Школьный заговор в городе солнца

Одри сама отнесла волшебную вещь на подставку, и смотрительница заперла стеклянную створку.

– Ну что, не разгадала древний секрет? – усмехнулась она, с теплом глядя на девушку.

– Увы, не получилось.

Ответ прозвучал вполне натурально, ровным голосом, хотя внутри у Одри все клокотало: и от удивления, что ей единственной удалось раскрыть шкатулку с секретом, и от злости на себя за то, что вспомнила свою давнишнюю отвратительную привычку. Еще в школьные годы она заметила за собой приступы клептомании и, несколько раз чуть не влипнув в очень неприятные ситуации, боролась с этим пороком. Она справилась, но сегодня снова не удержалась. Рубиновый кулон так манил ее, к тому же никто не знал, что он находился в шкатулке! Ведь принято было считать, что это не тайник, а обманка! Никто никогда не поймет, что произошло.

Так уговаривала себя Одри, пока шла на ужин, а украденное украшение жгло ей кожу: сквозь слой одежды, сквозь карман направленным огнем, раскаленным железом царапало бедро, и девушка была почти уверена, что, раздевшись, увидит там ожог. Но от мысли, чтобы сходить и вернуть кулон на место в шкатулку, ее бросало в дрожь и ледяной холод сковывал сердце. Нет, эта вещь теперь принадлежала ей. Может, она ее и ждала, раз никто до нее не смог добраться.

Этим вечером Одри даже не пошла в каминный зал с ребятами, сославшись на плохое самочувствие. Она просидела до отбоя в спальне девочек с книжкой, едва дождавшись, когда все улягутся спать. Раздеваясь перед сном, она аккуратно сняла джинсы и очень осторожно положила их на стул, чтобы ненароком не вывалился из кармана ворованный кулон. Даже в умывальню пошла самая последняя, когда все улеглись. Все боялась, что девчонки перед сном расшалятся и случайно заденут стул.

Вернувшись в спальню, она сразу же незаметным жестом похлопала по карману и лишь тогда почувствовала облегчение: рука нащупала заветный камень сквозь жесткую ткань. Одри юркнула под одеяло и долго пучила глаза в темноту, не позволяя себе заснуть. Убедившись, что одноклассницы утихомирились и засопели, она как можно тише залезла в карман и выудила оттуда рубин. Драгоценный камень с солнечной сердцевиной неожиданно полыхнул оранжевым светом, озарив на мгновение лицо Одри и выхватив из мрака ближайшие предметы. Затаив от ужаса дыхание, девушка судорожно зажала камень в кулаке и быстрым взглядом окинула темную спальню. Кажется, никто ничего не заметил, или все уже просто спали. Одри попыталась унять сердце, которое колотилось так сильно, что, казалось, этим стуком способно перебудить всю округу. Днем в музее волшебный рубин так не сиял, а может быть, это было просто не заметно в освещенном помещении. Одри, укрывшись с головой, наконец осмелилась разжать кулак, молясь, чтобы одеяло оказалось плотным, не пропускающим яркие лучи, которые тут же полились из впаянного в глубь камня крошечного солнца.

Периодически выглядывая наружу, чтобы проверить спальню, Одри долго любовалась ворованной драгоценностью, вертела камень и так, и эдак, отчего по внутренней стороне одеяла скользили замысловатые желтые узоры и тени. Затем она вынула из матраса еще одно свое сокровище: сложенный вчетверо рисунок. Аккуратно разгладив лист бумаги, Одри чуть не расплакалась: в местах сгибов карандашный набросок почти совсем истерся, а она все не отваживалась его подправить, боясь, что только испортит. И сейчас прекрасное мужское лицо на рисунке ровно посередине перечеркивала почти белая вертикальная линия, а вторая эполетами срезала плечи.

При свете волшебного рубина черно-белый портрет казался цветным, выполненным в оттенках сепии, что придавало безупречным чертам еще больше шарма. Одри любовно разглядывала красивое лицо, чувствуя, как глаза наполняются слезами умиления и восторга.

