Водопад в пустыне

Аминат слушала, затаив дыхание, да и остальные ловили каждое слово. Дамига рассказывала удивительно. Трудно было поверить, что эта история ей хорошо известна. Казалось, Дамига описывала то, что творилось перед ее глазами прямо сейчас. Она сама видела и заставила слушателей увидеть толстых советников, восседающих на узорчатых подушках, услышать их ленивые, небрежные речи, подметить краску гнева на гордом лице калифа.

«Прогнал калиф советников и позвал брата своего, Джафара.

– Говори, что делать.

– Если хочешь узнать, как живется простым людям, переоденься бедняком и выйди в город.

Калиф ответил:

– Я так и сделаю, а ты пойдешь со мной.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал Джафар.

…Горшечник Ахмет всю жизнь трудился от рассвета до заката. Знал: придет время, когда спина согнется и руки ослабеют, когда не сможет он лепить узкогорлые кувшины и широкие плошки, раскрашивать их белой и голубой краской, обжигать в печи. Тогда настанут черные дни. На эти черные дни и откладывал Ахмет деньги. Двадцать монет скопил.

Ночами Ахмет беспокойно ворочался с боку на бок, решая, что делать со своими жалкими медяками. «Зарыть в саду? Но я уже стар, могу позабыть место. Поставить метку? А если кто-нибудь догадается и украдет? Придется на старости лет просить подаяние… Отнесу-ка я деньги судье! У него на дверях – запоры, на окнах – решетки.»

Судья Мустафа был человек почтенный. Рослый, дородный, осанистый. В руках – цепкость, во взглядах – значительность. Выслушал Мустафа просьбу горшечника, пересчитал деньги. Вздохнул:

– И это все твое богатство?

Стыдно Ахмету стало, будто в чем провинился. Склонил голову. Под ноги себе невольно посмотрел – ковер узрел. На стены взгляд перевел – видит, и стены в коврах. Потолок – и тот коврами обит. А посреди коврового великолепия стоит судья, в парчовый халат облаченный, монеты по одной перебирает. Говорит, поучая:

– Аллах вознаграждает тех, кто трудится. Наверное, ленив ты, Ахмет, работы бережешься.

Посмотрел горшечник на руки свои загрубевшие, на белые пальцы судьи и ничего не ответил. Мустафа вновь взвесил деньги на ладони.

– Что ж, Ахмет, сберегу твое сокровище.

Низко поклонился горшечник, поблагодарил судью и поспешил домой, глину месить, лепить кувшины и плошки.»

Дамига умолкла, и Аминат осознала, что находится в шатре. Мысленно девушка успела побывать в мастерской горшечника и в доме судьи. А судя по тому, как ерзали на месте младшие дети, они до сих пор ощущали под ногами мягкий ворс багдадских ковров.

«Прошло время. Совсем сгорбился и поседел Ахмет. Глаза потеряли остроту, руки – сноровку. Перестали захаживать на двор Ахмета бойкие торговцы. Понял горшечник, что наступила старость и настало время забрать свои деньги. Отправился к судье.

За прошедшие годы Мустафа еще толще стал – парчовый халат расходится, борода на животе, как на подушке лежит. Улыбнулся судья – глаза превратились в узенькие щелочки.»

Одна из подружек Алии прошептала:

– Судья обманет Ахмета, да?

Никто не ответил.

Дамига склонила голову, будто прислушиваясь к далеким голосам. Невольно и остальные напрягли слух. Дамига заговорила, и голоса приблизились, стали отчетливее: старческий, дребезжащий – Ахмета, густой, маслянистый – судьи.

«– Заходи, добрый человек, расскажи о своих делах.

Объяснил Ахмет, что не может больше работать, хочет тихо и спокойно прожить оставшиеся дни.

– Похвально, – отвечает судья. – На то и дана старость, чтобы оглянуться на прожитые годы, увидеть, сколько добра совершено, сколько зла. Успеть раскаяться, дабы предстать пред Аллахом с чистым сердцем. Верно ты решил. Всю жизнь трудился, пришла пора отдохнуть. Ступай, и да пребудет с тобой милость Аллаха.

И на двери указывает. Опешил Ахмет. Но – деваться некуда – осмелился попросить:

– Дай же мне деньги.

