, огненная, святая. Все, что я знал, во что верил и что свято чтил вступило в схватку с моим естеством. Мой разум твердил, что женщина, сидевшая сегодня подле меня, опасна, сердце же мое отвечало, что не может столь нежное создание с ангельским ликом отвернуться от Господа.

Но все же… То, что я испытал в камере, слишком походило на колдовство. Я вновь и вновь прокручивал события, каждое действие друг за другом, но не мог припомнить, в какой момент ведьма овладела моим разумом.

─ Вспоминай хорошенько, ведьма не касалась тебя? Чтоб пусто было этой охране! Я им устрою! Они обязаны создавать условия для допроса, неважно кто ведет его – младший секретарь епископа или сам верховный инквизитор! ─ Филипп разбушевался, когда я рассказал ему о своих сомнениях. ─ Нельзя близко подходить к ведьмам, будто не знаешь! Сам хорош!

─ Будет тебе, успокойся, ─ ворчливо отозвалась кухарка Марта, разливая по тарелкам горячую похлебку. ─ Видишь же, он сам не свой! А ведь еще ответ перед отцом Араносо держать. Дай ему в себя прийти. В следующий раз я ему святой водички с собой дам. Говорят, как лицо ей умоешь, сразу любой ведьминский сглаз спадает. Вот, что помогает! А не крики твои.

─ Отцу Араносо про это не рассказывай, ─ уже более спокойным голосом продолжил Филипп, разламывая кусок хлеба. ─ Ты ему бумаги покажи, общее положение дел представь. Так и так, ведьма упорствует, еще допросы нужны. Ты не дрейфь, никто с первого раза их не раскалывает. Тут опыт нужен. Да я тебя еще поучу, ты сейчас ешь.

После сырых казематов тепло кухни казалось особенно уютным. И даже надоевшая до смерти картофельная похлебка казалась невероятно вкусной. Невольно я вернулся мыслями к заключенной: ей вряд ли от души нальют похлебки, да и свежего хлеба еретикам и колдунам не видеть. Помню, поговаривали, что от него они сил колдовских набираются, так что в тюрьмы только сухари да плесень привозят.

Филипп торопливо доел ужин и протер тарелку корочкой хлеба. Ему не терпелось покончить с делами в кабинете отца Араносо: доносов слишком много, и если отложить сегодняшние дела на завтра, то велик риск утонуть в потоке бумажной работы. Кроме того, в его обязанности входило подготовить все для завтрашней утренней службы в домашней капелле ─ разложить книги, заложить нужные псалмы, проверить масло в лампадах.

Мне же спешить некуда, поэтому я гонял морковку по дну тарелки, не желая покидать приветливое тепло кухни. Если я еще немного задержусь, добрая Марта плеснет мне в кружку горячего отвара из сушеных груш и расскажет очередную байку, прослушанную в городе. Или историю про глупого трактирщика, подравшегося с мельником прямо на торговой площади в минувшее воскресенье. Кухарка была моим окном в шумную жизнь Бургоса, которая шла своим чередом, пока я штудировал книги и гнул спину над бесконечными протоколами, которые мне доверяли переписывать начисто за Филиппом.

─ Расскажи про ведьму, Виктор, ─ Марта придвинула табуретку к очагу и приготовилась слушать. ─ Ты сказал, что она из знатных?

─ Дочка купца.

─ Видишь как оно бывает… Положение в обществе не спасло ее от дьявольской сделки. Казалось бы, есть денежки, живи да радуйся. Что ее понесло… Ни работы черной не знает, ни голода.

─ Она священство ругала. Слова такие, что даже в мыслях повторять такое грешно. Говорит, им все равно на простой люд. Мол, в роскоши живут, а миряне голодают.

─ А я вот что скажу тебе: молодежь нынче пошла странная. Выучатся в своих университетах, а потом смуту сеют. Простые люди всегда жили тяжко, на кусок хлеба кровью и потом зарабатывали. Но было все, и дом, и скотина. За это Господа благодарить надо и священство наше, молятся они за нас. А как же, они должны о небесном думать, а мы земное им обустраивать. Что, она тоже университетка?

─ Да не спросил, не подумал даже. Она с таким жаром доказывала мне, что, знаешь, Марта, я почти ей поверил, ─ шепотом закончил я.