Чудесный портрет много лет назад нарисовала Джейна, соседка Одри. Местная сумасшедшая, когда-то давно вернувшаяся полностью обезумевшей из школы дождя. В те времена, когда она там училась, Одри была еще малышкой. Она слышала от взрослых и от старших ребят историю, которую передавали друг другу все кому не лень, отчего та обросла фантастическими подробностями и, возможно, сильно изменила свой изначальный смысл. Но суть ее была одна и та же: Джейна, подающая надежды магиня со способностью к управлению стихией дождя, отучившись в печально известной школе чуть более полугода, была отчислена и отправлена домой. Девушка словно потеряла связь с реальным миром, не выныривая из своих больных фантазий и грез. Но она была не буйной, и ее признали совершенно безвредной, поэтому родители не стали отправлять дочь в специальное заведение. Джейну старались изолировать от окружающих, просто чтобы тем не приходилось слушать ее тихий бред, но периодически она выходила на улицу, всегда с блокнотом для набросков, и иногда у нее появлялись случайные собеседники. Всем она рассказывала только одно: о своей безумной и страстной любви, ради которой стоит пожертвовать целой жизнью. Эта любовь, по ее словам, случилась ночью, прямо в спальне девочек школы дождя, пока все остальные ученицы спали беспробудным сном. И все вокруг тоже напоминало сон. Все, кроме ее возлюбленного: властного, как бог, прекрасного, как ангел, и страстного, как демон.

Рассказывая о нем, Джейна преображалась, и даже безумие в эти моменты будто сходило с ее лица. Она выглядела так искренне, так воодушевленно, что слушатели начинали ей верить, глядя в горящие глаза, наполненные страстью, на порозовевшие щеки, помолодевшее лицо. Шли годы, и из юной девочки она уже превратилась во взрослую женщину, но не отказалась от своей странной истории любви, с удовольствием и восторгом рассказывая ее каждому, кто пожелает слушать.

Местные мальчишки любили поиздеваться над бедной сумасшедшей и, специально подгадав момент, когда та останется одна где-нибудь во дворе, вцепившись пальцами в свой неизменный блокнот, просили рассказать о возлюбленном. И несчастная безумная Джейна с готовностью принималась описывать в красках и подробностях свою единственную и самую счастливую встречу с прекрасным мужчиной, пришедшим к ней в сновидении и любившим ее всего один раз, но так, что ей этого счастья хватит до конца дней, и лишь остается благодарить судьбу за подарок. Ребята глумились и просили подробностей, и доверчивая Джейна, погружаясь в больные фантазии, а может, реальные воспоминания, становилась мечтательной и печальной и начинала рассказывать, как все происходило. Хулиганов гоняли ее родители, да и их родные тоже сердились, но шли годы, мальчишки взрослели, и на их месте появлялись новые. А иногда и девчонки были не прочь пошутить над несчастной Джейной.

Повзрослев, Одри тоже неоднократно слышала историю сумасшедшей любви, но почему-то у нее она вызывала не смех, а неподдельный интерес, к тому же она восхищалась рисунками Джейны, и та иногда давала ей полистать альбом, хотя обычно не любила выпускать его из рук. Эти портреты, кстати, поражали не только Одри. Как бы ни звучали странно и неправдоподобно рассказы сумасшедшей, ее рисунки словно говорили об обратном: казалось, что художница действительно видела этот образ вживую. На всех набросках был изображен один и тот же человек, но в разных ракурсах. Джейна рисовала его и в полный рост, и только лицо крупным планом. В профиль и анфас. В одежде и полностью обнаженным. Просто стоящим без движения и изогнутым во время ласк. На одних ее портретах он улыбался, а на других, напротив, был мрачен, и взгляд его пугал. Однажды Одри долистала почти до самого конца, где таинственный красавец был изображен со змеями, выползающими из глаз. Увидев, как застыла Одри, разглядывая жуткий рисунок, Джейна вырвала блокнот из ее рук и долго после этого не хотела с ней разговаривать.

Но перед самым отбытием в школу солнца Одри помирилась с сумасшедшей, и та снова дала ей полюбоваться портретами прекрасного незнакомца. Улучив момент, когда Джейна отвернулась, Одри резким движением вырвала наугад один из листов блокнота, быстро спрятала его, запихнув за пояс юбки, и почти сразу ушла. Заметила ли безумная пропажу одного из своих чудесных рисунков или просто занялась новым, Одри так и не узнала. Лишь дома она смогла проверить, какую же картину удалось украсть, и хотя надеялась заполучить рисунок со змеями, оказалось, что она вытащила простой портрет. Но на нем загадочный красавец был так хорош, что она только порадовалась своей удаче. Одри, наверное, была одной из немногих, если не единственной, кто верил в существование этого человека, которого Джейна называла «гостем». Красота ангельских черт пленила юное наивное сердце Одри, вытеснив все остальные мужские образы, что видела она раньше. И в ее душе поселилась несбыточная мечта о встрече с ним.