Удивился судья:

– Неужели ты ничего не скопил? Я думал, беседую с почтенным стариком, а вышло – с попрошайкой.

Бедный Ахмет чуть не заплакал.

– Как же, – говорит, – вспомни. Я принес тебе деньги на сохранение.

Разгневался судья.

– Оказывается, ты не попрошайка, а лжец! Денег я не брал.

Ахмет голос обрел, да как закричит:

– Верни двадцать монет!

Судья смеется.

– Ай, жадный ты человек, горшечник. Двадцать монет пожалел, такую малость!

Молил Ахмет, грозил, одно твердит судья: знать ничего не знаю.

– Я копил всю жизнь, – толкует Ахмет, надеется судью усовестить. – Без них не проживу.

– С двадцатью монетами тоже не проживешь, – успокаивает судья.

– Накажет тебя Аллах! – в сердцах воскликнул горшечник.

Повернулся, чтобы уходить. А судья ему вслед:

– Пока что Аллах наказал тебя. Верно, очень ты перед ним провинился.

Вышел Ахмет на улицу, оглянулся на дом судьи, белой стеной огороженный, разноцветными куполами украшенный. Стоит горшечник, куда идти – не знает. Солнце печет голову, в горле першит от пыли. Что дома, что на улице – все одно, умирать. Сел он на камень и заплакал.

– О чем плачешь, почтенный человек?

Отер Ахмет слезы, застилавшие глаза, видит, стоят двое. На одного посмотрел и обмер. Пред ним, судя по осанке, – султан или падишах. Глазами жгучими впивается, как коршун – клювом, до сердца достает. Ко второму обернулся – сердце зашлось. Горит в черных глазах смех пополам с огнем. Смех победит – весь город развеселится. Огонь победит – всему городу заплакать придется.

А одеты оба нищенски, плащи – заплата на заплате, халаты – прореха на прорехе, вместо кушаков веревками подпоясаны.

Тяжко вздохнул старик и ничего не ответил. А двое не уходят, спрашивают:

– Что за горе у тебя?

– Вы и сами бедняки, не поможете беде моей.

– Расскажи нам, – велел первый.

Так приказал, что язык у Ахмета сам собой повернулся. Поведал горшечник про свою обиду.

Видит – собеседник лицом красен стал. Глаза искры мечут, пальцы у пояса шарят, точно рукоять сабли ищут. Повеяло на Ахмета жаром – словно ветер из пустыни дохнул. Второй веки опустил, отвернулся, спрашивает негромко:

– Как зовут судью?

От его тихих слов дрожь пронизала Ахмета – будто ледяной воды за шиворот плеснули.

– Мустафа, да будут дни его чернее ночи!»

Аминат внезапно вспомнила, как Асех, отвернувшись, спросил одного из братьев: «Ты отнял воду у младшего?» Спросил так, что ей захотелось упасть на колени и молить за негодного мальчишку.

Девушка посмотрела через костер и встретилась глазами с Асехом. Взгляд его был ярче огня в ночи. Аминат знала, как могло меняться его лицо, становясь суровей песков пустыни и ласковее весенних ростков. Таким и только таким представлялся ей визирь Джафар, милосердный к обиженным и беспощадный к обидчикам.

«Отошли двое в сторону, советуются. Смотрит Джафар на владыку. Краска от лица калифа отхлынула, руки спокойно на груди сложены. До сей поры не вынес владыка Багдада ни одного неправедного приговора, обуздает свой гнев и теперь.

Молвил Гарун-аль-Рашид:

– Возможно ли, чтобы судья так поступил? Хитрый старик нас обманывает.

– Это легко проверить, о повелитель.

– Легко ли? Судья уверяет, будто денег не брал, и нет свидетелей.

– Дозволь подать совет, о повелитель. Ступай к судье и вручи на сохранение десять монет. А завтра потребуй вернуть деньги.

Согласился калиф, к судье отправился, отдал на сохранение десять монет. Во дворец возвратился. А Джафар старика-горшечника домой отвел, усадил под навесом.

– Не отчаивайся. Завтра навестим тебя и придумаем, как от беды избавить.

Настал другой день, и накинул Гарун-аль-Рашид на плечи нищенский плащ, подпоясался грубой веревкой, обул стоптанные башмаки и отправился в город. А следом за владыкой поспешал его брат Джафар, также одетый бедняком.

