Школа. Никому не говори. Том 1.

– Почему моя яхонтовая перепёлочка опечалилась?.. Что тревожит?

Школьница, опустив грустный взгляд, наклонила голову на бок.

– Кто-то обидел?.. Ну же, посмотри на меня, ясноглазочка!

Юная Поспелова не привыкла делиться переживаниями, что копились в душе, проживая невзгоды молча. Но во взгляде бабули не было ни порицания её хандры, ни осуждения, ни чёрствости и безразличия, прикрытых фальшивым участием и обывательским интересом. Таисия искренне переживала, и Люба, увидев её неравнодушие, едва не расплакалась. Женщина ещё крепче обняла, поглаживая девочку по русой головке.

– Ой, посмотри-ка!.. Прижалась! Соскучилась!.. Люба, а ну оторвись от Таисии Фёдоровны, совесть имей!.. Мать родная, что ли? – стыдясь, укорила Александра Григорьевна.

– Не ревнуй, Сашенька, у тебя доченька ещё маленькая, а наши дети давно уже выросли, внуков нарожали да дорогу к нам забыли! А кто-то уже и детей своих похоронил, – ответила Акулина Никитишна.

– Верно! Всё верно! – поддержали, вздыхая, другие.

– Юная доченька, но созрела! Скромница! И воспитанная! Старших чтит, – похвалила Любу Анастасия Петровна, давно овдовевшая и успевшая похоронить двоих сыновей. – Одета степенно… Всё прикрыто. Не то что современная молодёжь!

– Ой, ни говори! – подхватила горячую тему Зинаида Александровна. – Как суббота или воскресенье, топают на танцы мимо моего дома девки разукрашенные, юбки едва срам прикрывают, ноги голые, сиськи вывалят, сигареты во рту! Ох, бесстыжие! Что нарожают за нацию эти беспутные?!

– А матершинницы-то! Да разве мы в своё время такое позволяли?!.. Помню, как я, молодицей будучи, мимо старших проходила: голову склоню и глаз не подымаю! Во мне родители уважение воспитывали! Отец (Царствие ему Небесное!) строго говорил: «Смотри, не опозорь, дочка! Не посрами честь семьи!». Слова отца да матери Законом Божьим были! А родители современные куда глядят и что воспитывают?!..

Для женщин, оставивших в прошлом молодость, поверхностная беседа зашла в хоть и затёртое до оскомины, но излюбленное русло.

«Хорошо, гости пришли: мама после смены развеется, выговорится, отдохнёт», – согрелась мыслью Люба и, выглядывая из-за Таисии Фёдоровны, улыбнулась.

– Распоясалась станица! Льётся к нам, русским, чужая грязь с экрана телевизора, похабщина всякая! Разве было так во времена Союза?.. Развращают, губят молодежь!

– Какая станица?!.. Городские уже мы как полгода, забыла, старая?

– Ой, точно! – всплеснула руками говорившая. – Батюшки! Не привыкли люди быть горожанами, вот по-старому и величают.

– Город, ага! Село селом! Как были деревней, так и останемся.

– Да не такая уж мы и деревня, – перебила собеседницу бабушка Тася. – Станица крупная, плодовитая: поля, хлебозавод, комбинат, маслосырзавод…

– Был, – закончила за неё с горькой усмешкой Анастасия Петровна. – Развалили, обокрали всё, что непосильным трудом народ создавал! Э-э-эх, чёртовы ворюги, сволочи продажные!

– Ты, Шурочка, молодец, доченьку правильно воспитываешь! Хорошая жена да хозяйка будет. Вон как расцветает! – быстро сменила нежелательную тему Акулина Никитична, малознакомая Любе женщина. Её сын был в составе нового поколения людей бизнеса и криминала. Присутствующие об этом прекрасно знали.

Анастасия Петровна подмигнула покрасневшей от комплимента девочке.

Мама, поджав губы, вздохнула:

– Да уж! Главное, хоть бы кто замуж взял!