─ Ох грехи наши, грехи тяжкие! ─ Марта мелко закретилась. ─ Не говори никому такое, сынок. Одно дело бабке на кухне сказать – я уж тебя не выдам. А скажешь Филиппу, а то и отцу Араносо – в ереси обвинят. И не разберутся, что ты не подумав ляпнул. Ведьма околдовала тебя, не иначе. Ох, молод ты еще допросы вести, духом не окреп. Хотя кто я, чтобы решение отца нашего святого обсуждать. Ему виднее, он вернее знает, что для тебя полезно. И о карьере твоей печется, ты уж не подведи. Ступай к нему, ступай, он поди ждет тебя.

Я поблагодарил Марту за ужин и отправился наверх, в кабинет отца Араносо. Дом уже готовился ко сну – в его коридорах было так мирно и тихо. По закрытым ставням постукивал дождь; завтра с утра не останется и следа от последних островков снега за пригорками и у северной стены дома, куда почти не заглядывает солнце. А если снег сошел – это верный признак, что весна теперь утвердится.

Погрузившись в свои мысли, я не заметил, как дошел до двери, ведущей в рабочий кабинет отца Араносо. Я уже занес руку, чтобы постучать, как до меня донеслись обрывки тихой беседы. Голос принадлежал отцу Харлену – толстому монаху, который иногда приезжал по делам в наш дом. Наверное, я пропустил, когда прибыл его экипаж. Хотя Марта меня не предупредила, что дома гости.

─ …дело несложное, важно только твое согласие.

─ И сколько из этого мне причитается? ─ я с удивлением узнал голос Филиппа. Что мой брат делает наедине с гостем, да еще и общается так запросто?

─ Примерно пятая часть. Сам понимаешь, многое осядет в карманах гвардейцев.

─ Виктор! ─ голос отца Араносо почти оглушил меня. ─ Ты пришел доложить о допросе?

─ Да, святой отец… Простите. Я думал, вы у себя, хотел постучать. Но…

─ Оставим Филиппа заниматься делами, пройдем в приемную.

Отец Араносо зашагал прочь от кабинета. Он точно знает, что в его кабинете Филипп не один. С его позволения мой брат принимает там гостя, а значит, отец Араносо точно в курсе их общих дел.

В приемной было на удивление тепло, хотя камин погасили еще днем. Отец Араносо захватил свечу из коридора, чтобы зажечь свет в комнате. Глядя, как он неторопливо ступает по мягкому ковру, переходя от одного светильника к другому, я размышлял. То, что я невольно услышал под дверью кабинета, не отпускало меня. У Филиппа секреты от меня, а наш отец покрывает его.

─ Виктор, ты хотел показать мне бумаги? ─ я опомнился, когда отец Араносо уже расположился на диване и выжидательно смотрел на меня.

Я спохватился и передал архиепископу листы допроса. Только сейчас я заметил, что не внес ответы заключенной на последние стандартные вопросы. Отец Араносо пробежался взглядом по бумагам, будто не заметив, что добрая часть ответов отсутствует.

─ Хорошо. Виктор. Когда планируешь следующий визит в тюрьму?

Я не поверил своим ушам: я провалил свой первый допрос, выскочил из камеры словно из клетки дикого зверя, а он и слова не сказал! И более того, хочет, чтобы я продолжал вести допрос.

─ В понедельник, отец Араносо. Назавтра вы велели привести в порядок все дела по дому, а по воскресеньям допросы не ведутся.

─ Пойдешь во вторник, в понедельник освежи в памяти руководство праведного Бернара. Завтра жду тебя в своем кабинете. Столы и впрямь заросли бумагой, разберешься. А сейчас спать.

─ Хорошо, отец Араносо. Доброй ночи.

Из приемной я направился прямиком в свою комнату, не задерживаясь у дверей кабинета. Меня разрывало от любопытства и смутной тревоги. В какие дела согласился ввязаться Филипп? Но подслушивать опасно, отец Араносо наверняка сейчас выйдет из приемной, и если он снова увидит меня, подозрительно болтающегося у дверей кабинета, мне не сдобровать. Все равно я узнаю обо всем позже от Филиппа.