Подошли они к дому Ахмета, слышат – из-за стены веселый смех доносится. Рассердился калиф Багдада. Брови сдвинулись, грозу пророча. Из-под век молнии метнулись, в голосе раскаты грома послышались.

– Обманул нас хитрый старик!

Распахнули калитку, видят – гремит во дворе веселый пир. Со всей округи собрались бедняки. Лакомятся гранатами и виноградом, сладким вином угощаются, песни поют.

А хозяин уже навстречу спешит, гостей на почетное место ведет, чашу вина подносит.

– Пришла в мой дом радость, порадуйтесь со мной. Хотели мне помочь, позвольте же добром отплатить.

Калиф и спрашивает:

– Как же ты за одну ночь из бедняка богачом сделался?

Рассказал Ахмет все по порядку. Как простился с Джафаром и остался сидеть на камне.

Сидит, слезы роняет. Знает: надо встать, домой пойти, а ноги не повинуются. Пуще всякой ноши горе на плечи легло, придавило к земле. Нищета страшит, а сильнее – томит обида. Дом судьи коврами застлан, зеркалами увешан. Хозяин же польстился на двадцать медяков, чужим потом добытых! И не найти на него управы. Известно: бедняку с богатым не тягаться.

Поднялся Ахмет, с трудом добрел до дому, сел во дворе под навесом и снова заплакал.

Скрипнула калитка. Поднял голову Ахмет. Смотрит – женщина приближается. Не высока, но и не маленькая – а прочее разве усмотришь под покрывалом?

– Прости, что явилась без зова. Иду мимо, слышу, вздыхает кто-то. О чем печалишься, горшечник?

Прислушался Ахмет – голосок не детский, но и не взрослый, не громкий, но и не тихий, не дерзкий, но и не робкий. Ласковый голосок.

Верно говорят: горе излить – душу исцелить.

– Всю жизнь я работал, надеялся, на старость кусок хлеба будет. А умру в нищете. Было у меня двадцать монет на черный день отложенных, так и те отобрал жадный судья.

Женщина с ноги на ногу переступила и дышать как будто чаще стала, да разве поймешь, что на уме, когда лицо покрывалом скрыто. Только голосок уже не ласково звучит.

– Погоди же. Отважу судью льститься на чужое.

Ахмет в испуге руками замахал.

– Что ты! В суд идти нельзя – деньги не вернешь, впридачу и дом потеряешь.

– Судья знает: жаловаться ты не пойдешь. Вот и бесчинствует. Скольких еще обманет.

– Что же делать?

– Проучить, чтоб неповадно было глумиться над бедняками.

– Как?

– На всякого хитрого найдется умный.

Засмеялась женщина, и Ахмету почудилось, будто под водяную струю хрустальный кувшин подставили.

Убежала она, а едва вечер наступил, вернулась вместе с маленьким мальчиком. И давай поучать горшечника.

– Пойдем к судье. Я первой в дом постучусь, ты – следом. И сразу требуй деньги. А когда отдаст…

Горшечник даже засмеялся невесело:

– Мустафа? Отдаст?

Женщина ничего слушать не стала:

– Судья деньги отдаст. Тогда скорее беги домой и скажи этому мальчику, чтобы к судье торопился.

Трудно ли запомнить? Все усвоил Ахмет, да ничему не поверил. Боится к судье идти, в маслянистые глазки взглянуть. Боится не только деньги, но и голову потерять.

Шаг за шагом, все же добрел. Женщина впереди поспешает, в руках какой-то ларец несет. Смело направилась прямо к воротам, уверенно постучала, вошла. Пора и Ахмету за ней, да ноги в землю вросли. «Что же, – думает горшечник, – я хоть старый, да мужчина, а за меня женщина сражается?»

Превозмог себя. Ворвался в дом судьи – толстый слуга едва успел с дороги отскочить. Смотрит Ахмет и видит: сидит Мустафа на подушках, кальян курит, липкими пальцами засахаренный миндаль перебирает. Напротив – женщина, с ног до головы в покрывало закутанная. А между ними – ларец закрытый.

Увидел судья горшечника – в лице переменился. Как закричит Ахмет – чуть не охрип от натуги:

– Отдай деньги!

Судья с подушек вскочил, засахаренный миндаль рассыпал, кальян опрокинул, кинулся к сундуку, зачерпнул горсть монет, швырнул старику под ноги.