Школьница потускнела и опустила взгляд. Рука непроизвольно потянулась потрогать, потереть шею, спрятанную в волосах.

– Разве можно с дочкой так говорить, со своим дитём?! – возмутилась Таисия. – Чужих не упрекают, а ты – родную… Конечно, выйдет Люба замуж и будет очень-очень любимой!

После сказанного бабушка обняла девочку крепко-крепко.

– Твои слова да Богу в уши! – угрюмо откликнулась Александра. – С меня лишь воспитание.

Какая тёплая была Таисия Фёдоровна, как приятно пахла чистой старостью, искренней добротой и уютом! Именно уют – мягкий, нежный, семейный – чувствовала от бабули подросток. И поэтому тянулась к ней больше, чем к другим взрослым. Любины бабушки давно ушли из жизни.

Бабушка Тася с незапамятных времён часто гостила в доме Поспеловых. Никогда не оказывалась она источником худого слова, чёрствого отношения или недоброго взгляда. От старушки веяло тёплом и любовью такой силы, что семейство тоже начинало улыбаться и лучиться. Мама расслаблялась и отдыхала от бесед с этой женщиной, хмурые тучи с её лица исчезали.

Таисия Фёдоровна была воцерковлённым, глубоко набожным человеком. Но Любину семью она в церковь не зазывала. Принести освящённый кулич, пахнущие ладаном просфоры и церковные свечи для поминания усопших или очищения дома – запросто. Укорить в безбожии – нет, не такой была покрытая платком бабулечка с длинной седой косой. Люба ни разу не была в церкви, а местного батюшку с кадилом видела лишь на похоронах, но к вере относилась тепло благодаря бабе Тасе.

Дочь Таисии давно умерла. Остался сын – ровесник Любиных родителей – постоянно лечившийся в доме душевнобольных. Павлик – блаженный, наивный и очень добрый мужчина с разумом мальчишки, бывал пару раз у Поспеловых, зная, что здесь уважают его замечательную мать и в куске хлеба не откажут.

– Мама тебя любит, – шептала тихонечко Любе в ушко Таисия Фёдоровна. – Очень-очень! Просто боится. Такова участь родителя: оберегать родное дитя. Саша многое перенесла, когда старшенькую потеряла.

Едва Люба услышала о Лене, то вновь почувствовала тягучую серую тоску, поднимающуюся из глубины живота и подступающую к горлу. Разговоры о сестре при посторонних на переулке Солнечном № 27 обыкновенно не поднимались.

Остальные гости не замечали перешёптываний между подростком и Таисией Фёдоровной. Дискуссия про невоспитанную, гулящую, ленивую молодёжь была настолько животрепещущей, что, втянувшись, старушки и Александра Григорьевна не могли остановиться.

– Первостепенная задача матери, – шумела одна из женщин, – чтоб дочь не скурвилась, родителей не опозорила! А современные мамки что?! Куда смотрят?

– Сами курицы по молодости были и дочек растят ленивых, бестолковых! Вон, моя соседка тому пример! Одна прожила, всё пила да плясала, дочку нагуляла. Девка выросла, о будущем не думает, учиться не хочет. Только о плясках мысли! Таскается с парнями, потом забеременеет, как мамка, от кого попало!

– А мужикам дети не нужны! Только нам, матерям, – горько вздохнула Анастасия Петровна. – Мужичьё что? Отлюбился и пошёл своей дорогой. Хозяйство да воспитание отпрысков – на женщине!

– Помни, деточка! – обратилась Зинаида Александровна к школьнице, свернувшейся калачиком на коленках бабули Таси. – Женщина должна всё по дому уметь! Хозяйкой, здоровьем сильной. Работать, чтоб семью обеспечить: себя да детей, а то и мужа!

– Мужчина неработающую жену попрекнёт куском хлеба, – произнесла Акулина Никитишна. – Я жизнь прожила и не такое видела!