Глава 8. Снежное солнце

Гаю снилась бескрайняя снежная гора, залитая солнечным светом. Он, ловко и умело отталкиваясь то одной, то второй лыжей для ускорения полета, залихватски несся вниз по сверкающему серебром склону наперегонки с Одри. Яркое, почти белое зимнее светило торчало в самом зените, освещая накатанный блестящий спуск, и – куда ни кинь взгляд – все искрилось под его холодными лучами радужными блестками.

Крутизна горы то уменьшалась, подготавливая лыжника к трамплину, то спуск резко уходил вниз, но Гай с неизменной легкостью катился вперед на высокой скорости, не ощущая ни страха, ни недоумения, как он вообще здесь оказался. Иногда он вырывался вперед в бешеной гонке, но Одри быстро настигала его, а затем обходила, и Гай, мастерски лавируя по снегу, старался сократить расстояние, попутно наблюдая за юркой маленькой фигуркой с красным развевающимся шарфом. Его длинные концы мотались и бились, как алые флаги на ветру, словно поддразнивая отстающего. Но Гай не унывал, а просто выжимал из себя немного сил и вот уже снова догонял девушку.

Он находился в странно-замечательном настроении, и дело не в том, что это было непривычно для самого Гая. Во сне чувство эйфории приходит редко, чаще творится что-то несуразное, а порой и пугающее. И то, как мастерски удавалось Гаю владеть лыжней, да еще и при крутом спуске и бешеной скорости, действительно было необычно. Но он продолжал катиться до свиста в ушах, снова обогнал подружку и, оказавшись в поле ее зрения, гордо поехал впереди. Прямо на ходу подпрыгивая на лыжах, Гай вытворял немыслимые сальто и пируэты, переворачивался в воздухе. В общем, вовсю выпендривался перед девушкой, стараясь показать насколько эффектен и неотразим.

К его изумлению, Одри не обращала на его акробатические выкрутасы никакого внимания. Внезапно, пригнувшись к земле и поднажав, она понеслась с такой скоростью, что почти сразу скрылась у Гая из виду, и он слегка растерялся. Ему хотелось показать, что он уже не тот нытик, который еще недавно, спотыкаясь на каждом шагу, ковылял по лесу в самом хвосте, когда друзья ходили разваливать печь, а вполне себе профессиональный лыжник! И что он больше не ругается на вездесущий снег, а катится по нему с улыбкой на лице. Разве это не должно было обрадовать Одри?

Сердце даже во сне защемило от не знакомой ранее тоски. На глаза, в которые нещадно било ледяное солнце, навернулись слезы и сразу застыли холодным хрусталем на длинных ресницах. Недоумение и обида болью разлились в груди. Почему Акуле нет до него дела? Он всегда верховодил, он собрал ребят, он собирается устроить бунт! Это под его предводительством друзья начали поворачивать вспять чуждое им течение событий. А она его даже не замечает! Может, и другие уже иначе относятся к Гаю? Не уважают его, как раньше, смотрят свысока.

От этих странных мыслей Гай показался себе вдруг маленьким, незначительным и слабым. Ноги сразу задрожали, и хотя Гай только недавно демонстрировал мастер-класс по фристайлу, он тут же почувствовал себя все тем же неуклюжим неумехой, только вчера вставшим на лыжи впервые в жизни. Солнце словно потускнело наверху, и снег уже не казался таким разноцветно-искристым. Он стал грязно-желтым, словно огромная стая собак только что пометила всю гору и быстро умчалась прочь. Спуск стал еще круче, отчего по спине Гая пополз липкий страх, что он не удержится на ногах, но скорость движения почему-то очень сильно замедлилась. Теперь ему предстояло долго тащиться к недосягаемой цели и, возможно, уже никогда не догнать Одри.

Впереди на его пути вдруг возник огромный шар, скатанный из почерневшего пористого снега. Гай попытался хоть немного его объехать, чтобы не врезаться, но ноги не слушались: он катился прямо на этот гигантский серый ком. Тот с каждой секундой выглядел все более зловещим, и из впаянных в мерзлую субстанцию обломков палок и шишек вдруг соткалось подобие лица: два перекрестья в виде иксов на месте глаз, кривой нос и глубокая дыра там, где должен быть рот. Эта темная щель расползалась шире и шире, превращаясь в кошмарную улыбку. Кривые черные палки торчали сверху и снизу, как гнилые зубы.