– Убирайся!

От радости забыл старик про негнущуюся спину и больные ноги. По ковру ползает, монеты собирает – все до единой подобрал. Не двадцать их оказалось, а вдвое больше. Завязал Ахмет деньги в пояс – и скорей прочь, пока судья не передумал.

Видит, у калитки маленький мальчик стоит, дожидается. Еще издалека закричал ему Ахмет:

– Скорее, скорее беги к судье!

Мальчик и припустил со всех ног.

Ждал Ахмет, ждал, но женщина к нему больше не заглянула. Не захотела, чтобы старик ей в ноги кланялся, слова благодарности твердил. Так и не узнал горшечник, как она хитрого перемудрила.

Выслушал калиф рассказ старика, наклонился к Джафару и шепчет:

– О, Джафар, не будет мне покоя, пока не открою тайны.

Кое-как допили вино, чтобы не обидеть хозяина. По кисти винограда взяли. Джафар ягодку отщипнул, калиф – и не притронулся. Распрощались поспешно. А хозяин заходить приглашает:

– Двери моего дома всегда открыты для вас.

Еле вырвались. Направились к дому судьи, а оттуда крики, брань доносятся. Из ворот старуха выбежала – покрывало сбито, седые космы растрепаны. Упала бы, да подхватил Джафар. Выпрямилась старуха, кулаком захлопнувшимся дверям погрозила.

– Вижу, хозяин этого дома – невежа, – проговорил калиф. – Или ты очень провинилась?

Точно разъяренная кошка зафыркала старуха.

– Провинилась! Судиться вздумала с купцом Саидом!

– Купцом Саидом? – переспросил Джафар. – Не с тем ли, что сидит день-деньской в своей лавке, света белого не видит, высох весь и почернел?

– С тем самым.

– Не с тем ли, – продолжал Джафар, – что из-за мелкой монеты бранится визгливо на весь базар?

Старуха головой кивнула.

– Не с тем ли, – настаивал Джафар, – кто должникам дня отсрочки не дает, в рабство гонит?

Старуха только слезы молча вытерла.

– Чем же обидел тебя купец?

– Я вдова. Муж умер, нажитое добро воры разграбили. Есть у меня сын, в старости – подмога, в горестях – утешение. Невмочь ему было смотреть, как мать голодает. Задумал пойти в услужение к купцу Саиду. Заклинала я его, твердила – Саид, как паук, чужой кровью жив. Не послушал. Сговорился служить за часть товаров. С караванами ходил через пустыню, терпел стужу и зной, жажду и голод. От разбойников отбивался. Прибыль купцу принес несметную. А когда настал срок уплаты, раскричался купец: «Дармоед, ленивец! Я три года тебя кормил, еще и награды требуешь?!» Прогнал с глаз долой. Кинулась я к судье – справедливости искать.

Вдова опять заплакала.

– Что же судья?

– Судья Мустафа и купец Саид – как листок и ветка, как пламя и ветер! Друг от друга кормятся. Купец судье подношения несет, судья в пользу купца все дела оборачивает. Мустафа меня и слушать не стал. Кому теперь жаловаться?

– Калифу, – подсказал Джафар.

Старуха горько вздохнула.

– Высоки дворцовые стены. Разве увидит калиф наши беды? Сладостны звуки лютен и бубнов. Разве услышит калиф наши стоны?

И прочь пошла.

– О, повелитель, – сказал Джафар, – накажешь ли судью?

– Не солгала ли старуха? – усомнился калиф. – Может, ее сын ложился спать первым, вставал последним, даром ел чужой хлеб?

– Дозволь подать тебе совет, владыка. Расспроси погонщиков верблюдов. Они скажут, кто на мягких подушках дремал, а кто глотал пыль и песок.

– Твой совет разумен, – согласился калиф. – Ступай же за старухой, разузнай, где она живет.

Следующим утром накинул Гарун-аль-Рашид на плечи нищенский плащ, подпоясался грубой веревкой, обул стоптанные башмаки и отправился в город. А следом за владыкой поспешал его брат Джафар, также одетый бедняком.

Подходят они к дому старухи, удивляются. Ворота распахнуты, во двор мулы согнаны, тюками нагруженные. У дверей юноша стоит, каждого, кто мимо проходит, в дом зазывает, за угощение усаживает. Поклонился и калифу с Джафаром:

– Порадуйтесь нашей удаче.