Таинственный разговор в кабинете почти выбил из памяти сегодняшний допрос. Правда, засыпая в кровати под стук дождя за окном, я мысленно поблагодарил Господа, что тот даровал мне кров и теплую постель. То ли дело несчастная девушка, запутавшаяся в колдовстве и паутине собственных ложных помыслов. В ее камере сейчас должно быть сыро и холодно, и только пламенная молитва согреет ее.

Глава 2

Всю субботу я провел рука об руку с Филиппом, разбирая письма, доносы и протоколы, стекавшиеся к нам от других служителей Инквизиции. Отец Араносо как архиепископ обязан просматривать все дела, и только после этого им давали ход. Конечно, местное священство имело право принимать собственные решения, но все приговоры выносились на общем судебном заседании. А главной судебной комиссии всей Кастилии был отец Араносо.

Он нашей с Филиппом расторопности зависело, успеем ли мы расквитаться с делами до Пасхи. А после отец Араносо обещал нам неделю отдыха. Он договорился с местым купцом, чтобы тот взял нас с собой в Сан-Себастьян. Мы посмотрим на море, вдохнем суеты портового города и вернемся к делам с новыми силами. Ведь уже летом Филипп покинет наш дом – он примет постриг в священники. Правда, служить останется в соборе Санта-Мария, это непременное условие для всех, кто много лет служил отцу Араносо – он заботится об овцах своего стада. Возможно, спустя еще несколько лет, Филипп примет управление монастырем где-то в провинции, а там, глядишь, дослужится до аббата.

Такая же головокружительная карьера ждет и меня, но я на три года младше Филиппа, и мне только предстоит научиться многому, что уже умеет мой брат. Поэтому я покорно взялся за “Наставления инквизиторам” Бернара Ги и посвятил ей весь понедельник.

Чтение давалось нелегко. Рассуждения преподобного Бернарда были пространными, язык – тяжеловесным. А уж когда я добрался до главы с поучениями о том, как строить допрос, и вовсе расстроился. Я совершил массу ошибок, поэтому мои успехи были столь ничтожны. Нельзя давать обвиняемому в ереси хоть малую толику ощущения превосходства над инквизитором. Стоит только ослабить поводья, как ты уже несешься в колеснице под управлением еретика, и дело твое пропащее.

“Я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской” – я пробежался глазами по строчкам. Да, на такие уловки и ложь идут те, кто желает смутить допрашивающего. Бьянка сказала, что крепка в вере, и не исповедует иной с таким жаром, что я даже не подумал, что она может лгать. Но это может быть уловкой, и вера ее – вера в бесовское.

Но Бланка была прямолинейна, не отказалась от своих слов о духовенстве, хотя понимала, что за них последует наказание. Она не колебалась ни секунды, отвечая “Верую” на догматы Святой Церкви, и я сердцем чувствовал, что сейчас в ее словах нет лжи, только пламенное горение веры.

Милое дитя, чудный цветок за мгновение до своего расцвета. Зачем же Бог создавал столь совершенную красоту, если она может впасть в страшный грех колдовства? Но только одно то, что она женщина, уже делает ее скверной и склонной ко греху… Так говорится в “Молоте ведьм”. Но разве грех не оставил бы изъянов на ее теле, которые нельзя не заметить и использовать как доказательство вины?

Огонь, полыхающий в моем сознании после допроса, зажегся вновь. Я коснулся креста на шее – сейчас ее чары бессильны, но сомнения точат мой разум, словно черви.

Полный тяжелых мыслей, я понял, что не смогу держать их в себе. Мне нужно с кем-то поделиться. Но разговор с Филиппом не задался – уже который день он избегает общения на личные темы, и только то, что касается работы, вызывает у него интерес. За субботу он не произнес и двух десятков слов. Хотя что его винить – мы до поздней ночи разбирали бумаги, свечей пожгли без счета. Но воскресенье после службы всегда было нашим временем, временем на общение, но он предпочел запереться в своей комнате и вышел только к ужину. Он словно чувствовал, что я хочу у него что-то спросить, и избегал этого. Мог ли он знать, что я услышал обрывки его тайной беседы? Не думаю. Отец Араносо вряд ли бы рассказал ему, что поймал меня у дверей, за которыми шло обсуждение дел с ночным гостем. И про обещание подготовить меня к новому допросу он словно забыл. Хотя он мог и не знать, что следующий мой визит в тюрьму назначен так скоро.