Гай пытался затормозить, свернуть, даже упасть, только чтобы не вкатиться снежной голове прямиком в уродливый рот, но лыжи словно присосались к горе и медленно-медленно ползли вниз, таща на себе пленника. Глянув вниз, он с ужасом увидел, что лыжи – это продолжение его ног и отстегнуть их просто не получится. На загнутых деревянных кончиках шевелились босые пальцы.

– Иди ко мне! – вдруг громко зашипел снежный шар, улыбаясь все веселее. До него было еще довольно далеко, но расстояние неумолимо сокращалось. – Ты боишься? Неужели ты не узнал меня! Это же я! Солнце!

И тут Гай увидел, что из грязного снежного кома во все стороны торчат длинные кривые сучья и палки, отчего тот похож, конечно, не на солнце с лучами, а на огромного мерзкого ежа.

– Ты любишь солнце! Я твое солнце! – басисто шептал шар, широко разевая пасть, а Гай катился прямо в нее. Кинув быстрый взгляд на небо, он увидел, что солнца там и правда больше нет.

За спиной послышался хруст снега, и Гай, в угасающей надежде увидеть каким-то образом попавшую туда Одри, обернулся. Все-таки это был сон, а во сне всякое случается. Вдруг она вернулась, чтобы помочь?

Вместо Акулы за ним, громко топая, по склону бежала Нэсти. Она была ростом со здоровяка Пиро и в руке держала кувалду: ту самую, с помощью которой Пиро разбивал печь.

– Я отомщу тебе! – закричала Нэсти, перекрывая воплем громкий шепот снежного шара. – Ты поплатишься за печь! Я никогда тебя не прощу.

Она бежала так же медленно, как ехал Гай: не приближаясь, но и не отставая от него, и угрожающе размахивала кувалдой. Он отвернулся от Нэсти, чтобы посмотреть, где находится страшное солнце, и то вдруг возникло прямо перед ним. Солнце раззявило свой черный зубастый рот и весело сказало:

– Ням!

И Гай проснулся.

Он лежал, взбивая ногами подушку, потому что во сне перевернулся на кровати. Видимо, пируэты, что вытворял Гай на горе, повторялись и в постели. Скомканное одеяло валялось на полу, простыня почти вся выбилась из-под матраса, скрутилась и жестким жгутом давила на поясницу. При виде белого белья, казавшегося в темноте голубоватым, Гай тут же вспомнил снежную гору и уродливое солнце, лежавшее у ее подножия в ожидании кормежки.

Почувствовав, что продрог, Гай поднял одеяло, с отвращением нащупав, что с одной стороны оно влажное от пота. Он завернулся в него, накинув другой стороной, уселся на кровати и, нахохлившись, обвел спальню мрачным взглядом из-под насупленных бровей. К счастью, своей возней он никого не разбудил, поэтому свидетелей того, как еще недавно Гай барахтался в постели под влиянием ночного кошмара, не оказалось.

Самое странное было в том, что тоска по неуловимой, убегающей вдаль Одри не исчезала по мере того, как рассеивался сон. Гадкие подробности стирались из памяти, стекая и бесследно просачиваясь в зыбкие пески забвения, а вот чувства, которые он испытывал, оставались почти такими же яркими. Никуда не делся липкий страх, который вызвало у него уродливое снежное солнце, и вот эта боль потери, горечь равнодушия близкого человека. Или того, кто должен был стать ближе, но не стал. Гай, который пока и не думал снова ложиться и засыпать, потому что боялся повторения кошмара, еще плотнее завернулся в одеяло, поджал под себя озябшие ноги, невольно вспомнив пальцы на кончиках лыж, и задумался. Откуда взялись эти чувства? Неужели ему понравилась эта не особо-то и красивая девчонка, а он даже не заметил? И в какой момент? Когда осмелела и принялась ему дерзить? Или когда она впервые уехала в лес вдвоем с Руди? Вот же глупости какие! Ему только влюбиться сейчас не хватало! У них только-только, может быть, дела начали спориться!