– Дочери обо всём этом долдоню, – вставила хозяйка. – Учись, дабы потом куском хлеба себя и внуков обеспечить могла. На мужа надеяться – гиблое дело! Он сегодня с тобой, а завтра с другой. И голову береги, спину закрывай. Ходит молодежь по холоду: капронки, юбочка… Тряпочка, а не юбочка! Куртка едва почки прикрывает!

– А потом лежат в дурке, молодые, с болями! – поддержала маму Зинаида Александровна. – Половина дурдома с менингитом. Вот, Шурочка, хороших, заботливых матерей, как ты – единицы! Воспитываешь дочку всем нам на радость: порядочную, невинную и умненькую!

– А красавица-то какая! – цокнула языком сидящая возле матери старушка, и все остальные следом заохали да заахали, восхищаясь молодостью и внешними данными пятнадцатилетней девочки.

«Эх, если б мнение бабушек разделяли одноклассники! Да и другие ребята, – загрустила десятиклассница. – А то только знакомые старушки и хвалят! Зачем мне их слова? От них легче не становится».

Других гостей, кроме пожилого поколения лет за семьдесят-восемьдесят, годящихся Александре Григорьевне в родители, Люба в своём доме особо не знала. Её семью мало куда приглашали – в основном, родственники на редкие юбилеи. За пятнадцать лет Люба была на паре свадеб, на нескольких днях рождения. Всё. У мамы не было друзей или близких с детьми приблизительно Любиного возраста. Даже внуки родственников да маминых пожилых подруг были старше тихони. Таким образом, девочка оказывалась одинокой внутри круга своей семьи и её окружения по причине своих юных лет.

К слову, с родственниками Поспеловы особо не взаимодействовали. Из соседей дружили лишь с семьей Чумаков, забегавших на чай посплетничать. Больше гостей не было. Ещё приходила изредка одна железнодорожница – весёлая заводная отчаянная женщина себе на уме. Мамина коллега, с которой у Александры Григорьевны были хоть приятельские, но странные отношения.

***

Хозяйка повела бабушек в гостиную пить чай с мёдом, а Люба под предлогом невыученных уроков удалилась в свою комнату.

Оставшись, наконец, одна, девочка уселась на кровать и стала думать, как избавиться от опасного и дерзкого Сэро. Мысли вертелись роем.

«С цыганом стоит постараться разойтись по-хорошему. Мне не нужны новые гонители и насмешники. Он закусил, что я не дала списать, хотя Виноградова подбросила ему свою готовую работу. Наверняка же пятифан получит! Зачем тогда отыгрываться на мне, блин?!»

Люба напрочь забыла, что вчера окостенела от страха и не нашла сил обернуться. Это было на уровне чувств и эмоций, а не осознанных действий и слов. Поэтому Поспеловой не доходило, что её трусливое поведение выглядело демонстративно-высокомерным и задело самолюбие звавшего парня.

Скрипнула калитка. Люба выглянула в окно и увидела удаляющуюся Таисию Федоровну. Только её одну. Богомольная старушка никогда не злоупотребляла временем гостеприимных хозяев.

Ход усталых от дневной суеты мыслей постепенно поплёлся дальше – к размышлениям о 10 «А».

«У меня очень дружный класс. Только не по отношению ко мне», – Люба затосковала. – «Почему я всем не нравлюсь? Со мной никто не хочет дружить. А я бы с удовольствием со всеми общалась, но ведь ребята не хотят. Не удивительно! Будь я на их месте, тоже держалась бы подальше».

Школьная пора – праздник юных жизней, на котором Поспелова оказалась чужой. Её ровесники наслаждались беспечностью, молодостью, весело проводили время, встречались, ругались, знакомились. В общем, кайфовали от жизни и не парились. Все, кроме Любы.

Тихоня не разделяла интересы сверстников. Не курила, не встречалась с мальчиками и – самое страшное преступление с точки зрения одноклассников – не ходила на дискотеки. Проще говоря, слыла трезвенницей и праведницей, что было совершенно не модно. И ей самой это не нравилось.