Я спустился на кухню, где Марта замачивала кухонные тряпки. Из-под ее ловких рук они выходили едва ли не белоснежными, а чистоту она очень ценила. В кадке теплой воды пузырились скатерти и салфетки. Не хлеб печет – значит, разговаривать с ней можно. Тут правило строгое, Марта всегда говорила: «Нельзя к хлебу с дурными мыслями подходить. Или что неприятное думать. Поэтому пока тесто месится да в печь кладется, чтоб духу вашего здесь не было!». Мальчишками мы с Филиппом могли нарушать это правило, когда хотелось похулиганить, но сейчас мы слишком уважали труд нашей кухарки, едва ли не заменившей нам мать.

– Что такое, Виктор? До обеда еще далеко, проголодался что ли? Вон в том шкафу можешь взять печенье.

– Нет, Марта, поговорить хотел.

– Говори, только я стирать буду. Некогда мне лясы точить, – кухарка принялась взбивать мыльную пену в кадке.

– У меня все ведьма эта из знатных из головы никак не идет. Что-то не так в ней.

– То, что она молода да красива? Этого добра полно, только вот что знатная – странно. Не ведут себя господа так. А вот среди простых да бедных есть склонность к ворожбе.

У меня перед глазами промелькнули лица городских девушек, рыночных торговок и знатных сеньорит, что приезжали на праздники к отцу Араносо. Ни одна и близко не могла сравниться с образом моей заключенной. Да, красивы, но нет в них чего-то, не хватает…

– Красива-то ладно, разных видели. Но знаешь, глаза у нее такие… честные. Сложно поверить, что она врет. И не может быть ангельского лица у той, что дьяволу отдалась добровольно.

– Неужто думаешь, оклеветали ее? Пусть так даже, но слова ее про святейших – ересь чистой воды. Ты сам говорил, ужас просто, душа не выдерживает. А вот если бы была умницей, покаялась перед отцами святыми на заседании, глядишь, и сняли бы с нее обвинения в ворожбе.

– Да что ты, Марта. Такие дела назад не воротишь.

Марта бросила стирку и стала стряхивать с рук белесую пену.

– Маленький ты был, не помнишь… Был случай, когда по решению отца Араносо оправдали колдунью. Ну да не колдуньей она оказалась, подружки на нее наговорили. Мол, купец заезжий к ней свататься стал, не взглянул на ее положение. А красивая была девушка! Вот как ты говоришь, лик ангельский. Но не личико ее оправдало, а то, что все обвинения отрицала. Долго процесс длился, помню, всю весну и все лето она в камере провела. Ее почти что приговорили к казни, да тут к отцу Араносо пришла одна из ее подруг. Плакала, на коленях стояла. Призналась в клевете. Стало быть, отпустили девицу. Да только ни красоты уже не осталось у нее, ни нрава веселого. Говорят, умерла к первым холодам. Люди не поверили, что не колдунья она, сторонились. И жених бросил.

Я слушал Марту, но ее слова гудели словно издалека. Значит, и эта девушка безобразной станет. Не останется той красоты, которой я сейчас оправдываю ее. Не останется у меня поводов думать, что она невиновна. Слишком молод я и глуп, чтобы быть секретарем отца Араносо – столько дел для него переписал, столько книг прочитал, а все равно повелся на женскую прелесть.

***

Вторник подарил мне возможность поговорить с братом, но Филипп упорно отказывался обсуждать со мной свои дела. На вопрос, не приезжали ли к нам гости, он насторожился и ощерился, будто дикий зверек.

– Не твоего ума дела! Раз отец Араносо не рассказал о визитерах, значит, и знать тебе нечего! Ступай, у тебя поручения есть!

Я не стал напоминать про его обещание помочь, да и когда уже? Первая половина дня куда лучше подходит для визита в тюрьму, я смогу хоть что-то разобрать из своих же записей в той полутьме, что царит в камере. Надо торопиться.

И все же на брата я злился. Какими бы ни были его дела, он мог рассказать мне. Мы всегда делились друг с другом.

Настроение стало из рук вон плохим. Как назло, погода решила вспомнить, что в конце марта пока порадовать добрых христиан теплом, и солнце светило вовсю на чистом голубом небе. Под яркими лучами преображалась влажная земля, стирая с себя зимнюю серость. Кое-где проклевывались острые зеленые травинки, в воздухе пахло корой – значит, деревья просыпаются.