Согреться не получалось. Гая продолжало знобить, и влажное одеяло ничуть не помогало. Тогда он оделся и потихоньку выбрался в коридор, стараясь неслышно прикрыть за собой дверь в спальню. Усевшись на широкий подоконник, Гай уставился в окно, из которого хорошо просматривался круглый внутренний двор, усыпанный снегом. Яркими разноцветными огнями переливалась елка, так же радужно сверкал старинный дуб, обмотанный гирляндами. Окна всех спален выходили на внешний двор школы, поэтому новогодние огни на ночь не гасили, не опасаясь, что их свет помешает ученикам заснуть. Гай следил за морганием лампочек, зачем-то пытаясь уловить и запомнить систему, последовательность цветов и сочетаний, но никак не выходило. Мысли путались, то и дело возвращаясь к ночному кошмару и неожиданному открытию о чувствах к Акуле. Одна мысль постоянно мелькала и тут же ускользала, свербя в мозгу зудящей точкой, но Гай никак не мог ее зафиксировать, чтобы разглядеть и поразмышлять.

В школе стояла полнейшая, умиротворяющая тишина. В спальне еще слышалось сопение одноклассников, а коридор будто охватывал совершенный вакуум, не пропускающий звуки. Гай старательно прислушивался, пытаясь различить хоть малейший шорох, но мир словно застыл, погребенный под толстой шапкой снега. К его удивлению, сейчас сравнение со снежным спокойствием наоборот показалось Гаю уютным и теплым. Тишь была приятной, она убаюкивала. Ритмичное мерцание разноцветных лампочек гипнотизировало, и он начал задремывать. И только пару раз клюнув носом прохладное стекло, Гай понял, что еще немного – и он заснет прямо на подоконнике. Представив утреннюю картину, как его находят спящим в коридоре, он усмехнулся, легко спрыгнул на пол и, стараясь двигаться беззвучно, вернулся в спальню. Одеяло в теплой комнате уже успело просохнуть. Гай поправил сбившуюся простыню, укрылся с головой и почти сразу провалился в безмятежный, легкий сон.

Глава 9. Дождь в городе дождя

– Что-то не так, – задумчиво протянул Джейкоб и, опершись руками на низкий подоконник, пристально вгляделся в синюю хмарь за окном. Лоб коснулся прохладного стекла, и оно затуманилось от дыхания. Пригнув голову, Джейкоб взглянул на вечернее небо. – Не нравится мне это.

– По-моему, ты преувеличиваешь.

Елена, быстрым шагом подойдя к двери в детскую, бесшумно отворила ее и проверила близнецов. Чуткий слух уловил едва слышное ровное дыхание. Белокурые кудряшки рассыпались по одной из подушек. На второй виднелась лишь стриженая макушка: мальчик почти полностью закутался в одеяло. Дети сладко спали. Улыбнувшись, Елена прикрыла дверь и подошла к мужу, все еще стоявшему с нахмуренным лицом у окна. Она обняла его сзади за талию, уткнувшись носом в длинные волосы, и бросила взгляд на небо из-за его плеча. Джейкоб, не меняя позы, накрыл ее маленькие руки своими и продолжил наблюдать за ненастьем.

– Зимой тоже бывают дожди, – кротко сказала Елена. – А иногда в мае выпадает снег. Это в порядке вещей, хоть и необычно.

– Не здесь, только не здесь. – Джейкоб покачал головой. В голосе слышалась тревога. Вот уже третий день как в городе дождя отступили декабрьские морозы, и с неба вместо пушистого предновогоднего снега полилась вода. По мнению Елены, в зимней оттепели не было ничего удивительного, но Джейкоба уже с первого дня беспокоил этот дождь.

– Ну почему? – возразила Елена, пытаясь успокоить мужа. – Здесь теперь, как и в обычном мире, чередуются сезоны, меняется погода. И дожди тут тоже бывают. И довольно часто.

Она обошла мужа, уселась перед ним на подоконник и заглянула в глаза смеющимся взглядом.

– Дождь в городе дождя – твои любимые слова! – сказала она. – Я не вижу ничего странного в нем, хотя, честно, меня это очень расстраивает. Всегда хочется, чтобы на Новый год город был засыпан пушистым снегом. Чтобы цветные гирлянды отражались в его искрах, а не в лужах.

Джейкоб с рассеянной улыбкой взглянул на жену и вновь уставился за окно. Елена развернулась и, приникнув лбом к стеклу, тоже принялась таращиться на дождь, брызги которого мельтешили под фонарями, рябью бежали по лужам, мокрыми мазками штриховали полупрозрачный воздух.

– Я чувствую, что-то неправильно. – Джейкоб приоткрыл окно и высунул руку, словно пытаясь на ощупь определить уместность нынешнего дождя. – Дожди зимой бывают. И оттепели бывают. Но для здешних мест это все равно странно. С тех пор, как смена сезонов пошла во всех городах стихий своим чередом, они всегда слишком нарочитые. Я бы сказал, лубочные.