Поспелова неимоверно много читала, глотала книги одну за другой – как классику, так и других жанров. Кроме неё в классе не зачитывался литературой и не просиживал в библиотеке выходные напролёт никто вообще. Вместо этого ребята тусили на танцах и активно общались.

Девочка будто застряла на межпограничье, между юностью и взрослением, пока сверстники строили отношения и интересовались, какое место занимают в обществе. Люба же совсем не взрослела и была чужой на этом празднике жизни. С ней лёгким и ветреным ровесникам было скучно разговаривать, и Люба это с горечью понимала. Общаться с ней, по мнению Любы, было как общаться с бревном, вросшим в землю. Его, это бревно, не сдвинешь. Как ни поливай, не пустит побеги, не зацветёт. Бревно сухое и не интересное.

Именно сухой и старомодной видела себя на фоне ровесников подросток Люба Поспелова.

***

Когда поздно вечером бабушки, напившись чаю, наевшись и вволю позлословив, ушли, хозяйка зашла к дочери в комнату, присела на кровать и погладила читавшую школьницу по щеке. Люба обняла маму.

– Что в школе нового? Женихи появились? Кто-нибудь ухаживает?

Тихоня знала, о ком идёт речь. Одна семья из 10 «А» больно уж нравилась маме. Женщина приглядывалась к Мише, Любиному однокласснику, считая его выгодной партией.

Лично подросток сама не знала, как относится к Михаилу Крюкову и нравится ли он ей вообще. Девочка просто молчала и слушала рассуждения мамы на этот счёт, обещая вести себя хорошо, чтобы Миша и его родители не подумали плохо о Любе и её воспитании.

«Да Бог его знает, что у Крюкова вообще в голове! О чем он сам и его мама думают и чего хотят!» – недоумевала школьница, но вслух не произносила. Товарный кассир не догадывалась, как выстроены отношения внутри 10 «А» и какое место в иерархии коллектива занимает её дочь. У матери были свои видения на этот счёт – и точка.

Люба и Александра Григорьевна общались достаточно доверительно. Но сегодня тихоня твёрдо решила не посвящать родительницу в стычку с цыганом. Мама (девочка точно знала) не побежит защищать дочь. Более того, странный сумбур с хулиганом вызвал бы много вопросов к поведению самой Любы и лишние обвинительные разговоры. Хоть школьница ничего предосудительного и не совершала.

Вдобавок Григорьевна очень не любила нерусских и по возможности сторонилась их. Узнает мать, что нахал на мосту – цыган, проблем не оберёшься!

***

Сэро с начала перемены стоял в тени за открытыми дверьми столовой и аккуратно наблюдал за чудаковатой девчонкой из 10 «А».

Вот зубрилка взяла порцию и уселась за несколько мест от одноклассниц. Хмурая. Нелюдимая. Лучше подойти, когда она доест и выйдет из столовой. Иначе дура шуганётся и диалог может не склеиться.

После слов Имира о Поспеловых цыган испытывал лёгкое чувство вины перед Любой, попавшей под его мстительную горячую руку. Парень вроде бы и не ощущал угрызений совести – стрёмная девка сама напросилась. И в то же время юноша воспринимал себя поганцем, который обидел того, кого обижать не стоило. Налёт на деваху постоянно крутился в мыслях и вызывал не очень приятное послевкусие, вынуждавшее напрягаться. В голове проносилось, как мама, узнав о его некрасивой шутке над робкой дочерью Поспеловых, отчитывает и укоряет. Ещё меньше десятиклассник хотел попасться под руку отцу: тот, спокойно, без жалости, скажет всего пару слов, но приятного будет мало. От представленной сцены парнишка вздрогнул и невольно поморщился.

Сэро пытался игнорировать навязчивые мысли, но они совсем обнаглели – лезли в голову и лезли, отравляя всё беспечное и весёлое внутри.

Мальчик решил извиниться. Очень не хотелось этого делать, ведь зубрилка тоже некрасиво повела себя на уроке химии. Но как-нибудь он всё-таки извинится. Или хотя бы сделает вид.