Отведали они угощение, спрашивают:

– Как же вы за одну ночь из бедняков богачами сделались?

Рассказала старуха. Как возвратилась она от судьи, села во дворе.

Свет белый черной ночью кажется, слезы текут, не удержать. Только смотрит: женщина входит. В покрывало с ног до головы закутана. Да сразу видно – юная и стройная. Ступает легонько – песок под ногой не скрипнет, травинка не шелохнется. Спрашивает:

– О чем горюешь?

– Бедны мы, да жили свободными, а теперь станем рабами. В долг ела-пила, надеялась, сын возвратится – расплатимся. Сын вернулся без денег. Ростовщик продаст нас в рабство. Придется на старости лет плетей отведать.

Опустила женщина голову, носком туфли по песку водит, размышляет.

– Сходи к судье, попроси защиты.

Старуха руками замахала.

– Думаешь, не ходила? Еле ноги унесла.

Женщина не унимается.

– Завтра по-иному выйдет.

Старуха и слушать не хочет, судьи как огня боится. Уговаривала ее женщина, просила, все впустую. Наконец, о сыне напомнила:

– Старости своей не жалеешь, юность его пожалей.

Согласилась старуха. Лучше гнев судьи снести, чем сына рабом увидеть. Женщина и убежала.

Всю ночь старуха глаз не смыкала, не знала, убиваться или надеяться. Утром, чуть свет, совершила омовение, сотворила молитву и к судье отправилась. Только постучалась, а Мустафа ей навстречу спешит, за руку берет, в дом вводит, на почетное место усаживает, просит про обиду поведать. Рассказала вдова судье все, как было. Обрадовался Мустафа. Кричит:

– Разбойник! Злодей! Узнает, как воровать!

А сам украдкой свежие синяки потирает.

Начал суд вершить, караванщиков собрал, погонщиков верблюдов, дознание учинил. Пришлось купцу Саиду с сыном вдовы сполна расплатиться, да еще сверх положенного денег отсыпать, чтобы наказания избежать.

Выслушал калиф рассказ старухи, наклонился к Джафару и шепчет:

– О, Джафар, не будет мне покоя, пока не узнаю разгадки.

Кое-как допили вино, чтобы не обидеть хозяев. Взяли по гранату. Джафар зернышко отщипнул, калиф и не притронулся. Распрощались поспешно. А хозяйка заходить приглашает:

– Двери моего дома всегда открыты для вас.

Еле вырвались. Направились к дому судьи. По дороге заспорили, как женщина судью улестила, заставила горшечнику деньги вернуть и жадного купца наказать.

– Приходила с ларцом, – вспомнил калиф. – Деньгами поманила?

Джафар возразил:

– Если есть деньги, дешевле горшечнику и бедной вдове помочь, чем судью подкупить.

Согласился калиф.

– О, Джафар, я готов поверить, что она выпустила из ларца злого джинна. Недаром судья синяки потирал.

Джафар усомнился:

– Почему же судья поссорился с купцом Саидом?

Сколько ни гадали, не нашли отгадку. Пуще прежнего любопытство разобрало. Добрались до жилища судьи: Джафар у порога остался, калиф в двери вошел. И сразу к судье обратился:

– Вчера отдал я тебе на сохранение десять монет. Верни.

Смотрит Мустафа: стоит перед ним бедняк, в плаще залатанном. Судья щеки надул, глаза выпучил, затрясся от ярости. Вспомнил, как горшечнику Ахмету лишние деньги швырнул. Однако быстро успокоился. Решил, что десять монет всяко при нем останутся. Глаза сузил, губы раздвинул – улыбку изобразил. Принялся укорять бедняка:

– Как же тебе не стыдно! Молодой, сильный, здоровый, а деньги норовишь хитростью выманить. Смотри, ослабеешь от безделья. Лучше наймись водоносом. Разве плохая работа? К вечеру плечи ноют, зато сон крепок. Поверь, честно заработанный хлеб слаще украденного.

Слушал бедняк, слушал, да как взглянет на судью. У того язык к небу прилип. Много повидал судья глаз – лживых и честных, лукавых и простодушных. Много взоров ловил – молящих и угрожающих, трепещущих и бесстрашных. Но ни разу еще не читал во взгляде приговора.