– Лубочные? – Елена с удивлением повернулась к мужу. – Сезоны?

– Ну да. Я не знаю, как еще назвать. Словно для наглядной демонстрации того, какой должна быть настоящая зима, как выглядит истинная весна. Ну вспомни. Уж если лето – то лето мечты! Если осень – то буйство красок.

– Ну, мы все-таки не в обычном мире, – усмехнулась Елена. – Вот и сезоны здесь такие яркие.

– Так о чем я и говорю! – подхватил Джейкоб.

Он наконец закрыл окно, шелест дождя смолк, и в комнате стало почти совсем тихо. Елена зябко повела плечами: с улицы успело надуть, и внутри заметно посвежело. Она какое-то время в раздумьях смотрела на комнату, где спали близнецы, но дверь была закрыта плотно, вряд ли они почувствовали холод.

– Яркие сезоны, – повторил за женой Джейкоб. – Значит, зима должна быть зимой. Особенно сейчас, перед Новым годом, снег должен валить, словно наверху кто-то только и делает, что разрезает перины и посыпает нас пухом. А вместо этого третий день льет дождь. И я бы совершенно не волновался, покажись бы при этом солнце хотя бы ненадолго. Сразу стало бы понятно, что нет никакого сбоя. Но уже три дня наш город ведет себя точно так же, как тогда, шесть лет назад. И многие годы до этого. Небо затянуто дождевыми тучами, и дождь не прекращается ни на минуту. Тебе было не до этого, но я постоянно наблюдал. Он не остановился ни разу!

– Ты не можешь этого знать, ты же все-таки ночами спишь. – Елена заметно погрустнела. Тревога мужа понемногу начала передаваться и ей, хотя она и не верила, что происходит какой-то сбой. Но уже засосало под ложечкой, заныло сердце.

– Ты права. Может, когда я сплю, дожди не идут. Если так, то все в порядке, и у меня просто приступ паранойи. Но я хочу убедиться, поэтому этой ночью собираюсь понаблюдать.

– Если будет невмоготу, я тебя сменю, – предложила Елена, спрыгнула с подоконника и подошла к письменному столу в углу комнаты. Вытащив из домотканой лоскутной сумки стопку бумаг и несколько тонких папок, она принялась раскладывать их на столе в каком-то определенном порядке, периодически сосредоточенно пролистывая.

– Но ты пока не ложишься?

– Хочу перед сном немного поработать.

Поймав на себе удивленный взгляд мужа, Елена легонько хлопнула себя по лбу.

– Я ж и не сказала! Весь день мечтала и представляла, как тебе похвастаюсь, а момент настал, у меня и вылетело.

– Что случилось? – с интересом спросил Джейкоб, подходя к столу, уже полностью заваленному какими-то документами и газетными подшивками, и, смеясь, добавил: – Как ты столько дотащила?

– Охота пуще неволи! Мне же наконец дали доступ ко всем материалам. Я теперь полноценный журналист, и у меня первое самостоятельное дело.

– Дело? Так ты журналист или следователь? – Джейкоб улыбался, от недавней тревоги на его лице вроде не осталось и следа. А может, он просто решил больше не нервировать жену, пока не убедится, что и ночью дождь продолжает идти, не прекращаясь ни на минуту.

– Ну, статья, статья. Доверили мне, я так ждала! Но бумаги к ней не относятся, это факультатив… и как раз, скорее, дело. Хочу провести маленькое собственное расследование. Вот, воспользовалась положением и забрала домой то, что пока удалось найти.

Елена нагнулась над столом, аккуратно поправляя подшивки и записи, словно выравнивая их по невидимой линейке. Ее руки почти нежно касались пожелтевших листов бумаги, как хрупкого полуистлевшего пергамента из раскопок древних руин. Джейкобу невольно вспомнились толстые фолианты в маяке, которые он так же бережно листал, будто неосторожное и грубое прикосновение уже само по себе было кощунственным для священных страниц. Но его трепетное отношение не спасло старинные книги, все они были сметены разбушевавшейся стихией, обезумевшей водой, которой управляла жестокая рука Януса.

– И о чем будет твое расследование? – Джейкоб мягко заправил за ухо Елене длинные светлые пряди, которые почти касались бумаг, чтобы лучше видеть ее точеный профиль. Жена подняла на него теплый взгляд.