***

Люба мыла руки после еды в одном из школьных умывальников, врезанных в стену коридора перед входом в столовую. Здесь было всегда очень темно и шумно. Сзади толкались желающие попасть к крану или просто балующиеся от переизбытка дури.

Ещё один урок, английского языка, – и домой. Только окончившееся черчение оставило пренеприятный осадок и безвозвратно испоганило настроение на весь день.

Предмет вёл бесхарактерный, абсолютно безобидный седой мужчина в очках, который не держал дисциплину в классе. Да и не пытался её держать.

10 «А» единственное, что не делал на черчении, – не ходил по потолку. И то потому, что это было физически невозможно. Во время урока обрывались занавески, гремели стулья и парты, многие вставали с мест, пересаживались, ходили и бегали по классу. Летали бумажки и всякий мусор. Виноградова со Степанченко подрались, потому что он бросал зажжённые спички ей в волосы. Коллектив вертелся, ржал, визжал и вместо черчения страдал откровенной дрянью.

Сбоку от Любы, на соседнем ряду, уселась Близнюк Юлиана с подружкой Светой Тарасовой, и вслед за ней, своей королевой, приполз Картавцев Игнат. Мальчишка весь урок стремился превзойти самого себя, чтобы рассмешить Юльку и Свету. Кричал гадости безответному учителю, травил несмешные анекдоты, напрашивался к Близнюк в гости. Фантазии попасть в дом к кудрявой красавице-брюнетке, как и проводить её или сходить на прогулку были абсолютно безнадёжными – Юлиана избегала слабаков. Это больно ударяло по самооценке неудачливого ухажёра. Тут кривляка подметил сидевшую в метре Поспелову и решил сменить тему.

– Поспелова! А Поспелова!

Люба посмотрела на Картавцева.

– Что, на свидания никто не зовёт? – скалясь, выкрикнул Игнат и злорадно заржал.

– И никто встречаться не хочет?

Люба молча смотрела на него.

– Глянь-ка, не отвечает! – повернулся к хихикающим девочкам Картавцев и начал, демонстративно и гадко кривляясь, передразнивать тихоню.

У Любы на глаза навернулись слёзы. Она отвернулась. Только слышала, как Картавцев громко говорит Юлиане:

– Да кому она нужна, сдохнет старой девой, монашка кривая!

Слёзы больше не смогли держаться в глазах и потекли по лицу. Люба глубоко вздохнула, пытаясь подавить рыдание, иначе станет ещё хуже.

«Молодец, Картавцев! Прыгаешь на мне, чтобы заработать очки! Браво! Только Близнюк всё равно с тобой встречаться не будет, когда есть богатые взрослые мальчики на джипах или понторезы с первой школы!» – девочка ещё раз вздохнула и засунула обиду глубоко внутрь. Она поплачет дома. Здесь не место. В ушах будто сквозь вату гудел шум распоясавшегося класса.

Поспелова закрыла воду и протяжно выдохнула. Мерзкое воспоминание после черчения не отпускало, поднималось тяжёлым комом к горлу и начинало душить. На этой неделе ей говорили много гнусностей, но эта была последней каплей. Челюсти болезненно сжались, и Люба, чтобы расслабить сдавленную грудную клетку, втянула с шумом воздух через нос. Сердце бешено колотилось.

«Ненавижу тебя, Картавцев! Когда-нибудь поплатишься за все подлости, мерзкий уродец!.. Надо успокоиться, посмотреться в зеркало: вдруг лицо или глаза красные… Никому не покажу, что больно. Пусть даже не надеются!» – Люба собралась пойти к выходу из коридора, граничившего с вестибюлем первого этажа. Слава Богу, в её группе по английскому не было ни Игната, ни Юлианы с Тарасовой. Хотя девочки ей ничего плохого не говорили, лишь хихикали, тихоня ненавидела и их.

– Тетрадь принесла? – вкрадчиво шепнули ей в ушко.

От неожиданности Поспелова резко обернулась и чуть не столкнулась лбом с цыганом, подкравшимся слишком близко. Старшеклассник незаметно следовал за ней с момента выхода из столовой и стоял за спиной, пока она, погрузившись в мрачные думы, мыла руки.

– Не принесла! – взбеленилась школьница, не ожидав от себя такой ярости. Внутри заклубилось всё, что подросток пыталась подавить после черчения, и на наглого красавца терпения не хватило. Гнев, что её подленько поймали в момент душевной слабости, наконец заставил Любу защищаться.

– И не принесу. Не рассчитывай! – жёстко чеканила ровесница, шумно дыша носом и смело глядя в насмешливые чёрные глаза.

Сэро растерялся: из пугливой терпилы на мосту стрёмная девица переобулась в воинствующего ботана. Наблюдательный юноша подметил, что зубрилка явно не в духе: глаза болезненно красные, побелевшие губы поджаты, на бледных щеках красные пятна. Лицо человека, старающегося не расплакаться изо всех сил.

– Почему? – брякнул повеса, озадаченный резким отпором.

– Потому что ни черта не соображаю и сама списывала на уроке! Зря требуешь домашку – пользы будет ноль! Я бездарь в химии, понимаешь? – девушка созналась неожиданно, но грубо и прямо. Поспеловой стало плевать, что беседа с цыганом пошла не по плану, придуманным вчера во избежание новых проблем.

– Что-то не верится, – нахмурился Ибрагимов. – А что ты тогда на листке строчила как невменяемая?

– На листке?.. Ааа!.. Писала свои девичьи секреты, – выкрутилась Люба.

– Какие? – с любопытством прищурился брюнет.

– Не твоё пацанячье дело!

– Ммм!.. Ясно. Секреты твоего девичьего развратного сердца? – пошутил нахал, развеселившись с дурацкого диалога.

– Сам развратный! – вспыхнула, оскорбившись, Поспелова. – По себе людей судишь?

– Да нет! Просто читал, что самые развратные именно монашки, в число которых ты и входишь, – парировал цыган, придирчиво оглядев тихоню с ног до головы. И тут же понял, что зубрилка комментарий приняла близко к сердцу. Девушка потемнела, нахмурилась и замолчала. С миловидного лица исчезли все эмоции, кроме горькой, неподдельной обиды.

– Чего надулась? – посерьёзнел парнишка. – Расслабься! Я просто пошутил!

Школьница развернулась и быстро пошла прочь через вестибюль в зону младших классов. Сэро, недоумевая, посмотрел ей в спину, а потом решил пойти следом, расталкивая толпящихся учеников. Догнал он Любу в конце второго коридора, на повороте у лестничной площадки возле большого и малого спортзалов. Брюнет подрезал ровесницу на ходу и перекрыл дорогу.

Люба дёрнулась было обойти, но Сэро не позволил. Юноша без обиняков взял тихоню за запястье и указал на маленький пятачок под лестницей, ведущей к актовому залу.

– Слушай, это… Не обижайся на неудачный подкол! Поговорим? – цыган огляделся. – А то стоим на проходе.

Поспелова, не сказав ни слова, послушно ушла за парнем на площадку под лестницей. Школьники встали напротив друг друга. Ибрагимов изучающе глазел на сверстницу. Та, не выдержав бесцеремонного взгляда, отвернулась.

– Ты не прям монашка. Даже симпатичная! – наконец заговорил он. – Одеваешься, правда, не очень. Без обид, врать не буду.

Цыган развёл руками. Люба покорно промолчала.

– Вообще-то я не за химией подошёл, – продолжил Сэро. – Это так, к слову пришлось. Разговор надо было как-то начать.

Поспелова удивилась и заинтересованно подняла брови.

– Не нужна она мне; в моём классе всегда есть у кого списать. Твои предки на ж/д работают?

– Да, – удивилась школьница снова и тут же с подозрением поинтересовалась. – Откуда знаешь?

–Я знаю всю твою семью, – усмехнулся парень. – И мой брат – тоже. В общем, моя семья знакома с твоей.

Люба живо представила, как категоричная Александра Григорьевна общается с цыганским родом, и недоверчиво поморщилась.

– Мой папа тоже работает на ж/д, – продолжил пояснять Сэро. – Поезда составляет. Когда мы только переехали, моя мама, Лала, подарила твоей матери бусы из камней. Голубых, с прожилкой.

У тихони перед глазами пробежали родительские украшения: золота и бус было много, но женщина ничего не носила. Любе нравилось ожерелье из мелкого янтаря и ещё одно, из крупной отшлифованной бирюзы. Значит, бирюзовые подарены цыганкой… Вот так дела! И мама ни разу дочери о цыганском подарке не сказала!

– Раз наши семьи формально знакомы, предлагаю пообщаться в неформальной обстановке, – цыган обаятельно улыбнулся и нахально подмигнул. – Пойдём сегодня вместе домой? Я живу почти рядом с тобой, в десяти минутах ходьбы, на соседней улице. Знаешь, где Степанченко обитает? Вот!.. Мой дом через пару дворов от его хибары. Согласна?

Поспелова краем глаза увидела, как мимо прошли Виноградова, Рашель, Лёвочкина и Крюков. У Любиной группы английский проводился рядом с лестницей, в малюсеньком кабинете, что расположился возле спортзала и раздевалок. Во время урока десятиклассники слышали перестук мяча, учительский свисток и вопли группы поддержки. Камилла, чуть замедлив шаг, задержала томный взгляд на спине Сэро. Она не приметила одноклассницу, спрятавшуюся за высокой фигурой цыгана.

«Интересно, как бы Виноградова переварила, что я стою общаюсь с парнем, на которого она положила глаз?» – Поспелова мстительно ухмыльнулась, но, опомнившись, стёрла улыбку с лица.

Сэро пытливо смотрел на неё, терпеливо ожидая согласия. Люба вспомнила сегодняшнее черчение, Близнюк, Тарасову и других популярных девочек в классе. Их беспечные лица хороводом пронеслись перед её внутренним взором.

«А почему бы и нет?» – подумала тихоня, а вслух произнесла: – Согласна. Только пойдём вдоль реки, хорошо?

– Как скажешь! – Сэро, получив желаемый ответ, одарил девочку лучезарной улыбкой, развернулся и скрылся за поворотом.

***

– Дай списать! Люба?.. Ау!.. Что, не слышишь?!

Поспелова очнулась от толчка. Бывшая подруга Лыткина Катя и её соседка по парте Селиверстова Вика, сидевшие напротив, смотрели на тихоню преданными щенячьими глазами.

Так было всегда, почти на каждом английском. С пятого класса. Лыткина с Поспеловой тогда ещё дружили.

Обе девочки – Катя и Вика – перешли в «А» после окончания начальной школы. Их мамы работали здесь же: Катина – секретарём, а Викина – завхозом. Новенькая Лыткина сразу сдружилась с Поспеловой: обе были тихими и скромными, что их сближало.

Вика – красивая стройная высокая блондинка, с большими голубыми как небо глазами, сразу нашла своё место в классе. Оно было весьма почётным и уважаемым. Рыжей и конопатой Катерине пришлось тяжелее. Неуклюжей толстушке безумно хотелось быть в круге крутых мальчиков и девочек, с которыми тусила Селиверстова. И чтобы попасть в этот круг, Кате одного общения с Викой было недостаточно.

Поспелова была для тщеславной Лыткиной подружкой со скамейки запасных. На людях Катерина сторонилась тихони. Чудная Поспелова, дальше библиотеки никуда не ходившая, являлась совсем не той компанией мечты, в которой хотела блистать рыженькая девочка. Поэтому наедине с Любой Катерина была милой и открытой, а в присутствии других уже стремилась изо всех сил показать, что у неё с Поспеловой мало общего.