Онемел судья. Хочет слуг позвать – голос не повинуется.

Сорвал бедняк с плеч залатанный плащ и на изнанку вывернул. Вспыхнуло золотое шитье, заискрились самоцветы. Понял Мустафа, кто перед ним. На колени упал. Позвал калиф Джафара. Ползает Мустафа у ног повелителя, о пощаде молит.

– Сохраню тебе жизнь, если поведаешь все без утайки.

Заплетающимся языком признался Мустафа, что горшечника Ахмета обманул. Потом и о женщине рассказал.

Пришла она под вечер. В руках серебряный ларец держит, перламутром изукрашенный. Мустафа сразу смекнул, какова цена такому ларцу. Женщина крышку откинула, вынула жемчуга да яхонты.

– Весь Багдад славит тебя, судью праведного и неподкупного, – сказала женщина. – Добрым от тебя защита, злым – посрамление. Муж мой уехал, осталась одна в доме. Боюсь, не забрались бы воры. Не возьмешься ли сберечь этот ларец, пока муж не вернется?

Мустафа от радости едва на подушках усидел.

– Давай ларец. Спрячу надежней надежного.

Женщина медлит, жемчужным ожерельем любуется, на пальцы колечки нанизывает. Мустафа дрожит от жадности: богатство само в руки идет! Возвратится муж этой женщины, поспешит она к судье за ларцом драгоценным. А судья ответит: «Не брал ничего». И мужу посоветует: «У жены спрашивай, для кого наряжалась, да у кого украшения позабыла.»

Только протянул руки к ларцу, как старик-горшечник ворвался. Да закричал на весь дом:

– Отдавай мои деньги!

Мустафа с места вскочил, к сундуку кинулся, горсть монет зачерпнул. Старика взглядом обжигает, а сказать ничего не смеет. Ларец в сотню раз дороже стоит. Пожалуется старик, пугливой птицей упорхнет гостья. Наконец, собрал Ахмет деньги, ушел. Мустафа велел двери запереть, никого не впускать. Женщина улыбается, жемчуга перебирает, яхонтами поигрывает. Мустафа чуть не приплясывает от нетерпения. Только протянул руки к ларцу, детский голосок у ворот послышался.

– Это мой сын, – встрепенулась женщина.

Пришлось отворить ворота. Мальчик вбежал в комнату, к женщине кинулся.

– Мама! Мама! Скорее идем домой! Отец вернулся!

Женщина ларец подхватила, к дверям метнулась. На бегу Мустафе крикнула:

– Прости, почтенный, что зря потревожила!

Остался судья ни с чем.

Засмеялся повелитель Багдада, засмеялся брат его, Джафар. И повелел калиф:

– Отныне, Мустафа, не быть тебе судьей. Станешь водоносом. Чем плохая работа? К вечеру плечи ноют, зато сон крепок. Поверь, честно заработанный хлеб слаще украденного.

Оставили они судью на полу распростертым, во дворец возвратились. Велел калиф купца Саида разыскать и привести. А тот и сам торопится – с жалобой на судью. Лбом об пол ударяется, коленями пол вытирает. Рассказывает.

Пришел судья Мустафа в дом купца Саида. Устроил хозяин пир в честь гостя дорогого. Прекраснейших невольниц созвал, велел лютни и бубны принести. Только первые струны зазвенели, только первые стихи зазвучали, как сообщили купцу, что стоит у ворот женщина, в дом войти не решается, хозяина просит. Шагнул купец за порог. А судья к дверям поближе подобрался. Любопытно ему, что за женщина к Саиду пожаловала, о чем говорить будет.

Женщина, покрывалом скрытая, спрашивает купца:

– Не у тебя ли в гостях судья Мустафа, источник мудрости, воплощение честности?

– У меня.

– Прими для него плату небывалую, – громко говорит женщина, так что судья каждое слово слышит. – Ни от кого такую не получал. Передай, не откажи.

– Передам, передам, – успокаивает Саид.

Женщина на носки приподнялась, перед самым носом купца пальцами щелкнула и в переулке исчезла. Пока купец глазами хлопал, ее и след простыл. Пожал Саид плечами, в комнату возвратился. А там судья поджидает, ладонь о ладонь трет: